Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

СЕТИ

Стоял самый разгар лета. Над островом – ни облачка, только яркое беспощадное солнце. Шкоут купца покоился в лагуне, прямо у берега, но сам Михайла почти всё время пребывал на острове и ступал на палубу лишь в те дни, когда туркмены с Челекена, Бартлаука и Гасан-Кули привозили добро: рыбу, тюленьи шкуры, лебяжий пух, рыбий клей, ковры, кошмы и прочие товары. Михайла придирчиво осматривал доставленное. Трюмы шкоута заполнялись, и купец подумывал к осени отправиться в Астрахань. Но другая мысль не давала покоя – остаться на зимний лов. Не приняв пока что определённого решения, Михайла каждое утро ходил смотреть, как музуры и Кей-

мир со своими людьми роют вавилоны. Место для погребов облюбовали в высокой бугристой части острова. Земля податливая, мягкая – дело шло быстро. Чтобы не обвалились потолки подземных коридоров, ставили бревенчатые подпорки, а стены выкладывали белым камнем, который везли с Красной косы. По обеим сторонам коридоров выкапывали глубокие лари, чтобы солить в них и хранить, до отправки, красную рыбу. Возле бугров стояли палатки. В них купец с музурами отдыхали в жару. Иногда оставались здесь на ночёвку. Сын Кеймира, Веллек, был в артели за кашевара. Чуть свет он привозил со шкоута рис или пшено, резал барана, снимал с него шкуру и разделывал мясо. Ему помогала мать, Лейла-ханым, а иногда и сам Кеймир, но делал это неохотно, посмеиваясь; не мужское дело возиться у котла.

Как-то раз, среди дня, Веллек прибежал с берега, схватил купца за плечо:

– Бачка, урус пришла!

– Какой урус? – спросил Михайла.

– Корабла урус там!

– Корабль русский? Да ну! – удивился купец, выпрямляясь и отряхивая с рук пыль. – Ну-ка, поглядим – что там за урусы. Не Саньку ли бог послал, чего доброго!

Высокорослый и жилистый, в соломенной шляпе, в сапогах, парусиновых портках и в рубахе с засученными рукавами, Михайла сажёнными шагами отправился на берег. Веллек едва поспевал за ним. Выйдя на восточные бугры к кузнице, Михайла увидел парусник и сразу узнал – откуда.

– Это с Сары, – сказал довольно. – Волки на охоту вышли!

Он поспешил к кибиткам, надеясь встретить приезжих «на кошме», но кроме Лейлы и нескольких ребятишек, которые сидели на склоне бугра и смотрели на военный парусник, никого не нашёл. Михайла снял шляпу и помахал. Тотчас с корвета донёсся выстрел и в небо взлетела зелёная ракета, оповещая, что купца приглашают к капитану. Почти одновременно с «Астрахани» отошла бударка. Михайла подождал, пока она пристанет к берегу, шагнул в неё и спросил у своих матросов:

– Кого принесло?

– С Сары, ваше степенство. Капитан Нечаев.

Вскоре, поднявшись на корвет, Михайла хмуро, с достоинством раскланялся с офицерами, не мешкая спросил:

– Кто тут Нечаев?

– Откуда вы знаете, что здесь именно Нечаев? – спросил капитан-лейтенант.

– Я всё знаю. Ты, что ли, ваше благородие, Нечаев будешь?

– Грубоват, однако.

– Таким воспитали. Да и не с руки медоточить купцу-то. Жизня не позволяет. Ну, говори, зачем спонадобился я тебе?

– Собирайся, Михайла Тимофеич, на Сару.

– Это ещё зачем? Может, опять Багиров тяжбу затевает? Коли так – не поеду, – проговорил Михайла лукаво, прекрасно понимая, для чего зовёт его Басаргин.

– Да, нет, Михайла Тимофеич, козней не будет. Басаргин приглашает к себе, чтобы сети свои ты взял. В прошлом году, говорят, Багиров у вас на Гургене сети выловил. Вот командир эскадры и позаботился.

– Да будет брехать-то! – радостно усомнился Михайла. – Если так, то мы мигом. Сейчас пакетботик свой оседлаем – и айда! – Он засуетился, и Нечаев спокойно, с некоторым упрёком сказал:

– Да ты не спеши. Отдохнём малость…

– А чего волынку-то тянуть! – засмеялся Михайла. – Зовут – иди, дают – бери. – И, опустившись в бударку, поплыл на шкоут собираться в дорогу.

