Текст книги "Элла"

Автор книги: Ури Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Глава 27

«Дейли Мейл», четверг, 21 января.

У нас случился прорыв! Неделю назад левитация была феноменом, в который верили только мистики, эксцентрики и сумасшедшие. Теперь полмира верит в нее, как в реальность, не подлежащую сомнению.

Половина мира либо отрастила себе невидимые крылья, и летала во время эпохальной программы, транслировавшейся телевидением в понедельник, либо наблюдала кого-то (или что-то), отправившегося в полет у нее на глазах.

Такое нельзя игнорировать или забыть. Подобные переживания будут храниться в памяти, не просто как медиа-сенсация, но как семейные легенды, приукрашиваясь, отшлифовываясь, и передаваясь следующим поколениям. Это вошло в историю.

Мир, разумеется, знал о существовании левитации в течение многих столетий, но существенного доказательства пришлось ждать очень долго. Все, чем мы располагали прежде – это обрывочные, мелкие случайные свидетельства. Взять, например, святого Игнатия Лойолу. В шестнадцатом веке, когда не существовало еще преимуществ телевидения, видеозаписи и спутниковой связи, Лойола основал орден иезуитов. Но даже среди истово верующих рассказ о его чудесном полете в Барселоне в 1524 году, когда его видели поднявшимся над полом на высоту нескольких ладоней, причем комната была залита ослепительным светом, воспринимался с некоторым трудом.

Святой Иосиф Купертинский, покровитель летчиков и астронавтов, тот действительно снискал всемирную славу благодаря своим полетам. Послы, священнослужители, принцы крови совершали паломничество во францисканское аббатство в Гротелле, чтобы стать очевидцами его экстазов.

Иосиф был деревенским дурачком, родившимся в 1603 году в конюшне, внебрачным сыном плотника. Отчаянно желая вести духовную жизнь, он оказался столь же отчаянно неспособным к получению монастырского образования. Его горячий нрав не позволил ему даже удержаться в должности сапожника в монастыре капуцинов, и ему потребовались годы постов и самоотвержения, чтобы церковные власти наконец решили, что монашеская жизнь будет для него наилучшим выходом. Очень скоро они пожалели о своем решении. Иосиф впадал в мечтательный экстаз при малейшем упоминании имени Божьего. Голоса хора, звон колоколов, любая евангельская притча, имя Святой Девы, или любого из святых, полслова о небесном сиянии, все что угодно – и он отключался от реальности.

Братья-францисканцы милосердно пинали его, сбивали вниз на землю, втыкали в него иголки, и прижигали его тело свечами, но ничего не помогало – его транс нельзя было прервать. Лишь голос настоятеля мог нарушить очарование.

Часто во время этих экстатических состояний он левитировал. Многочисленные очевидцы клялись в том, что это правда. Впечатление от позы его тела, как будто поднятого в воздух ангельской дланью, несколько портила его склонность во время левитации издавать пронзительные возбужденные крики.

И он не просто зависал в воздухе. Порой святой Иосиф взлетал на тридцать футов, а то и выше, к макушкам деревьев. Посол Испании при папском дворе, верховный адмирал Кастилии, наблюдали, как он, поднявшись в воздух на уровень человеческого роста, проплыл через весь храм, чтобы обнять статую Девы. В Озимо он выхватил восковую фигуру Младенца у статуи над алтарем и улетел к себе в келью, баюкая ее на руках и причитая над ней.

В страхе, что вокруг него создастся культ, церковное руководство предало его инквизиции. Святой Иосиф провел свои последние годы в бесчестье и страданиях, тайно перевозимый из одного укрытия в другое. Говорят, что даже после смерти его тело продолжало парить в трех дюймах над катафалком.

В одном из своих захватывающих эссе о католицизме и сверхъестественном отец Герберт Терстон приводит список более чем двадцати святых, как мужчин, так и женщин, отчеты о левитации которых кажутся не вызывающими сомнения.

