Текст книги "Элла"

Автор книги: Ури Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Глава 44

Её голос звучал хрипло и искаженно – из ее рта почти одиннадцать месяцев не вылетало ни одного слова, гортань распухла, а язык потрескался от сухости.

Гунтарсон серьезно произнес:

– Что ж, я постараюсь ответить.

– Уже следующий год?

– Следующий год? О чем ты? Сейчас этот год! Знаешь, Элла, сейчас всегда бывает этот год – так же как сегодня всегда бывает сегодня.

– Уже прошло Рождество? – медленно выговорила она.

– Нет. Только начало декабря. А что?

– Сколько мне лет?

– Тебе… сейчас посчитаю… пятнадцать.

– Еще не шестнадцать?

– А что, это важно?

– Не знаю…

Воцарилось молчание, в течение которого Гунтарсон прикидывал, как получше воспользоваться ситуацией.

– Я все понимаю, Элла, – заговорил он наконец. – Ты здесь не чувствуешь себя счастливой. Не то окружение. Я и сам это чувствую. Здесь должно было быть чудесно, мы должны были оказаться в эпицентре духовной революции. Люди со всего мира должны были приезжать, чтобы учиться у меня, чтобы я руководил развитием их способностей. И чтобы вдохновляться твоим примером, твоей личностью… Но я обещаю – все еще может быть именно так!

Элла прошептала:

– Когда мне будет шестнадцать…

– Что? Что случится, когда тебе будет шестнадцать? До этого осталось всего несколько дней.

– Ничего…

– Ты хочешь устроить праздник, или что-нибудь в этом роде?

– Нет…

– Да на самом деле вся планета задолжала тебе вечеринку! Глобальную! Но наш мир – такое неблагодарное место… Он принял наше чудо, попользовался им хорошенько, и вернулся к обычной жизни, как будто ничего не случилось! Наши имена должны бы быть на устах у каждого, каждую минуту! Мы доказали экстрасенсорную мощь молитвы, и этого никто не смеет отрицать – но разве они удивляются этому? Больше нет! Они к этому привыкли. Молитва сделалась обыденным делом. Теперь каждый молится за себя. Все молятся, и исцеляют друг друга, Элла! Такая неблагодарность!.. – он сокрушенно умолк.

Свечи вокруг них громко и ровно гудели. Гунтарсон надолго застыл, уставившись на пламя одной из них, выбивая пальцами дробь по голенищу сапога. Элла глядела мимо, в пустыню.

– Элла, мы должны совершить нечто удивительное. Что-то, что откроет миру глаза… Мы разбудили планету, Элла. Сейчас она вновь проваливается в дремоту – но ведь однажды мы это сделали! И можем сделать снова! Мы должны кое-что придумать, Элла. Какую-то новую мечту… Да! Потрясти всех и заставить очнуться. Встряхнуть их нервы. Мы не можем позволить чудесам иссякнуть, Элла! Я этого не позволю!

Элла проговорила:

– Ты женишься на мне?

– Ух ты! Да, это может обеспечить определенную поддержку! Ты имеешь в виду – громкое бракосочетание, мировые лидеры в качестве почетных гостей, продажа прав на фотосъемку, и так далее? Может быть… хорошая идея… можно устроить массовые моления вместо банального медового месяца…

– Когда мне будет шестнадцать, ты сможешь на мне жениться, правда?

– Полагаю, теоретически… – в голосе Гунтарсона вдруг зазвучало сомнение. – Но ведь это не имеет отношения к экстрасенсорике, да? Свадьба… Крупное событие, но не паранормальное…

– Ты женишься на мне?

– Так ты всерьез спрашиваешь? Зачем? Ты и вправду этого хочешь?

– Я давным-давно этого хочу, – просто ответила Элла. – Шестнадцать. Вот чего я жду.

Гунтарсон приложил ладонь к одному из стальных столбов. Он гудел от переполнявшей его энергии.

– Ты как будто впадала в спячку, правда? – проговорил он. – Восполняла запас энергии. В ожидании своего шестнадцатого дня рождения. До которого осталось – сколько там? – пять дней. – Он вгляделся, стараясь увидеть ее, как будто впервые, такой как она есть, а не сквозь застящий глаза покров привычки. – Ты могла бы сейчас сделать что угодно, так? Я даже представить не могу – что! Но я должен, я просто обязан заставить себя это вообразить… Ты могла бы… ты могла бы совершить воскрешение. Вернуть кого-нибудь к жизни. Молитвой вернуть душу в покинутое ею тело. Ты ведь могла бы это сделать, правда? То, чего не мог никто, кроме Иисуса. Ни один святой – вообще никто. Но ты могла бы… Ведь так?