Вечером отплыли. Пакетбот «Св. Василий», втрое меньше военного корвета, шёл следом, как верный пёс за хозяином. Погода благоприятствовала. На Каспии установились тихие жаркие дни. Море едва подавало признаки жизни; просыпалось, когда набегал ветерок, покрывалось мелкой рябью и, по мере усиления ветра, играло, наращивая волны. Жара, сдобренная тяжёлой солёной влагой, не давала покоя. Моряки спали на палубе, постелив рядком тюфячки. Сам Михайла приспособился в гамаке. Днём в каютах обливали пол, застилали циновками и тоже дремали.

Через двое суток, вечером, вошли в саринскую бухту. Солнце закатывалось за островок, озаряя пустынный, заставленный бараками и усаженный деревьями ландшафт. У причалов скучно покачивались сторожевые суда. На приход парусников, кажется, никто не обратил внимания. Лишь офицер береговой службы, выйдя из дежурки, козырнул морякам и почему-то пожал руку Михайле. Он же проводил его к дому Басаргина. На террасе Михайлу встретила женщина лет двадцати. Он сразу вспомнил её: та – с аристократическим белым лицом и большими голубыми глазами. Взгляд её, доверчивый и нежный, словно она встретилась со своим возлюбленным, обескуражил Михайлу. Он отвёл глаза и поймал себя на том, что разглядывает её шёлковое, почти прозрачное, платье с глубоким вырезом декольте. Смутившись, хотя был и не из робкого десятка, Михайла отвернулся.

– О, вы не стесняйтесь! – мягко воскликнула она, беря его за руку. – Мы давно ждём вас. Григорий Гаврилыч сейчас будет. Давайте пройдём в гостиную. Скажите, пожалуйста, как вас зовут? В тот вечер мы так и не познакомились.

– Вы помните меня? – обрадовался Михайла и торопливо представился: – Михайлой меня кличут. Простите, сударыня, а как величать вас?

– Величать? – усмехнулась она. – Меня величают фрейлейн Габи. Я – немка.

– Вот оно что, – сказал, оглядывая её заново, Михайла. – И кем же вы доводитесь командиру эскадры? – В глазах его засверкали игривые огоньки.

Габи перехватила его взгляд, и лицо её порозовело, как тогда – в ресторации.

– О какой вы! – воскликнула она.

– Так кто же вы ему? – не унимался Михайла, начисто увлечённый её красотой и доступностью.

– Не задавайте глупых вопросов, мальчик, – сказала она ему, как ребёнку, и вдруг спросила: – Вы женаты?

– Нет, – ответил он с достоинством, подчёркивая, что женитьба его не интересует, а на самом деле вожделея: «вот такую бы в жёны!» Он опять представил Лушку – дочь купца Мясоедова – и подумал, что Лушка не стоит и мизинца этой немочки…

Габи между тем велела ему снять шляпу, подала мыло и полотенце. Затем, когда он освежился, провела в соседнюю комнату. В ней стояла кровать с зеркальцем в изголовье, стол у окна и висела картйна: Зевс похищает Европу.

– Почему же вы на мой вопрос не отвечаете? – допытывался Михайла, бросая на изящную немочку умоляющие взгляды.

– На какой вопрос? Ах, да… – засмеялась она. – У капитана – жена и дети в Астрахани. Я – экономка.

– И только?

– О, Михаэль! – удивилась и возмутилась она. – Как это нетактично с вашей стороны. Вы слишком грубы.

– Шучу, шучу, фрейлейн! – захохотал он и потянулся, чтобы поймать её за руку, но она увернулась и выскочила из комнаты. И тогда же послышался на террасе голос эскадренного командира.

– Где там наш Садко, богатый гость?!

Михайла вышел навстречу, поздоровались за руку. У обоих всплыла в памяти встреча в Баку.

– Вот прибыл, – развёл руками Михайла. – Беседуем здесь с вашей… фрейлейн Габи.

Басаргин едва заметно улыбнулся и скосил глаза на Габи. Та весьма официально обратилась к нему:

– Ваше высокоблагородие, Григорий Гаврилыч! Можно накрывать?

– Да, конечно, – ответил он небрежно, беря купчика под руку и увлекая в гостиную.

Идя с ним, Михайла попытался понять: каковы же их взаимоотношения, если она называет его «ваше высокоблагородие». И возрадовался опять: «Ну о чём может быть речь, коли «ваше высокоблагородие»?

