Текст книги "Четыре голубки (ЛП)"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Глава тринадцатая

Проходя по коридору, Росс услышал смех, ему показалось, что это голос Демельзы. Он ощутил приступ раздражения. Этот визит стал казаться малоприятным повторением визита в Техиди. Его отвели в сторонку и втянули в серьезный разговор о проблемах графства и страны, пока молодая жена развлекалась в обществе людей своего возраста и флиртовала с флотским лейтенантом. Осталось только отрастить брюхо, начать нюхать табак и обзавестись подагрой. К черту!

Когда Росс пересекал холл, ему захотелось устроить какую-нибудь выходку, и лишь присущий ему здравый смысл помешал это осуществить. Он тут же заметил, что Демельзы нет среди группки смеющихся. Центром этой компании была Кэролайн, а хозяйка дома, миссис Говер, подошла к Россу.

– Капитан Полдарк, ваша жена поднялась наверх с остальными, чтобы полюбоваться видом на закат с нашей крыши. Позволите показать вам дорогу?

Они поднялись на два этажа по узкой лестнице, ведущей к стеклянному куполу над крышей. Там были Демельза, Армитадж, Дуайт и Сент-Джон Питер, кузен Росса. Росс вошел в маленькое остекленное помещение безо всякого удовольствия, но приветливый взгляд Демельзы смягчил его раздражение.

Он, как положено, полюбовался видом, а миссис Говер показывала достопримечательности. К закату распогодилось, и на перламутровом небе уже сверкало несколько звезд. Река с лесистыми берегами была похожа на расплавленный свинец. В заливе стояло на якоре с полдюжины больших кораблей, паруса просыхали после дождя. Вдалеке виднелась гавань Фалмута с мерцающими огоньками. По небу летели три цапли.

– Мы говорили о тюленях, Росс, – сказала Демельза, – я рассказывала о тех, что живут в Тюленьей пещере между нами и Сент-Агнесс. Там их полно. И в пещерах, и рядом.

– Представьте себе, – сказал Армитадж, – я уже десять лет моряк, но ни разу не видел тюленя!

– Да и я тоже, если на то пошло, – откликнулся Дуайт.

– Как же это так? – поразился Сент-Джон Питер. – Их и на этом побережье полно. Рядом с Меваджисси можно встретить хоть каждый день, и в устье Хелфорда. Скачут по скалам. Но кому это надо? Я и шагу не сделаю, чтобы посмотреть на тюленей!

– Помню, еще в детстве, – сказала миссис Говер, – мы устроили вылазку с Сент-Ивса. Остановились у Сент-Обинов – я с братом и сестрой – вышли на прогулку в солнечное утро, но погода испортилась, и лодка чуть не перевернулась.

– Предательское побережье, – протянул Сент-Джон Питер. – Вероломное! Вы не затащите меня в лодку, ни в маленькую, ни в большую. Это же всё равно что плавать между зубами аллигатора!

– А мы постоянно выходим рыбачить, – заявила Демельза. – Главное – следить за погодой. Рыбаки ведь выходят в море, и ничего. Ну почти всегда.

– Было бы неплохо устроить завтра небольшое приключение, если день будет хорошим, – предложила миссис Говер. – До Хелфорда не так уж далеко, детям наверняка понравится. Ты не мог бы отложить отъезд, Хью?

– Увы, в четверг я должен быть в Портсмуте.

– Что ж... – миссис Говер улыбнулась Демельзе. – Тогда съездим к Тюленьей пещере как-нибудь в другой раз. Я про нее слышала. Довольно известное место.

– Если этим неприветливым летом погода наконец-то наладится, привозите детей в Нампару, миссис Говер. От моей бухты до Тюленьей пещеры всего двадцать минут, и вряд ли они будут разочарованы.

Демельза удивленно взглянула на Росса. Для человека, который не хотел приезжать, это был неожиданно дружеский жест. Она не знала, что эта перемена настроения от раздражения и ревности до уверенности проистекала от взгляда на нее и сопровождалась порывом успокоить собственную совесть.

– И приглашаем вас остаться у нас на ночь, – поспешно добавила она.

– Это было бы замечательно! Но... Возможно, стоит подождать возвращения Хью.

Армитадж покачал головой.

– Мне было бы чрезвычайно приятно, но вероятно, я не вернусь в Англию еще года два.

– Черт побери, – сказал Сент-Джон Питер, – найдутся занятия и поинтересней, чем выходить в море на мерзкой лодчонке и глазеть на водных млекопитающих с усами. Но каждому свое.

