Текст книги "Государи и кочевники"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

В АСТРАБАДСКОМ ЗАЛИВЕ

В начале июня «Св. Гавриил» и пакетбот «Св. Василий» вошли в Астрабадский залив. Остановились в версте, против устья небольшой речки. Берега залива представляли собой гигантский амфитеатр. Горы, окружавшие его с трёх сторон, были покрыты густым зелёным лесом. Из этой зелени на разных высотах высвечивали минареты. По ним можно было угадать месторасположение персидских селений. Вдоль берега виднелись парусные лодки.

Карелин с офицерами и средний сын Кията – Кадыр-Мамед, присоединившийся к экспедиции в Гасан-Кули, встречали эти благодатные, сказочно красивые берега, стоя у борта. «Вот здесь и поставим суда на починку», – подумал Карелин и велел подготовить катер. Музуры полезли на боканцы, спустили гребное судно на воду. Урядник с пятнадцатью казаками отчалил к берегу и вскоре передал сигналом о том, что найдена вода. Музуры тотчас спустили второй катер, загрузили его баками для воды. Заодно взяли пилы и топоры – решили пополнить запас дров. Последними отправились на берег Карелин и Бларамберг. Входя на судёнышке в устье речки Багу, они увидели сухой, слегка возвышенный склон. Вдоль него к горам тянулись камыши, за ними поблёскивали рисовые поля. Ещё дальше виднелись сады Персы, работавшие на полях, увидев чужую лодку, тотчас скрылись в садах.

До захода солнца осмотрели близлежащий лес.

В нём росли огромные дубы и чинары, азат и самшит, деревья грецкого ореха, груши, кусты граната и особенно много дикого винограда. Лозы его поднимались высоко на кроны деревьев и свисали, загораживая просветы между стволами.

На бриг возвращались в сумерках. Астрабадские берега обволакивала мягкая вечерняя дымка. Вершины гор постепенно темнели. И темнели леса на горах. На склонах загорались огни. Карелин поднялся на палубу и первыми, кого он увидел, были туркмены. Они сидели у мачты, за небольшим ковриком, и мирно распивали чай. Среди них он увидел Киятова человека, Абдуллу, и удивился: «Быстро, однако, казанский сирота обернулся. Совсем недавно на Огурджинском был, а уже тут». И прежде чем Григорий Силыч вымолвил слово, туркмены, словно по команде, поднялись и почтительно поклонились.

– С приездом, господа туркмены, – приветствовал их Карелин, видя, что почесть оказывают ему. – И ты опять здесь? Здравствуй, кунак, – протянул он руку Абдулле.

– Здесь, батька, здесь… Вот молодого хана к тебе привёз, – торопливо заговорил Абдулла, протягивая обе руки и косясь на стоящего рядом богатого туркмена. Поздоровавшись с переводчиком, Карелин подал руку и хану. Тот высокомерно улыбнулся.

– Имею честь представиться: Якши-Мамед-хан – старший сын почтенного старшины иомудов, – сказал он по-русски, почти без акцента.

Карелин приятно удивился:

– Однако, у вас тут многие по-нашему изъясняются! – И добавил: —Не ожидал сегодня встретить вас на своём корабле. И никак не думал, что услышу столь правильный русский говор.

Якши-Мамед полыценно засмеялся:

– Дорогой начальник, я никогда не простил бы себе, если б забыл язык своих благодетелей. Ведь меня учил говорить по-русски генерал Ермолов. Три года я был у него на службе.

– Вот оно что! – всерьёз заинтересовался Карелин. И Якши-Мамед, понимая, что произвёл самое благоприятное впечатление на русского, начал хвастаться:

– Три года бок о бок жили мы с Муравьёвым.

– Кто это?

– Ва-хов! Разве вы не знаете героя Хивинского похода? Сейчас он генерал-лейтенант. А тогда был капитаном, и я разъезжал с ним по всему Кавказу. Моим лучшим другом был Амулат-бек… Мы расстались с ним. Он убил своего попечителя, полковника Верховского, и сбежал в горы…

И опять Карелин удивился, ибо совсем недавно прочёл повесть Бестужева об Амулат-беке. Представив на миг горы Дагестана и непокорных горцев на конях, в черкесках и папахах, с интересом спросил:

– А не знаешь ли – жив теперь твой друг или голову сложил?

