Текст книги "Элла"

Автор книги: Ури Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава 36

Из журнала «Обсервер Лайф», воскресенье, 12 декабря. На обложке – фотография большого дома, сделанная с помощью аэросъемки. Подзаголовок: «Что на самом деле происходит в Центре Эллы».

Впервые! Международный эксклюзив! Репортаж изнутри тайного мирка Эллы Уоллис и ее учеников. Алиса Холмс провела неделю за запертыми дверями Центра Эллы, получив беспрецедентный доступ к Директору Питеру Гунтарсону, и добилась аудиенции с самой затворницей-чудотворицей.

Алиса в Стране Эллы

Никто не предупредил меня, что Питер Гунтарсон будет на этом вечере – потому что об этом никто не знал. В эти дни он может беспрепятственно войти в любой дом, какой пожелает, одетый так, как ему вздумается – и его примут с радостью, усадят на почетное место, и обслужат с ног до головы. Вне сомнений, захоти он только – он мог бы прошагать через Здание Парламента, затянутый в свою черную байкерскую кожу, и парламентарии с задних рядов только приветственно размахивали бы своими повестками дня, и требовали предоставить ему слово. Кстати, не такая уж глупая мысль – в конце концов, Директор заделался постоянным гостем в Хайгроув Хаус,[47]47
  Загородная резиденция принца Уэльского в графстве Глостершир.


[Закрыть] трижды побывал в Белом Доме, и даже почтил своим присутствием Дом номер десять.[48]48
  Резиденция премьер-министра Британии.


[Закрыть]

Именно поэтому никто и не ожидал, что он войдет в помещение, где происходила вечеринка после показа очередной премьеры на Вест-Энде. Это было 29 ноября, постановку осуществил Эрик Осборн, и вечеринка обещала быть тестом на выносливость – поскольку сам Эрик не соизволил появиться, поскольку приглашены были все и каждый зануда, какой нашелся к востоку от Виндзора, и поскольку тот актер, которого я предполагала интервьюировать, был уже пьян до изумления. А теперь представьте себе вал удивления, прокатившийся по рядам гостей, когда вдруг вошел взлохмаченный блондинистый супермен с квадратной челюстью в оранжевой горнолыжной куртке.

Половина присутствующих – в столбняке. Другая половина изо всех сил тянет шеи ему вслед, будто он принес в кармане свою девочку-ангела. А может быть, так и есть? Может быть, Элла действительно здесь?!

Разумеется, это невозможно. Она никогда никуда с ним не ходит и не ездит. Она вообще никуда не ходит и не ездит. Она с июня не выходила из дома. Все об этом знают. И ничто так не раздражает Директора, как люди, которые при встрече с ним выглядят разочарованными, потому что надеялись увидеть не его, а Эллу.

Ну, я-то не выглядела разочарованной. Одному Богу известно, как я выглядела – возможно, вывесила язык на плечо, а из моего двойного мартини, вскипевшего от восторга, вылетали кубики льда. Ибо Директор Гунтарсон во плоти в десять раз восхитительнее, чем его фотографии – отчасти потому, что он выше, чем можно себе представить, отчасти потому, что он излучает власть. Улыбка, осанка, рукопожатие, шмотки, в которые он одет – во всем этом нет ничего располагающего к нему – ему не надо заставлять людей любить себя. Он привык к обожанию.

Со мной он был обворожителен. Долил мой стакан, нашептал на ухо анекдот об одном из гостей, внимательно выслушивал мой лепет. Легко понять, почему он с первого дня из девочки-ангела веревки вьет! Чуть позже я с ужасом услышала собственное бессмысленное бормотание: «Вам кто-нибудь уже говорил, что вы неотразимы?» Таково влияние Директора – мои упертые и скептические мозги превратились в желе. Может быть, это паранормальный эффект?.. Когда я спросила его, что он забыл на театральной вечеринке, он ответил: «Красивую женщину». Все прочие могли сколько угодно обливаться своими мартини – Директор намекал на меня, серую мышку с красной рожей и заплетающимися ногами! «Мне нравятся женщины с сильными пси-способностями», – мурлыкнул он, и когда я возразила на это, что не смогла бы воспарить даже плавая в бассейне, не то что левитировать, он показал мне, как телепатически передавать мысли. «Просто закройте глаза и представьте, что вы выкрикиваете слово с берега пустынного острова кораблю на горизонте. Посмотрим, сможете ли вы меня услышать», – и мы закрыли глаза, и он сделал мне совершенно порнографическое предложение…

Я немедленно сказала «Да!» Может, это было даже «ДА-ДА-ДА! О Боже, ДА!!!» Вот так и получилось, что я получила приглашение в Центр Эллы.

