Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Чем будете платить за взятую муку? – спросил он, глядя, как быстро отходят от шкоута нагружённые мешками киржимы.

– Как записано в талаге, так и будем. Осенью всё отдадим. И рыбу, и клей, и пух… Не бойся, Герасим, и властям своим не жалуйся. Мы с тобой торгуем – мы сами и договоримся.

– Да чего уж тут, – отвечал удручённо Михайла. – Что поделаешь, коли голод? У нас в Астрахани, когда бесхлебье, то обязательно холера всех подряд косит. У вас вроде про холеру ничего не слышно?.. Ну да ладно, пойдём в каюту… Распишешься за взятое…

Когда они сели за стол, к ним заглянул Кеймир.

– Входи, староста, – сказал Михайла. – Ты что же, а? Купца твоего среди бела дня грабят, а от тебя никакой помощи! – Михайла шутил, улыбался и подмаргивал, и Кеймир, поняв его, тоже усмехнулся. Заметил, однако, с печалью:

– Плохо дело, друг. Люди, как звери, стали. Никому не охота умирать.

– Предприимчивости у вас мало, – назидательно ответил Михайла. – Другие на вашем месте обратились бы к русскому государю за помощью, а вы на купца бросились. Думаете, надолго хватит вам этого хлеба? Ну, слопаете, а потом что? Опять до самой осени, пока колоски не созреют, зубы на полке держать будете. Нет, Якши-Мамед, так жить не годится. Давай-ка садись, да составляй письмо командующему на Кавказе, пусть поможет.

– Ай, разве даст? – усомнился Якши-Мамед.

– Калмыкам раньше в рассрочку давали взаймы… Думаю, и вам помогут. Главное тут – правильно написать, чтобы поняли наши господа, как вам тяжело приходится! Давай, чего затягивать-то! Пиши, как можешь, по-своему, там переведут.

– Я и по-русски могу, – с достоинством сказал Якши-Мамед и взял перо. Прежде чем окунуть его в чернильницу, на мгновение задумался, проговорил:

– А если твой государь даст хлеб, то на чём его привезём?

– Была бы кобыла, бричка найдётся, – утешил Михайла.

– Давай, Герасим, я напишу, а ты поедешь в Баку и отдашь письмо русским. Давай помоги нам. Если хлеб дадут, вези его сюда.

– Эх ты, – пожурил Михайла. – Заладил: «давай да давай». Чем давай, лучше совсем не затевай! Хочешь быть сытым – поезжай сам со своей свитой, – закаламбурил он.

– Ай, брось ты, – нетерпеливо сказал Якши-Мамед. – Дестаны и я могу сочинять. Ты лучше помоги нам хлеб привезти, если дадут.

– Пиши, пиши, не теряй времени. Хлеб дадут – на полпути в море не выброшу.

– Хай, молодец! – заулыбался Якши-Мамед и принялся писать:

«По приказанию высшего начальства послан был к нам от российского министра посланник Григорий Си-лович, который позвал к себе все наши народы и спрашивал нас, в каком положении мы находимся и в чём особенно состоит наше желание, посему мы, весь народ иомут, поцеловав алкоран наш, приняли присягу быть верноподданными Российской империи.

Несколько времени после возвращения Григория Силовича приехал к нам Магомет-шах и с ним до 100 тысяч войска, с тем, чтобы выгнать нас с владеемой ныне нами земли, но мы, защищая свои права, не уступали принадлежащую нам землю и потому сделали с ним сражение, но только он по превосходству сил преодолел и совсем ограбил нас…

При сём доводим до сведения вашего превосходительства, что при упомянутом грабительстве шаха потеряли мы до 40 тыс. дымов и сверх того 4 тыс. буйволов, 60 тыс. рогатого скота, 10 тыс. кобылиц, 500 тыс. баранов, 20 тыс. верблюдов и, кроме сего, вышеозначенный шах сожигал все хозяйства нашего народа…

Наконец просим ваше превосходительство дать нам провиант для пропитания народа за деньги, каковые мы обязываемся вполне уплатить после, через несколько годов по сроку, который будет назначен.

