Текст книги "Четыре голубки (ЛП)"
Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
Глава четырнадцатая
– Передай мне вон тот молоток, – попросил Дрейк. – Нет, маленький. А то я не смогу его просунуть.
– Даже не знаю, как у тебя это получается, Дрейк, – сказал Джеффри Чарльз. – Ты такой рукастый!
– Я четыре года ходил в учениках у Джека Бурна. Но он завистлив. Я вечно был только на побегушках, он ничего не давал мне самому сделать. Вот у меня и получается хуже, чем надо.
Он мастерил новое колесо для фургона с шахты Уил-Китти. Заднее колесо и вся задняя часть фургона повредились во время обвала, и легче было начать заново, чем пытаться подлатать. В мастерской Пэлли Дрейк редко занимался подобной работой, его считали больше кузнецом, но постепенно люди поняли, что он может соорудить отличное колесо, оно выйдет дешевле и дольше прослужит. Но это означало необходимость покупать высушенную древесину, которая стоила дороже, да и достать ее было сложно, поэтому Дрейк неохотно брался за такую работу.
– А почему ты делаешь внешнюю часть колеса вогнутой? – спросил Джеффри Чарльз.
– Ну, это чтобы оно было прочней на ухабах. Если сделать плоским, то все спицы от тряски поломаются.
– Когда-нибудь ты должен меня научить. Я бы предпочел мастерить колеса, чем корпеть над дурацкими латинскими склонениями.
Дрейк остановился и взглянул на мальчика, чья бледность за несколько недель сменилась здоровым загаром.
– Ты ведь не только латынь учишь, Джеффри Чарльз. Ты еще и учишься быть джентльменом.
– О да. Конечно, я знаю. Я и стану джентльменом. И унаследую Тренвит. Но скажи мне, как друг, что, по-твоему, будет для меня полезней, когда я вырасту – умение сделать или хотя бы починить колесо или знание формы личного глагола в именительном падеже и тому подобной чепухи?
Дрейк улыбнулся и взвесил в руке ясеневую доску, прикидывая, подойдет ли она к другим, из которых он сбивал колесо.
– Когда вырастешь, ты сможешь заплатить мне за колесо.
– Когда я буду владеть Тренвитом, ты станешь моим управляющим и поселишься там, и мы будем делать колеса вместе.
Дрейк подошел к колодцу в углу двора и взял деревянное ведро.
– Как-нибудь научу тебя делать такие. Это не так сложно. Но ты здесь уже два часа, твоя матушка рассердится, если задержишься.
– А, мама... С ней проблем не будет. Но на следующей неделе или чуть позже приедет дядя Джордж, вот тогда-то искры и полетят. – Джеффри Чарльз стукнул молотком по наковальне. – Не удивлюсь, если так и будет. Но он мне не отец, не мой хозяин, так что я могу сам за себя решать.
– Я думаю, Джеффри, что тебе не стоит из-за меня снова впутываться в неприятности. Не приходи сюда каждый день.
– Я сам могу за себя решать и не собираюсь спрашивать разрешения, ни у тебя, ни у дяди Джорджа. Меня не подкупить!
– И всё же было бы разумно не начинать очередную ссору. Хотя бы ради твоей матушки. Разве не лучше встречаться время от времени тихо и спокойно, вместо того, чтобы тебе вообще запретили сюда приходить, а ты стал бы приходить назло?
Джеффри Чарльз подошел ближе и рассмотрел ведро.
– Уф! Да я прямо сейчас мог бы такое сделать! Всего-то несколько дощечек и железные обручи.
– Это не так-то просто, как тебе кажется. Если просто сколотить ведро, вся вода вытечет из щелей между планками.
Джеффри Чарльз закинул ведро в колодец и опустил.
– В прошлом месяце я виделся с Морвенной.
Дрейк застыл с поднятым в руке молотком, а потом медленно его опустил.
– Ты мне не говорил.
– Сначала я решил, что, возможно, лучше не говорить.
– А теперь?
– Я думал, что, может, ты всё это забыл или скоро забудешь. Решил, что не стоит бередить рану, которая уже затягивается.
– И?
– Но ведь она не затянулась, да?
– Как она?
– Хорошо, – Джеффри Чарльз, смело ступив на зыбкую почву, сообразил, что не стоит говорить о болезни Морвенны. – У нее родился ребенок. Ты знал?