Полет на вертолете – это совершенно роскошная штука, почти мистическая. Шары, наполненные горячим воздухом, висели в небе, как булавки, вколотые в карту. Мы прожужжали между ними в нашем пятиместном «Белл Джет-Рэйнджере», следуя вдоль оловянной ленточки реки, стиснутой ущельем внизу под нами. А потом впереди замаячил подвесной мост Брунеля, похожий на ожерелье, натянутое между двумя холмами, и мы отвалили в сторону, пролетели над лесами, и нырнули вниз, к вертолетной площадке в форме оранжево-серой буквы «Н» за квадратным сооружением из песчаника. Из него выскочили два юнца, пригибаясь под вертолетными лопастями, и откатили дверь, освобождая Директору дорогу. Он помог мне спуститься с преувеличенной галантностью, как будто он был Рейли, а я – королева Бесс,[49]49
  Уолтер Рейли, пират и царедворец, легендарная личность; по слухам, был любовником королевы Елизаветы.


[Закрыть] и передо мной была особенно большая лужа, а юнцы подхватили мои сумки и ринулись обратно в дом.

Это было не то, чего я ожидала. Конечно, я и не знала, чего ожидать – возможно, Эллы, выпархивающей из верхнего окна, чтобы приветствовать гостей, или колонны монахинь, марширующих по саду, пряча склоненные головы под капюшонами… Когда я прошла вслед за Директором через зимний сад в общую комнату, там скучали над книгами и журналами от девяти до двенадцати подростков. Некоторые подняли взгляд, и сказали: «Привет!» Некоторые промолчали. На низком столике, на каких обычно устанавливают телевизоры, была разложена «монополия». Помимо этого в комнате стояла дюжина компьютеров и гнездо проводов, тянущихся от них к принтерам. Еще несколько подростков сгорбились за ними, проглядывая и отправляя ежедневные тысячи сообщений.

Директор сновал туда-сюда, держа в обеих руках по мобильнику. Я торчала в центре комнаты, гадая, куда отнесли мои сумки. Никто не удостоил меня повторным взглядом.

– Голодная? – спросил он, в очередной раз влетая в комнату.

– Брук может сделать тебе яичницу-болтунью. Она знает, как ее приготовить по моему вкусу. Я ее хорошо вышколил. Брук, на кухню – живо!

Восемнадцатилетняя девица с личиком, похожим на мордочку мопса, и высокой грудью, захлопнула дешевенькое издание романа Джеймса Герберта, и пулей вылетела из комнаты – полагаю, на кухню.

– Где будет моя комната? – спросила я.

– А на кой тебе понадобилась комната?

Он проводил меня в свои собственные апартаменты, вверх по лестнице с широкими деревянными ступенями – в хозяйскую спальню за запертой дубовой дверью. Окно выходило на окрестности и речное ущелье, но жалюзи он держал закрытыми. Две люстры свисали по обеим сторонам массивной, с алым бельем, кровати. Нет, не алым – кроваво-красным. Кровать выглядела горячей. И мягкой… В комнате больше почти ничего не было: встроенный платяной шкаф, зеркало над полкой, маленький столик с портативной видеокамерой… И шкура белого медведя.

– Это с родины моего отца, из Исландии. Я сам его застрелил. Нет-нет, это шутка – я просто забыл, что ты журналистка. Никогда не шутите с журналистами, у них нет чувства юмора… На самом деле, я купил ее в Анкоридже во время последней поездки туда. Мишка был мертв уже десятки лет – его выследили и застрелили в тридцатых годах. Настолько политически корректен, насколько вообще может быть мех. Хочешь – погладь, он жестче, чем ты могла подумать. Белые медведи – это тебе не какие-нибудь пушистики. Сядь, – он сел рядом со мной, зарывшись пальцами в мех рядом с моим бедром. – Ты бы удивилась, насколько он шершавый. Особенно для обнаженной кожи…

– А зачем тебе камера?