Из Астрахани один купец в продолжение уже трёх лет покупает у нашего народа рыбу и настоящего года прислал к нам своего брата Михайлу для того же промысла, который, зная милостивое внимание ваше к нам, дал нам одно судно, каковое мы уже и отправили на случай нагрузки семь тыс. пудов пшеницы или муки, которое просим ваше превосходительство одолжить нам…» [13]13
  Приведено подлинное письмо (с небольшими сокращениями) Якши-Мамеда Главнокомандующему на Кавказе.


[Закрыть].

В конце письма Якши-Мамед попросил кавказского наместника довести просьбу туркмен до государя и уведомить их ответом. Затем он дал письмо Михайле. Тот прочитал его, кое-где поставил точки и запятые и подивился: где научился русской грамоте Якши-Мамед. Этого вопроса только и не хватало сегодня молодому хану.

– Хай, дорогой, – удовлетворённо заулыбался он. – Я же тебе сказал: мой верный покровитель – генерал Ермолов!

– Молодец, хан, – похвалил Михайла и стал его приглашать отправиться в Баку вместе.

– Не могу оставить свой народ, – с печальным вздохом проговорил Якши-Мамед. – Надо поскорее возвращаться на Атрек. Кибитки делать, а то жить негде.

Заговорив об отъезде в Баку, пришли к тому, что с Михайлой отправится Кеймир-хан, а за старосту останется его сын. Вскоре Якши-Мамед распрощался, сел в киржим и подался на север, к Атреку, а Михайла осмотрел в этот день Огурджинский и на следующий велел поднимать паруса…

Через несколько дней шкоут «Астрахань» уже стоял у причала в Баку, а компания Михайлы, вручив письмо коменданту гарнизона, «изучала татарский рынок». Купец приценивался к товарам, думал, что отсюда можно вывезти в Астрахань и дальше – в Нижний Новгород, а что перебросить туркменам. Закупил Михайла для россиян дамганского кишмишу, сгущённой нар-турчи, кардамону, две барсовых шкуры, шемахинского шёлку, а о туркменах подумал: «Эти подождут. Пусть сперва за муку рассчитаются». Всё это время, пока ходил по базару и духанам, приглядывался к народу. И стоило ему увидеть моряка в форме, сразу вспоминал Басаргина. «Спесив, однако, этот морской волк, – размышлял с недоумением. – Что же он за человек, если его письмо самого генерал-губернатора не проняло? Ведь там ясно сказано: отныне выкинь, Григорий Гаврилыч, из головы своего персиянца, а присмотрись и постарайся поладить с купцами Герасимовыми. Младшего, Михайлу, тебе рекомендую – не ошибёшься… А тут – только встретились – и сразу, словно чёрная кошка поперёк пробежала!» По слухам, капитан первого ранга Басаргин находился на пограничном острове Сара, и никто не мог сказать, когда он объявится в Баку.

Дни шли размеренным ходом. Утром Михайла звал с собой штурмана и Кеймира, спускались на причал и отправлялись по набережной в город. Тесные улочки, над которыми нависали глинобитные и грубые каменные дома без окон, уводили в гору. Иногда, поднявшись к самым «Бакинским ушам», Михайла со своими спутниками оглядывали город сверху – отсюда он казался беспорядочным нагромождением из глины и камня. Только корабли, стоявшие в гавани, говорили о бурной и кипучей жизни. Возвращаясь на бриг, Михайла иногда заглядывал в гарнизонный штаб и отыскивал коменданта Бахметьева. Пятидесятилетний полковник был из того круга военных, которые не прочь посидеть в компании с хорошим человеком, выпить и закусить. Мог Бахметьев провернуть и какое-либо выгодное дельце. Михайлу он встречал с удовольствием. Толковали об Астрахани, о купеческих делах, но больше о боевых действиях в Дагестане и на Чечне. Комендант всегда знал последние новости: «Генерал Фези захватил Хунзах и Унцукуль – теперь Шамилю деваться некуда, запросил перемирие, но надолго ли?» Бахметьев утверждал, что кавказской войне пока что конца не видно: можно судить хотя бы по тому, сколько солдат еженедельно уходит из Баку в Самурские леса, под Дербент и в Темир-хан-шуру. А сколько идёт со стороны Астрахани к Кизляру! Михайла спрашивал, нет ли у Шамиля кораблей, и комендант пожимал плечами: вроде бы, мол, не должно, а вообще-то дьявол их знает. Встречи с полковником чаще всего приводили и к тому, что «друзья» отправлялись в русскую ресторацию. Там, заняв столик на айване среди пальм, заказывали они бутылочку рому и сидели допоздна. Ночью Бахметьев провожал Михайлу до пристани и, прежде чем отправиться восвояси, говорил:

