Текст книги "Элла"

Автор книги: Ури Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

Глава 5

Со звуком, похожим на ружейный выстрел, металл раскололся, едва коснувшись покрывшихся волдырями ладоней Эллы.

Кен в изумлении поднес к лицу разодранный конец ремня. Он все еще сжимал кисти Эллы – так сильно, что они затекли. Все, что осталось от пряжки, – повисший на лоскутке шпенек. Его взгляд забегал по полу в поисках серебряного креста.

– И куда это он подевался? – бормотал он.

– Папа, отпусти меня.

Он оттолкнул ее руки.

– Убирайся в свою комнату!

Когда Элла добралась до двери, отец стоял на коленях, обшаривая ковер. Она протиснулась мимо матери и Фрэнка, стоявших в холле, ринулась наверх и упала, свернувшись калачиком, прижимаясь спиной к двери, и зажав пульсирующие болью ладони под мышками. Она тихонько всхлипывала, стараясь, чтобы внизу ее не услышали.

Пролежав так минут двадцать, глядя время от времени на темнеющие на ладонях багровые рубцы, Элла услышала голос брата:

– Элли! Элли!

Она ответила не сразу.

– Ты там, Элли? Папа не сделал тебе больно, нет?

– Со мной все нормально, – прошептала она в ответ.

– Фрэнк! Чем это ты занимаешься? – раздался голос матери.

– Я иду в туалет, мам.

– Отец велел тебе не ходить к Элле, и не разговаривать с ней.

– Я не собирался, мама.

Элла услышала его торопливые шаги и звук спускаемой воды, чтобы оправдать эту маленькую хитрость. Через несколько секунд под дверь просунулся сложенный листок бумаги, и пол задрожал от топота спускавшегося по лестнице Фрэнка.

Круглая рожица с двумя точками вместо глаз, и бананом на месте улыбающегося рта, была нарисована на выдранном из блокнота листке. Она знала, что это значит: «Don’t worry, bе hарру». Любимая песенка Фрэнка. Он терпеть не мог, когда Элле бывало плохо.

В этом весь Фрэнк. Грустить для него значило просто зря терять время. Когда Элле было грустно или плохо, он потихоньку вытаскивал из кошелька Джульетты тридцать пенсов, и покупал сестре батончик «Марс» в лавочке на углу. Обычно это срабатывало. Когда над домом нависали тучи, и бодрость была не к месту – а так чаще всего и бывало, – Фрэнку приходилось сидеть тихо и помалкивать. Его это ужасно доставало. Ему было всего семь, но иногда Элла видела, как он вцепляется обеими руками в свои непослушные кудряшки, и дергает их, сходя с ума от постоянного молчания. Когда Джульетта впадала в уныние, он ловил ее руки и приплясывал вокруг, пытаясь расшевелить ее. Ему необходимо было вопить и носиться сломя голову двенадцать часов в сутки, но его матери даже смотреть на него было утомительно.

Когда родители ссорились, а Фрэнк сидел угрюмый и неподвижный, Элла слышала, как в нем нарастает не находящая выхода энергия. Слышала буквально, как скрежещущий рокот, вроде радиопомех, которые появляются вблизи работающего электрогенератора. Фрэнк и был таким генератором: Кен говорил, что к этому мальчишке можно лампочку подключать, и, возможно, он был не так уж далек от истины.

Иногда, закрыв глаза и мысленно сконцентрировавшись, Элла могла увидеть образы, которые видел ее брат. Она порой пользовалась этим, когда скучала по нему – когда они были на уроках в разных школах, или когда Фрэнка посылали в лагерь скаутов. Просто чтобы знать, где он и что с ним. У нее даже был для этого особый способ – она представляла себе телеэкран. На этом экране, как фильм, пущенный наоборот, возникали образы того, что Фрэнк видел перед собой. Если он был в школе, появлялось лицо учителя, учебники на столе, затылки его одноклассников. Если он был на стадионе, она видела летящий мяч, и слышала возгласы брата.

