Текст книги "Код Вавилона"

Автор книги: Уве Шомбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

Глава 5

Монтекассино

Четверг

Монсеньор Тиццани смотрел из окна автомобиля. Широкая равнина у подножия горы все больше отступала на задний план. Вдали он видел автобан Рим – Неаполь, по которому мчался бесконечный поток машин.

Узкая дорога перед ними мучительно поднималась в гору на протяжении девяти километров. Умберто ехал осторожно, прижимая свой «Фиат» к скале. Сделав шесть витков, они добрались до вершины горы, к истоку всех римско-католических монастырей.

Монтекассино ежегодно осматривают около полутора миллионов паломников. Когда-то бенедиктинский монастырь разрушили лангобарды и сарацины, а во время Второй мировой войны бомбардировщики союзнических войск изгоняли отсюда немцев. При этом все было погребено в завалах и пепле, однако монастырь каким-то чудом снова возродился.

Их поездка завершилась перед массивным строением на высоте 520 метров. Когда они вышли, шум долины сюда уже не пробивался. Тиццани был тонкий, хрупкий человек небольшого роста, а темный костюм с воротничком священника делал его еще изящнее. Умберто же был рослый, тренированный и заправлял всеми делами на бензоколонке в Остии. Всякий раз, когда Тиццани требовался заслуживающий доверия шофер, Умберто был наготове.

Если Умберто был простая душа, прямолинейный в мыслях и одаренный нерушимой верой, то Тиццани знал и другую сторону. Его вере приходилось каждый божий день иметь дело с тактическими хитростями, при помощи которых церковь утверждала свое место в мире. Его мышление находилось в разительном противоречии с простыми истинами Умберто.

Тиццани вошел в монастырь, который Бенедикт из Нурсии велел возвести в 529 году на том месте, где перед тем стоял языческий храм.

Почти небрежно он прошел мимо маленькой группы бронзовых фигур, изображающей святого Бенедикта среди монахов. Внутренний двор с его тысячью двумястами квадратными метрами создавал простор и внушал ясное спокойствие, однако Тиццани, полный мрачных мыслей, остановился посередине площади. Он любил коринфские колонны и пышные венцы перекрытий, однако его задание отнимало у него всякую возможность полюбоваться этой красотой. И он поспешил дальше в сторону фронтального здания, своенравно высившегося над долиной. Там, на третьем этаже, его поджидали.

Молодой патер встретил Тиццани холодно и отстраненно. Монсеньор из Римской курии был не тот человек, которому молодой патер мог бы обрадоваться. Патер сожалел, что монсеньора не сможет принять аббат, поскольку он в отъезде.

А Тиццани и рад был, что ему не придется встречаться с аббатом. Любое глупое замечание со стороны того могло быстро дойти до ушей тех, кого его миссия не касается. Этот монастырь был для всего мира образцом монашеской жизни, и аббат, как епископ, располагал целой сетью связей, которая охватывала всю общественную жизнь Италии.

Патер провел Тиццани в комнату со стенами, обитыми красной тканью. Картины с библейскими сценами украшали помещение, меблировка которого состояла из двух стульев, письменного стола и простого шкафа.

Тиццани ждал и смотрел в окно на простертую далеко внизу долину Лири с ее маленькими селениями. На горизонте расплывались горы Аузони.

– Чудесный вид, не правда ли?

Этот громовой голос невозможно было спутать ни с чьим другим.

Генри Марвину было около шестидесяти, и ростом он был еще ниже Тиццани, зато обладал здоровой осанкой борца. Марвин был облачен в черный стихарь. Мясистое лицо американского издателя было расслаблено, кожа сияла румянцем, а темные глаза сверкали, полные жажды деятельности.

– Да, да, вы только взгляните, – с удовольствием гремел Генри Марвин. – Я сам не могу поверить. Одна неделя в келье в абсолютном уединении – и вот перед вами уже совсем другой человек. Святой Бенедикт знал, насколько здесь можно приблизиться к Богу.

Тиццани прохладно поздоровался. Он ничего не имел против того, чтобы монастыри открывали свои ворота и позволяли простым смертным за деньги на пару недель удалиться в их стены. Монтекассино хотя бы не устраивал семинары по самоидентификации, как это делали другие монастыри. Здесь была лишь чисто монастырская жизнь.

Они сели за стол.

– Даже к жестким стульям привыкаешь, – сказал Марвин смеясь и хлопнул Тиццани по плечу своей крепкой лапой.

