Текст книги "Элла"

Автор книги: Ури Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Но ей стоит опасаться столь полного разрыва с понятной ей культурой. Недавнее описание ее предполагаемого одиночества и ностальгии и так уже являются источником депрессии, а отъезд из Британии может лишь обострить эти факторы».

– Я не хочу жить в Израиле!

– Почему нет? Израиль – прекрасная страна.

– Не знаю…

– Это не ответ!

– Это не мой дом! Я там никогда не была.

– Элла, ты никогда нигде не бывала. И Израиль некоторым образом как раз и есть твой дом, потому что это – Святая земля. Неужели тебе не хочется увидеть Вифлеем, где родился Младенец Иисус?

– Я не хочу уезжать!

– Да почему нет-то?

– Там холодно.

– Совсем нет! Это же Ближний Восток. Там жарко, и вообще чудесно. Подумай только, какой у тебя будет загар!

– Там нет людей…

– Откуда только ты набралась таких мыслей?! Тебя что, в школе вообще ничему не учили? Конечно, там есть люди, в Израиле полным-полно народу. Например, там живет семья моей матери.

– А моей мамы там нет!

– Она сможет к тебе приезжать. Давай начистоту – здесь-то она тебя не навещает… Ладно, прости! Я позабочусь о том, чтобы она приезжала так часто, как ты захочешь. Я оплачу ей билеты в бизнес-класс, сам. И Фрэнку тоже. А теперь что скажешь?

– Не поеду!

– Элла. Ты ведь никогда не отказывалась для меня что-нибудь сделать.

– И что?

– Ты меня больше не любишь? Элла?

– Да.

– Что – да?

– Конечно, люблю.

– Тогда верь мне. Так будет для тебя лучше всего. Согласна?

– Питер…

– Хмм?.. Что? Что ты хочешь сказать? Не бойся! Ты же знаешь, что можешь сказать мне все, что захочешь… Слушай, я просто подожду, пока ты мне скажешь – сяду здесь и подожду, а ты скажешь мне, когда будешь готова… Ну, будет тебе, Элла, ты же знаешь, у меня еще куча других дел… Хорошо. Извини! Я вовсе не собирался на тебя рявкать… Я спущусь вниз, а ты мне скажешь, когда я вернусь.

– Питер…

– Да-а?..

– Уже следующий год?

– Что?.. А! Нет, пока еще декабрь.

– На будущий год мне будет шестнадцать…

– Ну, если ты хочешь какой-нибудь подарок, или еще что-то, то Рождество ближе.

– Не могу в Рождество…

– Не можешь – что? Что сделать, Элла?

– Выйти замуж.

– Замуж?! За кого? Ох, Элла, я имел в виду… ну, ладно тебе… Элла, мне это очень льстит, и очень мило с твоей стороны так думать… А теперь послушай. Я хочу, чтобы ты сейчас выбросила из головы все эти мысли. Тебе не шестнадцать, всего пятнадцать – да и для пятнадцати ты очень юна, если уж на то пошло. Существуют законы, ты об этом знаешь, и они придуманы не просто так. И если бы люди только подумали, что мы ведем себя как – ну, ты понимаешь – как помолвленная парочка, когда тебе всего лишь пятнадцать, у меня из-за тебя возникли бы очень, очень большие проблемы. Очень!

– Я не хочу, чтобы были проблемы.

– Вот и ладно! Ну, и еще – спасибо тебе, что ты все-таки набралась храбрости мне это сказать… Когда будем в Израиле, думаю, мы гораздо больше времени станем проводить вместе. И лучше узнаем друг друга. И – кто знает… Подождем, пока тебе не исполнится шестнадцать.

– Ты собираешься бывать со мной больше, если мы поедем в Израиль?

– Обещаю. А потом тебе стукнет шестнадцать и – все может быть…

– Честно?

– Честно-честно-честно!

– Дай мне свой камень!

– Что? – удивился он.

– Ты знаешь – твой камень. Который у тебя всегда в кармане. Я буду хранить его для тебя. Как залог. Тогда тебе придется чаще бывать со мной, потому что у меня будет твой камень…

– Ты имеешь в виду этот? – он залез во внутренний карман куртки, и вынул из шелковой подкладки длинный стерженек прозрачного кварца. Элла потянула руку.

– Он принадлежит мне, – напомнил он. – Он для меня очень важен.

– Я хочу его.