– О, право, не знаю! На случай, если Элла выдаст что-нибудь особенно восхитительное…

Нервный стук в дверь – и девица с грудью, похожей на две базуки, принесла нашу яичницу. Она мялась у двери в ожидании новых приказаний, но была отпущена восвояси щелчком директорских пальцев.

– Ее сестра Холли, – заметил он, – училась вместе с Эллой в школе. Ее зовут Брук Мейор. Так что она знала Эллу, разумеется. И, разумеется, не удостаивала ее даже косого взгляда. Но к тому времени, как я представил всему миру Эллу, творящую чудеса направо и налево, бедняжка Брук уже не могла держаться в стороне. Поселилась на улице у дома Эллы, спала прямо на дороге, пыталась вломиться в дом, пыталась делать фото через окно… Совершенно одержимая! Не могла поверить, что и вправду была знакома с Эллой. И это сделало из нее идеальную кандидатку на поселение в Центре, чтобы помогать нам следить за домом, заниматься корреспонденцией, и так далее. Все ребятки, которых ты видела внизу – точно такие же. У рок-звезд есть фанаты и клубы поклонников. У нас с Эллой – ученики.

– А где Элла?

– Молится, – отвечал он туманно.

– Молится – где?

– В уединении.

– Я правда хочу ее увидеть.

– Все хотят!

– Но ведь ты меня за этим и привез сюда!

– Да ну? Правда? – секунду казалось, что он надулся, потом его кисть с белыми костяшками сомкнулась вокруг моего предплечья, и игриво потянула вниз, на шкуру. – Это поэтому я привез тебя сюда? В мою спальню?

– Ты не запер дверь… – я попыталась (не слишком активно) уклониться от его губ.

– И что? Ты хочешь совершить попытку к бегству? Далеко не убежишь. К этому часу обычно уже выпускают собак…

Пришлось подчиниться.

Я не вылезала оттуда трое суток.

Директора в конце концов увез вертолет, и я впервые за семьдесят два часа забылась беспокойным сном. Проснувшись, я подняла жалюзи, и села, любуясь сгущавшимися над ущельем сумерками. Там, за лужайками, за утыканной битым стеклом стеной с натянутой поверх нее колючей проволокой, на деревьях сидели фотографы – тяжелые черные силуэты, похожие на воронов с выдвижными объективами. Их цифровые камеры могли передавать изображения прямо на «Макинтоши» замерших в ожидании отделов новостей в любой точке земного шара. Удобно – не надо никакой пленки.

Мощные прожектора заливали сад сиянием, отбрасывая полотнища света, казалось, шипящие и пенящиеся белизной. Три огромных мастифа, как торпеды на ходулях, рыскали по траве. Вдруг встали как вкопанные, вздрагивая, на расстоянии нескольких футов друг от друга. Один сделал шаг вперед – и остальные брызнули в стороны, будто одинаково заряженные магниты.

В общей комнате четверо учеников сидели, скрестив ноги, вокруг столика с «монополией».

– Привет! – радостно приветствовал меня один из них. Он был единственным мальчишкой среди них. Девушки меня проигнорировали.

До меня дошло, что он был еще и единственным темнокожим из всех, кого я видела в Центре. Одет он был в футболку с портретом матери Терезы, и помаргивал на меня сквозь очёчки а-ля Джон Леннон – точнее, не помаргивал, а скорее дергал всеми мускулами лица сразу. Его лохматые кудряшки с одной стороны были короче, чем с другой – классическая домашняя стрижка кухонными ножницами.

– Меня зовут Стюпот.

– Никто не зовет тебя Стюпот, – пробормотала одна из девчонок. – Просто Стю.

– Меня всегда так мама звала.

– Если хочешь, я буду звать тебя Стюпотом, – предложила я. Кажется, у меня нарисовался приятель. – У кого отели на Мэйфер?[50]50
  Самые дешевые клетки «монополии».