Лицо Дрейка заалело.
– Нет, не знал. Что... Когда это случилось?
– В июне, в начале июня.
– И кто у нее?
– Мальчик.
– Она... она, наверное, очень счастлива.
– Ну...
– Что она сказала? Она что-то сказала?
Джеффри Чарльз поднял ведро с колодезной водой на поверхность.
– Она... она сказала, что никогда не забудет.
Теперь Дрейк побелел. Он повертел в руке молоток.
– Когда ты поедешь обратно в школу, ты снова с ней повидаешься, да?
– Возможно. Весьма вероятно.
– Передашь ей кое-что от меня, Джеффри? Скажешь ей кое-что? Скажи ей, что я знаю – между нами всё кончено и ничего не может быть, но... но... Нет, не говори этого. Ничего не говори. Просто скажи... просто скажи, что когда-нибудь я принесу ей зимних примул...
– Кстати, ты напомнил мне о тех временах, когда ты заходил к нам перед Рождеством, в позапрошлом году. Жизнь тогда была полна темных секретов, но так прекрасна... – сказал Джеффри Чарльз.
– Да, – ответил Дрейк, – уставившись куда-то в пространство. – Да. Так и было.
II
Сэм только вернулся со смены и копался в саду. И не важно, что стоял сырой туман. Покрывало мелкого дождя накрыло всю округу. Море вдалеке выглядело унылым, пощипывая корку песка там, куда могло дотянуться. Кричали носящиеся в тумане чайки.
Сэм закончил вскапывать грядку и отряхивал с лопаты налипшую землю. Обычно под дождем копать трудновато, но в этой части сада почва была мягкой и поддавалась легко. Сэм собрался уже снова приступить, как вдруг услышал голос:
– Чем ты там занят, Сэм?
У него ёкнуло сердце. Она подобралась по мягкой земле почти вплотную, а Сэм и не заметил.
– Ох, Эмма...
– Ну и дрянной ты выбрал участок под картошку, – сказала она, заглянув в его корзину.
– Нет, я уже в прошлом месяце всю выкопал. Просто решил пройтись во второй раз, вдруг что осталось.
Эмма была в красном саржевом плаще и черной шали, темные локоны выбились из прически.
– Что ж ты не на молитве в церкви?
– Мы будем читать Библию чуть позже.
– Всё так же настойчиво ищешь заблудшие души?
– Да, Эмма. Спасение – это путь к вечной жизни.
Она ткнула ногой улитку, и та тут же забилась в раковину.
– Но что-то в последнее время ты не проявляешь настойчивости с моей душой.
Сэм оперся на лопату.
– Если бы ты подумала о Боге, Эмма, это порадовало бы меня как ничто другое.
– До недавних пор я тоже так думала. Ходил за мной по пятам, даже к Салли-забери-покрепче. А теперь цельный месяц тебя не видала. Другую душу что ль спасаешь?
Сэм вытер мокрой рукой губы.
– Мне ни одна душа так не важна, как твоя, Эмма. Хоть они и одинаковые в глазах Спасителя, но мне так хочется показать свет именно твоей!
Эмма посмотрела на туман над морем. Потом она рассмеялась – от всего сердца, густым искренним смехом.
– Том говорит, ты его боишься. Потому и удрал.
– Том Харри?
– Да. Передам ему, что он ошибался. Вовсе всё не так. На самом деле ты не Тома боишься.
Сэм уставился на нее с колотящимся сердцем.
– А ты как считаешь, Эмма, чего я боюсь?
Она спокойно встретилась с ним взглядом.
– Дьявола.
– Дьявола... – Сэм запнулся. – Боже ты мой, мы все боимся дьявола. А те, кто вступил в армию короля Иисуса...
– Дьявола во мне! – сказала Эмма. – Может, лучше признаешь правду, Сэм? Ты ведь этого боишься?
– Нет. Ничего подобного. Я никогда не боялся зла в тебе, Эмма, разве что оно и во мне тоже. Я каждый день борюсь с сатаной в себе. И враги всегда будут в моей душе. Но не в других. Я хочу тебе помочь, Эмма. Хочу, чтобы ты обрела вечное спасение, хочу, чтобы ты была... Хочу...
– Меня ты хочешь, вот что.