Гунтарсон вгляделся в кристалл. И снова разочаровался – он оставался, как и всегда, безжизнен и нем под его взглядом. Он передал камень Элле.

– Я тебе его не дарю, только доверяю. Ты поняла?

Она глядела на сверкающий кристалл, истово кивая. Гунтарсон заподозрил, что кивает она не ему в ответ, а чему-то, что видит на гранях камня.

Она сунула хрусталь в складки своего постельного белья.

– Питер!

– М-м-м?..

– А как же Пушарик, Питер?

– Ну, он не сможет поехать, с ним будет слишком много мороки в полете. А потом еще этот карантин, и все такое… – он знал, что лжет, что никакого карантина в Израиле нет, но это была ложь во благо. Такая, белее белого, святая ложь. Ему просто некогда было беспокоиться из-за клятой псины. – Гораздо лучше его оставить.

– Я не поеду!

– Ох, Элла!

– Пушарик мой, он мой пес, ты его мне подарил! Он у меня всего несколько месяцев, и он только-только стал привыкать ко мне.

– Элла, ему больше нравится Тим… нет, это не так, ты права, он – твоя собака. Но он всего лишь щенок, он скоро заведет себе новых друзей.

– Здесь его дом. Это несправедливо – только потому, что он собака!.. Я не поеду!

– Элла, в Израиле есть чудесные животные. Ты можешь завести себе кролика, или еще кого-нибудь.

– Мне не нужны никакие дерьмовые кролики!

– Элла!

– Я не поеду в Израиль! Я его ненавижу!

– Хорошо, хорошо… Тебе нужен именно этот пес – я посмотрю, что можно сделать. Я как-нибудь с ним разберусь. Обещаю!

– Пушарик сможет поехать?

– Я же сказал тебе! Я что-нибудь придумаю.

Они вылетали накануне Рождества. Элла не упоминала о празднике, и Гунтарсон подозревал, что ей так спокойнее. Возможно, для нее Рождество означало долгие часы, проведенные в холодной церкви, и дядю перед телевизором, и мать, пьяную еще до вечернего чаепития… В любом случае, в Центре Эллы Рождество было не очень-то радостным. Родственникам не разрешалось навещать учеников, а для того, чтобы распустить их по домам, был и вовсе неподходящий момент. Любой, кто не испытывал энтузиазма в связи с новой жизнью в Израиле, мог воспользоваться шансом и смыться. И, предав забвению свой священный контракт о неразглашении, продать свою историю газетам.

Поэтому Директор издал маленькое, но строгое предостережение, в котором говорилось о языческом происхождении праздника Рождества, и опасности скатывания в ведьмовство.

Тим проводил Эллу вниз. Этим утром он не принес ей, как обычно, Пушарика. Тим был длинноволосым кудрявым юнцом, на лице его между отрастающими щетинками в изобилии пестрели маленькие прыщики. Глаза у него были сегодня будто подернуты пленкой, веки почему-то покраснели. Тим стоял у Эллы над душой все время, пока она торопливо глотала свой завтрак. Когда он отвел ее к директору, она была словно не в своей тарелке, и ее мутило – Тим так и не дал ей возможности уединиться, и очистить желудок.

У входной двери она замешкалась, сжимая в руке сумку со сменой одежды и зеленым медведем. Много месяцев назад, сразу после исцеления Фрэнка, она распорола спинку игрушки, и спрятала внутри нее фотографию Фрэнка, на которой он был совсем малыш, на руках у матери. По крайней мере что-то, за что можно было уцепиться…

Питер стоял ссутулившись, скрестив на груди руки. Его плечи выдавались вперед, словно он пытался от чего-то защититься. Он не сделал ни шагу вперед, чтобы поздороваться с Эллой.

– Мне очень жаль, что так вышло с твоей собакой, Элла, – произнес он.

Элла моргнула.

– Ты сказал, что он может поехать. Ты обещал! Он должен ехать!

Холодные глаза Директора вцепились в длинноволосого юнца, стоящего рядом с Эллой.

– Ты что, не сказал ей?!

Тим попытался что-то ответить, но у него перехватило горло, и на ресницах выступили слезы.

– Я велел тебе сказать ей!

Тим отчаянно хватанул воздуха, и отвернулся от Эллы.

– Где Пушарик?! Почему он не пришел?!

– Элла, Элла, перестань! Я куплю тебе нового… Пушарик вчера ночью выбежал на улицу.

– Он бы не стал убегать!

– Кто-то оставил дверь открытой.

