Текст книги "Элла"

Автор книги: Ури Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Ури Геллер
«Элла»

Посвящение

Всем больным детям во всем мире. Возможно, эта история вскоре станет правдой.

Благодарность автора

Выражаю свою особую благодарность Никола и Кристоферу Стивенсам за их чудодейственную поддержку и помощь в изысканиях, необходимых для создания этой книги, и ее редактирования.

Благодарю «Дэн Компьютерс» за фантастическую и фантастически надежную технику.

Также выражаю свою благодарность фирме «Ланье» за их никогда не останавливающиеся факсы и копиры.

Часть 1

Глава 1

– Перестаньте ссориться! – сказала Элла, но никто и ухом не повел.

Это был день ее рождения, и стол был накрыт к праздничному чаепитию. Элле и ее брату не полагалось разговаривать за столом – разве что кто-то с ними первым заговорит. Родители-то разговаривали, да только не с ней. Элла, наконец, набралась смелости, и сказала: «Перестаньте ссориться!», но на то, чтобы сказать это погромче, смелости уже не хватило. Ну, никто и не обратил внимания.

Отец все ковырял вилкой кусок деньрожденного торта.

– Не желаюбольше это обсуждать! – в который раз уже повторял он, обращаясь к матери Эллы.

Джульетта кивала, и опять кивала, уставившись на свою так и нетронутую порцию.

– А я и не хочу ничего обсуждать. Я и так отлично все знаю.

Она изо всех сил старалась не копировать бристольский сленг, на котором разговаривал ее муж. Особенно приходилось стараться, когда она злилась на него. Джульетта ни за что бы не сказала: «Не желаю». Она говорила: «Не хочу», и в ее дрожащем голосе все больше слышался французский акцент.

– Я и не хочу ничего обсуждать.

Фрэнк, брат Эллы, тоже не хотел ничего обсуждать. Он уже доел свою порцию торта, и молча ждал, не обломится ли еще кусочек. Фрэнк понимал, что его дело – помалкивать.

А торт был замечательный. Тётушка Эллы, Сильвия, испекла его в форме сердца, украсила кружевной розовой глазурью, а в самом центре, тоже сердечком, установила четырнадцать розовых свечек. Но тетушки Сильвии не было здесь, за столом, и она не увидит, как Элла задует свечки, и захрустит ломкой розовой корочкой, воткнув в нее длинный хлебный нож, потому что отец Эллы сказал:

– Не желаю, чтоб она тут рассиживалась со своими сюсю-му-сю и пусик-дусик, когда человеку охота чаю попить. Нет уж, избавь меня от этого!

– Ну конечно, ты вовсе не обязан встречаться с моей сестрой, – вставила Джульетта. – Это же твой дом. Ну конечно, мы приглашаем только тех гостей, которых ты хочешь видеть. Я всего лишь сказала, что Элла очень любит Сильвию.

– Мне плевать, кого там любит Элла! Я тебе вот что скажу: хочешь – можешь приглашать ее, сколько влезет. Только не думай, что я тогда здесь останусь.

Этот спор происходил за завтраком. А в половине пятого Элла вернулась из школы и узнала, что тетушка Сильвия уже заходила, принесла торт и снова ушла. Ей, пожалуй, еще меньше хотелось встречаться с зятем, чем ему с ней.

Теперь спор шел на совершенно другую тему. Все началось, когда Джульетта стала зажигать свечи.

– Ну, давай, Элла, задуй их уже поскорее, – поморщился отец.

– Я сама виновата, – поспешно сказала мать. – Эти спички вечно у меня из рук валятся.

Она вытрясла еще одну спичку, и чиркнула о коробок.

– А что это ты, кстати, так спешишь разделаться с тортом? Тебе вдруг стала нравиться стряпня моей сестрицы? Ну вот, Элла, еще одна, последняя… Но прежде чем ты их задуешь, мы тебе споем!

– Ох, ради всего святого! – Кен Уоллис привстал было, глянул на часы и снова уселся.