Святая Тереза из Авилы, реформировавшая орден кармелиток, описывала свои ощущения так: «Видишь и ощущаешь это, как облако или сильного орла, взлетающего вверх и уносящего тебя на своих крыльях». Святой Филипп Нери говорил, что ему казалось, будто его «схватил кто-то и каким-то странным образом силой поднял высоко над землей». Оба пытались бороться со своими экстазами, но временами не могли их преодолеть или бывали захвачены ими врасплох.

Со времени норманнского завоевания до конца столетия и далее: Джованни Батиста делла Концерционе, реформатор ордена тринитариев; мексиканский миссионер Антоний Маргил; святой Эдмунд, архиепископ Кентерберийский; теолог отец Франсиско Суарес; сестра Мария из монастыря Иисуса Распятого, сирийская монахиня – никто из них не искал признания свершавшихся с ними чудес, и по большей части, приходя в экстаз, они потом испытывали смущение.

Совсем другое дело – медиум викторианской эпохи Дэниел Данглас Хьюм, христианский спиритуалист, который добровольно подвергал себя всем мыслимым исследованиям во время полетов. Хьюм, возможно, был самым одаренным экстрасенсом в истории. В юном возрасте он пережил видение, перенесшее его в мир духов; его крайне детализированное описание этого опыта практически совпадает с рассказами современных людей о пережитом в момент клинической смерти. В свои двадцать пять он уже был мировой знаменитостью. Император и императрица Франции, как и русский царь, уверовали в спиритуализм после устроенных для них чудо-сеансов. В ярко освещенных комнатах громоздкая мебель парила и скользила по воздуху. Столы путешествовали по стенам. Музыкальные инструменты взлетали, и исполняли неземные мелодии. Пели призрачные голоса. Материализовывались, и вновь исчезали руки…

В слегка приглушенном свете являли себя духи, пылая фосфорическим огнем. Перелетали от одного зрителя к другому языки пламени. В воздухе и на лице Хьюма загорались звезды.

Вы можете предположить, что он был гением иллюзии. Поначалу все так и думали. Но Хьюм был так одержим желанием доказать существование мира духов, так преисполнен сознанием своей миссии, что приветствовал на своих бесчисленных сеансах присутствие скептиков любого сорта. Пока он изнурял себя до состояния тени, жертвуя здоровьем ради проведения ежедневных представлений, последние делали все, чтобы вывести его на чистую воду.

Они держали его за ноги, за кисти рук, за локти. Забирались под столы и стулья. Раздевали его, обыскивали, просили проводить сеансы по сиюминутному требованию, предлагали ему рояли и аккордеоны, на которых он должен был сыграть, не касаясь их пальцем, а потом, после его отъезда, подвергали свои дома тщательному исследованию в поисках следов обмана.

Однако ничего никогда не находилось. За более чем тридцать лет своей практики Дэниел Данглас Хьюм ни разу не был уличен в обмане. Трудно поверить, что он – настоящий, но еще труднее доказать, что он – шарлатан. Все феномены, сопровождавшие его, даже самыми скептично настроенными наблюдателями, определялись как подлинные.

Наиболее зрелищным из этих феноменов была левитация. Сэр Уильям Крукс, ставший президентом Королевского Общества, один из ведущих ученых викторианских времен, писал: «Существует, по меньшей мере, сотня описанных случаев того, как мистер Хьюм отрывался от земли в присутствии стольких же не связанных между собой зрителей. В трех различных случаях я видел мистера Хьюма полностью поднявшимся над полом комнаты: однажды – сидя на стуле, другой раз – стоя на стуле на коленях, а третий раз – стоя».

Самая выдающаяся его левитация произошла 16 декабря 1868 года, во время сеанса, проводимого на третьем этаже дома на Эшли-плейс в Лондоне. Тремя присутствующими были лорд Линдси, лорд Эдейр и кузен лорда Эдейра, капитан Чарлз Винн. Все они видели, как Хьюм в трансе покинул комнату, и слышали, как он поднимал оконную раму.

В свидетельстве, которое в точности совпадает с отчетами его друзей, лорд Линдси пишет: «Почти сразу же после этого мы увидели Хьюма парящим в воздухе за окном… на высоте около семидесяти футов от земли. Хьюм поднял раму и вплыл в комнату ногами вперед».