Сэм уставился в небо. Повисло долгое молчание.
– Если я и хочу тебя, Эмма, то с чистотой в сердце, ведь я считаю, что будет самым благородным и прекрасным деянием вручить твою душу Господу. Если я хочу тебя... в другом смысле, то не из плотской похоти, а потому что хочу жениться на тебе, привести тебя в свою постель и в свое сердце, любить и почитать тебя...
Он умолк, переводя дыхание. Сэм не собирался ничего этого говорить, но слова сами сорвались с языка.
Эмма по-прежнему перекатывала носком башмака спрятавшуюся улитку. На ее лицо падал мелкий дождь, смывая всякое выражение.
– Ты же знаешь, что я обручена с Томом Харри.
– Я не знал.
– Ну... почти что обручена... А еще ты знаешь, что меня называют потаскухой.
– Никогда этому не поверю, пока не услышу из твоих уст.
– Я валялась в стогах со многими мужчинами.
– А это то же самое?
– Люди так говорят.
– А ты что скажешь?
– Ты же видел меня пьяной, – ответила Эмма.
– Я молился за тебя каждый вечер, и так беспокоюсь о тебе. Но еще не слишком поздно, Эмма. Ведь сказал Иезекииль: «И окроплю вас чистою водою, и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас».
Эмма нетерпеливо махнула рукой.
– Ох, Сэм, да какой толк от твоих молитв? Я знаю, ты добрый человек. И счастлив в своей доброте. А я счастлива в своих пороках, как ты их называешь. Так какая разница, если уж на то пошло?
– Ох, Эмма, милая Эмма, разве ты не чувствуешь, что заблуждаешься и грешишь? Разве любовь Спасителя не драгоценней, чем объятья сатаны? Позволь помочь тебе раскаяться и обрести веру, спасение и любовь!
Эмма оглядела его с ног до головы и прищурилась со сверкающим взглядом.
– И ты на мне женишься, Сэм?
– Да. О да. Это было бы...
– Даже если я не раскаюсь?
Он застыл и вздохнул, на его лице собрались морщины, а потом разгладились.
– Я бы женился на тебе в надежде и с верой, что благословенная любовь Господа поможет мне открыть тебе путь к свету.
– А что будет с твоей паствой, Сэм?
– Все они – люди, получившие прощение своих грехов от Господа, ведь только он может прощать. Как и мы прощаем им прегрешения против нас. Они будут тебе рады.
Эмма так энергично затрясла головой, что с нее разлетелись капли.
– Нет, Сэм, это неправда, сам знаешь. Стоит мне явиться, и они будут смотреть косо, это еще в лучшем случае, мол, что она тут делает, эта потаскушка. Что это нашло на Сэма? Ах да, Сэм за ней ухлестывает, как и все остальные! Но если я выйду за тебя, да еще не покаюсь в грехах, что они подумают? Они решат, что их славный наставник сам погряз в грехе и неправедной жизни, и они больше не захотят иметь с тобой ничего общего, и близко не подойдут, боясь, что сами подцепят заразу. Вот что они скажут. На том твоя распрекрасная община и закончится!
Дождь усилился. Тучи грозно сгустились.
– Пойдем в дом, Эмма, – сказал Сэм.
– Нет. Для твоего же блага. Да и мне уже пора.
Но она так и не пошевелилась. Сэм смахнул капли с ресниц.
– Милая Эмма, не знаю, есть ли в твоих словах правда. Я совершенно запутался. Мы живем в мире, где зло и жестокость зарождаются даже в самых добрых душах. У меня есть причины так считать, к нам приезжал священник из руководства, и я не виделся с тобой так долго потому, что последовал его совету. Не могу отрицать, что добрые люди думают худое, хотя это не по-христиански.
– Вот значит как.
– Но я верю, Эмма, правда верю, что любовь всё преодолеет. Любовь к Спасителю – это самое лучшее, что есть в жизни. Но любовь мужчины к женщине пусть и не так величественна, но освящена Духом святым и стоит над любыми плотскими связями и дурными мыслями других людей, и в конце концов восторжествует. Я верю в это, Эмма! Правда верю!
Его голос дрожал. Сэм снова моргнул, но так и не смог избавиться от воды.
Эмма сделала пару шагов вперед, неловко топчась на раскисшей земле.