– Не знаю, начальник. В прошлое лето ездил я в Дербент за морёной, там у кумыков спрашивал про Амулата. Одни говорят – погиб, другие – видели его у имама Шамиля. Говорят, этот Шамиль очень умён и жесток: русские офицеры друг друга пугают Шамилем…

Карелин слушал Якши-Мамеда и чувствовал себя стеснённо.

– А отчего вы расстались с Муравьёвым?

– Ай, Муравьёв думал, что я тоже, сниму с него голову! – смеясь, отозвался молодой хан.

– Н-да, дела, – произнёс Карелин.

И Якши-Мамед, видя, что заронил в него сомнения, строго и серьёзно заговорил:

– Нет, начальник, это я в шутку сказал. Муравьёв уважал меня. Я тоже его любил и по сей день молюсь на него. Да только не все русские такие, как он. Когда Ермолова убрали с Кавказа и на его место пришёл граф Паскевич, туго нам стало. За людей перестали считать. Раньше в Астрахань торговать ездили, а теперь и туда дорогу нам закрыли. Теперь губернатор астраханский и министр русский в Персии слух распускают, мол, земля туркмен шаху принадлежит. Вот до чего дошло!

– Это заблуждение, хан, – спокойно, с пониманием дела ответил Карелин. – Купца Герасимова я специально посылал в Тифлис. Уладим дело. Ныне он скупает у туркменцев товары. На меня можете смотреть как на своего единомышленника.

Всё это время средний сын Кията стоял в стороне у борта и смотрел на море. Он делал вид, что вовсе не замечает Якши-Мамеда и не интересуется, о чём он беседует с начальником экспедиции. Только человек, знающий о взаимоотношениях двух братьев, мог бы сейчас сказать, что творится на душе Кадыр-Мамеда. Таким человеком был Абдулла. Поглаживая бородку, он поглядывал на сыновей патриарха и понимающе усмехался. «Будет ссора», – думал Абдулла и вожделенно желал этой ссоры. Он приблизился к Кадыр-Мамеду, и, подливая масла в огонь, сказал:

– Якши-Мамед, да продлятся его счастливые дни, умеет говорить лучше мудрого Сулеймана. Но мог бы и тебя пригласить на разговор с русским: ты тоже не последний сын своего отца.

– Пусть говорит, – с видимым великодушием отозвался Кадыр-Мамед. – Всё равно волю отца на этом корабле выполняю я.

– Так-то оно так, да только и Якши-Мамед в последнее время по своей воле живёт. Отца-то он не очень слушает.

– Это нам на руку, – отозвался опять с деланным безразличием Кадыр-Мамед. – Именно потому, что Якши-Мамед его не слушается, отец во всём доверяет мне.

Тем временем Карелин, Якши-Мамед и следом за ними офицеры направились в кают-компанию. Прошли мимо отвернувшихся Абдуллы и Кадыр-Мамеда, не обратив на них внимания. Прошло минут десять, и только тогда подошёл казак и доложил:

– Господа беки, прошу вас к столу… Сам начальник велел просить.

Кадыр-Мамед скривил губы и направился медленно и важно в кают-компанию, откуда уже доносился оживлённый разговор, перемежаемый смехом и весёлыми возгласами. Когда он и Абдулла вошли, шум немного поутих. Карелин с шутливым упрёком сказал:

– Что же вы, бек, запаздываете? У нас говорят: «Семеро одного не ждут». Прошу к столу.

– Ай, он всегда опаздывает, – пошутил Якши-Мамед. – Во-первых, он родился на четыре года позже меня. Во-вторых, в Тифлис попал после того, как я вернулся оттуда. В третьих… – Якши-Мамед замешкался, но всё-таки сказал: —В третьих, на войну опо здал. Мы уже голову Максютли отрезали, а братец мой только за саблю взялся.

Кадыр-Мамед побледнел, ноздри расширились, но он нашёл в себе силы, чтобы удержаться от взаимного оскорбления. Молча, глотая слюну и двигая кадыком, он перенёс взрыв хохота и не очень членораздельно пролепетал:

– Ай, ничего… Когда попугай говорит по-людски, люди всегда смеются.

Фразу эту почти никто не расслышал. Но Якши-Мамед, конечно, не пропустил её мимо ушей. Он сидел рядом с Карелиным, напротив брата, и, услышав сказанное, потянулся через стол:

– Попугай ты, понял? Ты повторяешь каждое слово отца. Я говорю свои слова, то, что думаю!