– Тогда ты женишься на мне?

– Жениться на тебе… да ладно тебе, давай как следует с этим разберемся. Женитьба – это очень серьезный шаг, а мы оба еще так молоды! Ты знаешь, я люблю тебя, я уверен, что и ты любишь меня, но это не означает, что нам необходимо вступать в брак…

Свечи внезапно мигнули, как от сильного порыва ветра.

– Я же не говорю «нет», – торопливо проговорил Гунтарсон.

– Это не отказ! Просто давай серьезно об этом поговорим. – Пламя свечей постепенно выровнялось. – Тут есть две проблемы. Ладно, тебе вот-вот исполнится шестнадцать, так что одной меньше… Но сначала мы должны удивить мир. Выслушай меня! Воскрешение… достаточно ли ты сильна, чтобы сделать это? Могут ли твои молитвы победить смерть? Я думаю – да, ведь сколько исцелений ты уже совершила! Исчезают раковые опухоли, сердца снова работают как надо, восстанавливается поврежденный мозг… Далеко ли от этого до следующего шага – заставить сердце снова забиться? Ну, хотя бы в том случае, когда нет серьезных физических повреждений? Не после пулевого ранения или автокатастрофы, а чего-то вроде смертельной инъекции?.. Может быть, мы могли бы достать тело убийцы, казненного по законам государства, и молитвой вернуть его к жизни?.. Хотя нет, это, наверное, было бы неправильно. Убийцу казнят заслуженно… Слишком противоречивый эффект… И люди могут не захотеть за него молиться. Плюс, если он оживет, то станет знаменитостью вдвойне – и как убийца, и как воскрешенный. Нет, человека надо подобрать правильно… Сочувствие, Умерший должен вызывать сочувствие… Ребенок. Умерший ребенок… Но тут опять встает вопрос о славе. Этот ребенок пронесет свой статус живого чуда через всю жизнь. А что еще важнее – в центре внимания окажется он, а не мы. Само чудо – а не те, кто его совершил. А мы не можем себе позволить уходить в тень. Это наш, и только наш кусок пирога…

Он умолк. В его мозгу возникла идея, которую он не решался озвучить.

Элла ее услышала. И сказала:

– Думаю, я могла бы…

– Ты имеешь в виду?..

– Если бы мы собирались пожениться.

– Такова цена? В смысле, ты хочешь заключить сделку?

– Да, – ответила Элла.

– Ты совершишь самый удивительный, самый потрясающий пси-эксперимент из всех, что когда-либо проводились. Воскресишь мое тело, – именно это он не хотел произносить вслух. – Ты собираешься вернуть меня к жизни. И когда ты это сделаешь, ты объявишь меня своим мужем?

Элла повторила:

– Да.

Питер сидел, все кивая и кивая, как заведённый.

– Я не… – говорил он. – Я не… понимаешь… не мертв. Я пока еще жив. Прежде всего, мне придется… умереть… А потом – свадьба… Я не могу тебе объяснить, ведь тебе всего лишь шестнадцать, но когда подрастешь, поймешь… Брак – это сплошные обязательства. Сейчас тебе кажется, что ты этого хочешь, но потом… Моя мать совершила ошибку, выйдя замуж за моего отца. Они оба ошиблись. Были слишком молоды, выбрали себе не тех партнеров – и оба об этом пожалели.

Он потянулся вперед и поднял с камней ее пыльного медвежонка.

– Мой хрусталь еще здесь? – он вынул кристалл из прорехи. – Заглянешь в него? Я-то в нем никогда ничего не вижу… Может быть, ты найдешь там ответ.

Элла протянула вниз руку, и взяла у него камень.

– Я вижу ногу, – медленно прошептала она. – Ногу под водой, и ее держит чья-то рука.

– О Боже! Господи, Боже мой!..

Она протянула кристалл обратно, но он не прикоснулся к нему, и кристалл упал среди камней.