– Ты на редкость добрый малый, Сэм. – Она положила руку ему на плечо и быстро чмокнула в щеку. – Но ты не для меня. – Эмма отошла обратно и заткнула мокрые локоны под шаль. – Я не так хороша, Сэм. Ты веришь в меня, потому что сам хороший. Я уж лучше выйду замуж за трудягу и пьяницу навроде Тома Харри. Если вообще выйду замуж. А ты продолжай со своими собраниями, чтением Библии и молитвами, это твоя жизнь, нечего тебе путаться с такой, как я. Честно, Сэм. Правда, мой дорогой. Правда, любимый. Перед лицом Господа. Ну вот, я это сказала! Сказала-таки его имя, так что, может, твои надежды не напрасны. Но до этого еще далеко. Слишком долго для тебя, Сэм. Так что прощай.
– Я не стану прощаться, – неразборчиво пробормотал Сэм. – Я люблю тебя, Эмма. Неужели это ничего для тебя не значит?
– Это значит, что я должна уйти и оставить тебя в покое. Вот что это значит. Это с самого начала было обречено.
Она развернулась и зашагала обратно, к более твердой вересковой пустоши. Сэм стоял с понурой головой, обхватив ладонями лопату, и слезы капали ему на руки.
Над головой по-прежнему кричали чайки, бормотали свою нескончаемую молитву.
Часть вторая
Глава первая
Лето потихоньку близилось к концу. Правда, это и летом-то назвать было сложно: над землей постоянно мели юго-западные ветра, а иногда налетали шквалы и приносили с собой хмурые дни с тучами и моросящим дождем. Повсюду разрослась плесень, расплодились улитки и слизняки, в одежде откладывала яйца моль, процветали поганки и другие грибы, размножились древесные жуки.
А на континенте, как поганки, вырастали французские флаги. Цены на товары в парижских магазинах за год взлетели в двенадцать раз, но французские армии маршировали повсюду, и их добыча, включая сорок миллионов франков золотом, наводнила столицу. Пруссия, Сардиния, Голландия и Испания уже заключили мир или запросили его. Австрия едва держалась. Союзники Англии получили пробоину ниже ватерлинии. Вопреки мнению короля, Питт стал размышлять о соглашении с врагом по ту сторону Ла-Манша.
В конце концов, и к этому мнению склонялось всё больше людей. Англия воюет лишь за принципы, скорее даже за точку зрения. Ей ничего не нужно от Франции, да и вообще от кого бы то ни было – ни прибыли от торговли, ни заморских владений, ни превосходства на суше или на море. Англия просто ненавидит якобинскую пропаганду и кровавые революции. А скорее всего, худшее уже позади. Революционеры, ставшие богатыми и успешными, обычно забывают о революции. Возможно, стоит попытаться. Ради мира можно даже отдать какие-нибудь мелкие острова или часть заморской территории. За последние два года Англия потеряла в Вест-Индии сорок тысяч солдат, почти все пали жертвами тропических болезней. Это высокая цена за империю, а толку от этого никакого.
Дома, за исключением мелких вспышек радости по поводу какой-нибудь победы флота, жизнь была мрачной, под стать погоде. Закрытие всё большего числа европейских портов для английских торговцев привело к веренице банкротств, а это, в свою очередь, отразилось на банках: многие мелкие банки были вынуждены закрыться. Налоги и государственный долг увеличивали бремя, а ради защиты свободы на кон поставили саму свободу.
И в разгар этих событий Питт выдвинул несколько ошеломительных новых идей по поводу большей справедливости по отношению к беднякам. Он попытался отклонить мрачные решения Спинхэмленда [10]10
Система Спинхэмленда (названа так по названию деревни, в которой была принята в 1795 году) – система помощи бедным, существовавшая в Англии на рубеже 18-19 веков. Семьям бедняков выплачивали определенные суммы в зависимости от цен на хлеб.
[Закрыть] и предложил ввести государственное страхование, пенсии по старости, займы на покупку скота, обучение ремеслу для мальчиков и девочек, а также семейные пособия в размере шиллинга в неделю на ребенка для всех нуждающихся. Эти меры восхитили некоторых его сторонников, но многие просто взбеленились. Росс прочитал об этом в «Меркьюри» и подумал, что во время войны это достойный способ бороться с якобинцами. Если бы он мог голосовать в парламенте, то проголосовал бы за Питта.