– А эта Габи, она что, экономка?

– Она не только экономка, но и дальняя родственница мне.

– Простите, я думал – жена…

– Ну, что ты, Михайла Тимофеич! Какая жена! Габи – воплощение невинности, хотя и шаловлива. Правду я говорю, Габриэль? – повысил он голос.

– Святую правду, Григорий Гаврилыч, – отозвалась она весело из кухни. И вошла в гостиную с подносом, на котором красовался наполненный графин и ваза с яблоками и гранатами. Пока мужчины усаживались в кресла и закуривали, обмениваясь любезностями и задавая друг другу совершенно необязательные вопросы, Габи несколько раз входила и выходила, сервируя небольшой круглый стол на львиных лапах.

– Ух, сатана! Сатана – этот Багиров, – через минуту откровенничал эскадренный командир. – Да только и мы ведь не ангелы. Верно, Габи?

– Верно, ваше высокоблагородие!

– Давлю на него: «А ну-ка возверни сети Герасимова!» А он заладил одно: «Не брал». Пришлось матросикам по трюмам пройтись – вмиг отыскали. Начал, каналья, умолять, горы золотые наобещал – только заступись за него. А чего заступаться-то, когда проигрался по всем статьям. Сказал я ему: «Теперь эпоха Герасимовых началась. Теперь Каспий на них станет работать». И прогнал прочь. Так-то вот. И поверишь ли, каков оказался, каналья. За Габи он немножко ухаживал. Перстень ей, ожерелье подарил. А тут вцепился ей в кофточку: «Отдай, – говорит, – назад!»

– Ах, – вздохнула Габи. – Такого скупца и негодяя прежде я не видела.

– Взял назад! – изумился и захохотал Михайла. – Ай да купец!

– К сожалению, есть такие господа, дорогой Михаэль, – кротко отозвалась Габи и посмотрела на него. Он сидел напротив и не спускал глаз с её красивого беленького личика.

Хозяин между тем спокойно и важно, без лишних движений, разлил в рюмки ром и предложил выпить за новую дружбу. Габи тоже выпила, и Михайла заговорщицки подмигнул ей: пей, мол, не бойся. В ответ на его условный зов она под столом слегка нажала ножкой на его брезентовый сапог. Михайла опять смутился и почувствовал как загорелось в груди. А Басаргин, не замечая или делая вид, что ничего не замечает, заговорил о деле – о том, ради чего он пригласил к себе купца.

– Значит, говоришь, на выезде второй раз только?

– Второй…

– Оно и видно, хозяином настоящим себя ещё не чувствуешь.

– Это почему же?

– А потому что молод и многого не знаешь… – Басаргин вновь налил, и опять выпили. Теперь уже за новый союз.

– Багиров захлебнулся, – посмеиваясь, говорил Басаргин. – А чтобы и с тобой того же не произошло, надобно знать его ошибки. Жаден, каналья, – вот главный его недостаток. Каспий – это ведь не только купец на паруснике да рыба в море. Каспий – это чёрная икорка и балычок к царскому столу. Каспий– это два астраханских губернатора и начальник таможни в Баку. Каспий – это полномочный министр в Персии и Кавказский главнокомандующий. О себе уж я не говорю, дорогой Михайла Тимофеич. Из того, что мне Багиров присылал, я половину отдавал своему командующему и прочим господам. Чтобы быть хозяином Каспия – надо уметь всех прокормить…

– Ну и наговорил ты, Григорий Гаврилыч, – растерялся Михайла. – Да разве на такую прорву напасёшься! Тут и во всём море рыбы не хватит… Последние портки оставишь…

– О Михаэль! – взмолилась Габи. – Не говорите так грубо.

– Пардон, фрейлейн, – осёкся Михайла и неловко засмеялся.

– Не о последних портках надо думать, а о миллионах! – властно, с какой-то жадной торжественностью воскликнул Басаргин. – Миллионы эти вокруг тебя лежат, только не ленись – поднимай.

– Небось поднимешь, – опять заартачился Михайла. – Прошлым летом отдал муку и товар туркменцам, а теперь жди – когда долг возвернут. Тыще-нок на пятьсот, не меньше.

– Чего ждать-то, – удивился хозяин и насмешливо покачал головой. – Да, брат, учить тебя да учить, пока ты промышленным торговцем сделаешься. Нынче нам на Каспии промышленник крупный нужен, а не купчишко с сундучишком, понял?