– С днем рожденья тебяяяя, – завела мама Эллы, и Фрэнк тоненько подтянул, – с днем рожденья… Ах да, конечно, сегодня же среда! – нарочито невинным тоном вдруг пропела Джульетта.

– С днем рожденья тебяяяяя, – продолжал выводить Фрэнк, краем глаза косясь на отца. Кен не пел.

– По средам, по средам – кто у нас по средам?.. – мурлыкнула Джульетта. – Конечно, Марша!

– С днем рождеееения, Ээээллаааа, с-днем-рождеееенья-тебяяяяя! – торопливо зазвенел голосок Фрэнка.

– Да задуешь ты их уже когда-нибудь?!

По отцовскому голосу Элла ясно поняла, что получит оплеуху, если немедленно не повинуется.

– Марша любит, когда ты приходишь к ней ровно в семь, не так ли, дорогой?.. Молодец, Элла, все одним духом задула!.. Но разве она не простит тебе, если ты чуть-чуточку опоздаешь? В конце концов, у твоей дочери день рождения… Разрежь торт, милая.

– Не желаю сейчас это обсуждать. Сама знаешь! Не при детях…

– А я и не хочу ничего обсуждать. Я и так отлично все знаю… Положи первый кусок папе, Элла.

– Не желаю больше это обсуждать, – продолжал бубнить Кен.

– А я и не прошу.

– Перестаньте ссориться, – сказала Элла, уткнув подбородок в кружевной воротник праздничного платья. Родители проигнорировали ее.

– Я же здесь, разве нет? – фыркнул отец. – Чего тебе еще надо?

– Я только хочу, чтобы ты поступил как лучше, – тщательно подбирая слова, заговорила Джульетта. Ее рука безостановочно теребила скатерть. Она так и не научилась думать по-английски, да что там – четырнадцать лет и девять месяцев назад она не знала по-английски ни единого слова. Она попросту сбежала из отцовского дома в Орлеане и голосовала на дороге, а кончилось все тем, что Кен и его друзья увезли ее в Англию на своем фольксвагене-комби.

Думала она всегда по-французски, и ей приходилось очень аккуратно переводить собственные мысли.

– Ну, разумеется, по средам у нас Марша!

– Да! Марша! И что?

– Вот ты сам и сказал! Значит, Марша у нас по средам…

– Я ничего не говорил. Это ты заговорила про Маршу.

– Да, конечно, – мгновенно отреагировала жена. – Я виновата! Это я сказала. Прости!

– Я даже и не заикался. Это ты, ты начала это все, да еще при детях!

Элла никогда не видела Маршу. Она и имени-то ее прежде не слышала. Марша не приходила к ним в гости, не сидела рядом с ними на службе в церкви. Тем не менее, Элла отлично знала, кто такая Марша. Сколько она себя помнит, вечно были какие-нибудь Марши. Около семи вечера Кен выходил из дому, перекинув через плечо спортивную сумку, и следующим утром во время завтрака его место за столом пустовало. Вот такие у них были среды с воскресеньями.

– Конечно, воскресный вечер – уже совсем другое дело, – продолжала Джульетта. – Никаких Марш. Может, Эйлин? Надеюсь, я правильно назвала ее имя? Я всё время путаюсь в их именах!

Кен весь подался вперед. Его широкие плечи, казалось, еще раздулись от злости.

– Эй-лиш, – поправил он с недоброй усмешкой. – Ее зовут Эйлиш.

Его тень нависла над столом. Это имя – Эйлиш – было его последним словом в споре, за ним оно и останется. Он не станет больше ничего обсуждать.

Джульетта кивнула. Ее ногти, без следа маникюра, продолжали теребить белую скатерть.

– Элла! – Кен Уоллис откинулся на спинку стула и уставился на дочь. – Мать же велела тебе задуть свечи!

Один тонкий розовый столбик на торте продолжал гореть.

– Я задула, – пробормотала Элла.

Отец ткнул в сторону свечки пальцем.

– А это тогда что такое?

Элла встала и попыталась задуть последнюю свечку. Но пламя снова вспыхнуло.