В точности так же, хотя и по другим причинам, считал сэр Фрэнсис Бассет. Как язвительно предрекал лорд Фалмут, сэр Фрэнсис только что получил дворянский титул и стал именоваться бароном Данстанвиллем из Техиди, и потому заверил Питта в поддержке той небольшой группы парламентариев, которую он контролировал, и в необходимости довыборов в Пенрине.
В Нампаре жизнь текла своим чередом. Библиотеку и второй этаж практически достроили. Чердак и кладовку для яблок над бывшей спальней Джошуа Полдарка превратили в коридор, ведущий в две новые спальни над библиотекой. Из спальни Джошуа Полдарка вынесли старую дубовую кровать с балдахином, шкаф разломали, а тяжелый камин заменили на более легкий.
Окно со скрипучим переплетом, всегда дающее знать перестуком о поднимающемся ветре, то самое окно, через которое однажды запрыгнул Гаррик, чтобы успокоить хозяйку в ее первую ночь в Нампаре, тоже уничтожили. Вставили более широкую раму со стеклами получше. Трещины в стенах заделали и оклеили стены почти белыми обоями с рисунком. Потолок между балками заново оштукатурили и покрасили. Теперь эту комнату превратили в новую столовую, она стала такой светлой, будто пробили еще два окна. Неровный дощатый пол закрыли ярким турецким ковром, оставив голыми лишь самые углы. Установили новый стол с восемью подходящими стульями из кубинского красного дерева, по новому и элегантному образцу. Обошлось это весьма недешево.
Но еще предстояло купить (еще даже не заказали) новую фарфоровую посуду и столовое серебро, графины и всё прочее. Поразительно, какими потрепанными начинают выглядеть все вещи, стоит лишь облагородить комнату и сделать ее светлой и элегантной. Росс хотел на несколько недель отвезти Демельзу в Лондон, чтобы там заказать всё необходимое, но она отказалась, сказав, что лучше делать всё постепенно. Больше такое веселье не повторится, так давай его продлим, какая разница, если не всё будет гармонировать?
Если столовая была почти закончена, теперь обедали уже в ней, то библиотеку еще и не начинали меблировать. Отделку комнаты полностью завершили. Там работал штукатур лорда Данстанвилля, и Демельзе хотелось бросить все дела и целый день глазеть на него – с каким мастерством, скоростью и ловкостью он трудился, как создавал декор, будто во мгновение ока. И комната обрела рифленый карниз, а на потолке – два круглых плафона по мотивам греческой мифологии, размещенных точно в нужном месте и идеально совпадающих. Во время работы штукатур жил в доме, обошелся он в целое состояние, но Демельзе не было жалко ни пенни. Получилось изумительно.
Стены под карнизом отделали светлыми сосновыми панелями, купили кое-какую мебель: два стола из яблони на «лапах», кушетку, приставной столик из розового дерева с инкрустацией из тюльпанового, хороший ковер местного производства. Но все равно комната еще не была закончена. Это было только начало. Пока что все предметы мебели вроде бы гармонировали друг с другом, но нужно было соблюдать осторожность. Разговоры об этом затягивались на долгие вечера. К примеру, на одной стене следовало разместить книжные полки, чтобы комната по праву могла называться библиотекой, но немногочисленные книги Росса по большей части были старыми, потрепанными и зачитанными, выглядели они неподобающе. Но Россу не нравились красивые книги, которые он видел в Трелиссике и Техиди. Золотое тиснение на переплетах из марокканской кожи казалось ему не созданным для чтения украшением.
Джереми исполнилось пять лет, а Клоуэнс скоро исполнялось два. Ходила она быстро, но плохо говорила. Ее единственная понятная фраза была «Еще немного!», девочка постоянно произносила ее за столом, когда все съедала со своей тарелки. В хорошую погоду Демельза брала детей с собой на пляж, где они втроем бегали босиком по воде, а Клоуэнс часто садилась в неподходящий момент. Однако холод от воды вокруг ягодиц только заставлял ее радостно вскрикивать.
Иногда они выходили на лодке в море из бухты Сола, чтобы порыбачить. Время от времени видели тюленей, соскальзывающих с края скал при их приближении, и это невольно на краткий миг возвращало Демельзу к визиту в Треготнан и прощанию с Хью Армитаджем.