Однажды, когда Джульетта разволновалась из-за того, что Фрэнк опоздал домой, и ни у кого из знакомых его не оказалось, Элла заглянула в свой мысленный экран и увидела воду, а где-то раздавались крики. Она и сама перепугалась, но вдруг поняла, что Фрэнк просто в бассейне. Оказалось, он пошел на тренировку с командой шестого класса: Фрэнк отлично плавал, наравне со старшими. Джульетта не поверила дочери, и даже не захотела звонить в бассейн, чтобы проверить то, о чем та говорит, – но когда Фрэнк явился домой с влажными волосами, Джульетта во всем обвинила Эллу.

– Ты знала! – кричала она. – Он тебе сам сказал. Тебе просто нравится смотреть, как я тут на ушах стою!

Фрэнка не наказали. Ему частенько грозили наказанием, но это так ничем и не заканчивалось. Он научился выглядеть перепуганным, но на самом деле не обращал на всё это никакого внимания. Эллу же, напротив, наказывали часто и без предупреждения. Иногда, как сегодня, Фрэнк прокрадывался к ней, и нашептывал полуутешения-полуизвинения. Он-то знал, что не получает причитающейся ему доли наказаний, – что ж, нельзя сказать, чтобы он из-за этого переживал, но и не радовался, когда ей было больно.

Элла сжала листок с нацарапанной рожицей так порывисто, как будто это была нарисовавшая ее рука. Она любила своего маленького брата. Она нянчилась с ним, когда он был малышом, обнимала и баловала его, одевала, умывала. Вступалась за него, когда он стал постарше. Лгала, покрывая его, и защищала, стоило кому-нибудь хоть словечко против него сказать. Она любила его, и он это чувствовал.

Если он и знал о существующей между ними телепатической связи, то не подавал виду. Трудно ожидать от семилетнего ребенка, что он поймет старшую сестру.

В ее спальне стало темно, но Элла не стала зажигать свет. Она не желала увеличивать счет за электричество, который придется оплатить ее отцу, такой ненужной тратой, как свет в своей комнате.

Так она и лежала в темноте, скорчившись, совершенно несчастная, вдыхая пыльные запахи грязного коврика и сыроватых древесных стружек фанерной двери.

Ей в спину неприятно дуло сквозняком, пробиравшимся сквозь щели вокруг дверных петель, но она не двигалась. Ей неудобно? – что ж, она заслужила. Отец это знал, и бил ее по рукам. Директор тоже это знал – она не забыла жгучую боль, когда он намотал на руку прядь ее волос. Ее унизили взрослые, которые стояли неизмеримо выше ее. Конечно, она это заслужила.

Элла слышала звон столовых приборов. Внизу семья села ужинать, но она не имела права присоединиться к ним.

Она знала, что сама виновата.

Элла не могла вспомнить, каким образом машинка попала в ее сумку. Ну да, она ее разглядывала. Но ведь не трогала же. Ее руки тут ни при чем – они бы помнили прикосновение пластика, если бы схватили ее и сунули под кроссовки.

Должно быть, она заставила машинку перенестись в сумку. Заставила, хотя и не хотела этого. Может, потому, что знала, что она очень ценная – то есть ей сказали, что она ценная, хотя и непонятно, что в ней такого… Элла не могла себе представить, кому, кроме мистера Эванса, могла понадобиться эта модель, или кто бы захотел ее купить.

Кажется, с этой машинкой было что-то связано, какое-то воспоминание, но какое – она не знала. Какая-то тень в сознании, образ, до которого нельзя было дотянуться. Похоже на историю с дверью и разбитым стеклом – да, она в тот момент как бы грезила наяву, но за этим стояло нечто большее. Так бывает, когда пытаешься вспомнить имя, которое знал, но забыл. Элле казалось, что она задремывала, забывалась на мгновение – как раз тогда, когда разлетелась дверь и исчезла машинка.

Она сунула в рот распухший палец. Запах вареной картошки снизу смешивался с запахами ее комнаты – она проголодалась и мечтала о еде, что сейчас стоит на столе.

Когда мать постучала в дверь и скучным голосом произнесла: «Твой отец желает, чтобы ты поужинала», – Элла не посмела ответить. Она услышала, как тарелка звякнула об пол, и постепенно стихли шаги за дверью.

На тарелке была вареная картошка и сосиски с подливкой. Все давно остыло и засохло. Элла, как преступница, уселась на краешек кровати со своим закаменевшим ужином – впрочем, она считала, что и такого не заслуживала.