– Я должен рассказать тебе, – начал Гунтарсон, – как мне достался этот камень…

Глава 45

– Мне было тринадцать. Мы с матерью жили в домике у озера, и я часто наблюдал, как возвращаются корабли. В основном, это были моторные яхты тридцати-сорока футов в длину, но попадались и грузовые, которые возили лес и шкуры. И рыбацкие суденышки тоже. Все они проходили совсем рядом с нашим домом, потому что это самое узкое место в озере. Узкое, мелкое и каменистое. Многие из лодок садились там на мель, и благодаря им приятель моей матери зарабатывал на хлеб – чинил их в проливе Рейкьявика.

Гунтарсон рассказывал ровным голосом, не глядя ни на Эллу, ни на лежавший на земле камень. Солнце поднималось всё выше, пустыня постепенно раскалялась.

– Однажды компания рыбаков приплыла из деревушки Тут-Эд, в верхней части озера. И они напоролись на мель. Я наблюдал за ними. Они пытались снять яхту с камней, пробили днище, и она опрокинулась. Затонула она очень быстро. Рыбаки вовремя вынырнули через борта, но вместо того, чтобы плыть к берегу, задержались там, плавая на одном месте возле затонувшей посудины. Это очень опасно.

Сначала я решил, что они с ума посходили. А потом услышал крики. В своем сознании. До меня оттуда было около мили, но я слышал крики утопающего, как будто до него было не дальше, чем до этих хижин. Телепатия, понимаешь? Мысленные крики.

Он, должно быть, знал, что был телепатом – он умел передавать сообщения. Знал ли он, что там был я и слышал его – не могу сказать, но во мне звенели его крики: «Я застрял! Я в ловушке! Спасите! На помощь! Человек тонет!» – он оказался в трюме, когда корабль перевернулся, и внутри корпуса прибывала вода.

Я уже умел тогда принимать телепатические сообщения. Мама все время экспериментировала со мной. Но в те дни у меня не очень-то получалось их передавать. Мой разум тогда не был так дисциплинирован. Я попытался мысленно крикнуть в ответ: «Помощь идет!» – и побежал искать дядю Кларенса.

Катер Кларенса первым добрался до места крушения, и я был на носу. Но когда нам оставалось проплыть еще около полумили, я ощутил гаснущие мысли попавшего в ловушку человека. Это были его последние слова детям, последнее «люблю» жене – и обещание для меня. У него в рюкзаке лежало нечто. Нечто ценное. «Достань сумку. Вытащи ее. Ключ внутри. Достань его и возьми себе». Это были его последние слова: «Это твое!» Я и сейчас их слышу – внутри. Я никогда их не забывал…

Мужчины вытащили из корпуса лодки его тело – тело, но не рюкзак. И мысль о нем так и застряла у меня в голове. Спустя годы я нашел его семью по его идентификационному браслету, и они рассказали мне, что прапрадед этого человека был египтянином, эмигрантом, который работал на строительстве моста Брунеля в Бристоле – он выкопал этот ключ, или чем бы он там ни был, в холмах. Так кристалл попал в руки их семьи. Но когда лодка затонула, я об этом и понятия не имел. Я только получил сообщение того человека.

Я умолял Кларенса отвезти меня обратно к затонувшей яхте, но он не захотел. Там все должно оставаться как есть, пока не прибудет спасательное судно – так он сказал. Тогда я стал упрашивать маму. А чтобы разжечь в ней азарт, говорил, мол, только представь себе, что там может быть, в рюкзаке утонувшего матроса. Что-то очень-очень ценное…

Может быть, драгоценный камень, сказала она. Это она так чувствовала. Драгоценный камень, завернутый в шерсть. Мы оба страшно взволновались. А мама никогда не могла мне ни в чем отказать…

Мы отправились туда на катере Кларенса и выбрали для этого плохой день. Все утро шел дождь, а после полудня он превратился в сплошной ливень. Уровень озера начал подниматься. Мы очень осторожно вошли в пролив, но два или три раза задевали дном о камни. Конечно, это было сущее безумие – плыть в такую ужасную погоду.

Мама бросила якорь у носа затонувшей лодки, и разделась до купальника. Мы знали, что в перевернутом корпусе есть дыра, потому что были рядом, когда Кларенс и спасатели прорубали себе путь в трюм. Мама перегнулась через борт нашего катера. Вода была ледяная, а дождь лупил так, что коже становилось больно. В воде были видны глинистые, мутные завихрения течений. Мама один раз глубоко вдохнула – и исчезла под поверхностью воды.