– Что бы ты ни сказала, Демельза, что бы сейчас ни сказала, ты всё равно останешься в моем сердце, куда бы я ни отправился. Ты будешь рядом со мной, как воспоминание о человеке, которого я когда-то знал и любил, если позволишь.
– А я не позволю, Хью. Прости, но я с радостью буду твоим другом, я и правда твой друг. Но и всё на этом. Как я уже говорила, ты заблуждаешься, решив, что встретил идеал, создание, которое ты сам мысленно сотворил, и ни одна женщина не поднимется на этот уровень.
– Я могу делать, что хочу.
– Но это неправда! Таких женщин не бывает! Ты знаешь, что я дочь шахтера и у меня нет никакого образования?
– Я не знал. Разве это важно?
– Мне казалось, что для человека твоего круга воспитание многое значит.
– Я не знаю, недооцениваешь ли ты мой класс, но ты явно недооцениваешь меня.
– У тебя есть ответы на все мои слова.
– И они бесполезны без твоей доброты.
– И насколько же я должна быть доброй?
– Разреши мне писать тебе.
– Могу я показывать твои письма мужу?
– Нет.
– Вот видишь.
– Неужели ты не можешь позволить мне такой малости? Скорее всего, я уеду на несколько лет.
– Но Росс всё равно заметит письма! – возразила Демельза, сдавая позиции.
– Я могу устроить тайную доставку.
– Но это придаст всей затее дурной привкус.
– Могу я хотя бы присылать тебе стихи?
Демельза заколебалась.
– Ох, Хью, ну как ты не понимаешь? У меня счастливый брак. Двое чудесных детей. Всё, чего только можно пожелать. Я хочу быть к тебе доброй. Ты очень мне нравишься. Но ты же понимаешь, что я не могу дать ничего, кроме доброты...
– Что ж, тогда буду писать тебе обычной почтой, и можешь показывать письма Россу, даже можете читать их вместе и добродушно посмеиваться над глупым юным лейтенантом, страдающим от щенячьей любви. Но...
– Ты прекрасно знаешь, что мы никогда так не поступим!
– Позволь закончить. Вы можете вместе смеяться, уверен, добродушно, и Росс, вероятно, простит мое помешательство по той причине, что это юношеское чувство, и я его перерасту, но ты ведь знаешь, что это не так, Демельза, ты знаешь. Ты знаешь, что это не юношеское чувство, я это не перерасту, зайдя в первый же порт. Ты знаешь, что я люблю тебя и буду любить до конца дней...
Такое признание любой женщине непросто выбросить из головы, а уж тем более женщине с темпераментом Демельзы. Она не стала меньше любить Росса, семью и дом, не утратила способность получать удовольствие от бытовых мелочей, подобно цветку у дороги. Но эти слова остались в ее памяти, часто согревая сердце, а иногда звенели с ошеломляющей ясностью, словно их произнесли лишь вчера, и ей нужно ответить.
Пару раз заезжали старый волосатый баронет, Хью Бодруган, и его юная мачеха Конни, и сэр Хью поинтересовался у Росса, нельзя ли купить долю в шахте. Росс вежливо ответил, что пока не нуждается в дополнительном капитале, но искренне заверил, что как только ему понадобится продать акции, он первым делом предложит их сэру Хью. Бодруган хмыкнул и уехал недовольным. По крайней мере, так решил Росс, но сэр Хью явно продолжал питать надежды, поскольку через пару дней прислал в подарок Демельзе пару черно-белых поросят новой породы, которые должны набрать больший вес, чем любые другие.
Два поросенка были так малы и очаровательны, что немедленно подружились со стареющим Гарриком и стали любимцами детей – те иногда позволяли поросятам забежать в дом. Росс торжественно предупредил, что если продолжится в том же духе, то однажды настанет день, когда поросята так растолстеют, что их не удастся выпихнуть через дверь. Демельза назвала их Прилив и Отлив.