– Ну, друзья, зачем же вы так! – одёрнул старшего Карелин. – Не надо оскорблять друг друга!

– Простите, Григорий Силыч, – обретая спокойствие, отозвался Якши-Мамед. – Этот молокосос назвал меня попугаем, в то время как сам держит на языке чужие слова. Я могу сказать их. «Ваше высокоблагородие господин коллежский асессор, иомудский народ и лично патриарх и старейшина всех иомудов, высокочтимый Кият-хан приглашает вас на великий той, устраиваемый в честь вас в селении Гасан-Кули…» Так я говорю? – вновь обратился он к брату.

– Так, – согласился Кадыр-Мамед. – Да только повторять отцовские слова – это не попугайство и не зазорно.

– А почему ты меня назвал попугаем?! – снова загорячился Якши-Мамед. – Чем я похож на попугая?

– Ты каждому русскому, которые приплывают к нам, твердишь одно и то же: «Я воспитывался у генерала Ермолова, мой друг Муравьёв». А сам вредишь русским, как можешь. Это твои люди недавно утащили с расшивы Мир-Багирова четырёх музуров…

– Ты не попугай, Кадыр, ты собака, – ещё пуще взъярился Якши-Мамед и схватился было за нож, но сидевший справа Бларамберг поймал его за руку. В это время Кадыр-Мамед поднялся со скамьи, спокойно и с достоинстром произнёс:

– Григорий Силыч, брат мой правильно объяснил: народ иомудский вместе с Кият-ханом ждёт вас.

– Хорошо, бек, я понял вас… Передайте вашему отцу, достопочтенному Кият-хану: я навещу его, как только закончу дела в Астрабадском заливе.

– Когда закончатся ваши дела?

– Не знаю точно, но, вероятно, скоро.

Кадыр-Мамед пожалел, что встал. Теперь надо было уходить и уезжать, иначе престиж его в глазах русских окончательно падёт.

– Тогда позвольте, ваше высокоблагородие, – сказал он холодновато, – ехать мне и сообщить отцу ваши слова?

– Да, конечно… И передайте мои заверения, что я непременно посещу ваше главное кочевье…

Карелин не стал удерживать Кадыр-Мамеда: «Пусть едет. Оставишь их здесь вместе, чего доброго перережутся». Начальник экспедиции, офицеры и все, кто был на корабле, с почтением проводили Кадыр-Мамеда до катера.

Ссора двух братьев несколько испортила настроение Карелину. Из дальнейшей беседы с Якши-Мамедом он сделал вывод, что оба сына Кията спорят о престолонаследии. Хоть и не велика власть стать обладателем Дарджи, Челекена и атрекских угодий, но чего желать большего, живя на этом скудном пустынном острове. Размышляя о ханских сыновьях, Григорий Силыч отдавал предпочтение Якши-Мамеду. И не только потому, что он более интеллектуален – хорошо знает русский язык и манеры обхождения, но и по той причине, что выглядит энергичнее и предприимчивее младшего братца. «Мне нужен такой джигит, – думал Карелин, неприметно разглядывая Якши-Мамеда и взвешивая каждое его слово. – Этот, по всей вероятности, может постоять за себя и своих соотечественников». О самом Кияте Карелин думал так, как думал бы любой другой на его месте: старику восемьдесят два года, не сегодня-завтра навестит его «старая с клюкой» и уведёт в кущи рая.

В ГАСАН-КУЛИ

К середине лета на Атрек начали съезжаться старшины. Каждый день прибавлялось в Гасан Кули несколько юрт. Развьюченные верблюды бродили за кибитками. Босоногие ребятишки ездили на лошадях к реке: поили и купали ахалтекинских красавцев.

Вскоре появились и передовые сотни с Челекена. Понеслась по аулу весть: едет Кият. Атрекцы хлынули на дорогу, к реке, встретить своего патриарха. Увидели его во главе сотни джигитов. Он ехал на белом коне. Рядом с ним сердар Махтумкули. Вид у предводителей был суровый. И хотя Кият кланялся встречающим толпам и даже улыбался, все понимали – он не в духе: никогда ещё так не оскорбляли его своим невниманием урусы. Начальник экспедиции даже не заехал к нему на Челекен.