Ощущение сытости заставило ее почувствовать себя мошенницей. Ей стало легче – а ведь так не должно быть. Это похоже на жульничество – лишнее преступление вдобавок ко всем, совершенным за этот пропащий день.

Отец хотел, чтобы она поела, – наверно, он ее простил, хотя Элла и не понимала, почему. Она же не попросила прощения. Она не знала, за что извиняться. Конечно, все случившееся – ее вина, но как сделать так, чтобы это не повторилось?

– Попросить прощения, – всегда говорил Кен ей и Фрэнку, – значит пообещать, что не будешь так поступать впредь. Покаяться – это означает пообещать, что такое больше никогда не повторится.

Бог тоже не простит ее, пока она не попросит прощения. Для того и нужны молитвы, она это знала.

Съев свой ужин, она только сделала еще хуже. Нельзя было позволять себе есть. Это неправильно! Может быть, она и не могла запретить себе красть машинку, но отказаться от ужина она могла!

Сосиски с картошкой давили на желудок как могильная плита. Ей хотелось извергнуть их обратно, прямо на простыни.

Нельзя. Мама будет в ярости.

Не испытывая к себе ничего, кроме отвращения, Элла скорчилась в изножье кровати. Потом набралась храбрости, осторожно открыла дверь и выглянула. Все были внизу. Она прокралась по лестничной площадке, отчаянно желая, чтобы ее не услышали. В ванной тихонечко заперлась на задвижку и, уставившись в унитаз, представила себе застывшую подливку.

Первый приступ рвоты вывернул ее наизнанку, второй был чисто рефлекторным, а после третьего, больше похожего на кашель, по ее подбородку стекла лишь тоненькая струйка вязкой слюны.

Она вытерла унитаз бумажным полотенцем и спустила воду, потом умылась. Вот и все, с едой покончено. Она сделала, как хотел Кен, но осталась голодной. Голодной и несчастной.

Впервые за этот день Элла чувствовала, что хоть что-то сделала правильно.

* * *

Лежа в темной спальне своей любовницы, Кен Уоллис услышал, как что-то грохнуло.

Он сел в кровати и протянул руку туда, где должны были находиться пышные телеса Эйлиш. Но рядом ее не оказалось. Одеяло было откинуто, и его рука нащупала смятую простыню.

– Эйли? Это ты там, детка? – позвал он тем же тоном, каким звал бы собаку. Забавно – он-то был уверен, что не спит, однако не слышал, как она выскользнула из постели.

– Да, любовь моя, – отозвалась она. – Я ушибла палец на ноге об эту чертову дверь. Чего не спишь?

– А ты чего крушишь тут все в потемках? – парировал он.

– Ищу сигаретки, миленький. Погоди-ка, – она щелкнула выключателем в другой комнате, и Кен увидел, как она расхаживает голышом, вороша диванные подушки и заглядывая под сервировочный столик в поисках своих «Мальборо». Она была тучная женщина, с жирными ляжками в целлюлитных ямках. Когда она нагнулась, у него мелькнула мысль, что его жена могла бы втиснуть обе свои костлявые ноги в одну штанину джинсов Эйлиш.

Она была намного старше Джульетты. И лет на десять старше Кена. Что-то около пятидесяти. И что с того? Она все еще весьма привлекательна. Достаточно привлекательна для него, а это, как с удовлетворением отметил Кен, многое значило.

– Ты прекрасно выглядишь, детка!

– Нахал! – Эйлиш выключила свет, и водрузила свою обширную задницу в ногах постели. – Что, мой Кенни не прочь еще немного пошалить? – игриво спросила она, прикуривая от бензиновой зажигалки «Зиппо». Когда язычок пламени погас, во тьме остался виден только тусклый уголек дымящейся сигареты. – Так все-таки, что тебе не спится?

– Кое-то обдумываю, девочка моя.

– Ты собираешься сказать мне, что мы больше не будем встречаться? – по голосу Эйлиш было ясно, что ее не особенно пугала такая перспектива. Такое случалось уже не раз. – Твоя женушка завернула гайки?

– Эта корова может пыхтеть сколько влезет. Не ей говорить Кену Уоллису, что ему делать, а чего не делать. Я буду приходить каждое воскресенье, не беспокойся.

– Да я и не беспокоюсь!

Они рассмеялись.