В сумрачные дни конца лета мотыльки доставляли в доме столько проблем, что стоило зажечь свечу с приоткрытым окном, как комната наполнялась порхающими привидениями всех форм и размеров. Им объявили войну. Чтобы развлечь детей, Демельза как-то вечером устроила вместе с ними сахарную охоту. Сахар смешали с пивом в кувшине и в сумерках намазали сладким пивом пеньки и столбы изгороди. После этого оставалось только обойти двор с ведром воды и собрать мотыльков со сладкой поверхности – они приникли к ней, дрожа от удовольствия, и пили жидкость – и сбросить их в воду. Но Демельзе надоело это занятие раньше, чем детям. Мотылки были слишком красивыми, чтобы их убивать, и почти половину она выпустила. А потом всё испортил следующий по пятам Гаррик, которому пришлось по вкусу сладкое пиво, и он стал вылизывать пни вместе с мотыльками, пока его не остановили.
Но вопреки погоде, или, возможно, потому что солнце всё же иногда пробивалось через тучи, шторма были слабыми и не доставляли неприятностей, а в сентябре дождей стало меньше, урожай выдался неплохим. По всему Корнуоллу и в большей части Англии собрали лучший урожай зерна за четыре года, и как нельзя кстати. Несмотря на обедневшую породу и упадок, внезапно пришедший на смену благоприятным условиям первых военных лет, Уил-Грейс принесла хорошую прибыль, и Росс вложил дополнительные средства в судостроительное предприятие Блюитта в Лоо и обсудил с капитаном Хеншоу покупку нового и более мощного подъемника для шахты.
Росс сделал Заки Мартина, оправившегося от болезни, капитаном подземных работ. Хеншоу не мог за всем уследить, а шахтеры, как и все прочие, нуждались в присмотре. Некоторые добывали только богатую породу, оставляя ту, что похуже, внизу. В медной шахте такое практиковалось, но только не в оловянной, если не считать вольных рудокопов, которые тем самым увеличивали свой заработок. Некоторые, самые пронырливые, еще к тому же припрятывали хорошую руду весь месяц перед аукционом по распределению участков, чтобы заявить, будто их штрек приносит меньше, и выторговать большую долю в прибыли. А стоило заключить с ними контракт, как качество руды чудесным образом улучшалось. Заки также обнаружил, что кое-кто сговаривался и богатую руду подкладывали в тачки тех, кто добывал более бедную. Дополнительную прибыль потом делили.
Всё это было частью жизни, и никто особо не переживал по этому поводу, мол, пусть их останавливает начальство. Считая, что он и без того платит щедро, Росс считал себя обязанным это остановить.
II
Когда пришло время следующего еженедельного визита к Морвенне Уитворт, Дуайт убедился, что ей лучше, и решился на неприятный разговор с ее мужем. Спустившись, он спросил викария, и его проводили в кабинет. Без длинных предисловий, учитывая, что всё равно совет будет воспринят в штыки, Дуйат вынес свой медицинский вердикт. Но он ошибся в этом человеке. Гнев и напыщенность прошлой встречи испарились. Осборн справился о жене, и впрямь довольно бесцеремонно, но больше не стал возражать против своего вынужденного воздержания. Как он и предполагал, заявил Осборн, с женщинами иногда такое случается. Главное, чтобы она выздоровела. Ее недуг всем доставляет беспокойство, чем скорее она поправится, тем лучше. У жены викария много обязанностей, и эта слабость и болезнь просто никуда не годятся. К этому времени многие женщины уже носят второго ребенка после первого и выполняют свой долг в полной мере.
Дуайт уехал не то чтобы с теплыми чувствами к священнику, но понимая, что под наружностью бестактного и туповатого человека, несомненно, отталкивающей его жену, скрывается персона более добрая, чем он изначально предполагал.
Добравшись до дома, он съел тарелку супа, выпил бокал канарского и пошел в кабинет, где и обнаружила его Кэролайн, когда вернулась в пять часов.
– Что такое? – спросила она, ворвавшись в кабинет словно ветер. – Говорят, ты не обедал. Ты болен?
– Нет. Я не голоден.
– Тогда почему ты не лечишь своих пациентов, как обычно в это время дня? Что не так? Дуайт, ты болен.
Он закрыл книгу и улыбнулся.
– Я устал. Решил сегодня изменить привычке.
Кэролайн присела на край стула, откинула волосы с плеч и заглянула мужу в глаза.
– Вытащи палец из книги, – потребовала она, – иначе я решу, что ты не слушаешь.
Дуайт рассмеялся и подчинился.