Прошла минута, но она все еще не появилась. На то, чтобы разглядеть ее в темной воде, и надеяться было нельзя. Я искал ее мысленно, пытался почувствовать ее, там, в трюме. Она прекрасно плавала – но ей не следовало так долго находиться внизу. А что, если она застряла? Сумеет ли она найти в лишенном света трюме дорогу обратно к отверстию? Она могла удариться, и потерять сознание…

Я не мог уловить никакого телепатического отклика. Если она действительно была без сознания – это объяснило бы, почему я ничего не чувствую. Я пытался передать ей: «Как ты? Ты в порядке?» – но единственное, чего мне на самом деле хотелось – это спуститься в воду и найти ее.

Прошли почти две минуты.

И тут она вынырнула, с радостным криком и синей массой мокрой ткани в руках. «Я его достала, я нашла!» – кричала она, и размахивала над головой свертком, от которого летели во все стороны брызги, и при этом снова уходила с головой под воду. В пяти ярдах от меня она вдруг вскрикнула – это был совершенно жуткий звук! – и исчезла под водой. Когда ее лицо вновь показалось, оно было искажено криком и мукой. Она кричала: «Моя нога, моя нога!» Она провалилась прямо в дыру в обшивке, и разорванные края впились ей в лодыжку. Металл поймал ее в капкан.

Она держала голову над водой, но синий сверток тянул ее вниз. Я подгреб к ней, и взял эту штуку у нее из рук. Это обеспечило ей некоторую свободу, и я дотянулся до ее рук. Но когда она изогнулась, чтобы ухватиться за меня, корпус затонувшей лодки еще чуть накренился, и утянул ее вглубь.

Она сразу вынырнула, отчаянно стремясь выбраться на поверхность, но теперь ее нос и губы едва могли глотнуть воздуха. Она кричала, и, крича, нахлебалась воды.

Я запаниковал. Нырнул как был, во всей одежде – и потратил еще полминуты на то, чтобы освободиться от нее в воде – иначе я бы тоже утонул. Потом нырнул снова, чтобы попытаться вытащить ее ногу, но острые зубья только глубже впились в плоть. Я ничего не видел, все приходилось делать на ощупь. Даже через пять футов водяной толщи мне были слышны мамины крики.

Я вынырнул. Дождь пошел еще чаще, не давая ей как следует вздохнуть, даже когда она ухитрялась высунуть лицо из пошедшей мелкой волной воды. А озеро все продолжало подниматься – уже по корпусу перевернутой лодки было заметно, как быстро это происходит. Уровень воды становился все выше, а маме было все труднее дотянуться до поверхности. Она сумела как следует набрать воздуха, задержала его и нырнула. Вновь появившись, она выдохнула: «Разогни металл, мысленно. Разогни его! Вытащи меня!»

Я снова нырнул, и когда дотронулся до корпуса, почувствовал, что металлическая кромка в некоторых местах слегка подалась. Мама сделала это сама, волевым мысленным усилием. Руками она бы не сумела. Металл был слишком толстым, и глубоко впился ей в ногу.

Я пытался, Элла, Христос свидетель, я пытался! Я сосредоточился изо всех сил и говорил: «Гнись! Гнись! Гнись!» Ведь от этого зависела жизнь моей матери! Мне ни разу прежде не удавалось даже ложку согнуть – а теперь надо было взломать этот железный капкан.

И я не смог этого сделать! Просто не смог. Я нырял и нырял, до тех пор, пока она не перестала биться – и потом тоже, я все нырял и толкал этот чертов металл, говоря: «Гнись! Гнись, черт бы тебя подрал! Гнись!» Я был полностью сосредоточен – хотя и в ужасе, конечно, но сосредоточен, несмотря ни на что. Я забыл обо всем на свете, кроме этого… А потом до меня дошло, что она больше не двигается, потому что умерла…

Я пытался вдохнуть в нее воздух. Я знал, что так часто бывает: кажется – человек утонул, но он очень быстро приходит в себя, если вдохнуть в его легкие воздух. Поэтому я набрал как можно больше воздуха, и попытался открыть ей рот – и туда хлынула вода, потому что уровень ее все время поднимался, и теперь мама уже полностью скрылась под ней. Я попытался вдуть воздух в ее губы, но он сразу пузырями вырвался наружу, наверх. И этот поцелуй жизни, если можно его так назвать, был нашим последним поцелуем…

Я обхватил ее за талию рукой, а другой схватился за борт катера, и продолжал тянуть. Мне бы только сделать так, чтобы ее лицо показалось над водой – тогда я вдохнул бы в нее воздух! Если бы я мог поднять ее вместе с этой затонувшей лодкой – я бы сделал это! Но мне было всего лишь тринадцать…

Но я все равно пытался – не знаю, как долго. Когда я сдался, уже стемнело. И ее белое, ничего не выражающее лицо сияло мне из-под воды, а светлые волосы плавали вокруг него, как нимб.