– Я никуда не поеду, пока он не вернется!

– Элла, мне очень жаль, но он не вернется.

– Мы можем пойти его поискать! Не может быть, чтобы он потерялся, ведь здесь везде стены. Он просто прячется.

– Элла, его заметил один из больших псов. Он… на него бросился.

– Вот поэтому он и спрятался… – она уставилась на Гунтарсона. – Но ведь он не ранен, нет?!

– Должно быть, он недолго мучился, – Директор потянулся к ней, чтобы утешить, но впервые за все время она не захотела, чтобы он прикоснулся к ней.

Вместо этого она прижала к груди сумку.

– Бедный Пушарик, я так расстроился…

– Он не умер! Он всего лишь щеночек! Эти большие собаки, они бы не стали делать ему больно! Это какая-то другая собака!

– Да ладно тебе, Элла, ну как бы сюда могла попасть чужая собака?

– Так значит, – медленно выговорила она, – он не поедет в Израиль?

– Хотел бы я, чтобы он мог поехать…

– Ты обещал!

– Откуда мне было знать, что так случится? Это трагедия, – поспешил он добавить.

– Никто никогда раньше не оставлял двери открытыми!

– Это был несчастный случай…

– Да и вообще, зачем ему понадобилось выбегать?!

– Может, он заметил кролика, и решил поохотиться. Понимаешь? По крайней мере, он в тот момент, возможно, был счастлив…

– Здесь нет никаких кроликов. Их бы поймали эти большие собаки!

– Элла, не накидывайся на меня! Это ведь не я выпустил твою собаку!

– А тогда кто?

– Не знаю… Но я узнаю!

– Это Тим? Ты поэтому хотел, чтобы он сам мне сказал?

– Да… Не знаю!.. Я обещаю, что куплю тебе другого!

– Ты обещал, что у меня будет Пушарик!

– Иисусе! Элла, это всего лишь собака! Ты стоишь здесь и споришь со мной из-за собаки, а могла бы в это время молиться и спасать жизни детей! Больных младенцев! Кто важнее – собака или дети? Ради Бога, веди себя соответственно своему возрасту! Тебе ведь уже пятнадцать… Смотри, там ждет вертолет, новенький сияющий белый К.44, четырехместный! Ну, разве не здорово?.. Мы полетим в аэропорт на классном вертолете, а там пересядем на самолет. И я буду сидеть рядом с тобой всю дорогу! Даже читать или работать не стану, если хочешь – будем только разговаривать, все время! Если будет страшновато – сможешь держаться за мою руку. Ну, как тебе? Неплохо звучит, а? А теперь давай сюда сумку…

Когда Гунтарсон дернул к себе ее чемоданчик, раздался звук – визг, какой бывает, когда ведешь пальцем по мокрому стеклу стакана, круг за кругом, все быстрее, все сильнее нажимая… Он не обратил внимания. Звук, как привязанный, висел над ним, пока он шагал по траве, и запихивал сумку в салон за местом пилота.

Потом он тащил Эллу за руку через лужайку, а она оглядывалась по сторонам, пытаясь по каким-нибудь признакам определить, где погиб ее Пушарик.

Пилот вертолета, мужеподобная женщина с коротко стриженными, выкрашенными хной волосами, вся извертелась, пытаясь найти источник шума.

– У нас тут что-то барахлит, сэр, – позвала она из кабины.

– Наплюйте!

– У вас что, какие-то электрические приборы в этой сумке?

– Это просто особенность Эллы, – ответил Гунтарсон, втаскивая девочку в пассажирскую кабину, и сажая рядом с собой. Он потянулся через нее, чтобы пристегнуть пассажирские ремни.

Стрелка термометра прыгнула, как будто ее дернули. Пилот в недоумении уставилась на нее. Стрелка добралась до последней отметки в красном поле, и застыла там, дрожа от напряжения, прежде чем откатиться к нулю.

Гунтарсон проследил за ее взглядом.

– Это всего лишь Элла. Она не нарочно, просто она перенапряглась.

Пачка «М+М's» пролетела между их плечами и ударилась, будто взорвавшись, о стекло; конфеты рассыпались по приборной панели. Визг стал громче и запульсировал.

– Мне всё равно, нарочно это или нет, – пилот стянула с себя наушники. – Я с ней не полечу!

– Если вы хотите, чтобы завтра у вас все ещё была работа – полетите!

Раздался звук, похожий то ли на удар, то ли на громкий хлопок – и кокпит сотрясся, как будто по нему ударил сильный порыв ветра.