– Это что, свечка-розыгрыш? – встревоженно спросила Джульетта. Она ничего не понимала в розыгрышах.

– Так значит, ты тратишь свои карманные денежки на дурацкие шутки, Фрэнк? – громыхнул отец. Фрэнк выпрямился на стуле, отрицательно мотая головой. Свечка была не из шуточного набора.

Элла вновь попыталась задуть огонек. Фитиль одно мгновение чадил, но потом опять разгорелся.

Кен поплевал на пальцы и, загасив пламя, вытащил хрупкий стерженек из держателя и смял его в ладони.

– Пшик! – сказал он.

Джульетта и Элла опустили глаза. Молчание нарушил Фрэнк:

– Пап, а можно мне еще кусочек торта?

– Ты свою комнату убрал? Ну, тогда…

Фрэнк еще и ножом не успел двинуть, как торт приземлился глазурью вниз около стула Джульетты. От смачного шлепка даже стол сотрясся (торт упал на пол, и от этого сотрясся СТОЛ? Как-то нереально).

– Элла! Ты что это себе позволяешь?! – Отец ухватил ее, как котенка, за кружевной воротник, и стащил со стула.

– О Боже! Только гляньте, какой бедлам! – вскрикнула Джульетта.

– Не могу поверить, что ты посмела такое устроить! – загремел Кен.

– Я ничего не делала, – в ужасе запротестовала Элла, покачиваясь в зажатом отцовским кулаком платье. Она знала, что если уж отец за нее взялся, то лучше не дергаться.

– Не лги мне! Я видел, как ты это сделала.

– Я его и пальцем не тронула! – взмолилась она.

– Не смей, – тут он посильнее тряхнул ее, – не смей мне врать, девочка моя, даже не пытайся – только хуже сделаешь!

– Господи, это пятно никогда не ототрется!

– Не поминай имя Господа нашего всуе, женщина, – прикрикнул Кен на жену. Бисквит и начинка из джема так впитались в полиэстеровый ворс ковра, как будто их туда втаптывали сапогами. – Элла сама всё отчистит. Правда, моя девочка?

– Да, папа, да!

– Пап, – встрял Фрэнк, осмелившийся повиснуть на свободной руке отца. – Элла его не трогала!

– Да-а? Так кто же тогда его бросил? Уж не ты ли?

– Не, чес-слово, он просто сам упал.

– Не вступайся за нее, Фрэнк, она того не стоит. Торт стоял на середине стола. Она нарочно сбросила его на пол.

– Я не делала этого, папочка, честно-честно!

– Я САМ ВИДЕЛ!

Но ничего он на самом деле не видел. На одно мгновение торт завис, перевернувшись, у края стола, а потом невидимая рука швырнула его на пол, да так, что капли крема и джема забрызгали стены.

– Надо бы заставить тебя съесть его. Стоя на карачках. До последней крошки.

Пальцы ног Эллы едва касались пола, она кожей чувствовала жар нависшего над ней отцовского лица.

– Ну что, будешь еще врать мне?

– Нет.

– Ты сбросила торт?

– Да.

– Зачем?

– Не знаю…

– Чтоб все отчистила! – он отпихнул ее. И, ткнув пальцем в сторону Фрэнка, добавил: «Не вздумай ей помогать. И если хоть одна крошка останется, когда я вернусь… хотя бы крошка…»

Он шарахнул дверью, выходя из комнаты, а потом хлопнула и входная дверь. Девочка, опустившись на колени возле материнского стула, стала собирать розовые комки на тарелку.

Элла была маленького роста – для своего возраста. Ее длинные платиновые волосы сбегали водопадом по спине. Надо лбом они были пострижены в короткую челку, обрамляя ее бледное лицо, как шлем. Отец уже начал настаивать, чтобы она завязывала их сзади или укоротила до плеч. Ходить с такими длинными распущенными волосами «не подобало». Чистое тщеславие. «Она больше не ребенок, объявил он – а тщеславная женщина – истинное зло».