Линдси и Винн видели языки или струи огня, исходящие из головы Хьюма. Когда он очнулся от транса, не помня, что делал в это время, то был крайне подавлен и говорил об ужасном желании выброситься из окна.

Выдающаяся фигура Хьюма сегодня почти забыта. Многие люди верили в то, что его бесчисленные и пользовавшиеся всеобщим уважением свидетели не лгали, и что он был настоящим. Но все равно не могли поверить в вызываемый им феномен. Они предпочитали потихоньку отмахнуться от него и забыть. Книги о Хьюме, когда-то выпускавшиеся в огромном количестве, теперь можно отыскать разве что в библиотеках специалистов. Увлеченный исследователь может найти их за дверями Общества психических исследований, или в Собрании Гарри Прайса, принадлежащем Лондонскому университету, которые открываются для широкой публики только раз в месяц.

Судьба Эллы Уоллис обещает быть другой. Тысячи людей не просто свидетельствовали ее чудо – они сами пережили его. И от этого уже никуда не деться.

Глава 28

«Сан», пятница, 22 января.

ПАПАША ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ

Отец чудо-девочки ЭЛЛЫ Уоллис сегодня разоблачен как двоеженец – и не только! Об этом – эксклюзивный репортаж газеты «Сан».

«Возродившийся» проповедник, который на прошлой неделе объявил всему миру «Защита моей семьи – моя главная работа», ушел жить к одной из ДВУХ своих любовниц.

И друзья, которые полагают, что жена-француженка Кена Уоллиса, Джульетта, знала о существовании в его жизни другой женщины, считают, что до сего момента она не ведала о еще более потрясающей подробности – ее муж имел другую, тайную семью, всего в двух милях от собственного дома.

Безработная актриса Марша Коллинз родила Кену ребенка, названного Люком, три года назад, когда брату Эллы Фрэнку было четыре года. Один из друзей семьи вчера вечером заявил: «Кен никогда не говорил об этом жене, но каждую неделю часть его зарплаты уходит на содержание Люка».

Марша Коллинз живет с Люком и двумя шестилетними дочерьми-близнецами, Эсме и Эстер, в муниципальной квартире в Хартклиффе, одном из беднейших районов Бристоля. Ее квартирную плату и счета за отопление оплачивает совет социального обеспечения.

Она всегда отказывалась назвать имя отца своего сына сотрудникам Агентства по поддержке детей, хотя не делала большого секрета из еженедельных ночевок у нее Кена Уоллиса, благодаря которым он известен среди ее соседей под кличкой «муж по средам».

Вчера парочка отказалась от комментариев, в то время как они переносили принадлежащую Кену коллекцию джазовых пластинок из вместительного багажника его новехонького ВМW в ее квартиру.

Но один из коллег Кена по работе в БК «Льюис Принтерс», где последний занимает пост менеджера, сказал: «Если уж он забрал свои альбомы – значит, дела обстоят серьезно. У него есть почти все, что когда-либо выпускал Синатра. Кен уважает старых джазовых звезд. Думаю, большинство записей принадлежали его отцу – тот ходил по всем клубам в сороковые-пятидесятые, и Кен говорил мне, что буквально вырос на этой музыке. Он так и имена для своих детей выбрал: Фрэнка назвал в честь Синатры, а Эллу – в честь Эллы Фицджеральд».

Другая любовница Кена, как полагают, – пятидесятитрехлетняя Эйлиш Мак-Линток из Истона, уборщица на неполную ставку. Вчера окна ее квартиры, выходящие на шоссе М32, были задернуты, и на звонки наших репортеров никто не ответил.

– О, это просто блестяще! Я так счастлив, не могу вам передать! – восклицал Хосе Дола. – Только этого мне и не хватало! Я не обязан вам напоминать, не так ли, что я еще ни одного, ни единого гроша на вас не заработал? И все, чего я просил в обмен на это – немного честности!