[Закрыть]

– У меня, – признался он. Неудивительно. С виду девицам было слишком скучно даже кости кидать, а не то что вносить положенную ренту. – Хочешь присоединиться?

– Вы так проводите свое свободное время? За «монополией»?

– Пфф! – фыркнула одна из девочек.

– Что значит «пфф»?

– Свободное время, – буркнула она, не глядя на меня. Ее волосы, распущенные по плечам и закрывающие лицо, были темно-рыжими, блестящими и густыми.

– А что с ним не так? – спросила я, размышляя о том, что директорские штучки с подбором привлекательных девочек и «ботаников»-мальчиков должны создавать в доме некоторый сексуальный дисбаланс.

– Скажи, много ли у тебя было свободного времени с тех пор, как ты сюда попала?

– Очко, – сказала я. – Я была чертовски занята с тех самых пор.

– Что ж, подожди, пока он даст тебе мешок с фотками на подпись, а потом еще тысячу конвертов надписывать, а тут, глядишь, как раз и твоя очередь мыть посуду!

Я объяснила, что приехала не для того, чтобы мыть посуду. Они пояснили, что тоже такого не предполагали. Они пришли сюда, чтобы стать друзьями бедненькой одинокой Эллы, и младшими менеджерами в её Фонде. Никто ничего не говорил о мытье посуды.

– Тогда почему вы не уходите?

– А ты почему не уходишь? – ответили они встречным вопросом. Нет, это уже просто смешно! Я-то могла уйти когда захочу!

– Да ну?! – проговорила самая угрюмая из них, черноволосая девочка-подросток по имени Ксения. Как и другие девчонки, она не красилась, не носила украшений, была одета в неказистую одежку – и смотрелась весьма неглупой. И вообще, ни одна из девиц не выглядела пустышкой. – Что ж, тогда уходи! – подначила она меня.

– Ну нет, вам так просто от меня не избавиться! Но если бы я захотела, мне всего лишь надо было бы выйти за дверь.

– И быть сожранной адскими гончими!

– Хорошо, тогда просто снять трубку с телефона.

– С какого еще телефона?

– У меня был с собой мобильник, – сказала я им. – Это же очевидно!

Вот только в сумке его не оказалось.

– Он забрал его! Ублюдок! Он забрал мой телефон! Скотина!

– Никому не разрешается отсюда звонить, – объявили они мне. Директор лично должен контролировать все заявления, поступающие из Центра. Даже нашу электронную почту мы не отправляем сами. Ты не получишь свой мобильник обратно – он скажет, что конфисковал его для того, чтобы один из нас не прибрал его к рукам.

– Но вы же не заключенные!

– У нас у каждого своя история, но все мы – слуги, – объяснил Стюпот. Кажется, он был по этому поводу совершенно счастлив. У Директора должны быть гарантии стабильности – а это означает, что наши контракты долгосрочны.

– Я – не служанка! – заявила я чопорно.

– А кто тогда? – пожелала узнать Брук. – Секс-рабыня?

Я мысленно взяла на заметку в следующий раз отказаться от яичницы. В ней вполне мог оказаться яд.

Но атмосфера изменилась, когда я рассказала им, что работаю на «Обсервер».

– Ты имеешь в виду, что Директор действительно собирается разрешить тебе что-то написать?! Но он этого никогда не делает!

– Ему придется. Иначе мой редактор пошлет сюда парашютный десант, – сказала я мрачно.

– Тогда ты обязана написать правду, – заявила Брук.

– Она не знает правды! – возразила Тамара.

– Мы ей расскажем! – загорелась Ксения.

– Ты уже видела Тима и Ника?

– Это те, кто притащили твои сумки.

– Ты их, наверно, и не заметила. Но есть еще Сэйди.

– Сэйди хуже всех! Она как гнилое яблоко в бочке!

– Ты что, и вправду собираешься написать это все в газете?!