Тиццани ненавидел жовиальные и шумные манеры американца. Он вдруг представил себе, как реагируют на этот громкий голос сорок здешних монахов в их царстве тишины.

– Монсеньор, вы слишком серьезны. Бог не запрещал радоваться.

– Передавать послания наместника Бога на земле – это иной раз тяжкое бремя.

– Но не здесь же, у истоков монастырской жизни. Где отыщешь лучшее место для хорошей новости? Когда он прибудет – сегодня или завтра? Будет ли братство мирян Преторианцы Священного Писанияпризнано орденом, а то и вовсе персональной прелатурой? Когда об этом дадут знать? Может, он привезет послание с собой? Да скажите же!..

– Консультации, к сожалению, пока еще не завершились, – ответил Тиццани со скорбной миной. – Папа новый, все на переломе, множество посланников, которые наносят свои визиты, просители, и все хотят изложить свои важные дела, – монсеньор беспомощно развел руками.

– Я не понимаю, – Генри Марвин холодно смотрел на монсеньора.

Марвин был бизнесмен, а правила одинаковы везде. Тут и церковь не составляла исключения, церковь как раз особенно. Когда-то она изобрела торговлю индульгенциями и успешно продавала эту гениальную услугу.

– Дорогой Генри Марвин, – с трудом произнес Тиццани.

– Монсеньор, не обижайте меня.

– Святой отец сейчас не видит возможности встретиться с вами. Желание братства в настоящий момент также неисполнимо. Может быть… через несколько месяцев… но сейчас…

Генри Марвин слегка приподнялся со стула, перегнулся через стол и схватил своими сильными руками монсеньора за грудки. Тиццани уставился на его кулаки. Американец так скрутил его пиджак, что ткань натянулась на спине.

– Я еще могу понять, что в настоящий момент он избегает личных аудиенций из-за обилия ушей и шептунов в этом змеином логове. Поэтому я и расположился здесь, для того чтобы мы встретились как бы случайно. Откуда же вдруг эта перемена ветра?

Тиццани фиксировал точку на стене.

– Существует более двух тысяч орденов, – ядовито прошипел Марвин. – Отчего же мы не можем подняться до этого состояния? Мы не повторяем ни один из орденов. После недавней перерегистрации нас насчитывается более ста пятидесяти тысяч членов. Мы многочисленнее самого «Опус Деи». Братья-миряне ордена Преторианцев Священного Писаниязавоюют мир. Наше шествие неудержимо. Каждый день к нам примыкают верные души, которые нерушимо веруют в буквальную истину, как она записана в Священном Писании. Они готовы отдать свои души за то, чтобы защитить Священное Писание от кого угодно.

Тиццани увидел ледяные глаза и про себя простонал.

– Мы растем быстрее, чем «Опус Деи» в свои лучшие времена. Мы – за истинность Священного Писания. Мы даем людям прибежище, защиту от распада и всеобщей неустойчивости. Мы не толкуем писание, мы принимаем его слова такими, какие они есть.

Тиццани кивнул.

– Миряне Преторианцев Священного Писаниярадикально борются против распада церковных ценностей. И успешно. Орден мирян находит новых приверженцев даже среди протестантов Соединенных Штатов, воспринимающих слова Библии буквально. А ведь численность этих протестантов в последнее время насчитывает десятки миллионов человек. Орден снова вернет их в лоно единственной истинной церкви. Мы – те, кто не перепоручает протестантам борьбу против научной лжи, мы есть новый щит и меч католической церкви. Мы делаем то, к чему Матери-Церкви вообще-то давно уже пора было приступить.

Генри Марвин отпустил одежду Тиццани и откинулся на спинку стула.

Монсеньор отдышался. Накануне вечером он читал объемистое досье, которое составил советник Курии по организациям мирян, не имеющих духовного звания.

Марвин давно уже был мотором и фактическим лидером братства мирян, начало которому спонтанно положил в семидесятые годы один глубоко верующий католический священник из Сан-Диего после того, как его духовный сын в очередной раз в смущении и слезах поведал ему о своих сомнениях. Красивые библейские истории о возникновении человека были разрушены школьными учителями при помощи теории эволюции с ее случайными мутациями.

Генри Марвин оказался в первой сотне верующих, примкнувших к братству мирян. Тогда, как и сегодня, Марвин был твердо убежден, что в молодости выжил во Вьетнамской войне лишь потому и для того, чтобы нести в мир Слово Божье.