Элла не ощущала себя истинным злом, но действительно мыла голову каждый вечер, а по утрам и вечерам расчесывала волосы щеткой. Монотонное движение руки по текучему шелку волос помогало избавиться от всех чувств и мыслей.

Вечером своего дня рождения она сидела на краешке кровати. Ковер был оттерт начисто, до последнего крошечного пятнышка. В соседней комнате спал Фрэнк. Мать была внизу: до Эллы неразборчиво долетало эхо девятичасовых новостей.

При слабом свете, лившемся в узкую щелочку приоткрытой двери в спальню, Элла все расчесывала и расчесывала волосы, пока у нее не заболела рука. Ей нравилось слегка тянущее ощущение на коже головы, и струящееся прикосновение волос к тыльной стороне ладони, когда она принималась за очередную прядь.

Полоска света с лестничной площадки падала как раз на стену. Во время урока рисования в школе она нарисовала ангела, вырезала его, и приклеила к обоям «Блю-таком».[1]1
  «Блю-так» – клеящая мастика производства фирмы «Бостик», которая не оставляет следов, и может многократно использоваться.


[Закрыть] У ангела были светлые волосы, ниспадавшие на белые крылья, полураскрытые и касавшиеся своими кончиками сандалий. Элле казалось, что так мог выглядеть архангел Гавриил, когда явился Марии.

Но своему отцу она об этом не сказала, когда он заметил ангела на стене.

– Это что такое? – спросил он, нагрянув в ее комнату с очередным внезапным «рейдом за чистоту».

– Я нарисовала это в школе.

– Так вот чему они тебя учат? Богохульствовать?! Ты разве не знаешь Вторую заповедь?

– «Не делай себе идола и какого подобия…» – забормотала Элла.

– Никакого подобия! Бог говорит на правильном английском, не то что ты.

– Прости, папа. Но ведь это всего лишь рисунок, а без него стена кажется такой голой… – она всегда говорила с отцом так тихо, что он едва ее слышал. – У всех моих друзей на стенах висят плакаты, но я знаю, что ты этого не одобряешь.

– Никакого идола, – повторил Кен, – и никакого подобия тех, кто обитает на небесах.

– Да.

– Ты знала это, и все-таки продолжала рисовать…

Он покачал головой, и вышел из комнаты. Но снять картинку не велел.

Ангел пришел к Элле во сне. Сегодня, в день ее рождения, это случилось не в первый раз, но никогда еще этот сон не пугал ее так сильно. Он повторялся уже несколько недель и всегда начинался с того, что она оказывалась под водой. Элла билась, стремясь к точке света наверху, из ее губ и ноздрей вырывались пузырьки воздуха, а от давления на уши кружилась голова. Она брыкалась и извивалась, но чья-то сильная рука сжимала ее лодыжку и пальцы, казалось, впились прямо в кость. Она тянулась и тянулась вверх, к свету, и вдруг другая рука поймала ее за кисть. Это была маленькая ручка, слабая, как у младенца, отчаянно пытавшаяся вытянуть Эллу наверх. По сравнению с неумолимой хваткой, сковавшей ее лодыжку, эти немощные попытки казались жалкими и бессильными.

В этом сне ей всегда удавалось дотянуться до поверхности и вдохнуть глоток воздуха, смешанного с мелкими ледяными каплями. Поперхнувшись этими каплями, она вновь жадно раскрывала рот, и на этот раз в него попадало больше воды, чем воздуха. Элла и в море-то никогда не плавала. Ее едва хватало на то, чтобы добултыхаться от края до края теплого, насквозь хлорированного бассейна в развлекательном центре. Но теперь вода, захлестывающая ее легкие, казалась пугающе реальной. Она была густой от ила, в ней плавал какой-то мусор, и прямо перед глазами Эллы поверхность рябила и пузырилась, как будто там, снаружи, шел сильный ливень. Она извернулась в темной воде, нашаривая безжалостные пальцы, окольцевавшие ее ногу. И снова продолжала бороться и рваться к источнику света, но он, казалось, уходил все дальше и дальше. И вот настал момент, когда ее губы не смогли дотянуться до поверхности, и при очередной попытке вдохнуть в них хлынула одна вода.