Ну, на самом-то деле – нет! С одной стороны, я все еще теряюсь в собственных впечатлениях, с другой – все это невозможно банально. Но я притворилась, что ужасно заинтересована, потому что это лучше, чем быть предметом всеобщей ненависти. Все, что следует знать незаинтересованному читателю – это что Директор пользуется принципом «разделяй и властвуй». Все ученики хитро маневрируют, чтобы оказаться поближе к Элле. Есть Тим и Ник, которые каждый день приносят ей еду. «Просто официанты!» – фыркнула Ксения. Есть Сэйди, которая предположительно спит с ними обоими. Есть еще один парнишка, Дэз, и послушать его – так средоточием зла в Центре Эллы является Брук, поскольку она благодаря своей испорченности и распутству имеет над Директором особенную власть. Лучшим из всей этой теплой компании, конечно, казался Стюпот. Когда он сидел далеко за полночь за столом, с маркером в руке и двумя коробками цветных фото, ожидающих своей очереди, на лице его застывало выражение искреннего отчаяния.

– Я понимаю, с одной стороны, это – привилегия, – уговаривал он сам себя, аккуратно копируя лежащий перед ним образец. Его маркер выводил: «Мир… Гармония… С любовью, Элла» – на каждой фотографии. – Иногда мы пользуемся специальной машинкой, которая ставит подписи, но мне нельзя к ней подходить – она всегда ломается, если я к ней притрагиваюсь. Конечно, Элла не может подписывать их все сама. Ей надо молиться. Директор говорит, каждая молитва спасает одну жизнь. Для того, чтобы достать из коробки снимок, положить перед собой, надписать, вложить в конверт, требуется около двадцати секунд; еще по крайней мере сорок уходит на то, чтобы разобрать обратный адрес, и правильно его скопировать. Уже минута. А на то, чтобы прочесть молитву, уходит меньше минуты. – Он отбарабанил «Отче наш» без единой запинки, и без малейшего выражения. – Восемнадцать секунд. Так что можно на это и так посмотреть – каждый надписанный и запечатанный мной конверт дарит ей время на три молитвы. А это – три жизни… Но меня, если честно, беспокоит вот что: что бы люди подумали, если бы узнали об этом? Они получают фото Эллы – и это, должно быть, много для них значит: думать, что именно Элла написала эти слова, оставила на них отпечатки своих пальцев… Может быть, в этих отпечатках заключена часть ее силы – как бы неповторимая частица ее самой. Может быть, эти мысли помогают им поправляться. Так что с этой точки зрения я – что-то вроде мошенника, а то и похуже. Что, если кто-то по-настоящему многого ждет от этой подписи? Действительно медитирует над ней, пытаясь извлечь из нее целительную силу Эллы – а ее там и нет вовсе, потому что это всего лишь моя подпись, и мои отпечатки?.. И может быть, они не получат исцеления. А может, все-таки исцелятся, но лишь благодаря собственной воле к исцелению, инициированной их верой. Ведь Элла никогда не прикасалась к посланным им фотографиям…

– Ну, если они не исцелятся, так это потому, что Элла смошенничала, а не ты, – заметила я.

Стюпот покачал головой и улыбнулся:

– Она – настоящая. Хочешь, я тебе покажу? Хочешь пойти посмотреть на нее?.. Ладно, только нам надо делать все очень, очень тихо. Во-первых, не больно-то хорошо ее беспокоить. Во-вторых, мне, по правде, нельзя входить в ее комнату. Можно только Нику и Тиму. Они приносят ей еду, и ее собаку. Ты уже видела Пушарика? Это спаниель, его Директор ей подарил. Но из-за того, что Элла все время находится в своей комнате, он скучает. Плюс его надо выгуливать, а Директор просто не разрешит Элле выходить на улицу – чтобы ее не сфотографировали. Это все как-то связано с мистикой… Пушарик вроде как привязался к Тиму, и тому приходится за ним ухаживать и кормить его, и каждый день он приводит его повидаться с Эллой. Он иногда пытался оставить Пушарика у неё, но тогда он начинал скулить и скрестись, просился к Тиму. У Тима уже что-то вроде паранойи на его тему, из-за этих убийц-ротвейлеров. Ему приходится быть очень осторожным, когда он выводит Пушарика, чтобы тот сделал свои дела… Так что мне полагается видеть Эллу только тогда, когда она спускается вниз, а это бывает не чаще, чем раз в шесть недель. Но я пробираюсь наверх поглядеть на нее, почти каждую ночь. Поэтому и засиживаюсь допоздна, подписывая лишние открытки, пока все не улягутся…

Он повел меня через общую комнату, где на диване спал Дэз, даже не снявший свои кроссовки «Рибок» с развязанными шнурками.