Он создал небольшое издательство, единственной книгой которого поначалу была Библия. Кроме того, в качестве проповедника-любителя он нес Слово Божье людям, отравленным наукой.

За истекшее время издательство Марвина стало одним из крупнейших в США по части католической литературы. Он продавал эту печатную продукцию по всей Америке, утоляя свою просветительскую потребность и радуясь за христианских собратьев.

Основатель ордена в прошлом году умер, и Марвин был близок к тому, чтобы взять на себя формальную власть в качестве префекта и преемника основателя.

Фактически эта власть у Генри Марвина давно уже была. Он контролировал финансы и преумножал богатство братства, которое уже обозначало себя как орден. Марвин привлек структуры и иерархии, которые влились в единый орган из духовных лиц и мирян, и сам, опять же, возглавил этот орган.

Тиццани про себя вздохнул. Этот человек был опасным фанатиком, готовым на государственное преступление ради своих убеждений. К тому же его поддерживало все большее число епископов и кардиналов, которые боролись против эрозии церкви.

– Святой отец очень хорошо осведомлен о ваших усилиях в завоевании достойного места для веры.

– Пожалуй что так. Это настоящая битва. – Марвин злобно смотрел на посланника Курии. – Сколь ни прогрессивна наша Конституция, но трудно даже представить, в каких высоких дозах ученикам американских школ впрыскивают отраву эволюционной теории, тогда как Божье Слово даже не разрешено к преподаванию. И я не понимаю также, как святой отец может передоверить борьбу с этой отравой протестантам. Уже пора покончить с сомнениями по отношению к Священному Писанию. Во всем мире!

Тиццани уклонился от настойчивого взгляда издателя и снова уставился на точку на стене.

– Наша Святая Церковь сегодня уже не та, что еще сто лет назад – и даже не та, что десять лет назад. В этом и состоит проблема. Вы же знаете, Святая Матерь-Церковь связала себя обязательствами. Иоанн Павел II признал эволюционную теорию.

– В 1996 году. Перед Папской академией наук. Кто же этого не знает, – Марвин фыркнул. – Эволюционная теория больше не гипотеза, сказал Иоанн Павел II. Злосчастный год.

– А его преемник еще в качестве префекта Конгрегации доктрины веры возглавлял международную комиссию теологов, которая установила, что план сотворения мира по Божественному провидению вовсе не противоречит результатам эволюционного процесса. Это было какой-нибудь год назад!

– Такие утверждения, что воск, из них каждый волен вычитать то, что хочет. Четкое «нет» было бы куда лучше, – Марвин стукнул кулаком по столу. – Но есть и другие мнения. Я знаю одного кардинала, он в ближайшие недели опубликует статью в «Нью-Йорк таймс», эта статья содержит прямые нападки на эту позицию церкви. Он разделается с высказыванием Иоанна Павла II перед Папской академией по поводу эволюции как с невразумительным и не имеющим значения.

Взгляд Марвина вгрызался в зрачки Тиццани.

– Есть влиятельные кардиналы, которые полностью разделяют ваше мнение, – ответил Тиццани. – Следует бороться со всяким сомнением в Священном Писании, говорите вы. Но сюда же относится и устранение всех текстов, которые подвергают сомнению истинность Библии. Святой же отец считает, что никакой позднейший текст не имеет значения, если уж сто пятьдесят лет сомнений в Священном Писании не смогли причинить ему никакого ущерба.

Марвин с омерзением отвернулся и покачал головой. Такого предательства он никак не мог ожидать. Потом снова рывком повернулся:

– Есть доказательства, которые убедят папу.

* * *

София-Антиполис близ Канн

Четверг

Патер Иероним с трудом тащился, шаркая ногами, по коридору клиники. Тяжкий груз давил на плечи его полноватого тела.

– «Каждый день иметь перед глазами непредвиденную смерть», – бормотал он строку из монашеского Устава Бенедикта и вопрошал себя, почему Бог избрал именно его для этого испытания.

Он провел рукой по лысому черепу, отирая капли пота, от которого свербела кожа. Он не выдержал этого испытания, не смог дать утешение, столь необходимое умирающему в пути на Страшный суд. Полное страха лицо молодого человека ему никогда не забыть.