– Сегодня тоже летучая из Тифлиса приходила. О помощи туркменцам хлебом – пока ничего нет…

Дни становились всё жарче и жарче, и вдруг – похолодание. С севера налетел ветер «хазри». С Апшерона неслись тучи пыли, заволакивая небо. Песчаная пыль и солнце окрашивали день в жёлтый цвет, а ночи были тёмные, с завыванием ветра. Нудный «хазри» навевал на людей скуку и апатию, и наверное поэтому приятнее прежнего почувствовал себя Михайла, когда ветер утих и очистилось небо. Стало оно синим, настолько синим, что трудно было отличить на горизонте море от неба. Сразу после бури компания Михаилы наняла фаэтон и выехала на Апшерон: решили взглянуть на храм огнепоклонников и древние гробницы, но это так, между прочим. А ка деле Михайла заинтересовался шафраном и фисташками. Шафран ему требовался для изготовления красителей, а фисташковые орешки – кому ж они не нужны? На астраханском базаре пойдут, вместо семечек, за милую душу – только в пять раз дороже. Поездка, однако, оказалась бесплодной. Михайла представлял себе Апшерон маленьким полуостровком, куда ни посмотри – всюду море, но оказалось, в длину этот полуостров семьдесят с лишним вёрст, а в ширину – тридцать пять. Да и дороги не очень-то гладкие: всюду песок да чахлая пустынная растительность. Колёса фаэтона увязали в песке, кузов скрипел, как расшатанная кровать, а лошади покрылись пеной и рыжей пылью. Оглядев храм, Михаила велел поворачивать назад. Вернулись усталые и недовольные. И тут на бриге сообщили купцу: был вестовой от полковника, просил зайти…

Несмотря на усталость, Михайла тотчас направился в комендатуру. Бахметьев давно поджидал его. Сразу же полез в стол, достал бумагу с грифом и печатью и отдал купцу.

– Ну вот и мучица для туркмен сыскалась. Не думал я, что Розен даст заимообразно. Небось испугался – как бы и на восточном берегу восстание не поднялось…

Михайла прочитал бумагу. В ней указывалось, что выделяется для туркмен восточного побережья Каспия, царствующему там Кият-хану, шесть тысяч пудов муки из астраханских военных фондов. Далее извещалось, что муку выдать доверенному лицу от туркмен, через посредство астраханского купца Герасимова, а обратиться – к генералу-губернатору Тимирязеву.

– Ты-то что от этого получишь? – спросил Бахметьев.

– Да ничего, – простодушно отвечал Михайла. – Разве что ке дам помереть, а они потом долги мне возвратят…

Внизу под горой жалобно заливалась зурна и пищала каманча, мажорно подпевали тары и бубнил бесовски, вприпляс барабан-наварра. Праздничные мелодии удалялись всё ниже и ниже, и вот уже отсюда, сверху, стало видно шествие наряженных людей.

– Ладно, Миша, – отечески сказал Бахметьев. – О людях – потом. А сейчас пойдём на айванчик… к пальмам.

Большая зала ресторации была переполнена. Пьяные люди Мир-Багирова – гостинодворцы, приказчики, чиновники, знакомые офицеры и моряки пили, пели, смеялись, плясали. Заведение напоминало сейчас плохой кабак с веселящимися после грабежа разбойниками. Хмурясь, Бахметьев прошёл на айван. Но и тут не было свободных столиков. В самом углу, у пальмы, сидели Басаргин, Мир-Багиров и с ними красивая молодая женщина. Несколько человек, сидевших за столиком у самого входа, увидев Бахметьева, предупредительно встали, уступая место. Полковник не обратил на них внимания и даже не поздоровался.

Он медленно пошёл дальше, и тут Мир-Багиров, а затем и Басаргин увидели его.

– О, дорогой полковник! – вскрикнув и растопырив руки для объятий, бросился к коменданту Мир-Багиров. – Садись, садись к нам! Сегодня пьём, гуляем. Радость у меня – всем радость!

Бахметьев отстранил его и посмотрел на соседний столик. Четверо чиновников мигом встали и отправились искать для себя другое место. Официант, как угорелый, бросился убирать скатерть. Не прошло и минуты, как столик был чист и заставлен графинчиками с ромом и винами, холодной заливной осетриной, икоркой с маслом и всеми прочими яствами, какие имелись в ресторации.