Они спустились вниз, выпили чаю, потанцевали, потом поболтали и снова потанцевали. Демельза выпила слишком много портвейна и почувствовала себя свободней в доме аристократа, чем могла бы осмелиться. Зная свое пристрастие к этому напитку, она удерживалась от него, пока не подросла Клоуэнс, но сегодня сделала себе поблажку, и причина этому была эмоциональной, чуть ли не мазохистской. Хью Армитадж видел в ней безупречную женщину, создание из греческих мифов, идеал без изъяна, и ради его же блага стоило лишить его иллюзий. Несмотря на уверения, что он знал многих женщин и видит их недостатки, Хью упрямо отказывался видеть недостатки в ней. И потому, как бы ни печально было вести себя подобным образом, поскольку Демельза заботилась о своем реноме, пусть даже и фальшивом, ей пришлось показать, что она ничем не отличается от других.

В особенности это было необходимо, потому что Хью уезжал. Демельза искренне ценила его дружбу и хотела сохранить ее, как теплое воспоминание, и когда они снова встретятся через два года, то смогут возобновить ее. Теплые отношения – вот что правильно. Даже восхищение, да поможет ему Бог, если он чувствует именно это. Но не иллюзии, не обожание, не любовь. Он не должен уезжать в таком восторженном и затуманенном состоянии ума.

В спальне той ночью Демельзу внезапно охватило уныние, когда она сидела на краю кровати, снимая чулки и размышляя о своем хладнокровном решении. Росс заметил, что с ней происходит что-то необычное.

– Тебе нехорошо, дорогая? – спросил он.

– Нет.

– Ты слишком увлеклась портвейном... Ты давно уже не пила его для храбрости.

– Это было не для храбрости.

– Да. Мне кажется, я понимаю.

– Правда?

– Ну так расскажи.

– Не могу.

Росс сел рядом с ней на кровать и обнял за плечи. Демельза уткнулась в него головой.

– Ох, Росс, мне так грустно.

– Из-за него?

– Мне хочется раздвоиться.

– Расскажи.

– Одна была бы любящей женой, которой мне всегда хотелось быть, которой всегда следовало быть. И матерью. Довольной-предовольной... Но только на один день...

Она надолго замолчала.

– А на другой тебе хотелось быть стать его возлюбленной.

– Нет. Вовсе нет. Но мне хотелось бы стать другим человеком, не Демельзой Полдарк, кем-то новым, кто мог бы ответить ему взаимностью и сделать счастливым, хоть на один день... Кто смеялся бы с ним, разговаривал, флиртовал, гулял, катался верхом, плавал, не чувствуя при этом, что я предаю человека, которого искренне и беззаветно люблю.

– И думаешь, ему было бы этого достаточно?

Демельза покачала головой.

– Не знаю. Вряд ли.

– И я так думаю. А ты уверена, что тебе бы этого хотелось?

– О да!

Свеча оказалась дрянной, от нее поднимался черный, как из шахты, дым. Но ни один из них не пошевелился, чтобы ее потушить.

– В твоих чувствах нет ничего странного, – сказал Росс.

– Разве?

– Да. Такое случается в жизни. Особенно с теми людьми, которые полюбили рано и любили долго.

– Почему именно с ними?

– Потому что другие сначала ужинали за разными столами. И не считают, что верность и любовь должны идти рука об руку. И тогда...

– Но я не хочу быть неверной! И не хочу любить еще кого-то! Всё совсем не так. Я хочу дать другому мужчине лишь немного счастья, поделиться своим, возможно... И не могу... Это больно.

– Успокойся, милая. Мне тоже больно.

– Правда, Росс? Прости.

– Что ж, ты впервые смотришь на другого мужчину теми же глазами, что и на меня.

Демельза расплакалась.

Росс молчал, радуясь тому, что она рядом, что делится с ним мыслями и чувствами.

Демельза вытащила из рукава носовой платок и отодвинулась от Росса.

– Вот дьявол! – выругалась она. – Это просто портвейн выходит.

– Ни разу не слышал о женщине, которая выпила бы столько портвейна, чтобы он полился у нее из глаз.

Демельза приглушенно хихикнула и икнула.

– Не смейся надо мной, Росс. Нечестно смеяться надо мной, когда у меня такие проблемы.

– Больше не буду. Обещаю.

– Это неправда. И ты прекрасно знаешь.

– Обещаю смеяться над тобой в два раза реже, чем ты смеешься надо мной.

– Но это совсем не то же самое.

– Нет, любимая. – Росс нежно ее поцеловал. – Не то же самое.

– И к тому же я обещала завтра утром встать в шесть, чтобы с ним попрощаться.

– Значит, тебе придется.

– Росс, ты так добр ко мне и так терпелив.

– Я знаю.

Она укусила Росса за руку.

Тот погладил укушенный палец.

– Думаешь, я слишком удовлетворен ролью мужа и защитника? Это не так. Мы оба ходим по канату. Может, мне просто тебя как следует отшлепать?