– Понял…

– Ни черта не понял, – прервал его Басаргин. – Начни вот с чего; пусть Кият хан за взятую у тебя муку нефтью расплатится. Этого добра у него хоть отбавляй. Загрузи все трюмы тулунами с нефтью и отправляйся в Энзели и Ленкорань.

– Но ведь запрещено туркменскую нефть продавать в том углу моря! Вроде грамота такая есть – за нарушение тюрьма! Вроде бы вы, саринская эскадра, и ловите нарушителей.

– Мы ловим, кому же ещё, – согласился Басаргин. – Да только тебя не поймаем, не бойся. А когда сбудешь туркменскую нефть, тут же на вырученные деньги закупай побольше сарачинского пшена [14]14
  Так в ту пору в тех местах называли рис.


[Закрыть], пшеницы и вези опять же Кияту. И опять на нефть выменивай. Рейса три на двух парусниках сделаешь – сам будешь сыт и царя со всеми министрами накормишь…

– А ведь дело ты говоришь, Григорий Гаврилыч, – уразумел наконец что к чему Михайла. – Но только ответь мне: чего же Багиров таким путём не торговал?

– Так и торговал, – спокойно ответил Басаргин. – А теперь ему доступ к Челекену закрыт самим государем. А на кой чёрт нам Багиров без нефти, то бишь без крупного барыша? Смекнул?

– Смекнул, Григорий Гаврилыч. Смекнул… И думаю вот теперь: может отправить шкоут с товарами в Астрахань, а самому с пакетботом на зиму остаться? До весны рейсов пяток сделаю!

Басаргин опять налил. Теперь уже в две рюмки, поскольку Габи, соскучившись от деловой беседы, ушла на террасу. Выпили молча.

– Ну так как, Григорий Гаврилыч?

– Так и сделаешь. Оставайся на зиму. Поедешь к Кияту – я ему письмецо черкну, чтобы расплатился с тобой нефтью. Ему это тоже очень выгодно. Теперь туркменцев ни в Астрабад, ни в Хиву не пускают. С голоду мрут. Привезёшь сарачинского пшена – всё племя от смерти спасёшь. Героем будешь. В газетах о тебе напишут: вот де, русский промышленник Михайла Герасимов показал купеческую широту… помог бедному туземному народу!

– Скажешь тоже, Григорий Гаврилыч, – засмеялся Михайла. – Где уж нам!

– А как же иначе, Михайла Тимофеич! Губернатор астраханский за твои подарочки этим только и отплатит, что в «Петербургских ведомостях» тебя упомянут…

Выпили ещё. И ещё пили без тостов, много раз, и порядочно опьянели. Габи несколько раз принималась совестить мужчин, но безуспешно. Хозяин не выдержал первым: уронил голову на стол. Михайла с помощью Габи уложил его в кровать, подошёл к столу, налил в рюмку и ещё раз выпил.

– О боже мой! – то ли удивилась, то ли взмолилась женщина.

А он зажмурил глаза, нагнулся и положил на плечо ей руку.

– Фрейлейн, вы меня любите?

– Вам надо искупаться… в море… вы немножко пьяны, Михаэль!

– Душенька моя, – широко улыбнулся Михайла, потянул её к себе и зажал ей рот долгим страстным поцелуем.

– О, майн гот! – Она еле вырвалась.

Спустились с крыльца. Габи поддерживала его под руку, чтобы не упал. Пошли по хрустящему ракушечнику к берегу моря. Ночь была светлая. Луна, словно налитый соками плод, летела по матовому беззвёздному небу, проливаясь нежным обволакивающим светом на бесконечную ширь Каспия.

– Ах, Михаэль, зачем так напиваться? – ласково выговаривала Габи, в то время как он, обвив её рукой, то и дело прижимал к себе и больно сдавливал грудь.

– Габи… фрейлейн, я умру, если ты… – лепетал он. – Ты теперь моя. Мы обвенчаемся…

– О майн гот, какой ты болтун!

– Кто? Я? Никогда в жизни. Я куплю тебе теремок в Астрахани… и яхту.

– Болтун, – чуть резче возразила она и, высвободившись из его рук, побежала к берегу.

– Габи, чертовка! – крикнул он обиженно и тоже поспешил за ней.

Волны мягко накатывались на песок и с лёгким шелестом отступали.

– Габи, ну подойди сюда…

– Нет, нет… Стой там. Ты же видишь, я раздеваюсь.