Притихшая Джульетта сидела на диване, вертя в руках чашку с остывшим чаем. Дола пытался усесться так, чтобы смотреть ей в лицо, но был для этого слишком взбудоражен. Он постоянно вскакивал и начинал расхаживать, нервно похлопывая скатанной в трубку «Сан» по ладони.

Гунтарсон развалился в деревянном кресле с круглой спинкой, наблюдая за ним с видимым удовольствием. Дола был слишком расстроен, чтобы обращать на него внимание, или говорить потише, чтобы не расстраивать Эллу. Она снова сутулилась за своим письменным столом, на котором лежал большой набор цветных фломастеров – подарок Дола. Сегодня она рисовала человечков из палочек – тысячи их, плечо к плечу, заполняли листки телами не шире карандашной черточки.

– И как прикажете теперь это опровергать? Почему вы мне сразу ничего не сказали? Ну почему?!

– Простите, – прошептала Джульетта.

– «Простите», ну да, конечно! Много теперь толку от вашего «простите»! Что я вам говорил? Когда мы только начинали? «Если у вас есть что-то такое, что вы не хотите видеть во всех газетах, любое событие из прошлого, скелет в шкафу – скажите мне. Скажите мне», – повторял я, и вы ответили: «Ах, нет, мы же христиане, мы ведем добропорядочную жизнь!» И хотя я понимаю, что несправедливо обвинять вас в грехах вашего мужа, но ведь вы о них знали, Джульетта, правда? И могли предупредить меня.

Он провел ладонью по волосам. Парикмахерский лоск, который доктор Дола приобретал каждый понедельник, потускнел. Была пятница, и пряди не желали больше лежать, гладко зачесанные назад. Они восстали и непокорно торчали между его пальцами, как солома.

– Я мог бы предотвратить это. С такой легкостью! Несколько фунтов туда, пара сюда – и мы бы все замяли. Все всё отрицают. А можно было бы даже обратить это в некое проявление добродетели.

Скажем, ребенок – не Кена, а его кузена. Или крестник.

– Она с Ямайки, – заметила Джульетта.

– И что? Что с того?! Мы живем в многонациональной стране. Я не англичанин, вы не англичанка, он, – Дола указал на Гунтарсона, – тоже не англичанин. Все можно объяснить. Если… если-если-если, – зачастил он, так яростно притопывая ногой, что Гунтарсон засмеялся, – если бы мы добрались до фактов первыми… Ничего смешного!

– Извините, – сказала Джульетта, хотя она-то как раз не смеялась.

– Ладно. Хватит обвинений. Представляю, как вам неприятно узнавать про такие вещи со страниц таблоидов. И за младшего, Фрэнка, вы переживаете. И вообще, всё это ужасно неприятно, – он обессиленно уселся. – Итак, что мы можем сделать, чтобы выиграть на этом? Так. В первую очередь – ваш муж. Я не смог с ним связаться. Он избегает репортеров – и совершенно правильно. Он сам сделал все, чтобы превратить их в стаю пчел, а теперь прячется от них.

– В рой пчел, – поправил Гунтарсон, но Дола проигнорировал его.

– У Кена есть мой номер, но он не пытался до меня дозвониться – и до вас, как вы говорите, тоже. Так что я должен пересмотреть наши с ним отношения. Нарушение контракта. На самом деле, мой контракт с семьей Уоллис подошел к концу, – он вытянул ноги, и сложил руки драматическим жестом. – Тем не менее, было бы несправедливо покинуть вас в трудную минуту. Вы более чем когда-либо нуждаетесь в руководстве. Поэтому я предлагаю возбудить судебный иск с целью передать Эллу полностью под вашу опеку. И я буду обеспечивать только ваше паблисити, без Кена.

– Только не суд! – испуганно воскликнула Джульетта.

– Нет, суд! Никак иначе. Мы опасаемся за вашу безопасность, и за безопасность ребенка!

– Вы говорите о разводе…

– Это естественное допущение. Он вас бросил. Уехал жить с другой женщиной.

– Это только «Сан» так говорит.