Теперь сон Эллы будто стал куда-то уплывать: она так и осталась под водой, но ощущения сделались не такими острыми. Нога онемела. Рука ее покачивалась над головой, но она не понимала, держится ли еще за нее жалкая младенческая ручка ее беспомощного спасителя. И вода в легких стала не такой холодной… впрочем, может быть, это сами легкие замерзли… А свет по-прежнему сиял где-то наверху.

Пряди ее волос, движимые течением, щекотали ей лицо. Свет стал ярче. Он начал пульсировать, и вскоре вспышки перешли в ровное биение. С каждой новой вспышкой становилось яснее, что там не один, а три источника света. Три огня, каждый из которых вращался вокруг другого.

Они вспыхивали, как галогеновый ореол над водной пленкой, а за ними, там, где только что были серые тучи, сияло в солнечном свете голубое небо. Огни тянулись вниз, к ней. Они обещали безопасность. Если бы только можно было коснуться их, коснуться хоть на миг!..

Огоньки, шипя, как пламя, встретившееся с водой, добрались до ее лица. На одно мгновение она увидела в небе ангела. Его серебристые волосы струились почти до ступней, а ладони он сложил прямо перед собой. Ей так хотелось верить, что ангел зовет ее пойти с ним, но она не могла разглядеть его лица из-за ослепительно яркого света…

Так заканчивался ее сон.

* * *

Она всегда просыпалась с ощущением какой-то пустоты под ребрами – будто забывала дышать как следует.

На этот раз, проснувшись, Элла парила в нескольких футах над своей постелью.

Глава 2

Еще пару секунд Элла тонула в темных водах своего сна. Широко раскрыв глаза, она глядела сквозь призрачный свет на руку, протянутую, чтобы помочь ей… Потом ее кисть ударилась о стену, и она испуганно замерла. Одеяло соскользнуло с нее, она лежала на спине, ощущая обвившуюся вокруг тела хлопчатую ткань поношенной ночной сорочки. Но ни матраца, ни подушки под собой она не чувствовала.

Волосы тяжелой волной свисали вниз, и это, казалось, была единственная часть ее тела, которая хоть что-то весила.

Она протянула руку, ощупывая пространство под спиной. Кровати не было.

Элла повернула голову. Она оказалась на одном уровне с полкой, на которой помещались ее копилка-свинка и черный бархатный бычок – подарок, привезенный одной из подружек с каникул, проведенных на Мальорке. Она глянула вверх – ей и в голову не пришло повернуться и посмотреть вниз. Вот он, потолок, рукой достать можно. Парение…

Вокруг себя она явственно ощущала поддерживающее течение, будто нежное прикосновение волны.

Она не спит. Она же знает, что уже проснулась. Сон кончился так же, как и всегда – вихрем ярких огней. То, что происходит сейчас – никакой не сон.

Кровь молоточками стучала в голове и шее. «Жива, – говорил каждый удар. – Жива, не спишь, жива».

Наверное, к ней прилетел ангел. Наверное, ангел был невидим и держал ее на руках. Поэтому ей было так спокойно и не страшно.

Она бросила взгляд на стену, где висел рисунок.

Теперь там не было ничего, кроме клочка почерневшей бумаги.

Элла тихонько вскрикнула, будто ее укололи острием ножа. Как только возглас слетел с ее губ, парения вдруг не стало.

Она не упала. Никакого перемещения из воздуха на постель. Никакого удара при приземлении. Пружины кровати даже не качнулись, принимая ее тело. Просто только что она была над кроватью, а теперь лежит на ней. Одеяло и простыни валялись на полу, тело покоилось во вмятине матраца, а голова тонула в пухлой подушке. Все было точно так, как если бы она целый час пролежала, не шевелясь.

Ухватившись за края кровати, Элла изо всех сил напрягла мышцы, вжавшись в матрац. Кожа еще помнила пережитые ощущения. Если бы она капельку полежала и подумала, то начала бы сомневаться в их реальности, а потом убедила бы себя, что просто ошиблась. В конце концов, это просто сон. Или одно из этих странных ощущений.