Он видел в полумраке ночи как она снимает платье. Михайла тоже сбросил рубашку, сапоги, брюки. Тут только он понял всю нелепость своего положения. «Не купаться же в подштанниках!» Он оглянулся на неё и замер. Габи совершенно голая вошла в во;у, и волны прикрыли прекрасную наготу. Не мешкая, он тоже разделся и, плюхнувшись в воду, поплыл к пей.

– Габи, ласточка, – шептал он, – фрейлейн…

Но едва он приблизился к ней, она шлёпнула ладошкой по воде и быстро отплыла в сторону.

– О Михаэль, – сказала со смехом, – с тобой шутить опасно!

– Габи! – повысил он голос и ринулся к ней, расплёскивая спокойную воду.

И опять она легко удалилась от него и засмеялась.

– Габи, – взмолился он наконец. – Ну не тропу, не трону, не бойся. Мне надо с тобой поговорить.

– Ну так говори, Михаэль, я же всё слышу.

– Габи, милая, но разве можно об этом говорить па расстоянии?

– Ну хорошо, можешь подплыть чуть поближе.

– Душечка, – бормотал он, приближаясь. – Ну зачем ты так? Зачем дразнишь? Поверь мне… Михайла Герасимов слов на ветер не бросает.

– Стой, стой! – воскликнула она.

– Я же люблю тебя, Габи, – задыхаясь, проговорил он. – Ты понимаешь, я хочу, чтобы ты уехала отсюда со мной. Понимаешь?

– Куда? – удивилась она.

– В Астрахань, Габи. Там я куплю тебе красивый домик…

– Все вы так говорите! Багиров тоже горы золотые сулил, а потом кинулся за своим перстнем, чуть руку не оторвал.

– Багиров? – с недоумением переспросил Михайла. – Значит, ты была с Багировым? – Он вдруг совершенно отрезвел, представив, как эту красивую молодую женщину тискает в своих объятиях его злейший враг. Михайла чуть не задохнулся от злобы и почувствовал, как холод сковывает его тело. Наверное, он замолчал надолго, ибо Габи тревожно спросила:

– Что с тобой, Михаэль?

– Значит, Багиров?

– Да что ты, вот глупенький! – испугалась она его голоса и подошла, забыв, что нагая. – Не надо, Михаэль. – Она притронулась к нему, и он вновь воспылал и властно притянул её к себе.

– Михаэль, – слабо сопротивлялась женщина, – Михаэль, что ты делаешь? Идём в дом… – Но он уже не слышал её и не помнил себя.

Они лежали на песке, прикрывшись её платьем.

– Противный мальчишка, – говорила она и нежно целовала его. – Откуда ты взялся такой? Мне с тобой слишком хорошо. Ах, как хорошо! Но теперь ты уже не захочешь дарить мне теремок, правда?

– Нет, почему же? – вяло отозвался Михайла.

– Все вы одинаковые… Ну ладно, Михаэль, я не обижаюсь. Мне и без теремка не скучно. Я счастлива… Спасибо тебе за эту чудесную ночь! Какие облака красивые, посмотри! Вон то облако, смотри, похоже на бога бородатого. Завтра, когда ты уедешь, я приду сюда и буду думать об этой сумасшедшей ночи.

– Я не уеду без тебя, Габи, – сказал совершенно серьёзно Михайла. – Я увезу тебя.

– Это невозможно, Михаэль, – печально отозвалась она. – Басаргин не позволит… Ты ведь ничего не знаешь обо мне. Не родственница я ему. Он всегда знакомит меня с приезжими господами, а потом бьёт, ревнуя.

Михайла приподнял ей голову и долго разглядывал женщину, слоено увидел только что.

– Значит, и со мной ты по его велению?

– Да… Но я не сказала бы тебе этого, если б не почувствовала к тебе большее. Мне самой хотелось с тобой быть, без его указки.

– Дрянь ты, Габи, – сказал он разочарованно и так вздохнул, словно потерял только что найденный клад.

– Дрянь, – спокойно согласилась она. – Я бывшая публичная девка. Меня он купил как содержанку и привёз сюда.

– О боже… – Михайла мучительно застонал.

А она, высказав ему самое тайное, самое роковое, вдруг оскорбилась и встала.

– Пойдём-ка, купчик, уже пора. Если он проснётся, мне несдобровать.

– Сиди, – сказал он со злобой. – Надо подумать.

– Думать нечего, – холодно ответила женщина и надела платье. – Прощай.