– Ни в коем случае, мистер Гунтарсон! И не ждите, что я полечу в таких условиях!

– Элла – ваш начальник. Вы не можете отказаться!

– Ради её безопасности, также, как ради своей, да и вашей тоже – я должна быть уверена в том, что приборы исправны.

Гунтарсон повысил голос, перекрикивая усиливающийся звук:

– Это ваш последний шанс! Предупреждаю!

Горсть мелких камней загрохотала по дну машины, а в дверь влетел небольшой булыжник. На секунду в кокпите стало тихо, а потом по нему ударил еще один камень – с силой, достаточной, чтобы осталась вмятина.

– Ну, все, хватит! Никогда в жизни не видела ничего подобного! Я выхожу, и не вернусь до тех пор, пока вы – оба! – не уберетесь отсюда. Вон из моего вертолета, пока вы его не доломали!

– Отлично! Я вас предупреждал! – Гунтарсон практически вытолкнул Эллу из двери, и спрыгнул сам. – Вы никогда больше не будете летать! Я отзову вашу лицензию! Вас отстранят от полетов – думаете, мне не под силу это устроить? Да раз плюнуть! Мне одного щелчка хватит! – и он для убедительности прищелкнул пальцами.

– А почему бы ей не полететь своим ходом?! – выкрикнула в ответ пилот, пытаясь выправить вмятину на своем драгоценном вертолете.

– Ну, ты еще попляшешь! Я тебе покажу! – Директор размашисто зашагал к дому, сжимая сумку Эллы левой рукой, а правой указывая на Стюпота: – Ты! Вызови машину! Мы уезжаем. Шевелись! – Повернувшись к Элле, рыскавшей по лужайке в надежде все-таки отыскать Пушарика, он предупредил: «И лучше бы это действительно было не нарочно!»

Вопль, который будто облако висел над ней, внезапно рванулся в воздух и метнулся, как удар кнута, к дому, от него через лужайку к внешним стенам. Он расколотил оконные стекла, осыпая дождем осколков подножия стен, от него трескались объективы камер и очки. Фотографы на своих лесенках, воронами обсевшие периметр дома, всё равно что ослепли. Сквозь их камеры невозможно стало ничего разглядеть. Но это уже не имело значения! Они получили свои вожделенные фотографии Эллы – первые за много месяцев. Они получили фотографии Питера Гунтарсона, озлобленно тычущего пальцем в «своего маленького ангела». Такие фото облетят мир как молния. Они стоили и годичного ожидания, они стоили даже зарплаты за три года!

Больше никто ничего не ждал. Папарацци уже звонили со своих мобильных телефонов в отделы новостей, одновременно сгружая оборудование на задние сиденья своих машин. Никто не остался посмотреть, как Гунтарсон и Элла выскользнули из ворот и помчались через подвесной мост в «Бентли» с тонированными черными стеклами.

Глава 39

Два вида звуков раздражали Гунтарсона, который мерил шагами комнату – под ногами у него хрустело разбитое стекло, а в соседней комнате всхлипывала Элла.

Она разбила все стекла в квартире, где они находились, одно за другим. Не намеренно – никогда ничего не делалось намеренно во время таких приступов ярости. Если бы она разбивала их кулаками, он мог бы ее остановить. Но стекло просто взрывалось, панель за панелью, осыпая острыми осколками каждое парчовое кресло, каждую кровать с балдахином, каждый затейливый коврик и каждый мозаичный пол во всех восьми комнатах по очереди – а она этого, казалось, даже не замечала, хотя стекла лопались с таким грохотом, словно разрывались гранаты.

Внизу собирались толпы – поглазеть на пентхаус на восьмом этаже. Прибыли полиция, машины «скорой», и команда саперов, решив, что сработала бомба, заложенная террористами. Они настаивали на эвакуации людей из здания, и ворвались в квартиру в полной защитной амуниции. Что же они обнаружили? Хнычущую, сжавшуюся в кресле Эллу.

Полицейские испытали все сразу: и благоговейный страх, и недоумение, и подозрения. Они увидели, что стекло никого не ранило, увидели беспомощную и несчастную Эллу и в конце концов удалились, хотя и с большой неохотой.

Темные провалы выбитых окон, и толпы, собравшиеся вокруг здания – вот что вышло из секретного, анонимного убежища, подготовленного Гунтарсоном!