Но у Эллы не было привычки лежать, и раздумывать о чем бы то ни было. Она лишь обостренно чувствовала некоторые вещи, а разумно рассуждать о них – это не по ней.

Она и не пыталась быть разумной. Все просто, как апельсин: она проснулась и ощутила, что плывет по воздуху. Она этого не понимала, – но ей всю жизнь говорили, что она чего-нибудь не понимает.

Элла так вцепилась в кровать, что начали болеть мускулы. Парение дарило чувство безопасности. Почему бы ей снова не взмыть в воздух?

Потому что ее ангел исчез.

Элла села. Лучик света из приотворенной двери ясно показывал: там, где был ангел, осталось лишь черное пятно сажи. Она подошла поближе. Одно обугленное крылышко еще свисало с клочка «Блю-така». По всему письменному столу разлетелись хлопья пепла. Элла позвала: – Ма-ам!

Ее часы остались внизу, но телевизор все еще работал, так что не может быть, чтобы сейчас было слишком поздно. Нет ответа.

Элла смахнула пепел, и ее ладонь почернела. Она закричала: – Мам! Мама! Мамочка!

Нет ответа.

Она бросилась к выключателю, но он не сработал. Паника придала ей сил.

– Мама! Ма-ам!

Она распахнула дверь и ринулась к лестнице. На столбике перил остался черный отпечаток ее ладони.

В дверном проеме гостиной появилось лицо матери.

– Что еще ты натворила?

– Моего ангела больше нет, он весь сгорел!

– Ну и чего ты вопишь? – мать подошла к ступенькам. Сухое лицо не выражало ничего, кроме усталости и скуки. Кожа вокруг глаз покраснела, а линия карандаша, которым она каждое утро их подводила, размазалась по щекам.

Элла тут же забыла про ангела.

– Мамочка, ты плакала? – и она начала было спускаться с лестницы.

– Ну-ка, давай наверх! Со мной все в порядке. Я сейчас поднимусь.

Семилетний Фрэнк, курчавая голова которого напоминала крученую мочалку для посуды, путаясь в своей мятой пижаме, выглянул узнать, что стряслось.

– Элле опять приснился кошмар, вот и все. Возвращайся в постельку, милый.

– Это не сон, мой ангел весь сгорел! Смотри!

– Что это у тебя с рукой? Господи ты боже мой, вот уже и в постель тебя отправишь, а ты все равно ухитряешься превратить дом в свинарник! Фрэнк, если ты не будешь лежать в кровати, когда я дойду до верхней ступеньки… Элла, Элла, чем это ты тут занималась?

Элла черной от сажи рукой ухватила мать за локоть («Боже, поаккуратнее, пожалуйста! мой кардиган!») и потащила ее в комнату.

– Ну, что такое? И как я, спрашивается, могу что-то разглядеть без света?

– Лампочка не работает.

Но когда Джульетта нажала на выключатель, свет загорелся как ни в чем не бывало.

– А теперь успокойся.

Сухие и хрупкие материнские ладони опустились на плечи Эллы.

– Погляди, – упорствовала Элла, – он сгорел, – и она в тревоге спросила:

– Это папа его сжег?

– Папы нет дома. Припоминаешь? По средам он предпочитает прогуливаться…

– А это не ты? И не Фрэнк?

– Элла, ты сама это сделала!

– Нет!

– Ну конечно, это не Фрэнк. Он проказник, но не настолько. А я была внизу.

Недовольно ворча, Джульетта наклонилась, и Эллу обдало неприятным густым запахом. Джин с тоником.

– Это не я!

– Не ты – так, значит, твоя лампа, – Джульетта указала на раздвижную лампу-шарнир для чтения, которая стояла в трех футах от стола.

– Ты вечно оставляешь ее включенной, и она перегревается. Я тебе уже говорила – ты зря тратишь электричество, твой отец этим недоволен. Еще, чего доброго, дом подожжешь.

– Я ее выключала.