Комендант гарнизона и командир морской эскадры были равными в звании, и Басаргин спокойно и даже меланхолично выждал, пока Бахметьев с молодым длинным купчиком усядутся за стол. Затем он, сознавая, что всё-таки комендант есть комендант, поднялся и поздоровался. Бахметьев любезно предложил ему сесть к ним за столик.

– Познакомься, капитан, – сказал Бахметьев. – Это купец второй гильдии Герасимов… Михайла Тимофеевич.

– Мы уже немного знакомы, – ответил Михайла и протянул руку.

– Что-то не помню, – притворился Басаргин.

– А письмо Тимирязева помните-с?

– А! Так это был ты тогда! – повеселел Басаргин, – Ну что ж, я прочитал письмо генерала и должен вам сказать – беру курс: два румба влево…

Бахметьев засмеялся, да и Михайла понял, что с этой минуты они с командиром эскадры – союзники. Но непонятно было: почему капитан первого ранга ест-пьёт с врагом Герасимовых?

– А как же сети? – спросил Михайла и украдкой посмотрел на Мир-Багирова. Из своего угла тот косо поглядывал на офицеров и на Михайлу, видимо, догадывался – происходит что-то неладное. Встревоженно смотрела и мадам, сидевшая с ним. «Интересно, чья она?» – подумал Михайла и спросил опять: – С сетями как быть? Этот каджар все сети мои снял на том побережье,

– Не знаю, не слыхал, – вскользь бросил Басаргин.

Михайла смутился. И тот, поняв его смущение, покровительственно сказал:

– Ладно, не хнычь, найдутся твои сети…

Затем Басаргин вполголоса заговорил с Бахметьевым. Говорил так тихо, что и Михайла не понял, о чём. А Мир-Багиров совсем изменился в лице, куда его пьяная удаль делась! Вёл себя затравленно: вздыхал, поворачивался то в одну, то в другую сторону. И Михайла, посмеиваясь в душе, презрительно окинул его взглядом и уставился жадно на молодую особу. «Чья она?» – опять спрашивал себя и удивлялся, какие большие и какие голубые у неё глаза. И личико – белое-белое, даже синенькие прожилочки видны. Женщина почувствовала его жадный, горячий взгляд и покраснела. «Боже ты мой, как она хороша-то! – выговаривал он про себя. – Вот бы такую мне! А то сватают Лушку Мясоедову. Разве Лушка чета этой красавице? И откуда эти господа дворяне берут таких красивых? Во всей Астрахани такой не сыщется!»

– О чём задумался, Михайла Тимофеевич? – услышал купец голос Басаргина. – Говоришь, завтра отправляешься за мукой?

– Да, господин капитан…

– Жаль, только познакомились… Ну ничего. Кап приплывёшь обратно, я тебя разыщу. А сейчас, позвольте, я отлучусь…

Остаток вечера Бахметьев и Михайла сидели за столиком вдвоём. Полковник говорил своему молодому приятелю, чтобы на Басаргина не сердился: он понимает что к чему, но сначала надо покончить все дела с Мир-Багировым. «Два румба – влево» надо понимать так, что Басаргин поворачивается лицом к Герасимовым и впредь будет их опекуном и благодетелем.

Михайла слушал Бахметьева вполуха и не сводил взгляда с красавицы. Он залился краской стыда, сердце его заполнилось огнём, когда увидел, как Багиров положил руку женщины на свою ладонь и начал поглаживать.

– Ну, сволочь! – проворчал Михайла. – Пойдёмте, господин полковник. У меня что-то голова разболелась…

У выхода он не утерпел – оглянулся назад и заметил, как женщина улыбнулась ему.

– А в общем-то хорошо, господин полковник, – засмеялся Михайла и твёрдо решил: «Приеду сюда опять – обязательно разыщу её!»