Я вышвырнул синий рюкзак через борт, обратно в озеро, прежде чем отогнать катер Кларенса к берегу. Мужчины забрали ее тело в ту же ночь. Но через неделю я вернулся. Я просто не мог вот так вот взять и выбросить этот сверток, понимаешь? Тогда ее смерть стала бы еще более бессмысленной. Я должен был получить то, что лежало в этой сумке – что бы это ни было.

Дожди смыли в пролив огромное количество ила, а теперь он осел, вода спала, и стала намного чище. Нырнуть к лодке и найти на дне озера рюкзак не составило никакого труда. И когда я повернулся, чтобы плыть обратно, к поверхности, я увидел что-то похожее на шест – в том месте, где утонула моя мама…

Ее нога. Это была ее нога, отпиленная ниже колена людьми, которые вытаскивали ее тело. Ее нога так и осталась в капкане стального корпуса…

Рядом с этим кошмарным предметом лежал синий сверток. Это оказался джемпер, завязанный в узел. А в середине его был этот кусок горного хрусталя. Тот ключ, который должен был принадлежать мне. Но ведь тот человек так и не сказал, от чего этот ключ?.. Что он открывает?..

Гунтарсон подобрал кристалл, лежавший среди пустынных камней. Он лежал там, поблескивая на солнце, все время, пока длился рассказ Гунтарсона, и теперь обжег ему ладонь. Он затолкал камень обратно в набивку медвежонка.

Глава 46

Элла поняла, что больше никогда не увидит тот сон. У Питера не осталось никаких закрытых для нее тем, никаких тайн. В своих снах ей удавалось подняться над той высокой сплошной стеной, через которую она не могла пробиться наяву, и тогда она прозревала его тайну. А на самом деле между ними и не было никакой тайны! На самом деле – не было…

Теперь она охватила все его мысли целиком, одним взглядом. И они показались ей еще более бессмысленными, чем прежде. Она подумала, что и для самого Питера, возможно, они тоже потеряли смысл.

Если он женится на ней, она могла бы как-нибудь это изменить. Как – она не знала наверняка, но как-то она могла бы его утешить. Может быть…

Элла не была уверена, что из этой затеи вообще выйдет что-то хорошее. Но ей так давно этого хотелось!.. Она была влюблена в него с той секунды, как впервые увидела – так ей казалось. И теперь, когда она была так близко к заветной цели, когда она столько вынесла, когда ей почти исполнилось шестнадцать – она бы ни за что не отказалась от своего намерения. Она сделает для него все, что угодно, но за это он должен будет на ней жениться!

В ту ночь Элла не спала. Она баюкала своего медвежонка, и глядела на пылающие во тьме свечи, прислушиваясь к звукам пустыни, которые прежде у нее не хватало сил расслышать.

Она концентрировалась на каждом вдохе, но не молилась. Теперь ее энергия была нужна ей самой, ей надо было восстановить силы. Она домолилась до того, что почти буквально превратила себя в тень. До её дня рождения оставалось четыре дня. Мир как-нибудь проживёт это время и без её молитв…

Когда она заметила человека, осторожно подходившего к огненному кругу, Элла отдавала себе отчет в том, что не спит, но также понимала, что то, что она сейчас видит, – не совсем реально. То есть реально, но не в физическом смысле.

Его ссутулившаяся фигурка почему-то казалась очень далекой, хотя и находилась внутри загородки. Элла сначала даже не осознавала, что смотрит на него. Он склонился к свече – и она поняла, что сама хотела, чтобы он погрелся у огня. Тогда она пожелала, чтобы он приблизился.

Его тело было почти обнажено. Декабрьская ночь пронизывала холодом до костей, но на нем была лишь грязная набедренная повязка. Плечи и грудь – в пятнах черной грязи. Волосы ниспадали на плечи, а борода закрывала шею.

От его немытого тела исходил сладкий аромат – так пахнут летом деревья.