– Джульетта, не лгите самой себе! Я все проверил. Факты истинны. У него действительно ребенок от нее.

– Он с ней не останется.

– Возможно. Учитывая, как он швыряется деньгами, без работы ему долго не протянуть.

– Мы не собираемся разводиться, – объявила Джульетта. – Он всегда возвращается. Есть еще Фрэнк. Он заботится о Фрэнке, правда, заботится. Гораздо больше, – добавила она шепотом, – чем об Элле. К тому же моя вера…

– А что, возрожденные христиане никогда не разводятся?

– Я такая же, как вы – католичка. В душе. Кен этого не понимает. Он никогда не понимал, что творится у меня в сердце. Это тайна. Тайный Бог, – она несколько раз истово кивнула. – Так что никакого суда и никакого развода быть не может.

– Но ведь это означает, что он сможет оспорить ваши притязания на заработки Эллы. Он потребует все себе. Возможно, он имеет право на половину. Так или иначе, суда не избежать. Тогда единственными, кто на этом поживится, останутся адвокаты.

– А почему бы, – вклинился Гунтарсон, – просто не отдать Элле то, что она зарабатывает?

– Держись подальше от этого, ты, – вскипел Дола. – Когда мне понадобится твое авторитетное мнение, я спрошу, но разговор сейчас не о том, как сделать тебя богатым!

– Нас с Эллой заботит нечто большее, чем меркантильные соображения.

– Джульетта, я предлагаю разработать новый контракт. Мы можем открыто основать трастовый фонд для Эллы, до которого не сможет добраться ее отец. И никто другой – тоже, – добавил он, сверкнув глазами на Гунтарсона. – Я забираю двадцать пять процентов от всех прибылей, как и прежде. Мы берем таблоиды вашим шармом: Элла остается очень таинственной и отстраненной, поскольку она хороша в малых дозах, но вы крайне любезны со всеми репортерами, и снабжаете их фотографиями, ежедневными отчетами о здоровье дочери, ее образовании. Вы скромны и снисходительны к мужу. Мы превращаем вас в святую. Если – опять мы натыкаемся на это слово – если вы можете пообещать мне, что больше не будет никаких мрачных сюрпризов. Хорошо? Ну как, нет больше скелетов в шкафу?

Джульетта уставилась в пол.

– Что еще? Вы беспокоитесь из-за выпивки? Я же вам сказал, мы обеспечим вам всю необходимую поддержку. На милю в округе нет ни грамма алкоголя. Так что можете забыть об искушении. Вы будете сильной, я уверен в этом, я знаю, что вы хотите покончить с алкоголизмом. Я вам помогу. Элла поможет.

– Простите! Это не выпивка. Вы, конечно, совершенно правы. Я завязала. Навсегда. Это довольно просто, когда рядом нет Кена, и зависит только от моей воли. А когда он вернется, я уже забуду об алкоголе, – она по-прежнему не отводила взгляда от своих ног. – Дело не в этом. Есть… кое-что еще.

– Расскажите мне. Что бы это ни было – вы меня не шокируете. Я всякое повидал, и гораздо худшее, чем вы можете себе представить. Расскажите мне сейчас, и я этим займусь. Не расскажете – и этим займутся таблоиды.

– Это… личное, – Джульетта произнесла это одними губами, наклонившись вперед, и опираясь костяшками о подушки.

– Любовная связь?

Она покачала головой и, указывая большим пальцем через плечо на Эллу, прошептала: – Она не должна узнать. Это есть в моей медицинской карте. Я знаю, кто-нибудь до нее доберется. Если это случится – я умру!

– Аборт?

Она сложила ковшиком ладонь, и прошептала ему в самое ухо:

– Он принес мне… кое-что плохое. Болезнь.

Лицо Дола ничего не выдало.

– Болезнь… Вы говорите о сифилисе? Нет? Ну, значит, гонорея. Кен наградил вас триппером. Это случается со множеством людей каждый день. Ничего особенного. После того как, родился Фрэнк? Сейчас вы здоровы? Отлично! Это не проблема. Никто вашу карту не найдет. Я наложу на нее судебный запрет. Скажем, что это из соображений генетики. Народ будет заинтригован. Видите? Сделаем конфетку – сами понимаете, из чего. И любой, кто опубликует хотя бы дату, когда вы в последний раз принимали аспирин, без разговоров отправится прямиком за решетку!