ЗЛО ПОГОНЯЮТ ЗЛОМ

Ночь выдалась тёмная. Жёлтый серпик народившейся луны робко пробирался по чёрному звёздному небу. Ветер дул с гор, раскачивая и относя шкоут от причала. Сходни были убраны. Все, кроме вахтенного матроса, спали сном счастливых праведников: завтра поутру решили сниматься с якоря и плыть в Астрахань. Матрос, позёвывая, курил самокрутку и безразлично смотрел на мрачный бакинский берег. Кое-где на взгорье ещё горели огни, но по всей низине давно разлилась густая темнота. Тусклый фонарь горел у морского клуба, но свет его не приносил ни тоски, ни радости. Вахтенный уже начал поклёвывать носом, как вдруг услышал, будто бы по причалу кто-то ходит. Привстал, вгляделся в темень. Так и есть, две человеческие тени.

– Ктой-то там! – окликнул матрос. Подождал и, не дождавшись ответа, решил, что ошибся. «Какого беса принесёт сюда ночью?» Вновь присел и начал дремать. И тут упал на палубу огненный ком. Вахтенный подскочил, словно ужаленный, и бросился к пламени. Разлившись, огонь охватил шканцы и быстро пополз к мачте. Матрос сбросил с себя полушубок и, ударяя по огню, что есть мочи закричал:

– На помощь! Караул!

Крик его поднял на ноги всю команду. Тотчас из кают на палубу высыпали музуры и принялись гасить пожар: кто водой, кто парусиной.

– Ядри их корень! – орал матрос. – Ведь видел, как крались!

– Кто бросил паклю? – сбивая пламя пустым мешком, спрашивал Михайла.

– Басурманы – известно кто! – отвечал слезливо вахтенный. – Подкрались, зажгли факел и на палубу швырнули. Хорошо, что глаза у меня зорки, а то бы сгорели не за понюх!

Суетясь и покрикивая, команда «Астрахани» быстро справилась с огнём. Прибежавший из дежурной будки полицейский и ночные сторожа из таможни отчаянно спрашивали себя: какой же, мол, злодей сделал поджог?! Эх, поймать бы! А Михайла сразу понял, чьих рук дело. Понял и перепугался содеянным. «Нет, сатана на этом не успокоится. Надо поскорее выходить в море».

– Ну-ка, Васильев, прикажи ставить паруса, – велел он штурману. – Нечего утра ждать, небось не заблудимся, не маленькие…

Вскоре раздались команды и полезли на мачты матросы. Замелькали тени на рангоутах, зашелестели полотнища марселя и стакселя. Спустя час судно отвалило от берега и, подгоняемое ветром, быстро вышло на середину гавани. Взбудораженная команда постепенно успокоилась.

Два дня и две ночи шкоут шёл в семи верстах от западного берега. По утрам в отдалении было видно, как по кавказской земле стелился туман, а когда прояснялось, то маячила вершина горы Бешбармак. У подножия в низине было зелено: в зрительную трубу виднелись Самурские леса, небольшие аулы с вьющимися дымками. Словно картинки из дивной сказки сияли на высоких берегах дербентская древняя крепость и русская крепость в Тарках. Возле этих городков кишели небольшие парусные лодки и стояли на якорях корабли. Михайла вспомнил, что за Дербентом и Тарками идёт война с Шамилем. Подумал без особой тревоги: «Чёрт её знает, а может, горцы давно захватили и Тарки и Дербент? А может, это ихние лодки на пристанях? Чего доброго, кинутся в погоню на вёслах, или из крепостей пушки загремят…» Хотел было увести корабль подальше от берега, но передумал – всегда, мол, успеется. Велел музу-рам, чтобы приготовили на всякий случай оба замбурека. Две эти пушчонки раздобыл ещё лет двадцать назад Михайлин отец: купил их у какого-то персидского вали. Нужны они были крайне. Редкий купец в ту пору обходился без пушечных выстрелов. Частенько нападали на купеческие суда разбойники. Когда не помогали ружья, то заряжали пушки и отпугивали злодеев. Особенно много стычек было в последнююрусско-персидскую войну. Теперь разбои на Каспии будто бы прекратились, но, дьявол их знает, надолго ли? Раз в горах идёт война, то и на море она выплеснется. Всё обошлось, однако, благополучно: прошли мимо пристаней и крепостей – никто не тронул, никто не обратил внимания. Лишь на пятые сутки, когда утих ветер и упали паруса, музуры заметили позади «Астрахани» приблизительно в пяти верстах два парусника. Начали гадать: чьи, откуда взялись? Неужто Шамиль в погоню бросился? Смотрели поочерёдно в зрительную трубу, пожимали плечами и поругивались: вот ещё не было печали – и ветер утих, и разбойники «на хвост сели». Ветер зашевелил паруса в полночь, шкоут двинулся дальше. И бежал он по волнам быстро и уверенно, словно хороший конь по равнине, но Михайла и его спутники не находили покоя – только и всматривались в чёрную ночь за кормой, ожидая внезапного нападения. Утром, чуть свет, разглядели – оба парусника шли следом и ещё приблизились. Капитан прикинул, сказал купцу:

– Нагонят к вечеру, ваше степенство. Хоть бы успеть нам выйти к Чеченскому острову, а там рукой подать до Волги.