Стюпот, согнувшись, подбирал с пола в ведро осколки. Ему выпало сопровождать Директора и Эллу в Израиль. Прочие ученики должны были оставаться в Бристоле, пока строится новый Центр Эллы. Стюпота выбрали неспроста – Директор чувствовал, что Элла ему доверяет, но большую роль сыграло и то, что он попался Гунтарсону на глаза как раз в тот момент, когда тот принимал решение. К тому же у него еще и паспорт оказался не просрочен…

С того момента, как «Бентли» вырулил за пределы огороженной территории вокруг дома, неистовый разгул неконтролируемых феноменов вокруг Эллы всё набирал силу. Как будто из ее маленького чемоданчика выбирались и один за другим взлетали в воздух проказливые демонята. Директор снова и снова приказывал ей обуздать их, а она только продолжала твердить, что и сама хотела бы этого. Элла, подавленная и напуганная, сидела, боясь шевельнуться, на заднем сиденье лимузина – а явления вокруг нее становились все разрушительнее.

Появляясь ниоткуда, над их головами со свистом пролетали предметы, чтобы вновь исчезнуть неизвестно куда. Стюпот вцепился в свое сиденье, закрыв глаза и истово молясь, а салон наполняли странные звуки: треск разрываемой ткани, бессмысленные голоса, звон бьющегося фарфора… Портативный телевизор включался и выключался, и снова включался и выключался… От приборной панели отлетела с мясом выдранная планка из дерева грецкого ореха. Водитель наотрез отказался оглядываться и разговаривать с пассажирами; добравшись до «Хитроу», он попросту сбежал, бросив на стоянке машину стоимостью 250 000 фунтов.

Электронный вой был нескончаем. Когда Гунтарсон попытался загипнотизировать Эллу, этот зловещий звук только стал еще яростнее и словно разросся. Он пульсировал вокруг, пока Гунтарсон вел ее через посты секьюрити в VIP-зал, а оттуда – на борт забронированного для них чартерного самолета DС-9. Когда заработали обе турбины, вой превратился в разрывающий уши свист. Элла сжалась в комочек, рядом с ней молча сидел Стюпот. Вжимая подбородок в колени, а пальцы – в ушные раковины, Элла в отчаянии завела глаза к потолку. Она раньше никогда не летала на самолете.

Когда они летели над континентом, начались размеренные удары по корпусу самолета, как будто кто-то снаружи колотил по нему кулаком. Но навигационная панель вела себя как обычно, и Гунтарсон пытался уверить капитана и первого помощника, что эти звуки носят вполне естественный характер:

– Если я слышу этот шум, то могу точно сказать, что Элла в отличной форме. Честное слово!

Кувшин уотерфордского стекла распался надвое, и по полу, крутясь, запрыгали кубики льда.

Ящик со столовыми приборами выстрелил свое содержимое из-под локтя стюардессы с такой силой, что ножи, все до единого согнувшись, вонзились в кресла за шесть рядов от шкафчика.

– Не так страшен черт, как его малюют. Через некоторое время вы будете воспринимать это как само собой разумеющееся. Никто ни разу не пострадал во время таких происшествий, – успокаивал Гунтарсон потерявшую дар речи стюардессу. Она кивнула, и побежала докладывать капитану.

В аэропорту Бен-Гурион их встречал богатый меценат, чей серый «Мерседес» унес их от дверей зала ожидания «Царь Давид», предназначенного для пассажиров первого класса. Они незаметно проехали кружным путем через Тель-Авив. Благодетель, который сперва был так рад видеть Эллу, вскоре впал в панику из-за непрекращающегося писка, внезапных вспышек и взрывов, рождавшихся в воздухе вокруг его головы. Его приводила в ужас скелетоподобная худоба Эллы и её постоянные несвязные мольбы о встрече с Фрэнком и Джульеттой.

Благодетель, сам часто страдавший «от нервов», всегда носил с собой валиум. Натерпевшись страху, он предложил коробочку Гунтарсону. Переговорив, они решили силой дать Элле транквилизатор. Стюпот мягко придерживал ее за плечи, благодетель держал наготове таблетки, а Гунтарсон пытался силой открыть ей рот. Не видно было, чтобы она как-то особенно сопротивлялась, но всякий раз, как таблетка касалась ее губ, они как будто намертво склеивались.