– Спасибо! Простите меня…

– Да ради Бога, – он улыбался, – это не ваша вина. И давайте съедем из этого дома, ладно? Только сейчас начал понимать, до какой степени он мне не нравится. Такой мрачный! Переедем, куда вы захотите. Элла, что ты думаешь насчет побережья?

Она не ответила.

– Свежий морской воздух всем пойдет на пользу. Давайте обсудим наши дальнейшие шаги.

– Следующий шаг, – вступил Гунтарсон, – это научное обоснование.

– Каким образом, хотелось бы знать?

– Нам нужен документ, опубликованный в научном журнале. Нам нужен акт признания. Эксперименты, тесты… Я обо всем договорился. Я занимался Эллой, а не только ее родителями. И, прежде чем вы об этом спросите – деньги тут ни при чем.

– Питер… Почему бы вам не пойти, и не сделать нам по чашечке чаю?

Гунтарсон ухмыльнулся. Его забавлял этот самодовольный маленький притворщик, перетянутый брючными подтяжками и галстуком-бабочкой, строящий планы относительно того, что, скорее всего, не сможет контролировать.

– Завтра днем Элла и я приглашены на встречу кое с кем.

– Завтра днем мы будем на пресс-конференции. Хотя ваше присутствие, разумеется, необязательно. Вообще не уверен, что оно когда-либо было обязательным!

– Ну надо же! – добродушно воскликнул Гунтарсон. – Целых два приглашения! Давайте предложим нашу дилемму на рассмотрение… Элла! Ты хотела бы завтра пойти со мной в то место, о котором мы говорили, – или с доктором Дола?

– С тобой.

– Не очень-то это уверенно прозвучало, Элла, – заметил Дола. – На самом деле мне показалось, что ты сегодня как-то отстраняешься от нашего друга Питера.

Она продолжала его игнорировать.

– Что-нибудь случилось?

Гунтарсон мысленно выкрикнул слова «Сядь! Сюда!», обращаясь к затылку Эллы. Она обернулась, вся расцвела и перебежала комнату, чтобы усесться на подлокотник его кресла. Он потрепал ее по руке.

– Мы с Эллой приглашены в Раглерианскую лабораторию в Оксфорде, благодаря содействию и помощи журнала «Научный Мир». Самые блестящие физики и психологи университета наденут свои белые халаты, и Элла совершенно покорит их маленькой демонстрацией своих способностей.

Дола уставился на него, не веря своим ушам.

– Не могу объяснить вам, почему, – продолжал Гунтарсон, – но мне кажется, что силы Эллы имеют циклическую природу. Они прибывают и убывают. Как океанская вода: она всегда на месте, все ее неимоверное количество, но иногда ее уровень выше, а иногда – ниже. И у меня есть сильное предчувствие, что завтра ее сила достигнет пика.

– Вы шутите?

– С чего бы?

– Вы не можете вести ее в научную лабораторию!

– Почему нет?

– Боже! Вы совсем ничего не понимаете, да? Попытайтесь включить мозги! Элла – это тайна! Глубочайшая мистерия. Тайна, касающаяся жизни, веры, нашего способа восприятия реальности. Это вещи, которые никто не может игнорировать. И как в отношении жизни или веры – каждый имеет собственные теории в отношении Эллы. Всем нужны ответы на их вопросы – мошенница она или ангел? Располагаем ли мы все такими же силами? Кто она – ведьма, а может, иллюзионистка? А вы хотите отправиться в лабораторию и препарировать эту тайну!

– Именно так!