– Хай, шайтан! Вот всегда так. Аллах пошлёт – дьявол отнимет! – сокрушался Кеймир.

К вечеру парусники отдалились в море, чтобы напасть с фланга – это поняли на «Астрахани» все. Михайла велел команде зарядить ружья и винтовки, поставили на правый борт оба замбурека и принесли ящики с ядрами. Фонарей решили не зажигать. Курить – только в кубриках, авось обойдётся. До полуночи не было услышано ни одного постороннего звука, только всплески волн и кромешная чернота. За полночь взошёл месяц; тусклый свет от него упал на море. И почти вместе с его восходом загремели пушки: одна, другая, третья. Красные снопы огня озарили полумрак, а свист ядер и взрывы заглушили всплески волн. По огню, вылетающему из жерла пушек, Михайла определил: парусники идут один за другим, и велел стрелять по ним. Едва отгремели чужие пушки, как «ответили» оба герасимовских замбурека. На чужих парусниках затаились: видимо, не ожидали, что «Астрахань» вступит в сражение, и, может быть, даже не знали, что на шкоуте есть пушки. Но пауза была недолгой. Вновь загремела палубная артиллерия, и одно из ядер с ужасающим свистом ударило в ростры. Полетели щепки – ядро угодило в крайнюю шлюпку. По крашеной обшивке заплясал огонь.

– Бросай в воду! – заорал штурман.

Кеймир и с ним несколько музуров бросились на ростры, подхватили, приподняли шлюпку и бросили в кипящие волны. Замбуреки дали ещё один залп по врагу, затем ещё и ещё, но ответного огня не последовало. Настала тишина, а за ней – матросская ругань с прибаутками и угрозой.

– Сволочи! – смачно выговаривал Михайла. – Сучьи дети. Не выдержали! Пороху не хватило! Не на того нарвались!

– А, проклятье их роду! – вторил Кеймир. – Пошли им аллах вместо хлеба ишачьего помёта!

Ругались, радовались и благодарили бога, что обошлось всё хорошо. И совсем не спали. На рассвете вновь увидели своих врагов: оба парусника были целы и невредимы. Опередив шкоут версты на три, они первыми приближались к Бирючьей косе и карантинному рейду. В полдень, когда бриг «Астрахань» бросил якорь поодаль от них, Михайла заломил шапку и присвистнул:

– Так это же «Гашим» и «Святая Екатерина»! Ну, молодец Багиров, только стрелять ни хрена не умеет.

– Михайла Тимофеевич, может, пожалимся начальству? – спросил капитан. – Пусть взыщут с него за шлюпку, да и на купеческом собрании побранят – будет помнить!

– Жалиться?! – возмутился купец. – Да ты что, или у короля английского воспитывался? Нет, брат ты мой, я с ним по-своему сосчитаюсь. Он у меня попрыгает!

«Русская Венеция» встречала вернувшегося купца и его нового приятеля, огурджинского старосту, гоготом гусей и кряканьем уток. В протоках, переполненных вешней водой, русские бабы полоскали бельё. Выше, под вётлами, теснились один к одному деревянные домики на сваях. Обведённые синей краской окошки напоминали о глазах персидских красавиц. На бударках, ловко орудуя вёслами, разъезжали рыбаки. И где-то совсем недалеко слышались ружейные выстрелы: это охотники палили по диким уткам. Кеймир растерянно оглядывал всё, что попадалось на глаза, и улыбался. Михайла хорохорился:

– Это ещё не Астрахань. Вон Астрахань! Вон – гляди! Видишь купола золотые да стены белоснежные! Вот это и есть город. А возле того собора и домик наш стоит.

Кеймир кивал и цокал языком.