– Да постой ты, – хотел остановить её Михайла, но тщетно. Женщина, начисто отрезвлённая и униженная, направилась ровным спокойным шагом к дому. Тогда он мгновенно вскочил, скомкал одежду, сунул под мышку и догнал её.

– Габи, прелесть моя, не сердись. Я возьму тебя у него. Я полюбил тебя, фрейлейн. Ты будешь навеки моей, если сама захочешь.

До самого дома женщина не проронила ни слова. Войдя в гостиную, Михайла сообразил, что Габи может понадобиться для услуг Басаргину. Он силой затянул её к себе в комнату и запер дверь.

ТАЙНАЯ МИССИЯ

Столкновения на юго-восточном побережье Каспия привлекли к себе внимание политиков Англии и Турции. Лорд Пальмерстон из Сент-Джемского кабинета, английский посол в России Кланрикард, глава Ост-Индской компании лорд Окленд с молчаливым любопытством присматривались к действиям персидского шаха до тех пор, пока он не объявил поход на Герат. Тогда западной дипломатии стало понятно, что не Мухаммед-шах завоевал туркмен, а Россия уступила ему их земли – от Атрека до речки Кара-Су. И, уступив, теперь оказывала на персидского владыку неограниченное влияние. В конце концов, рассудили в Лондоне, эта русская подачка может кончиться тем, что Мухаммед-шах завоюет Герат и создаст более чем благоприятные условия для вторжения русских в Индию. Сент-Джемский кабинет спешно развернул антирусскую деятельность на Ближнем Востоке. В Тегеране тихонько зароптала религиозная знать о недопустимых связях и дружбе шаха с гяурами. Из Стамбула, где скрывались два брата Мухаммед-шаха, бе-

жавшие из Персии в те дни, когда ещё молодой владыка начал гонения на претендентов, поползли слухи о том, что истинный престолонаследник великого Фехт-Али не Мухаммед, а Зелле-солтан. Турки будоражили персидский народ и одновременно грозили шаху, что дни его восседания на троне сочтены…

До Мухаммед-шаха долетели эти слухи, и он проявлял беспокойство, обвиняя в распространении сплетен самого имама Хаджи Сеида Мухаммеда Бакира [15]15
  Глава персидского духовенства.


[Закрыть]. В летнем дворце Нигаристан, где в тени платанов и горных ручьёв отдыхал владыка, не раз упоминалось имя этого строптивого старика-аскета. «Разве это порочно, – спрашивал своих приближённых шах, – что я изучаю историю, географию и фортификацию? Мы отстаём от Европы! Так почему же я должен предать забвению науки, а проводить время за чтением Корана и молиться в мечети?» Кончилось тем, что Мухаммед повелел своим гуламам [16]16
  Гуламы – личная охрана шаха.


[Закрыть]ехать в столицу и привезти имама. Немедленно отправилась в Тегеран чёрная карета и вскоре доставила оттуда Хаджи Сеида Мухаммеда Бакира. В саду, возле фонтана, где лениво пощипывали траву павлины, шах со своими вельможами поджидал его. Как только имам приблизился, шах коротко бросил: «Взять!». Несколько гуламов схватили старика, поставили его на голову, вверх ногами, и принялись колотить мокрыми розгами по пяткам. Имам взвывал в такт ударам и всё время спрашивал: «За что, повелитель?». Наконец, обессилев, замолчал. Спустя час его привели в чувство. И Мухаммед-шах сказал ему:

– До сих пор мы считали, что столп веры является опорой властелина, но мы ошиблись. Если, дорогой имам, завтра ты не заткнёшь рты своим болтливым служителям мечети, – будешь повешен. Аминь…

Имама усадили в ту же карету и отвезли в Тегеран. А на другой день случилось невероятное. Чуть свет столица огласилась криками множества муэдзинов, призывающих к молитве, но едва окончился час намаза, над городом снова понёсся крик: «Чудо, люди, чудо! – вопили глашатаи. – Имам Хаджи Сеид Мухаммед Бакир призывает всех к себе в мечеть! Чудо, люди, чудо!» Толпы горожан потянулись к сияющему куполу и к голубым минаретам главной мечети. Просторный храм аллаха был переполнен. Те, кому не удалось попасть внутрь мечети, толпились у массивных резных дверей, прислушиваясь: что там такое происходит! В мечети, когда стало трудно дышать от тяжкого воздуха, имам поднялся на мамберу и таинственно, полным огромного значения, благоговейным тоном рассказал следующее. Ему, имаму Хаджи Сеиду Мухаммеду Бакиру, привиделось, что Мухаммед-шах и русский мухтар Симонич вместе. Тогда к ним спустился аллах и сказал: «Он к вам пришёл с прямым руководством и верой истины, чтобы дать ей перевес над всякой верой: довольно аллаха как свидетеля!» О значении этих слов имам не стал распространяться. Довольно было и того, что шах и русский посол удостоились беседы с аллахом. Слух о видении имама распространился с невероятной быстротой по всей Персии. Шах вновь пригласил к себе Хаджи Сеида Мухаммеда Бакира и любезно сказал:

– Ваше усердие, имам, натолкнуло нас на мысль о скором выступлении в поход. Поистине, велик аллах!..

В пятницу на улицах Тегерана загремели карнаи, тяжко заухали огромные барабаны – тулумбасы. Появились конные гвардейцы из батальонов Багадера-на и Хассе. Цвет и гордость шахского войска, они возглавили шествие. Гвардейцы отличались от других изысканной одеждой: на них были шёлковые шальвары, красные кафтаны и папахи, к тому же все они были высокорослые, как на подбор, и все – чистокровные каджары. Бедные ремесленники в стареньких сер-дари и войлочных шапочках – люди шиитского толка – взирали на гвардию солнцеликого с благоговейным страхом. Словно загипнотизированные, смотрели они, как гвардейцы проехали по хиабанэ-базаре, направляясь к летней резиденции, дворцу Нигаристан. Следом шла пехота, выделывая артикулы английскими ружьями.

В резиденции русского полномочного министра, расположенной неподалёку от шахского дворца, тем временем шла своя жизнь. Только что вернувшийся от Мухаммед-шаха посол Иван Осипович Симонич легко поднялся на айван и, бросив шляпу, сказал сидящим в шезлонгах господам:

– Итак, подписан приказ о выступлении!

– Да что вы! – обрадовался Виткевич, зная, какие козни строили шаху в последние дни англичане. – Признаться, я думал, что сэр Макнил, по крайней мере, выдаст ультиматум!

– Ультиматума нет, но демарш он предпринял, – сказал Симонич, присаживаясь и окидывая взглядом своих посольских: барона Бодэ, Ходзько и недавно приехавшего Бларамберга. – Макнил отзывает из шахской армии всех английских инструкторов и требует, чтобы ни один русский не сопровождал его величество в походе. Мне удалось с трудом уговорить шаха, чтобы оставил при роте русских дезертиров вас, господин Бларамберг.

– Простите, вы сказали – рота дезертиров?

– Да, Иван Фёдорович, – подтвердил Симонич и пояснил: – В прошлую войну сюда, в Персию, дезертировало немало русских солдат. Я пытался как-то вернуть их в Россию, но и шах, и государь наш оставили мои просьбы без внимания. Наконец, государь соизволил идти им на Герат и кровью заслужить возвращение на родину. Шах не возразил. Вот к этим дезертирам, Иван Фёдорович, мне и удалось вас пристроить… в роли инженера по фортификации. Что касается остальных, то ни я, ни Бодэ, ни Ходзько и ни Виткевич не покинут персидской столицы во все продолжение шахского похода.

– Однако шах весьма и весьма считается с Макнилом, – сказал барон Бодэ. – Говорят, есть какое-то письмо Мухаммеду от королевы Виктории…

– Может быть, – не возразил посол. – И не будем пока травить собак. Вы, господин Бларамберг, завтра же отправитесь в роту дезертиров… А сейчас можете все быть свободными… кроме Виткевича. С вами, Ян Викторович, мы потолкуем немножко.

Посол встал и, взяв под руку Виткевича, проследовал с ним в свой кабинет. Это была довольно просторная комната со столом и диваном, над которым висел портрет Наполеона. Симонич был ярый бонапартист, «трубил» о полководце без устали. Да что там!

Приверженность его к гениальному полководцу Франции до того была велика, а презрение к англичанам настолько откровенным, что он мог, принимая кого-нибудь из английского посольства в этом кабинете, не стесняясь восхвалять гений Наполеона. Впрочем, это уже шло и от других качеств Ивана Осиповича. Бывший командир грузинского полка – в беседах он был более чем откровенен, рубил, как говорят, сплеча. Его и сейчас, по истечении восьми лет после русско-персидской войны, величали гренадером. Там, где требовалась примерная вежливость, от Симонича исходила грубая команда; самая изощрённая хитрость англичан встречалась открытой насмешкой. В глазах шаха и его вельмож Симонич выглядел бесхитростным воякой, и Мухаммед ценил в нём эти качества. Но была ещё борьба тайная, она приводила в действие скрытые механизмы политики, и в этой борьбе Иван Осипозич выглядел гимназистом.