Эйлиш считала, что должна знать, что происходит в жизни ее приятелей, и приставала с расспросами до тех пор, пока не получала ответ.

– Так что же случилось? Что тебе не дает уснуть?

В ее голосе слышалось участие, хотя Кен знал, что это всего лишь привычка совать нос в чужие дела. Но он все равно рассказал ей – ему надо было поговорить с кем-то, кому в общем-то все равно, с кем-то не из его семьи – с кем-то, кто не знал его дочь. Одним словом, с кем-то посторонним.

– Моя старшая, Элла… Ну, она ведет себя несколько странно… иногда совершенно непонятно.

– Сколько ей?

– На неделе исполнилось четырнадцать.

– Все четырнадцатилетние ведут себя странно, Кен. У нее есть приятель?

– Нет, насколько я знаю. Она еще совсем ребенок.

– Четырнадцать лет – уже не детский возраст. По крайней мере, для девочек.

– По правде говоря, она малость заторможенная. В ней чересчур много от матери. Она совсем не взрослеет. Я иногда думаю: вдруг она вообще никогда не повзрослеет?

– Да куда она денется, – уверенно сказала Эйлиш. – Оглянуться не успеешь, как она попросится выйти замуж за какого-нибудь мальчика, уедет, и ты станешь дедом раньше, чем узнаешь об этом.

– Может и так. Я уж точно не скажу «нет». Пусть отваливает, не жалко. Всегда от нее были одни неприятности. Ни красотой, ни послушанием, ни благочестием – ничем не блещет. Только вечно слоняется вокруг. Другое дело – ее братец. Фрэнк – вот отличный парень! Жуткий проказник. Всегда что-нибудь замышляет, как и положено настоящему мальчишке. Да и, конечно, если б Элла не была на подходе, мне бы и жениться на ее матери не пришлось.

– Несправедливо винить ее в этом. Только из-за ребенка ты бы на ее матери не женился. Вот возьми меня: мой отец ведь не женился на моей матери.

– Это не по-божески, – вспыхнул Кен. – Это мерзость пред лицом Господа! Конечно, – замявшись, добавил он, – ты-то в этом не виновата.

– Как мило, что ты это заметил!

– Она всегда была странной девчонкой. Часами сидит в своей комнате. Радио включает так тихо, что, кажется, сама его не слышит. Рисует всякое в своих тетрадках, вместо того чтобы прилежно учиться. Знаешь, что она рисует? Ангелов! Всегда одних ангелов. Ангелов с большими крылами, летающих повсюду. Может, это все-таки богохульство?.. Я иногда думаю, уж не дьявол ли в нее вселился?

– Но почему? Что она такого ужасного сделала?

– Да понимаешь… всякие странности. Иногда мне кажется, что она читает мои мысли.

– Постой, но ты же только что сказал, что она малость заторможенная…

– Так и есть. Но вот представь, ты сидишь, и думаешь себе: «Хочу почитать телепрограмму», или: «Хочу сэндвич!» – и тут она встает и приносит тебе то, что ты хотел. А ты и слова вслух не сказал!

– По мне, так это не зло, а просто ум.

– Да нет у нее никакого ума! Ни вот столько!

– Ну, забота.

– Да, Элла заботливая, что есть, то есть, – согласился он.

– Тогда в чем проблема?

– Да вроде ни в чем. Не знаю, с чего я вообще об этом заговорил.

И правда, в чем проблема? Как Кену заставить Эйлиш понять его, если он сам ничего не понимал?

Он глядел, как сверкают янтарные искорки потушенной в стеклянной пепельнице сигареты. Снова стало совсем темно. Он поднял руку, и потянул Эйлиш обратно в постель.

Глава 6

Никто не заговаривал с Эллой, когда она пришла в класс. Если она проходила мимо, от нее отступали и поворачивались спиной. Был вторник, до Рождества оставалось всего десять дней. Под потолками протянулись цветные гирлянды, на стеклах спреем с блестками были нарисованы звезды и арабески. Но приняли Эллу в штыки.

Флора Седжвик, ссутулившись, и засунув руки в задние карманы джинсов «Кельвин Кляйн», стояла у пустого стола мистера Мак-Налти, и не отрываясь смотрела на Эллу.

– Привет, – неуверенно сказала Элла.