Спешились возле белой восьмикрылой юрты Кадыр-Мамеда. Джигиты, ведя коней в поводу, разбрелись по всему порядку. Женщины и дети встречали воинов радушными возгласами, привязывали лошадей, поливали на руки из кумганов. Кият-хан с сердаром, раздевшись, тоже совершили омовение и, войдя в юрту, устало повалились на ковёр, подоткнув под локти подушки. Атеке побежал хлопотать о чае и обеде. Но всюду уже дымились казаны и тамдыры. Женщины торопливо метались возле печей, покрикивая друг на друга. Не успели ещё Кияту и его верному сердару чай подать – в кибитку вошла наряженная Кейик-ханым.

– Ну вот и пришла пора, потянуло тебя к родным дымам, – заговорила она без робости и смущения. – Урусы, однако, не очень благоволят к тебе. Стар стал.

«Вот она, истинная причина отчуждения, – с неприязнью подумал Кият. – Именно старость. И открывает мне эту истину, как всегда, эта мудрая ведьма Кейик». Ему захотелось прогнать её.

– Кадыр-Мамед где? – спросил он сердито.

– С Санькой везде ездит. Сети пропавшие ищет» – усмехнулась старуха.

– Ладно, ханым, иди скажи людям, чтобы нашли его, – приказал он и взял с ковра пиалу с чаем.

Кейик, недовольная, вышла.

Кадыр-Мамед приехал вечером, когда хан принимал гостей. Высокий, чуть сутулый, буркнув «салам», запыхтел, снимая с ног сапоги. Кият и его люди примолкли, наблюдая, как он копошится у килима.

– Что, сынок, от волков бежал? – спросил добродушно хан.

– От волков бы отмахнулся, – отозвался Кадыр.

– Кто же тебя так напугал, что и отмахнуться не мог?

– Хм, н-да, – промямлил Кадыр-Мамед. – Прав ты, отец, когда говоришь: «Если завёлся один глупый в семье, зови аллаха на помощь!» Не сочти за неучтивость, но виноват во всём Якши-Мамед.

– В чём опять его вина? – насторожился Кият-хан.

– Не знаю, отец, бранить его или жалеть, но посуди сам. Ты ждёшь к себе этого русского, а Якши-Мамед говорит ему: «Не спеши, Силыч, успеем на Атрек… Давай я тебя сперва со своими друзьями каджарами познакомлю»… И знакомит со всеми. В горы недавно отправились. Остановились у Сатым-бека – купили быка. Остановились у Гамза-хана – жену его молодую вылечили. В Эшрефе закупили мясо, рис, фрукты и целую арбу огурцов. Люди мои говорят, сами видели, как Якши-Мамед торговал рис для русских. А потом, по просьбе Карелина, отправился искать этих четырёх музуров. А ведь сам их украл! Наглости его нет предела, отец!

– Постой, постой, – перебил его Кият. – О каких украденных музурах говоришь?

– О тех, которых Якши стащил у Мир-Багирова в отместку за рыбу, вот о каких! Конечно, случай обычный, но рассуди, отец, что теперь думает о туркменах Карелин, если мы на его глазах тащим подданных русского царя?

Кият-хан тяжело засопел. Опершись на плечо Махтумкули-хана, поднялся на ноги, пошарил руками и взял стоявшую у терима трость.

– Где он сейчас, этот ублюдок?

– Не знаю, отец…

– Вот она, уважаемые, причина причин – почему Карелина до сих пор здесь нет, – выговорил Кият со злобой и опять обратился к сыну: – Когда Якши-Мамед утащил музуров, кто с ним был, знаешь?

– Овезли, кто же ещё!

– Махтумкули, Булат, – задыхаясь, выговорил хан. – Приведите сюда этого Овезли!

Пока ходили за виновником, Кият-хан стоял во дворе и с тоской смотрел в сторону моря. Он думал о старшем сыне. Он видел в нём предателя и врага, причину всех своих бед. Он думал: что же с ним сделать, чтобы не стоял на большой дороге камнем преткновения? Тем временем приближённые Кията выволокли Овезли из его кибитки и пригнали к белой юрте. Его подняли с постели. Он был в рубахе, балаках и босиком. Овезли сообразил, чего от него хотят, и решил прикинуться невинным ягнёнком.

– Где урусы?! – взревел Махтумкули-хан, вталкивая его в кибитку.