– Нечего выкручиваться! Отправляйся спать, иначе я все расскажу отцу.

– Я не хочу снова ложиться спать, – взмолилась Элла.

– Ты просто хочешь, чтобы я еще больше устала.

– Мам, можно я немножко посижу с тобой внизу?

– Элла, я слишком устала, чтобы спорить. У тебя был отличный день рождения, и если ты хочешь его испортить – что ж, давай!

– Я не хочу опять ложиться спать!

Она цеплялась за пальцы Джульетты, пытаясь удержать ее.

– Мистер Мак-Налти говорит, что тебе надо прилежней заниматься на его уроках. Может, тогда ты будешь нормально ложиться и засыпать, как и подобает хорошим девочкам. А теперь пусти. Я устала, в отличие от тебя.

– Не надо, мама, не уходи! Я боюсь!

– Чего это ты боишься? Подумаешь, сны! Прочти молитву и доверься Иисусу. Сны тебе больно не сделают.

– Мама, я летала!

– Что ты имеешь в виду? Пусти, Элла.

– Мне и вправду приснился кошмар, но когда я проснулась, я плыла по воздуху.

Джульетта рывком высвободила руку.

– Ты глупая маленькая девчонка! – с негодованием сказала она. – А твои кошмары… что ж, так тебе и надо!

Кажется, с той ночи после дня рождения жизнь Эллы перестала ей подчиняться. Где бы она ни появлялась, везде происходили странности. В них не было ни смысла, ни логики. Их нельзя было ни объяснить, ни понять. Поначалу они вроде бы даже не были связаны с Эллой.

В четыре утра, после её дня рождения, сами собой зажглись все лампы в доме номер 66 по Нельсон-роуд. Все, даже те, у которых шнур был выдернут из розетки. Даже светильник в ванной со сломанным выключателем. К пяти часам их погасили, а некоторые погасли сами по себе.

До того, как все проснулись к завтраку, «Бифитер»[2]2
  Марка джина.


[Закрыть] Джульетты и пустая бутылка из-под тоника были кем-то вытащены из укромного местечка под лестницей, и разбиты вдребезги. Торопясь убрать осколки, Джульетта не стала попрекать детей. Она не могла открыто признаться, что спрятала джин в чулане под лестницей, но думала, что это Элла расколотила бутылки ей назло.

Телефон непрерывно звонил в течение 15 минут, даже когда с него снимали трубку.

Часы Эллы остановились в 11.11. Когда она попыталась их завести, то увидела, что стрелки загнулись вверх и прилипли к стеклу.

Дважды в тот момент, когда Фрэнк брался за хлебный нож, дом сотрясался от грохота, который, казалось, исходил из самого фундамента. Когда это случилось во второй раз, Джульетта подошла к окну, и высунулась поглядеть на серое небо.

– Это «Конкорд»,[3]3
  Англо-французский сверхзвуковой пассажирский самолет; снят с эксплуатации в 2003 г.


[Закрыть] – заявила она, хотя из-за дождевых туч не могла ничего такого увидеть. – Они не должны летать на такой скорости над нашими домами, да еще так низко!

Воздух в кухне звенел от тонкого электронного писка, едва различимого для слуха. Громче всего он становился, когда включали воду. Джульетта сказала, что краны каким-то образом ловят соседское радио.

Сумка Фрэнка сама застегнулась на молнию и сопротивлялась всем попыткам открыть ее. И это была единственная странность за то утро, которую признала даже Джульетта.

– Ничего не понимаю! Она застряла, но я не вижу, в каком месте. Никогда не умела справляться с этими молниями, вот твой папа починил бы ее как нечего делать. Ну-ка, давай, попробуй сам, ты же мальчик, ты в этом больше смыслишь. Не могу понять, где же ее заело… Элла, убери голову, ты заслоняешь мне свет.

Сумка открылась, стоило Элле к ней прикоснуться.

Когда за Эллой закрылась входная дверь, магнитофон в ее комнате врубился на полную мощность. И до конца дня в доме больше ничего особенного не случилось.

Зато в школе все было гораздо хуже.