Сейчас он повёл себя таинственно, что возбудило любопытство Виткевича. Посол, оглянувшись на дверь, затем выглянув через окно на айван, прикрыл ставни, сел за стол и отомкнул блестящим ключиком верхний ящик. Неторопливо достал папку с тесёмочками, развязал их и извлёк из папки два вощёных листка. Оба были исписаны каллиграфическим почерком на пушту и персидском языках. Оба языка Виткевич немного знал, во всяком случае, мог объясняться с афганцами и каджарами. Прочитав заголовки на обоих листах, поручик перевёл тот и другой на русский язык: оказалось что-то вроде «договор» или «свидетельство», а может быть, «соглашение». Но что бы то ни было, Виткевич сразу угадал: текст один и тот же, написанный на двух языках.

– Итак, Ян Викторович, – доверительно заговорил посол, – вам предстоит выполнить тайную миссию по поручению государя, от которой зависит, быть или не быть в Афганистане и Средней Азии российскому капиталу. И не только капиталу.

– Иван Осипович, не надо лишних слов, – попросил Виткевич. – Я хорошо знаю, зачем я здесь. И буду вам премного благодарен, если вы мне скажете: что я должен делать в Кабуле? У меня есть инструкции государя на право переговоров с эмиром Дост-Мухаммедом о заведении торговли между Россией и Афганистаном. Известно мне также, что я имею полномочия заверить афганского эмира во всяческой политической поддержке…

– Эти бумаги, – сказал посол, взяв копии проектов соглашения, – изготовлены по личному распоряжению государя. – Вы, поручик, должны их «украсить» тремя подлинными подписями: эмира Дост-Мухаммеда, правителя Гератского княжества Камрана и персидского шаха. Что касается конкретных дел, то они должны выглядеть примерно так: вы приезжаете в Кабул и склоняете эмира не только на то, чтобы он согласился отдать Персии Герат, но и вынудил бы на это согласие правителя Герата. Затем, когда две подписи сих царьков будут стоять под соглашением, персидский владыка с величайшим удовольствием поставит и свою…

Для Виткевича это было полной неожиданностью. Поручик на какое-то время растерялся, не знал, что сказать. Действительно – задание чрезвычайное. Видя его растерянность, Иван Осипович самодовольно улыбнулся:

– Я понимаю вас, поручик. Но мы должны использовать всё, чтобы взять Герат без огня и крови. Чем меньше огня и крови, тем меньше шума в Англии и в Турции. Государь придаёт величайшее значение тому, как будет взят Герат. Не хочу распространяться о более отдалённых перспективах, но могу вас заверить: царь вознаградит вашу миссию по-царски.

– Спасибо, ваше высокопревосходительство, – поклонился Виткевич.

– А теперь давайте обсудим, каким образом ехать вам в Кабул, – сказал посол, и оба подошли к карте.

Дня через три вновь огласили персидскую столицу могучие звуки карнаев, тулумбасов и флейт. Трижды прогремели пушки, возвещая о том, что Мухаммед-шах сел в седло. В чёрном тюрбане и расшитой золотыми нитями одежде, на белом арабском скакуне, он выехал из дворца Нигаристан и занял своё место в военной колонне. Впереди с гордыми, зловещими улыбками шли палачи – нашакчи – и гонцы – шатиры. Следом за шахом ехали ближайшие придворные: визирь Мирза Агаси, министр иностранных дел Масуд, военный министр и полководец Феридун, столп веры Хаджи Сеид Мухаммед и многие другие именитые сановники. Продолжали шествие конная гвардия, артиллеристы и снова конница различных батальонов. Войску шахиншаха, казалось, не будет конца. Почти в самом хвосте колонны сопровождали пеших сарбазов два английских инструктора – Стотдарт и Конолли. А ещё дальше шла рота русских дезертиров, наряженная в шальвары, кафтаны и папахи. На Бларамберге была какая-то весьма неопределённая одежда. Вот эти три европейца и были приглашены в поход. Остальные – и англичане, и русские– едва заметными ухмылками провожали шаха, стоя у ворот своих резиденций.