– Вот неряха, – выдохнул Стюпот. На первой лестничной площадке у каждой двери он шептал имя того, кто живет в комнате: – Ксения. Уже погасила свет… Ник. Тоже нет света, наверное, лежит в наушниках. Он фанат «Нирваны», вся комната в постерах с Куртом Кобейном… – в голосе Стюпота слышалось отвращение. – А это комната Тима. – Из-за двери доносились приглушенные стоны. – Наверно, он с Сэйди. Ну да, вот комната Сэйди, света нет, и дверь приоткрыта… – он покачал головой, как ночной дежурный-пятиклассник, которому приходится закрывать глаза на постельные шалости шестиклассников.

– Так, а теперь по этой лестнице… Только осторожно, не наступай на вторую ступеньку – она скрипит.

На втором этаже было черно, как в подземелье. И холодно. Я взялась за плечо Стюпота, и он повел меня вдоль коридора, по которому дул ледяной сквозняк. Мы остановились в полной тишине, и тьма обвивала мое лицо, как мешок – голову приговоренного.

Он сдвинул в сторону стенную панель, и показалась полоска света, которую тотчас же перекрыло его лицо. Лотом, отступив в сторону, он, ни слова не говоря, притянул к щелке меня.

И там была Элла…

Единственное окно в комнате было заколочено. Лампа, стоявшая в углу, не горела. Но поток тонкого излучения струился от девочки, сидевшей в центре комнаты, как будто у нее внутри что-то пылало.

Она сидела, коленопреклоненная, сложив перед собой руки. Ее поза напоминала скорее позу маленькой девочки, которая ждет, чтобы ей рассказали сказку на ночь, чем святую за молитвой. Ее чудесные сияющие волосы струились вокруг. Глаза были полузакрыты, или, точнее, все лицо с глубокими впадинами, и сильно выступающими костями, было расслаблено. Светящаяся кожа была туго натянута на лбу и скулах, и глубоко западала на щеках и под глазами. Она выглядела изможденной, и почти лишенной плоти, и полузаморенной голодом.

И, конечно, она левитировала. Ее тело было чуть наклонено вперед, так что ближе всего к полу оказались колени – между ними и половицами было пространство шириной в ладонь.

– Она не спит, – прошептал мой приятель, – лучше бы нам отсюда убраться.

Я бросила последний взгляд на комнату – никакой мебели, никаких книг, мягкий зеленый плюшевый мишка на неразобранной кровати – и вернула на место панель, прикрывающую потайной глазок.

Мы пробрались мимо ванной комнаты Эллы – туалет и душевая кабинка рядом с ее «кельей». На лестнице Стюпот снова зашептал:

– Я могу распознать, когда она спит – свет меняется. Помнишь, как она говорила, что видит три вращающихся диска света? Я их видел! Иногда я простаиваю там часы напролет. Там, наверху, ужасно холодно, но через какое-то время об этом забываешь. Я смотрю, как она молится и, если она очень сосредоточена, то начинает светиться. То, что ты видела – так, ерунда. Иногда свет становится ослепительным, будто вся комната в огне. Но когда она расслабляется, думаю, ее мысли начинают потихоньку блуждать, и сияние гаснет. Сейчас это всего лишь угольки. Она скоро уснет. Я просто не хотел, чтобы ты ее побеспокоила – ничего личного!

– А я так и не думала! Но разве ей не холодно? Я за пять минут промерзла там до костей!

– Я тоже думал об этом. Думаю, она вбирает тепло внутрь себя. Подпитывается энергией из воздуха. И если постоять там некоторое время, то почти чувствуешь, что из тебя тоже уходит энергия. Она, кстати, никогда не надевает другую одежду. Точно такая же – джемперы, джинсы, и все в таком роде – была на ней и летом. Мы стираем ее мылом с оливковым маслом. Директор говорит, что нельзя допустить, чтобы ей вскружило голову все это внимание, а много разной одежды может сделать ее тщеславной. Он даже выбросил большую часть ее старых вещей, особенно всякие шмотки с рекламой, вроде логотипов.