Флора даже бровью не повела.

Элла бочком протиснулась мимо двоих мальчиков, стоявших в проходе, не обращая на нее ни малейшего внимания. Она хотела добраться до своей парты.

– Приглядывайте за своими карманами, – произнесла Флора. – Берегитесь, у нас тут воришка.

Элла ее проигнорировала. Флора и один из мальчишек ухватились друг за друга, покатываясь со смеху. Элла села, и плюхнула сумку перед собой, как солдат – мешок с песком.

– Ой, я не могу найти свои денежки! – выкрикнула Флора. – Элла, это ты сперла мой кошелек? Ах, нет, вот же он. А я думала, это Элла его стащила! – объявила она на весь класс.

– Я никогда ничего не воровала, – с досадой воскликнула Элла, стискивая сумку.

– Кажется, мистер Причард вчера говорил совсем другое, – сказала Флора. – Что он такое говорил, а? – повернулась она к своему дружку, который только что не падал от смеха.

– Воровство есть преступление против человека и Бога, – продекламировал другой парень, один в один изображая назидательную манеру директора. – Вор – убийца цивилизованного общества.

Элла не понимала, что они имеют в виду, – только то, что речь шла о ней. Она пропустила два дня уроков, оставаясь дома, пока мистер Причард не выманил у Кена Уоллиса обещание, что уборщик получит денежное вознаграждение за свою испорченную модель. Она пропустила и собрание в понедельник, во время которого всем до единого ученикам, начиная с седьмого класса, пришлось вытерпеть получасовую лекцию о добродетели, честности и маленьких грязных воришках.

– А что у тебя в сумке сегодня, Элла? – спросил Пол Кэри.

Пол был жирдяем, вряд ли выше Эллы, зато в два раза толще. Он стянул со стола ее сумку, и сунул в нее нос.

Элла вскочила, чтобы забрать ее, но пухлая ручища Пола без труда с ней справилась. Он вытащил ее перьевую ручку.

– Эй, ни у кого ручка не пропадала? – пронзительно выкрикнул он.

– У меня! – завопил кто-то в ответ. Пол швырнул ее «паркер» через весь класс, колпачок отлетел, и чернила разбрызгались.

– Ну, ты и чокнутый, Кэрри! – один мальчик пытался стряхнуть чернила с белой рубашки, но только больше их размазывал.

Пол не обратил на него внимания. Он перевернул сумку вверх дном, и учебники разлетелись в разные стороны. Мелкие детали и булавки из чертежного набора рассыпались по полу.

– Отдай сейчас же! – прошипела Элла. Она изо всех сил потянула сумку к себе. Пол пожал плечами, выпустил ее, и Элла упала назад. Толстяк отвернулся.

Элла ушибла ногу о парту, но удержалась на ногах и рванулась к Полу, размахивая пустой сумкой. Шлеп! – парень получил по затылку.

Удар вышел так себе, почти никакой, но он поскользнулся на одной из рассыпанных деталек и с визгом приземлился задом прямо на стрелку разбитого компаса.

Вопя и хихикая, тридцать учеников столпились вокруг, глядя, как он корчится на полу. Элла ползала на коленках, наклонив голову, запихивая книги обратно в сумку. Пол Кэри поднялся на ноги, ругаясь и хватаясь за ягодицу. Его лицо налилось кровью, веки дергались от нервного тика. Он яростно лягнул воздух, промахнувшись мимо Эллы на пару дюймов, а поскольку никто не собирался его останавливать, выпрямился и прицелился получше.

– Это что еще такое? – гулкий голос учителя заставил всех замолчать. Ученики застыли на месте. Пол Кэри, с отведенной назад ногой, которой он собирался пнуть Эллу в голову, напоминал скульптуру аиста, страдавшего ожирением.

– Всем вернуться на свои места, – скомандовал мистер Мак-Налти.

Пока мимо, торопясь, проталкивались чьи-то ноги, Элла сидела на корточках, не решаясь поднять голову.

– Вот так сюрприз! – протянул мистер Мак-Налти. Из-за сарказма, которым были пропитаны эти слова, его североирландский акцент стал резче. – Кто бы мог подумать! Элла Уоллис!

Она мельком глянула на него.