– Урусы где? – тише, но ещё злее повторил Кият. – Музуры где, сын шайтана?

– Какие музуры, хан-ага? – удивился Овезли, и тут Кият замахнулся и хрястнул по плечам рыбака своей тяжёлой тростью. Виновник присел на корточки, но тут же получил удар пинком и отлетел к килиму. Булат-хан зашарил руками, схватился за нож, но вовремя опомнился: достал из кушака наскяды и принялся ею колотить Овезли по спине. Тот стонал, скрежетал зубами и упрямо твердил: «Какие музуры?»

– Пристрели эту собаку, – устало сказал Кият, посмотрев на сердара.

Овезли понял – дальше препираться и скрывать бесполезно.

– В Чате они, хан-ага, в Чате, – быстро-быстро заговорил он.

– Ну вот, так бы и давно, – успокоенно произнёс Кият и распорядился: – Махтумкули, скажи своим джигитам, пусть едут с этим дурачком в Чат и привезут сюда русских музуров.

Почти всю ночь провёл старик в думах о старшем сыне и обстановке на побережье. Теперь он уже не сомневался, что дело портит Якши-Мамед. Судя по всему, из туркмен – он главный на русском корабле. И не соврал средний сын, сказав, что змеёныш знакомит царского человека с персидскими беками и вали. Теперь ему это нужно. Теперь и тесть у него, и жена– из продавшихся персам. Но не бывать тому, чтобы после Киятовой смерти этот ублюдок завладел властью! Вах, как он в нём ошибся! И поутру, когда Кия-ту сообщили, что корабли Карелина выплыли из Астрабадского залива и остановились на Гургене, хан уже не сомневался, что и эта остановка – по просьбе старшего сына. На всякий случай, дабы убедиться окончательно, спросил:

– Кого они хотят увидеть в Кумыш-Тёпе?

– Ай, не знаем, хан-ага. Говорят, их Якши-Мамед туда пригласил.

– Ладно, спасибо за радостную весть, – сказал Кият и, сгорбившись, скрылся в юрте.

В понедельник, 13 июля, после полудня с моря донёсся троекратный грохот русских пушек. Это суда Герасимова приветствовали приход экспедиционных кораблей. «Св. Гавриил» и «Св. Василий» остановились у входа в залив рядом с «Астраханью», «Св. Николаем» и «Св. Андреем». Несмотря на приличное отдаление, русская флотилия выглядела с берега довольно внушительно. Никогда ещё атрекцы не видели сразу столько громадных кораблей у своих берегов. Толпы людей кинулись из селения к мелководной косе, размахивая руками и крича о прибытии главного уруса. Люди садились в киржимы, тотчас поднимали паруса и спешили к кораблям ак-падишаха. Следом за парусниками двинулось несколько лодок, но те и другие вскоре вернулись. Море было неспокойным…

Гребные суда русских появились в заливе на другой день. Четыре катера отошли от кораблей, поблёскивая на солнце мокрыми вёслами. И вновь, как вчера, от селения к берегу потянулись толпы. Ехали на конях джигиты, спешили, опираясь на сучковатые палки, старики, бежали наперегонки дети. Распорядитель встречи и тоя Кадыр-Мамед велел выстелить коврами дорогу от берега к юртам, послал навстречу гостям кулазы. Русские пересядут в них. Сам он держал за повод красивого гнедого жеребца и посматривал на отца, который сидел на своём белом Аккуше. Хан был в богатом малиновом халате нараспашку, грудь украшена орденом Владимира и медалями…

Русские, как и было задумано, пересели в лодки. В пятидесяти саженях от берега, на фоне зелёных волн, чётко вырисовывались чёрно-белые мундиры и треуголки офицеров. Казаки были в киверах с султанами. Самого Карелина Кият-хан отличил без особого труда, хотя и видел по-стариковски плохо: в честь встречи «урус-хан» был в чёрном фраке и цилиндре, оттого выглядел щеголевато, держался важно, с некоторым превосходством над другими. Кадыр-Мамед не стал дожидаться, пока Карелин выйдет на берег, шагнул прямо в сапогах в воду, ведя за собой жеребца.

– Здравствуй, Силыч! – крикнул он обрадованно и бросил ему поводья. Тот сел на коня и выехал к поджидавшему Кияту.