– Кто ближайший доктор отсюда? – спросила она.
– Ты видишь его перед собой.
– Не увиливай. Я позову доктора Чоука.
– Боже упаси! Ты могла бы с таким же успехом послать за мистером Ирби.
– За ним тоже, если хочешь. Хотя в этом доме лекарств и настоек столько, что можно открывать аптеку, но я не знаю, что тебе давать.
– Кэролайн, мне не нужны лекарства. Хороший ночной сон творит чудеса.
– Чудеса... Я скажу тебе, что сделает хороший ночной сон. Он вернет тебе немного энергии, которую ты растратишь за полдня, осматривая несчастных больных, и затем ты снова сляжешь, чувствуя себя больным и изнуренным. Разве не так? Скажи мне, что я не права.
Дуайт задумался.
– Мужчине полезно работать. Работа стимулирует ум, а ум в конце концов будет стимулировать тело.
– Скажи-ка, что еще полезно для мужчины? Любить жену?
Он вспыхнул.
– Если у меня иногда бывают неудачи, то причина в теле, а не в чувствах. Ты заверила меня...
– Если физические проблемы – результат болезни после тюрьмы, то я прошу тебя хотя бы пытаться. Но ты постоянно тратишь каждый атом своих вновь обретенных сил на работу, стоит только чуть-чуть появиться силам, как они растрачиваются. И тогда возникают вопросы по поводу чувств.
Сквозь щель в дверях проковылял на толстых лапках Гораций и заскулил, но на него не обратили внимания. Он перекатился на спину, но снова остался без внимания.
– Неужели у тебя возникают вопросы, Кэролайн?
– Скажи мне, чем ты сегодня занимался? – спросила она.
– Сегодня? Утром осмотрел дюжину несчастных бедняков, собравшихся за дверью для прислуги в ожидании совета и помощи. Потом пошёл к мистеру Тренкрому, у него разыгралась астма. Затем, поскольку пришла пора навестить дальних пациентов, я заехал к полудюжине, пока добирался до Труро, а там посетил мистера Уитворта и мистера Полвела. Ну и поехал домой. Добравшись, еле дышал, и с желудком у меня было не очень, так что поел совсем немного. Но теперь мне полегчало.
Кэролайн нервно поднялась, натянутая как струна, подошла к окну, взяла книгу и не глядя повертела её в руках.
– А знаешь, чем я сегодня занималась? Утром целый час приводила себя в порядок, потом час провела с Майнерсом, обсуждая дела поместья, потом набрала немного цветов в пустую гостиную, а после сменила наряд и два часа каталась верхом с Рут Тренеглос. Я пообедала с ней, её потным мужем и выводком шумных детишек и вернулась домой. Ты не заметил, пересеклись ли наши пути хоть в одной точке?
– Нет, – сказал Дуайт, помолчав с минуту.
Гораций прыгнул ему на колени.
– Но мы же никогда не стремились к тому, чтобы проводить каждый день бок о бок, – добавил Дуайт.
– Да, дорогой, бок о бок – никогда. Но не так далеко друг от друга.
– А тебе кажется, мы сейчас отдалились друг от друга?
Она обернулась. Голос по-прежнему звучал мягко, но его это не обмануло.
– Когда я полюбила тебя, дорогой, дядюшка этого не одобрил. Он считал, что у тебя нет ни репутации (а это неправда), ни денег (а это верно). Моим суженым должен был стать Анвин Тревонанс, меня воспитывали, подготавливая к жизни, подобной той, что вёл он. Но я полюбила тебя, а ты полюбил меня, и нам обоим никто другой не был нужен. Но даже тогда мы ссорились, или, вернее, расходились в вопросе о том, как станем жить после свадьбы. Моих доходов, даже без денег дядюшки Рэя, хватало, чтобы ты мог начать дело в Бате, как и собирался. И... надо было нам сбежать, но мы этого не сделали, ведь ты предпочёл, или мне тогда так казалось, твоих здешних пациентов браку со мной и фешенебельной практике. Мы расстались, и расстались бы навсегда, если бы не вмешался Росс Полдарк, заставивший нас снова встретиться, так что мы чуть не стукнулись лбами. И... вот мы с тобой помирились. Но ты тогда служил во флоте, и последствия этого мы чувствуем до сих пор...