– В первую же минуту урока! В первый же день в школе! А вокруг уже народные волнения! – он обвел взглядом класс. Пол Кэри к этому времени успел испариться, и материализовался в дальнем углу. Теперь он, как и все остальные, сидел, уставившись в пространство прямо перед собой.

– Встань, Элла. Оставь сумку, – Мак-Налти наклонился над ней, – и чтобы я от тебя сегодня ни звука не слышал, – добавил он тихо. – Итак, девятый класс! Последний урок семестра. Продолжаем читать «Гордость и предубеждение», а на каникулах вы его закончите. Пол, страница двести двадцать, начинай.

Элла прижала ладони к ушам, чтобы заглушить его голос. Она сосредоточилась на биении своего пульса, похожем на мерное шуршание ботинок по гравию. Ее вещи валялись, разбросанные, вокруг, и даже «Гордость и предубеждение» она не могла достать – просто не решалась нагнуться за книгой.

Ей хотелось исчезнуть. И чтобы этот ужасный день поскорее закончился. И вообще, чтобы кончилась школа – не на каникулы, а навсегда.

Еще два года. Чуть меньше. Через год и пятьдесят одну неделю ей исполнится шестнадцать. В этот день она выйдет из школы и больше туда не вернется. Отец ей разрешит. Он знает, что ей нет смысла досиживать еще шесть месяцев до окончания обучения, корпеть над целым ворохом выпускных экзаменов, которые она, скорее всего, не сдаст. Может, она найдет работу или, по крайней мере, получит место по одной из правительственных программ трудоустройства.

Элла знала, чего хочет: работать в приюте для животных, так же как сестра их соседки. Она получала сорок фунтов в неделю за то, что чистила клетки в Лиге защиты кошек. Когда ее годичная практика закончилась, ей пришлось зарегистрироваться на бирже труда, но она по-прежнему работала для Лиги, уже бесплатно, когда хватало денег на автобус туда и обратно. Вот чем Элла собиралась заняться. Когда-то она подумывала стать ветеринаром, но для этого требуется специальное образование. На ветеринара учатся в университете. Что ж, она найдет какой-нибудь приют, необязательно в Бристоле, По телевизору показывали приют для осликов, где-то в Девоне. Ослики – это было бы здорово! Элла забыла вписать их в свой список любимых вещей, а ведь они достойны места в числе первых. Ослики – это круто!

Она скосила глаза на учителя, который прочитал ее сочинение перед всем классом. О, как ей хотелось оказаться подальше отсюда! Чтобы ненавистная школа кончилась!

Пульс под ее ладонями замедлялся – она чувствовала, как паузы между ударами становятся все длиннее. Ее голова поникла… В классе внезапно погас свет.

– А ну, включите свет! – велел мистер Мак-Налти. – Какой идиот это сделал?!

Никто не пошевелился. Кто бы ни включил свет снова, ясно, что его обвинят в том, что он же его и выключил.

– Элис! Ты сидишь ближе всех. Включи его. Это твоих рук дело?

– Нет, мистер Мак-Налти!

– Ну, так чьих же? Ты же должна была видеть.

– Я не знаю, мистер Мак-Налти.

– Не знаю, мистер Мак-Налти!.. – пропищал, передразнивая, учитель.

Засмеялся только Пол Кэри – остальные поостереглись.

– Ты услышал что-то смешное, Пол? – рыкнул Мак-Налти.

– Н-нет, мистер Мак-Налти…

Губка для мела с деревянной рукояткой грохнула о доску и закувыркалась по полу. Мак-Налти, решив, что она просто упала, вернул ее на подставку.

Как только он повернулся к классу, она снова свалилась.

Учитель сурово глянул на нее, будто она была ребенком, решившим нарочно его подразнить. Его толстый зад колыхнулся, когда он подхватил ее и припечатал к своему столу, подняв облако меловой пыли.

– Ричард, читай, пожалуйста.

Где-то хлопнула крышка парты. Взгляд мистера Мак-Налти метнулся к Элле, но она сидела, ссутулившись, поставив на парту оба локтя. Ричард начал читать.

Внезапно рядом с его ногой шлепнулась тетрадь.

– Так-так, что это такое? – Мак-Налти прыгнул вперед и схватил тетрадь. – Пол Кэри, – прочел он имя на обложке. – Останешься на час после уроков.