– Здравствуйте, достопочтенный Кият-ага, – поздоровался с седла. Хан пожал его руку и не отпустил. Так, держась за руки, они поехали по коврам к приготовленным юртам.

В суматохе и ликовании никто не обратил внимания на прибывшего с русскими Якши-Мамеда. Уязвлённый тем, что русские, встретившись с Кият-ханом, сразу забыли о нём, он свернул в сторону и затерялся в толпе среди соотечественников. Хозяева и гости уже входили в юрту, когда Карелин вспомнил о нём и отыскал в людской толчее.

– Дорогой Якши! – позвал он властно. – Ну-ка, давайте сюда!

Якши-Мамед неохотно подошёл и, взглянув на отца, отвернулся. Кият сделал вид, что не заметил старшего сына. Войдя в юрту, сел рядом с Кадыр-Мамедом. Расселись на ковре офицеры и оба брата Герасимовы.

– Дрожайший хан, – обратился Карелин к старику, – пригласите сына к дастархану, отчего он стоит у порога?

Кият насупился, недовольно повернулся к старшинам и заговорил по-туркменски. Сидящие кружком туркмены сдержанно засмеялись и все посмотрели на Якши-Мамеда. Тот, поняв всю нелепость своего положения, презрительно усмехнулся, выругался и покинул юрту.

– Нехорошо получилось, – пожалел Карелин. – За что вы его так унизили, Кият-ага?

– Ай, дурачок, без моей воли взял жену из дурного рода.

Карелину показался довод неубедительным, и он ещё раз вступился за обиженного:

– Жаль, жаль… Право, Кият-ага, ваш старший сын прекрасной души человек. Вы слышали… Некие разбойники украли с российского судна четырёх музуров? Мог бы разразиться скандал в Астрахани, но Якши отыскал и вернул этих людей.

– Привёз он музуров? – с недоверием спросил Кият.

– Разумеется. Я вознаградил его богатым подарком.

Кият-хан покачал головой, но сказать, что и украл этих музуров Якши-Мамед, не посмел: не по-отцовски обличать собственного сына. Впрочем, и Карелин тотчас сменил тему разговора. Объявил хану и его близким, что приехал он не со злым умыслом, а единственно для выбора наилучшего места под устройство фактории. Ныне замышляет купечество русское завести большую промышленную торговлю с туркменцами. И предвидя вопрос: «Отчего шах торгует туркменскими култуками?» – Карелин ругнул откупщика Мир-Багирова, назвал его хлопоты происками и рассказал о поездке купца Герасимова в Тифлис к командующему.

– Большие убытки потерпел наш купец, – кивнул Карелин на Герасимова. – И рыбы много пропало, и сети порастащили.

– Да, да, Силыч, был такой грех, – согласился Кият. – Не думали наши люди, что купец ещё раз приплывёт к нам, вот и растянули его добро. Посмотри на эти талаги, Силыч… – Кият достал из-за пазухи старые, перечёркнутые контракты Герасимова и подал начальнику экспедиции. Александр и Никита переглянулись.

– Григорий Силыч, так это же мои контракты! – воскликнул старший Герасимов. – Только как они попали сюда? Ведь я своими глазами видел их у прокурора Нефедьева. Стало быть, прокурор их сюда прислал?

– Ай, понимать тут нечего, – небрежно ответил Кият. – Талаги от твоего прокурора к Мир-Багирову попали, от него к Мир-Садыку, потом у нас оказались!

– А ведь, пожалуй, это и есть вещественное доказательство происков астраханских властей, – сказал Карелин и свернул контракты. – Кият-ага, с вашего позволения, я оставлю сии бумаги при себе.

– Возьми, возьми, Силыч, – согласился Кият, – только прости нас, неразумных: все убытки возместим.

Не оставим купца в обиде. И контракты новые подпишем, и сами вместе со своей землёй к твоему государю пойдём.