– А вон, видишь, длинное зданьице? Это пристань. А это вот лабазы купеческие с разными товарами на продажу.

Михайла велел остановить катер против кремля. Выйдя на берег, подал руку Кеймиру и повёл по набережной вдоль стены, рассказывая о башнях и церквах.

Не сбавляя охоты говорить и хвастаться, купец привёл туркмена к подворью. За высоким каменным забором, посреди которого синели ворота с красным жестяным петухом на арке, стоял двухэтажный дом Герасимовых. Длинноухий спаниель завизжал и радостно залаял за калиткой, учуяв своего хозяина. Едва Михайла отворил калитку, пёс встал на задние лапы, а передние положил хозяину на грудь. Затем быстро отскочил, обнюхал незнакомого гостя и помчался к крыльцу террасы.

– Боже ты мой, Мишенька приехал! – вскрикнула старуха-мать и, бросив лукошко с водяными орехами, кинулась к сыну. Пока он лобызал её, подскочили жёны Александра и Никиты – дородные молодые купчихи в цветастых сарафанах. Здороваясь с деверьком, с любопытством оглядывали стройного широкоплечего туркмена в бараньей шапке, в шерстяном сером чекмене и юфтевых сапогах. Уловив их взгляды, Михайла пошутил:

– Хорош бычок, а? Эх, не были бы замужними– обеих бы отдал Кеймиру в гарем!

– Ай у него гарем есть?

– А как же! Дворец из серебра, крытый золотым листом, и триста жён в парчовых платьях!

– Да будя тебе врать-то!

– Не верите? Спросите у него самого!

– Ай, нам всё равно, – сказал Кеймир, стесняясь бойкости русских женщин…

– Ведите гостьюшку в хоромы, а я за мужиками сбегаю, – захлопотала старуха-мать, подбирая подол юбки и направляясь вниз, на зад зорки, к лабазам. Пока она ходила за своим стариком и сыновьями, Кей-мира проводили в комнату, где стояли кровать и стол, принесли кувшин с водой, чтобы умылся с дороги. Горничная девка стянула с него чекмень, ловко засучила рукава рубахи.

– Ай, ладно, ай, ничего, – неловко отказывался он от её помощи.

Горничная убежала, а потом снова вернулась, приглашая его в горницу, где собрались все свои. Отец и сыновья – Александр, Никита и Михайла уже сидели за столом. Тут же и женщины – старая и молодые хозяйки. Посредине стоял двадцатилитровый самовар, и весь стол был заставлен тарелками с закуской, блюдечками с чашками, вазами с конфетами и пастилой. Хозяином застолья был старик Тимофей – это Кеймир сразу понял. Младший сын в его присутствии сразу сник, потерял веселье, и вид у него был озабоченный.

– Стало быть, жив ещё Кият-ага? – спросил старик, поглядев на Кеймира, и тут же подсказал Александру, чтобы открывал бутыль с самогоном. Сам потянулся к красной наливочке.

– Живой, живой, – отозвался Кеймир, глядя с испугом, как Михайла наполняет ему стакан самогонкой.

– Согрейся, – сказал Михайла тихонько, – а то продрог небось.

– Ай, ничего, мы арака не кушит.

– Да ты что, Мишенька, впозаправду решил бусурманца упоить? – одёрнула его мать. – Я баба да и то знаю, что не пьющие они. Разве что наливочки ему. Дед, ну-ка дай сюда бутылочку! – Старуха налила в другой стакан наливки и поставила перед Кеймиром.

– Ну ладно, сыны, бабы да гость заморский, – важно произнёс старик-хозяин, – выпьемте за благо-получное возвращение да за знакомство. – Тут же он выпил большими глотками из гранёного стакана и подморгнул Кеймиру: – Пей, не бойся. Не отравишься… Сладенькая водица.

– Мы арака не кушит, – повторил Кеймир и принялся, обжигая губы, пить чай.

– Ну и ну, – засмеялся старик Тимофей.

– Аллаха чтит и нам велит, – отозвался раскрасневшийся с первого стакана Михайла и начал каламбурить: – Зря, Кеймир-хан! Водка, конечно, не солодка, но от неё и речь ходка, и баба кротка, и старуха– молодка.

– Ну, заерундил, – недовольно проворчал отец, налил ещё стакан наливки, выпил. Утерев губы и бороду рукавом, сказал:

– Ну что, Мишка? Что-то ты не похож на самого себя. Не было беды какой в дороге?