– Я ее не бросал, мистер Мак-Налти!

– Два часа после уроков!

Короткая пауза, и Ричард снова попытался читать.

– Я не стану, – прервал его Мак-Налти, – мириться с таким детским идиотизмом в своем классе! Это понятно? Или объяснить попроще? – он почти срывался на визг. – Вам меня не отыметь, ясно?!

В потрясенном молчании класса опять раздался стук, и погромче, чем в прошлый раз. Мак-Налти судорожно подскочил. В ушах у него зазвенело. Да и не только у него – у всего класса… или это звенело что-то в классе?..

Учитель оглядел первые ряды. То, как ребята передергивались и покрывались мурашками, говорило, что они тоже слышат этот звук.

– Если кто-то осмелился включать здесь радио…

Элла, по-прежнему прижимая ладони к ушам, слышала тонюсенький писк, пульсировавший в такт ее сердцу.

Класс зашаркал ногами. Этот шум действовал им на нервы, впивался иголкой, казалось, в самый костный мозг, причем чем больше они вертелись, тем хуже им было, будто звук проникал глубже с каждым движением мускулов. Но и сидеть, не шевелясь, было тоже невозможно.

Мак-Налти, в ярости шаря взглядом по классной комнате, увидел, как парта Эллы, вместе с её прижатыми к ней локтями, медленно приподнялась, а потом грохнула об пол всеми четырьмя ножками. Элла в ужасе отшатнулась. Шум стал еще громче.

Хлопнула дверь. Кто-то выбежал из класса. Ученики повскакивали с мест.

– Оставайтесь на местах, все вы! СЯДЬТЕ!

Тонкий вой перешел в визг, как будто тысяча ногтей скребла по стеклу. Мак-Налти выкрикнул, заглушая его:

– Так, прислушайтесь, откуда идет звук! Элис, это не с твоей стороны класса?

Ученики, полупривстав за своими партами, беспомощно оглядывались. Звук был повсюду – звенел сам воздух, каждая пылинка, взлетающая при любом выдохе, – и одновременно нигде.

Элла вцепилась в крышку своей парты. Она изо всех сил прижимала ее к дрожащим коленям. Казалось, парта пытается взлететь в воздух, как на спиритическом сеансе.

С сокрушительным грохотом парта вырвалась из ее рук и метнулась в проход с силой, достаточной, чтобы раскололись боковины. Оглушительный свист умолк.

Элла, не смея дышать, продолжала сидеть на стуле. Мак-Налти, не веря своим глазам, уставился на нее.

– Рождественский вертеп![8]8
  Здесь – миниатюрная сценка, изображающая поклонение волхвов родившемуся Иисусу, с игрушечными фигурками действующих лиц и животных.


[Закрыть] – крикнул кто-то. – Мистер Мак-Налти, поглядите!

В полном недоумении учитель оглядывал класс.

– Он горит, он горит! – завопили ученики. – Младенец Иисус!

Макет рождественской сценки позади его стола, которую установили ученики седьмого класса, населив пластиковыми коровами и овцами, полыхал пламенем. Солома в яслях горела темным дымным огнем. Колышки плетня, сделанные из спичек, тоже занялись. Пурпурный плащ одного из волхвов съежился от жара. Сено в яслях Младенца потрескивало и вспыхивало.

Когда Мак-Налти ухватился за макет, соломенная крыша разгорелась, и языки пламени лизнули рукава его пиджака. Он швырнул макет на пол, раскидав пластиковые фигурки. В воздух взлетели клочки горящей соломы.

Однако на белых пеленках, в которые был завернут младенец, не было ни следа сажи. Весь вертеп пылал, но фигурки Иисуса пламя не коснулось.

– Принеси огнетушитель, – скомандовал Мак-Налти Ричарду Прайсу, но не успел тот подняться с места, как учитель решил, что ждать нет времени. Он начал затаптывать пламя – сперва горящие клочки соломы, а потом сами ясли. Его коричневые замшевые «Хаш Паппис»[9]9
  Марка обуви для ежедневного ношения.


[Закрыть] крушили дерево, растирая головешки в черные пятна на плитке пола, уничтожив и коровник, и дары, и колыбель.

Когда он наконец поднял голову, пот струился по складкам его жирного красного лица.