– Это все равно, что вскрыть курицу, несущую золотые яйца! Предположим, ученые выяснят, что именно заставляет Эллу левитировать – всё, конец истории! Конец любопытству. Конец тайне. Или, что ещё хуже, предположим, что они не нашли решения. Это их разочарует. Раздражит и смутит. У них есть профессиональная гордость. И – они объявляют Эллу истеричкой – вот как все просто! У четырнадцатилетней девчонки слабые нервы. За такой ответ все ухватятся с радостью. Вы и представить себе не можете, как быстро пересыхает источник интереса публики! Сегодня все газеты твердят: Элла, Элла, Элла… Завтра – гробовое молчание.

– Вы предлагаете лишить мир самой выдающейся за всю историю возможности исследовать паранормальные способности – и лишь ради того, чтобы поддержать рекламную кампанию?

– И способствовать созданию ее трастового фонда!

– Какое благочестие! Что-то я не слышал ничего о трастовых фондах до сегодняшнего утра! А что случилось с вашим обещанием не отрезать себе ни кусочка от первого миллиона фунтов? Вы собираетесь тихо предать его забвению?

– Слушай, ты! – Дола резко вскочил с дивана, наставив палец в лицо Гунтарсону. Теперь он уже не старался выбирать приятные слова. – Я уже предупреждал тебя, чтобы ты не заикался о деньгах. Это – последнее предупреждение, потому что, поверь мне, ты еще не готов к тому, чтобы играть с большими мальчиками! Дошло?

– Я отказываюсь далее поддерживать разговор на вашем пиджин-инглиш!

– Хочешь по буквам? Изволь! Где ты был во вторник ночью? Я знаю ответ. А в среду? Я знаю. А прошлой ночью? Когда проявят фотографии – я и об этом буду знать!

Улыбка сползла с лица Гунтарсона. Он выпрямился и согнал Эллу с кресла.

– Прошлой ночью я был у себя дома, – слова у него выходили с трудом.

– А у кого дома ты был накануне?

– Не могу поверить, что вы настолько глупы, чтобы думать, что меня можно шантажировать!

– Я бы и не стал трудиться! Просто я решил, что раз уж ты хочешь проверить, кто в доме хозяин, стоит дать тебе понять, что это такое – играть грубо.

Питер вдруг откачнулся назад и расхохотался.

– Вы – напыщенный осел, раздувшийся от непомерного самодовольства! Вы – национальное посмешище. Я даже не стану беспокоиться о том, чтобы выпустить из вас пар. Мериться с вами мозгами – попусту тратить интеллект!

– Отлично! Уверен, что вы-то уж не станете национальным посмешищем, когда весь мир увидит вашу оксфордскую задницу со спущенными штанами.

– Понятия не имею, о чем вы говорите! Как, впрочем, и вы сами.

– Ночь на среду. Как вы думаете, где вас можно было застукать со спущенными штанами в среду ночью?

В среду ночью… Это тогда, когда Кен напал на Питера, и оба они исчезли, и Элла мысленно отправилась его искать… И все, что смогла найти – это девушку со смуглым лицом, прикуривавшую сигарету…

Это лицо, виденное всего мгновение, с тех самых пор неотвязно преследовало Эллу.

– Ночью в среду? Вас действительно так волнует, чем я занимался ночью в среду? Ладно! Во-первых, я имею право заниматься чем хочу. Во-вторых, если вы за мной шпионите, то вы больной на голову, и к тому же преступник, и мне доставит большое удовольствие увидеть вас в суде, сперва криминальном, а потом гражданском. А в-третьих, все, что я делал в среду – это смотрел телевизор.

Элла ему поверила. Это так просто все объясняло: лицо девушки, обнаженные плечи и шея, струйка дыма… Это было лишь изображение на экране телевизора!

– И в-четвертых, заденете меня – значит, заденете Эллу. Потому что мы с Эллой – лучшие друзья, правда, Элла?

Она смущенно заулыбалась, заерзала, и заплела правую ступню вокруг левой ноги.

Дола рассмеялся мелким понимающим смешком.

– Элле всего четырнадцать. Смотрите, как бы вам самому не оказаться в криминальном суде!

– Думайте что хотите! Я для Эллы – лучший друг. Правда?

– Да, – подтвердила она, – да! Правда!