– Да какая уж беда, папаня! Разве что Багиров из пушек обстрелял, лодку на рострах расшиб. Но это бедой не назовёшь. У туркменцев вон дело лихо…

– Ну-ну! Шутки шутить будем потом. Сначала доложи – хорошо ли сбыл товар? Много ли добра в дом привёз?

Михайла посмотрел на отца тревожными глазами, опустил голову.

– Ну, чего смолк? – повысил голос отец.

– А что говорить-то. Не о чём говорить… Отдал всю муку в долг и всю утварь хозяйскую. Туго им там… И жрать нечего, и жить не в чём.

– Ты что, дурак! – взревел отец. – Дразнить меня вздумал? – Он отодвинул рукой от себя тарелку, убрал бутылку и вылез из-за стола. Михайла тоже встал со скамьи.

– Шутишь, Миша?

– Да не шучу, не шучу! – заорал Михайла и упал перед отцом на колени. – Всё им отдал, через год, другой возвернут!

– Сашка… Никитка… – отец бросился на младшего сына, саданул его кулаком по лицу, дёрнул за ворот и захрипел. Михайла схватился за лицо, размазал кровь, завопил и так двинул плечом, что старик отлетел в сторону и шмякнулся на деревянный пол. Младшой кинулся к двери, но Никита подставил ему ногу и тот упал, ударившись о порог. Мгновенно оба брата навалились на него и принялись тузить кулаками. Крики, охи, брань неимоверная понеслись по горнице. Молодухи кинулись во двор, старуха-мать вопила, чтобы не били Мишеньку, но её никто не слушал. Старик бегал по комнате, смотрел, как братья учит уму-разуму младшего, и приговаривал:

– Из пушек обстреляли… Лодку разбили… В долг отдал… Болван неприкаянный! Как мне не хотелось его посылать к туркменцам! Как ведь боялся, словно чувствовал – беду привезёт!

Кеймира трясло от того, что видели глаза. Ох, как ему хотелось заступиться за доброго и понятливого Михайлу, да разве можно гостю! Он гневно встал и направился в отведённую ему комнатушку. Вспомнив о нём, Тимофей схватил его за рукав:

– Ты куда? Убегаешь? Нет, ты погоди!

– Эй, зачем кричишь? – недовольно сказал Кеймир. – Всё отдадим. Хан возьмёт – не отдаст, вали возьмёт – не отдаст, шах возьмёт – не отдаст. Если народ возьмёт – народ отдаст… Не кричи больше…

Кеймир скрылся в комнате, а хозяин с раскрытым ртом смотрел на дверь и чувствовал, как тело и дух его обретают покой, а сердце начинает тревожить стыд за содеянное.

– Перестать! – крикнул он властно. – Всё! Будя! Поваляли дурака.

И вмиг никого в горнице не стало. Михайла поднялся, шатаясь, вышел во двор. Мать подскочила с ковшом, поливая на руки, принялась причитать:

– За что же они тебя, сыночек?

– За дело, маманя, за дело. Невинного не бьют, – фыркая красными брызгами, отвечал Михайла. – Папаня тут ни при чём, братаны тоже. Тут с Багирова спрос. От него все беды и раздоры… Я ему… покажу…

Покачиваясь и держась за бок, он вошёл в дом, а через час-другой отправился куда-то.

Вечерком вернулся. Довольный, только в глазах отчаянная злость, словно огня в них кто-то насыпал. А ночью где-то у Кутума вспыхнуло пламя. В ночной темноте занялось зарево пожара: загудел народ, забили колокола. Мужики на берегу и на лодках пустились к месту пожарища. И уже слышалось тут я там: «Лабазы Багирова спалили! Амбары персиянина горят!»

Михайла ждал этого часа: разделся, но спать не ложился. И едва занялось зарево, подскочил к окну и распахнул ставни. Слева был балкон, на него – выход из комнат Никиты, а этажом ниже жили мать с отцом.

– Кит! – заорал Михайла. – Кит, вставай, коль не спишь! Гляди, пожарище какой!

На балкон выскочила жена Никиты в белой ночной сорочке. Испуганно всплеснула руками. Внизу хлопнули ставни, и послышался голос отца:

– Отведи, господь, напасть! Кажись, Багирова амбары жгут. Мишка! – позвал отец.