Элла натянула свою привязь и протянула к нему руку. Он не поднял глаз, но лицо его в свете пламени казалось совершенно живым: исчерченное морщинами, загорелое лицо с широко расставленными глазами и прямым носом. Она видела его тысячи раз, но сейчас почему-то не могла вспомнить, где именно.

– Ты пришел навестить меня? – спросила Элла.

– Я уже давным-давно рядом с тобой, – был ответ.

– Как тебя зовут?

Он посмотрел на нее и улыбнулся, и Элла ощутила такую любовь к этому человеку, что из ее горла вырвалось рыдание. Она любила его за эту улыбку, любовью благодарной, и не требующей взамен ничего. Ее страсть к Питеру была жадной любовью, любовью выпрашивающей, умоляющей, вожделеющей внимания – безответной любовью, которую невозможно было удовлетворить. Внезапная волна любви, поднявшаяся в ней при взгляде на этого улыбающегося человека, не была вожделением. Она словно омыла её, и поглотила всю целиком.

Это была та любовь, о которой она когда-то молилась – до того, как перестала надеяться. Любовь, не ставящая условий. Такая, какой, в её представлении, любит хозяина собака.

– Ведь ты – это Он, правда? – проговорила она.

Фигура, освещенная пламенем, подвинулась, чтобы оказаться к ней лицом. Она увидела, что черная грязь на его теле – это засохшая кровь, пролившаяся из старых ран на руках и в боку.

– Ты – Элла, – сказал человек. – Не бойся произнести мое имя.

– Ты Иисус…

– И я люблю тебя, Элла. Скоро твои путы ослабнут.

Она смотрела на него долго-долго. Он подтянул колени к подбородку – кости их сильно выпирали сквозь тонкую, как пергамент, кожу. Пальцы выглядели как гвозди, вбитые в жерди рук. Она задумалась – а хватит ли у него сил, чтобы встать?..

– Зачем ты здесь?

– Я всегда здесь, если нужен тебе. Вот и сейчас я подумал, что был тебе нужен.

– Почему?

– Ты должна спросить об этом себя.

Его ответы звучали ласково. И она набралась храбрости, чтобы задать себе те же вопросы, что задавала ему.

– Я еще не умерла, нет? – спросила она.

– Нет.

– Но ведь когда-нибудь я умру… Тогда я попаду в ад? Ведь я не была хорошей!

– Ты любишь меня, Элла?

– Я хочу любить тебя, правда, очень-очень!

– Тогда ты не попадешь в ад, – он улыбался, но не поддразнивал ее. У него была совсем другая улыбка, чем у Питера.

– А я могу стать ангелом?

– Ангелы уже считают тебя одной из своих.

– Честно, ты не смеешься надо мной?!

– Можешь сама их спросить.

– Я никогда не видела никаких ангелов.

– Когда ангелы говорят, Элла, все слышат их по-разному. Нет смысла пытаться услышать ушами. Для слуха их шепот не имеет смысла. Слушай внутренним слухом. Сердцем.

– Но я не знаю, как!

– Для тебя, Элла, есть лишь один способ, и ты его всегда знала…

Она надолго задумалась об этом.

– Я хочу отдать тебе вот это… У меня больше ничего нет, но ведь считается, что это ты нам всё даешь, правда?

Сжимая медвежонка, внутри которого был кристалл Гунтарсона, она протянула ему руку. Он протянул свою, и когда взял игрушку, их пальцы на мгновение встретились.

– Те огни… Те три кружащихся огня… Это тоже были ангелы?

– Эти три огня присутствуют в каждой из твоих молитв, Элла. Подумай, какими словами завершается молитва?

– Я всегда говорю: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа»…

– Отец, Сын и Святой Дух. Три огня…

Элла еще долго глядела на склонившуюся над пламенем фигуру, пока сознание не покинуло ее. Она не помнила, в какой момент перестала его видеть, но через некоторое время от ее видения осталась только свеча и три огонька, вращавшиеся у ее основания.

Утром к ней пришел Питер. Он не заметил, что медвежонок исчез. Элла сказала ему:

– Я попытаюсь сделать все, о чём бы ты меня ни попросил. Но ты должен обещать, что мы поженимся сразу после моего дня рождения.

– Все что угодно?

– Все что угодно. В обмен на обещание.

– Хорошо, – проговорил Питер. – Я женюсь на тебе. Сразу после того, как ты меня воскресишь.