Кият положил ладонь на руку Карелина и заговорил о «вольной Туркмении» – земле для других неказистой с виду, но богатой нефтью и рыбой, солью и птицей, каракулем и коврами. Богатства эти могли бы и теперь, и в будущем кормить всех, да разве можно извлечь из них пользу, если на туркменской земле постоянно звенят мечи и льётся кровь! У алчных соседей одна забота – покорить прибрежных туркмен, подчинить их своей воле. Хан Хивы мечтает видеть иомудов у своих ног, со склонёнными головами, шах персидский о том же думает. Туркмены, как могут, отбиваются от врагов и сами немало вреда им приносят. Но думают кочевые племена не о войне, а о мире. Думают о том, какой бы богатой могла стать «вольная Туркмения», когда б нашёлся у неё могучий защитник. С помощью русских дворян и купцов он, Кият-хан, мог бы развить торговлю на Каспии до невиданных размеров. Пусть примет государь к себе, пусть построит на побережье крепости и поселит в них гарнизоны, пусть поставит на Челекене, на Красной косе, на Огурджин-ском, на Атреке и Гургене рыбные заводы. Пусть кочевой народ приобщится к промышленному делу. Тогда не будет его страшить ни холод, ни голод, ни нашествие недругов. А коли вспыхнет большая война между русскими и каджарами, то «вольная Туркмения» может дать русскому государю не менее 20 тысяч джигитов…

Карелин предполагал пробыть в Гасан-Кули несколько дней и принял все меры, дабы обезопасить лагерь от всевозможного нападения или какого-либо иного инцидента со стороны людей Мир-Садыка. По словам Кията, каджары находились неподалёку, и сюда доходили слухи, будто бы они настраивают гургенцев против русских. Прежде всего надо было охранять лодки, чтобы обеспечить возможное отступление на корабли. Возле лодок постоянно находились часовые, причём на ночь число их удваивалось. Экспедиционный лагерь – караульная палатка, выдвинутая несколько вперёд к селению, две кибитки, в которых жили офицеры, две палатки для урядников, писца, рисовальщика, коллектора и толмачей, а также «парусиновая казарма» казаков – всё это надёжно охранялось стражей. Каждый день вступало в караул по 12 человек с урядником. Ночевали люди и в катерах. Пространство между берегом и стоявшими в заливе парусниками было отмечено буями, на которых светились фонари. Казакам приказано было держать ружья заряженными, а у пушки постоянно горел фитиль.

Предосторожности эти, однако, не мешали общению с атрекцами. Каждый день они приходили к русским, рассматривали пушку, нарезные ружья и беседовали с казаками. В самом селении тем временем собирались подписи под прошением к русскому государю.

Вместе с Киятом Карелин побывал в гостях у Махтумкули-хана. Сердар жил с женой и пятью детьми, трое из которых были сыновьями. Старшему, Мамеду, хмурому и диковатому, как и отцу, было десять лет. У Кадыр-Мамеда угощались пловом. Сидели в просторной роскошной юрте. Опрятность и порядок в ней говорили о строгости её хозяина, а раскрытый Коран на сундучке – о благочестии и набожности. Разговор, однако, не касался ни аллаха, ни легенд, хотя Карелин и пытался услышать от хозяев что-либо любопытное.

Вечерком, когда туркмены сидели на топчане возле карелинских кибиток и вместе с Санькой писали новую талагу на откуп рыбных култуков, в заливе появилась оранжевая гями. Косые лучи заходящего солнца обливали её золотом, казалось, она излучает сияние.

– Вах-хов, – уныло проговорил Абдулла. – Вот и пальван Огурджали пожаловал.

– Зови Кеймира сюда, – приказал Кият-хан. – Он нам нужен.

Пальвану особого приглашения не требовалось. Высадившись на берег и увидев палатки русских, он сразу направился к ним. Его встретили казаки и, похохатывая, привели к топчану, на котором восседали хозяева-атрекцы и их гости. На Кеймире был новый халат, юфтевые сапоги и чёрный косматый тельпек. Кият сразу обратил внимание на его одежду. Не дав ему поздороваться с Карелиным и купцом, сказал язвительно:

– Что, Огурджали, шерсть с моих овец продал – новую одежду себе купил?

– Какую шерсть, хан-ага? – притворно удивился Кеймир.

– Хай, эшек! – выругался старец. – Абдулла, скажи – чью шерсть он продал Саньке?

– Твою, хан-ага, твою. Обстриг твоих овец и за шерсть купил кузницу и получил в придачу ещё десять червонцев.

– Запомни, Огурджали! – прохрипел Кият-хан. – Ты уйдёшь от меня не раньше, чем я сниму с тебя шкуру!

Карелину перевели, за что Кият ругает пальвана, и Григорий Силыч, вспомнив недавние торги на Огурджинском, покачал головой и засмеялся:

– Ну, пальван, фантазии у тебя – хоть отбавляй!