– Приведи мистера Эванса, – велел он прибежавшему с огнетушителем Ричарду.

Элла пыталась поставить ровнее то, что осталось от ее стола. Пол вокруг был усыпан книжками и мусором. Мак-Налти, сжимая в руках огнетушитель, молча смотрел на нее. Весь девятый класс, бочком проскользнувший на свои места, последовал его примеру. Когда Элла подняла голову, оказалось, что все взгляды прикованы к ней.

Она прижала сломанную крышку парты к груди, как щит, и спрятала за ней лицо.

Мак-Налти, у которого дрожали мышцы на ногах, выдавил:

– Просто подбери все это…

Противный визг раздался снова, да так громко и на такой высокой ноте, что большие оконные стекла загудели в своих рамах.

А потом повсюду вокруг Эллы предметы с пола взвились в воздух. Тетради, учебники, кусочки металла и дерева зависли на дюйм-два от пола и, вращаясь, полетели вверх. Часть их вихрем понеслась к потолку, другие остановились, ныряя, как поплавки, на уровне головы. Толстая книжка, неистово вертясь, полетела к стене и бумерангом вернулась обратно.

Стрелки настенных часов вращались так быстро, что слились в один диск, как лопасти работающего мотора.

Визг перекрыл все остальные звуки. Светильники разгорались все ярче и ярче, пока не засверкали таким же ослепительным блеском, как горящая магнезия, заливая класс безжизненным сиянием. Разрозненные обломки парты Эллы неподвижно зависли в воздухе перед ней. Она подтянула к груди колени и зарылась в них лицом.

Мистер Мак-Налти, который едва удерживался на ногах из-за сотрясавшей их конвульсивной дрожи, был на грани отчаянной паники. А ученики застыли в испуганном молчании. Никто не пытался выйти из класса. Озаренные невыносимым, пронзительным светом, они глядели на Эллу.

Она почувствовала, как ее ухватили за волосы. Мистер Мак-Налти волоком тащил ее со стула, и предметы вокруг начали сыпаться на пол. Он бы не осмелился к ней подойти, но вдруг понял, что должен вывести ее из класса. С глаз долой.

Элла, до крайности напуганная, согнувшись пополам, не сопротивляясь, позволила ему вытащить себя из класса. Книги и мусор шлепались на пол, но шум от их падения заглушал неослабевающий электронный визг. Она ударилась плечом о дверь, и мистер Мак-Налти вышвырнул ее в коридор.

Как только она исчезла из виду, шум прекратился.

Она стояла, не зная, что делать. Ее сумка, точнее то, что от нее осталось, была в классе. Холли Мейор тоже осталась в классе. Куда было Элле еще идти?

Мистер Мак-Налти выглянул из-за двери.

– Иди и скажи секретарю, – сказал он довольно спокойно, но не подходя ближе, – скажи, что я велел тебе идти домой. У тебя есть кто-нибудь дома?

– Мама.

– Иди домой, Элла. К маме, – и он захлопнул перед ней дверь.

– Надеюсь, вы все теперь убедились, – проговорил он, переступая через разбросанные книги и обломки парты, и стараясь, чтобы голос не дрожал, – надеюсь, все убедились – нельзя играть со спичками. Это была крайне опасная ситуация, – он нагнулся подобрать обугленный макет, и вдруг увидел, что белые пеленки Младенца Иисуса не почернели. Мистер Мак-Налти, озадаченный, несколько мгновений вертел фигурку в пальцах. Он же ясно видел, что ясли горели! Сунув загадочный пластиковый образок в карман, он продолжал: «Если бы загорелись занавески, весь класс в мгновение ока был бы в дыму и огне. Мы могли запросто задохнуться и сгореть заживо».

Красочно описанная им картина неслучившегося кошмара принесла странное облегчение. Кое-кто из девочек стал всхлипывать. Дети, до этого сидевшие в каменном молчании, начали перешептываться.

– Всего одна глупая девчонка, которой вздумалось кидаться спичками, – и все мы могли погибнуть, – повторил Мак-Налти. – Не говоря уже о разбросанных книгах, сломанной парте… – он выдавил искусственный смешок. – Ладно, давайте-ка здесь приберемся.

Он глянул на настенные часы. Их стрелки застыли на одиннадцати часах, одиннадцати минутах и одиннадцати секундах.