– Она не всегда молится, – добавил он спустя некоторое время. – Я видел, как она сидит на краю кровати, расчесывая волосы щеткой – очень широкими, долгими движениями, от корней до самых кончиков. Я стараюсь не смотреть на нее в такие моменты – ведь каждому человеку нужно время, которое принадлежит только ему одному.

– А как бы тебе понравилось, если бы она пришла глазеть на тебя, пока ты спишь?

– Да она даже не знает, кто я такой! Она и видела-то меня всего раза три, еще до того, как я сюда попал. Я, можно сказать, просто ее любимец! – рассмеялся он. – Когда я все стою и стою там, глядя, как она спит, и вокруг такое сияние, как ты сейчас видела, и оно потихоньку гаснет, и в комнате делается совсем темно – тогда, если простоять достаточно долго, появляются три световых диска. Они вращаются. Точно так, как она рассказывала. Они появляются на стене, вращаясь друг вокруг друга, все быстрее и быстрее, пока не вспыхнут ярко-ярко, и не сольются в один. А потом постепенно разделяются и замедляются, и все это происходит такими циклами… Вращение, смешение, пульсация, яркий свет, разделение. Это похоже на биение сердца какого-то огромного существа – очень медленное. А еще возникает такое чувство, будто оно за ней приглядывает. Охраняет ее… Иногда мне ее ужасно жаль. Но, знаешь, индуисты верят, что перед тем как достигнуть блаженства, мы должны его выстрадать. Что ж, если это правда, то тогда Эллу должно ожидать целое море блаженства!

Кот-Директор со двора – у мышат-учеников игра. Играют они в «монополию». Или в «Сим-сити» на одном из «Макинтошей». Это все их игры. Яне слышала, чтобы кто-то из них выругался, не видела ни сигарет, ни выпивки – поскольку всю провизию им привозят на грузовичке через день, ученикам приходится обходиться тем, что дают. Так что у них нет никакой возможности обзавестись дурными привычками – даже если бы им того и хотелось. У меня однажды вырвалось слово «дерьмо» – и на меня посмотрели так, будто я пукнула во время святого причастия.

Все мои сексуальные позывы на тот момент полностью истощились – но надо сказать, что ни один из имевшихся в наличии юношей не стоил того, чтобы пофлиртовать. Они все как один помешались на культовых заморочках, и это, пожалуй, единственное их достоинство. О гигиене тела и говорить не стоит. Если Сэйди действительно спит с Тимом – значит, у этой девушки невероятно устойчивый желудок.

Стюпот утомил меня своим неистощимым энтузиазмом по поводу мельчайших деталей жизни девочки-ангела. У него пунктик на астрологии, и он потратил кучу времени, пытаясь заставить меня понять, почему Элла не могла быть рождена ни под одним из обычных астрологических знаков. Очевидно, где-то в районе ее дня рождения, в середине декабря, солнце берет себе отпуск в зодиаке, и отправляется в расположенное неподалеку созвездие Змееносца.

– Это очень важно, – говорил он раз этак в восемнадцатый, – потому что Земля смещалась со своего курса в течение 2500 лет, с тех самых пор, как вавилоняне нарисовали эти звездные таблицы. А это значит, что знак Эллы – Змееносец, знак позитивного мышления. А вовсе не Стрелец! Я когда-нибудь все это ей расскажу.

– Зачем же ещё больше усложнять ей жизнь? – спросила я, но бедняга Стюпот совершенно глух к сарказму. У меня духу не хватило посоветовать ему засунуть его изыскания куда подальше, поэтому я просто развлекалась, заставляя его снова и снова рассказывать про Змееносца, а потом спрашивая: «Но ведь получается, что она – Близнецы, так?»

Но со временем даже это экстравагантное развлечение потеряло свою прелесть. Так что еще два дня я провела, гладя Пушарика, швыряя кости и выслушивая циничные сплетни о тех, кого в данный момент не было в комнате.

А потом вернулся Директор – и пришло время моей беседы с Эллой.