Долгие годы, проведенные им в Римской курии, были нашпигованы дипломатией, уловками и изворотливыми толкованиями текстов, при этом все его священнические способности оказались не у дел. Не думал он, что когда-нибудь ему придется еще раз прийти в соприкосновение с миром после того, как несколько месяцев назад он удалился в монастырь.

– Сейчас туда нельзя! – испуганно воскликнула секретарша, когда патер Иероним направился прямиком к двери, за которой размещался кабинет Эндрю Фолсома.

Иероним вспомнил, как странно Жак Дюфур робел всякий раз, когда Фолсом заговаривал с ним. Центр биотехнологических исследований с примыкающей к нему клиникой в технопарке София-Антиполис близ Канн перешел к американскому фармаконцерну Тайсэби,который намеревался продвигать в Европу свои исследования и продажи. При новых собственниках обозначились и новые исследовательские приоритеты, как говорил ему Дюфур. От генерального директора американского материнского концерна Тайсэби,кажется, никто не ждал при этом ничего хорошего.

Фолсом говорил по телефону, стоя за своим огромным письменным столом и ошеломленно оглядывая полную фигуру священника, который был на голову выше него.

Седина в волосах подчеркивала искусственный загар на лице Фолсома, а сшитый по мерке темно-синий костюм, светло-голубая рубашка и подходящий к костюму галстук со сдержанным рисунком резко контрастировали с серой рясой монаха.

– Да, через двадцать минут машина должна стоять наготове, – распорядился Фолсом и положил трубку. В его глазах на секунду вспыхнула растерянность, но потом он снова овладел собой.

Взгляд монаха с отвращением скользнул по Жаку Дюфуру, который потерянно стоял посреди кабинета. Его Жак, которого он учил благоговению перед творением Божьим. «Как же он меня подвел», – подумал патер Иероним.

Дюфур за это время стал ученым-исследователем. Судьба вывела его из деревушки Коллобриер в горах Мавров, где патер Иероним проповедовал некогда Слово Божье, в университет в Тулоне, а затем в это научное заведение. С тех пор генетические исследования стали содержанием его жизни.

Тонкое тело Дюфура, казалось, с каждым часом теряло вес. Его смуглое лицо с мягкими чертами нервно вздрагивало. Он то и дело неуверенно трогал свои темные, волнистые волосы.

Фолсома, напротив, отличала скрытая агрессия. Он держит всех за идиотов!Патер вспомнил эти слова Жака, сказанные утром, когда тот встречал его.

– Вы плохо выглядите, – сказал Фолсом патеру Иерониму, рассматривая его круглое лицо с мясистыми щеками. – Круги под глазами, бледность. Может, вам плохо, может, дать стакан воды?

Патер Иероним смотрел в волчьи глаза Фолсома:

– Я только что проводил Майка Гилфорта в его последний путь.

– Значит, это уже позади.

«Это ты все-таки знаешь», – горько подумал патер Иероним.

– Трагично. Мы должны поговорить об этом. Правда, сейчас у меня мало времени, – деловито сказал Фолсом и озабоченно глянул на свои золотые наручные часы: – Собственно, меня тут уже не должно быть. Дела. Но мне казалось важным самому убедиться… может, помочь. Доктор Дюфур – ответственный руководитель проекта. Может, вы лучше с ним… – Каменное лицо с опущенными уголками рта и узкими, плотно сжатыми губами казалось циничным.

– Вас вообще не трогает смерть этого человека? – Патер сжал ладони в кулаки.

– С чего вы взяли? – холодно спросил в ответ Фолсом. Внезапно крылья его носа раздулись, и голос задрожал от волнения: – Если я не стенаю, это еще не значит, что я равнодушен. Я ученый, да. Но вы забываете, что наряду с исследованиями я руковожу в качестве генерального директора крупным и успешным фармакологическим и биотехнологическим концерном, и мне приходится решать еще кое-какие проблемы. Поэтому я вынужден немедленно уйти. Но это вовсе не значит, что меня не трогает судьба этого молодого человека.

Они смотрели друг на друга, не мигая. Патер Иероним силился побороть дрожь в мускулах выше колен. Он чувствовал полыхающий адский огонь, и в нем росло желание ударить.

В глазах Бога они были грешники, в его глазах они были как минимум трусы, а то и преступники. Пусть, может, и не в юридическом смысле, о чем судить не ему, но в моральном – точно. Во всяком случае, по его кодексу ценностей.