– Спасибо слуге моему, – обиженно сказал Кият. – Если б не он, я и не знал бы о краже.

– Он много всякого видит! – неожиданно дерзко ответил Кеймир. – Он видит, как ты последнее у народа берёшь. Он видит, как народ возле твоих кибиток на коленях стоит, муку, пшеницу просит. Почему молчит твой слуга об этом?! Он видит у меня твоих батраков, сбежавших от тебя, потому что ты заморил их голодом, не заплатив ни одного тюмена. Что ж он об этом не говорит, шайтан! – Кеймир с ненавистью взглянул на Кията и направился было прочь, но Карелин остановил его за рукав:

– Постой, постой, пальван… Ну-ка садись.

Кеймир сел с краю на топчане. Кият-хан отвернулся от него. Карелин сказал:

– Кият-ага, смените гнев на милость. Я был в гостях у Кеймира и знаю теперь, как он живёт со своими людьми. Бедно живут огурджалинцы. В тряпье ходят, редко досыта едят. Вам следовало бы подумать о них. Вы говорили, что желаете, чтобы имя ваше упоминалось народом в седьмом поколении. Ну так заботьтесь о народе, иначе он вас забудет.

– Они ненасытны, – мрачно отозвался Кият. – Им сколько ни дай, всё съедят, а потом ещё обворуют.

– Ну ладно, ладно, Кият-ага. Овцы твои живы, никуда не делись. А что касается шерсти – она отрастёт, – урезонил старика Карелин.

– Тут мы с ишаном посоветовались, – сказал Кият, – и решили Огурджинский Саньке подарить. За убытки, какие он понёс от пропажи сетей и рыбы.

– Но вы уже подарили этот остров Кеймиру! – изумился Карелин.

– Фирман на это не составляли, так просто отдали, – пояснил Кият.

И Карелин понял: даря Герасимову остров, Кият хочет избавиться от опасного ему Кеймира. Подумав, сказал:

– Ну а ты, Александр Тимофеевич, чего молчишь? Чего кроткой овечкой прикинулся? Сопишь себе в нос, талаги строчишь, будто тебя разговор и не касается!

– Да мне ведь что, Григорий Силыч, – с притворным смирением улыбнулся купец. – В народе говорят: дают – бери, бьют – беги. Возьму островок, коли подарят.

– А туркмен с острова куда денешь?

– Был и о них толк, Григорий Силыч…

– Ну вот что, Саня, ты со мной не хитри. И пальвана не обижай. Будешь платить островитянам!

– Да уж сколько заработают, столько и получат.

– Э, нет, голубчик, – возразил Карелин. – Давай сладимся так. Будешь платить им, как своим приказчикам и музурам платишь.

– Да вы что, Григорий Силыч! Разорюсь ведь!

– Ничего, ничего. Кеймиру – шесть рублей в год, как старосте. Жене и сыну – по три рубля. Остальным сдельно, но не менее полутора рублей. Скот Кията не трогай – пусть пасётся, бахчи тоже не разоряй, пусть люди пользуются арбузами, дынями…

Кият-хан слушал Карелина и согласно кивал.

Закончив талагу об откупе рыбных култуков, Санька взялся писать договор о безвозмездной отдаче острова Огурджинского купцам Герасимовым. Когда стемнело и ханы стали прощаться, Карелин спросил Кеймира, есть ли у него место для ночлега. Если нет, пусть устраивается в его палатке. Пальван ответил весело:

– Спасибо тебе, урус-хан. Хороший ты человек. Теперь пойду к другим своим друзьям.

Следовало плыть в Балханский залив и оттуда совершить поход на вершину Дигрем, но задерживал Кият. Составлялась петиция Николаю I и собирались подписи. Тем временем обстановка под Астрабадом, судя по разноречивым слухам, усложнялась. То проносились вести о том, что шах поехал на охоту и его нечаянно застрелили, то поговаривали, что он стоит с войском в Кельпуше и ждёт только ухода русских парусников. Шли толки и о хивинцах. Дескать, захватили они у иомудов караван из двух тысяч верблюдов: товары увезли в Хиву, а людей перебили. Карелин верил и не верил этим слухам, но нисколько не сомневался, что здесь, на диких просторах Каракумской пустыни, может произойти всё, что угодно…