Они прибыли в роскошный пентхаус на верхнем этаже жилого здания в Тель-Авиве, семь изогнутых панорамных окон которого, как широко открытые глаза, обозревали побережье Средиземного моря. Благодетель, похоже, был счастлив бросить свой дом на попечение Эллы и отправиться искать себе безопасного убежища у друзей.

Еще до того, как он покинул холл, окна начали лопаться. Он даже головы не повернул.

Блямс!

– Господи, Элла! – Осколки разлетелись по полу, как рисовые зернышки. – Прошу тебя, Элла, это уж слишком! – Блямс! – Элла, я знаю, что ты можешь прекратить это, если захочешь! – Гунтарсон шарахался от каждого нового разлетавшегося стекла. Элла статуей застыла в центре гостиной, что-то бормоча, и сжимая перед собой ладони.

Стюпот зачарованно стоял перед ней, с ужасом глядя на ее закатившиеся глаза.

– Элла, ты молишься? – вопрошал Директор. – Элла, я больше не могу это выносить! Это нестерпимо. С этим надо справиться! – Блямс! – Пси-энергия – это не бессмыслица. Она разумна. А то, что происходит сейчас – неразумно. Если ты молишься, помолись, чтобы это прекратилось. Что она говорит?! – последние слова он выкрикнул Стюпоту.

– То же самое.

Питер, продолжая приседать при каждом новом взрыве (Элла, похоже, их не слышала), подставил ухо к ее губам.

– Я хочу к маме. Я хочу к маме. Где моя мама? Она мне нужна.

Где Фрэнк? Я хочу к Фрэнку. Где моя мама?..

– Элла, ты же знаешь, что это просто невозможно!

Блямс!

– Если бы твоя мама хотела быть здесь, она бы здесь была!

Блямс!

– Я говорил, что сделал бы… Хорошо-хорошо-хорошо, пусть она приезжает! Ты можешь с ней увидеться. Я привезу ее сюда!

Элла вздохнула. Короткая пауза после очередного взрыва оконной панели заставила Питера осознать, какую силу набрал свист, похожий на эффект обратной связи.

– Элла, пожалуйста, успокойся!

– Ты прямо сейчас ее привезёшь?

– Я не могу привезти ее сейчас, но скоро…

Блямс! Взорвалась последняя изогнутая стеклянная панель.

– Да, да, прямо сейчас! Если уж это так необходимо…

– И Фрэнка тоже.

– Ну конечно, и Фрэнка, неужели ты думала, что я о нем забуду? Так лучше? – Визг начал стихать. – Боже, надо было давным-давно об этом подумать! Начни здесь убираться, ладно? – велел он Стюпоту. – Нет, сперва усади ее в кресло. Заставь ее сесть… Мы теперь не сможем здесь оставаться. Погляди только на это! – он подошел к одному из разбитых окон. На улицах внизу завывали приближающиеся сирены. – Боже мой, ты только глянь! Пол-Тель-Авива собралось под окнами! Мы не можем здесь оставаться. А ведь было такое прекрасное место, такое славное!.. Все пропало! Все пропало!

Он глядел через улицу на арабский дом, располагавшийся напротив – закрытая наглухо серая каменная вилла, похожая своими арками и верандами на мечеть. Она стояла, покинутая, практически нетронутая, со времен начала палестинского конфликта. Высокая проржавевшая ограда охраняла внутренний участок земли.

Приехала полиция. Когда они убрались, а Эллу удалось наконец усадить, он вновь стал смотреть на нежилой арабский дом. В его мозгу родилась отличная идея. Он поместит Эллу в монастырь святой Катерины в Синае. Это будет поблизости от новой штаб-квартиры Фонда, достаточно уединенное и безопасное место – и оно обеспечит ей подобающий имидж святости и преданности долгу. Гораздо лучше, чем прятаться в пентхаусе какого-то бизнесмена. А пока им придется просто разместиться в отеле.

Гунтарсон бросил взгляд на Эллу. Ее колени были подтянуты к лицу, а тело сотрясалось от рыданий.

Но она полюбит монастырь святой Катерины. Ей придется его полюбить!

Приезд в Израиль – вовсе не ужасная ошибка. Это единственный способ сохранить контроль над ситуацией – Гунтарсон был в этом уверен.

Монастырь святой Катерины почел за честь предоставить Элле укрытие. Ей выделили молитвенную келью, и поскольку она теперь, казалось, не обращала ни малейшего внимания на помещения, в которых находилась – это место было для неё ничем не хуже других.

Но прежде чем её отвезли в монастырь, она вновь увиделась со своей семьёй.