И Жак, который вызвал его в клинику. Жак, которого он знал очень давно, которому в юности был исповедником и советчиком. Жак, который вырвался из тесного мирка своей деревни, чтобы осуществить в науке нечто великое для человечества, – и теперь разделял вину за гибель человека.

– Я вас не знаю, и мне все равно, кто вы есть и чем вы еще занимаетесь. Я вижу вас впервые, потому что Жаку пришлось пообещать мне, что он покажет мне безбожного человека. Юноша умер!

Волчьи глаза Фолсома метнули яростную молнию в сторону Жака Дюфура, который подавленно стоял посреди кабинета. Дюфур тут же опустил глаза. Агрессивность Фолсома была ему не по плечу.

– Это удар судьбы, достойный сожаления. – Фолсом немного помедлил: – Этого невозможно было ожидать. Никакие тесты этого не предвещали. Мы предполагаем, что вирус мутировал, обосновался в организме и вызвал реакции, которые нельзя было предвидеть. Наш метод опробован тысячекратно и успешно. – Фолсом поморщился: – Удар судьбы, достойный сожаления. Кроме того, о латентном риске ему было известно. Он пошел на это добровольно.

– Вон оно как просто, – ответил патер. – Вирусы виноваты, что они делали не то, что от них ожидалось. Как же можно возбудитель, с которым обычно борются как с очагом болезни, использовать для лечения? Если это вообще было причиной. Может, виноват не метод, а тестируемое вещество. Ведь вы сказали ему, что оно не опасно.

– Уж никак не я. Ответственен за это доктор Жак Дюфур. Он руководит этой серией исследований, и с пациентом обо всем договаривался он.

Их глаза пожирали друг друга. Внезапно Фолсом уступил.

– По всему, что мы знали, это казалось вполне безопасным. – Голос его стал мягче: – В чем же заключалось дело? Всего-то – оттестировать вариант комплекса теломеразы. Получить ответы на вопросы о способе действия протеинов, определяющих активность и введенных в организм при помощи вирусного перевозчика. То есть ничего сверхординарного. Чтобы затем тысячам людей дать шанс исцелиться от их недугов.

Патер Иероним содрогнулся. Он не туда попал, очутившись в безбожном мире. Как бесконечно далеко отсюда в страхе Божьем жил он среди братии в монастыре.

Он чувствовал себя так, будто его откомандировали сюда черту на подмогу.

Фолсом был ученый, исследователь, человек из мира, с которым церковь столетиями безуспешно боролась. Теперь они ковырялись в творении, дошли уже до того, чтобы изменить его, манипулировать им. Что там познания Галилея или Кеплера в сравнении с этим греховным святотатством! Патер в эту минуту сожалел о том, что церковь в предыдущие века не довела свою работу до конца.

«Однако есть еще надежда», – думал патер Иероним.

Вот уже более двадцати лет эти новые кумиры твердили о плодах генной терапии. Они будили ожидания, которых так и не смогли оправдать до сих пор. Где те люди, что исцелились генной терапией? По-Божески ли это было – оставить их ни с чем? На Божьем ли пути пал жертвой этот молодой человек? Патер внутренне хватался за эту соломинку.

– Что вам рассказал доктор Дюфур? – спросил Фолсом.

Патер медлил с ответом, учуяв ловушку.

– Как вам известно, все, что здесь делается, подлежит строгому соблюдению секретности. Наука функционирует так же, как и все остальное в этом мире. У нас тоже успех на восемьдесят процентов определяется деньгами. Вы, наверное, догадываетесь, как ждут нашей ошибки конкуренты. Доктор Дюфур не раз заверял меня, что на вас можно положиться. Самолет стоит наготове, я должен лететь в Бостон. После этого нам следовало бы еще раз поговорить. Я уже думал о том, чтобы в качестве благодарности сделать соответствующее пожертвование вашему монастырю.

Фолсом подвинул по полированной поверхности стола чек.

Патер испугался, прочитав сумму. Это была ровно та сумма, которую ему необходимо было выложить за назревшую реставрацию маленькой часовни.

Фолсом обошел вокруг стола.

– Сойдемся на том, что смерть молодого человека есть не что иное, как выбоина на дороге, ведущей к успешной генной терапии.

Патер Иероним взял чек, скомкал его. Затем подошел к Фолсому и ухватил его левой рукой за затылок. Фолсом дергался в мертвой хватке священника, пока тот правой рукой заталкивал чек ему в рот.