– Может, именно это мне и нужно, – призналась она.

II

Во время визита к викарию прихода святой Маргариты Дуайт отметил, что Морвенна поправляется. Чувствительность нежных тканей матки уменьшилась. У нее не было приступов, а состояние нервной системы значительно улучшилось. Дуайт сказал, что теперь она может вставать в обычное время, немного отдыхать после обеда и снова спускаться вечером. При хорошей погоде Морвенна может выходить на короткие прогулки по саду с сестрой, кормить лебедей, собирать цветы, делать мелкую работу по дому. Но ей нельзя переутомляться, стоит придерживаться предписанной диеты по крайней мере четыре недели.

А этот срок заканчивался через неделю. Дуайт сказал, что заедет в следующий вторник, ожидая очередной неприятной встречи с мистером Уитвортом. Проведя год в тюрьме для военнопленных и борясь с собственными недугами после этого, Дуайт мог наблюдать эффекты от приподнятого настроения и уныния на ход заболевания и пришел к выводу, что определенное состояние ума и чувств сказывается на теле. Он был убежден, в отличие от Кэролайн, что его собственное выздоровление зависит от того, как скоро он вернется к полноценной врачебной практике. Если разум заставит тело работать, то в конце дня тело будет чувствовать себя лучше, а это, в свою очередь, отразится и на состоянии ума. И с другими людьми в точности так же. Разумеется, сломанную ногу не излечить, если отправить человека на прогулку, но часто, стоит заставить разум работать на благо тела, как человек окажется уже на полпути к выздоровлению.

А с его точки зрения, не считая неверного медицинского диагноза, было очевидно, что Морвенна страдает от глубокой меланхолии. И она никуда не делась, пусть и уменьшилась. Теплый разговор с Морвенной о том о сем позволил Дуайту безошибочно определить, что она в ужасе от физического внимания мужа, и это частично является причиной ее подавленности.

Ее муж был человеком Господа, а Дуайт – всего лишь медиком, и это значило, что он может лишь внести предложения по этому вопросу, которые, как он знал наперед, будут встречены в штыки. В любом случае, исправлять несчастливый брак – не его дело. В прошлый раз он был вправе, как доктор, запретить соитие на месяц. Никто не оспаривал его право. Но теперь Морвенна и впрямь была достаточно здорова в физическом смысле, чтобы возобновить супружеские отношения. У нее болела только душа. Она просто не желала физической близости. То ли муж был ей противен, то ли она принадлежала к числу несчастных, неизлечимо холодных женщин.

Но какое право доктор имел вмешиваться? Очевидно, эта ситуация ставила мистера Уитворта в неприятное положение. Но Морвенна была его пациенткой. А Уитворт выглядел здоровым, как бык. Неужели Дуайт не может воспользоваться правами медика и запретить им отношения, скажем, еще на пару недель? Уитворт – христианин и джентльмен, и наверняка подчинится. Еще две недели могут заметно отразиться на его жене. И будет правильно, если Дуайт намекнет Морвенне об обязанностях в браке. Еще одна трудная задача.

Но, к счастью, до этого оставалась еще неделя.

После его отъезда в доме тихо трапезничали. Викарий прихода святой Маргариты, возможный викарий Сола и Грамблера, сидел между двумя высокими сестрами за слишком длинным для них столом. Лакей в белых перчатках сверкающими приборами подавал телячьи ножки в розмариновом соусе.

– Так значит, его светлость сказал, что ты поправилась, Морвенна, – заметил викарий, накалывая на вилку кусок мяса. Он отправил его глубоко в рот, словно боялся, что тот сбежит, и задумчиво прожевал. Осборн придумал это саркастическое прозвище для Дуайта еще в первый его визит. – Укрепляющее лечение принесло успех, и твой недуг проходит, да?

Он посмотрел на Ровеллу и задержал на ней взгляд.

– Да, Оззи, – ответила Морвенна. – Я неплохо себя чувствую. Но доктор Энис говорит, что потребуется еще некоторое время для окончательного выздоровления.

– Не представляю, какой он пришлет счет, но думаю, он будет соответствовать тому, что этот доктор о себе возомнил, женившись на девице Пенвенен. Да и кто знает, может, в конце концов подействовало лечение Бенны – тебе нужен был только отдых и покой, его ты и получила.

– Но доктор Бенна прописал успокаивающее лечение, викарий, – возразила Ровелла. – А доктор Энис – наоборот. Разве вы не видите, что именно это и подействовало?

– Двое против одного, я сдаюсь, – приветливо откликнулся Оззи. – В последние несколько недель стало заметно, что он куда более приветлив в обществе обеих сестер, чем наедине с женой.

– А какая она, эта Пенвенен... миссис Энис? – поинтересовалась Ровелла. – Не припоминаю, чтобы когда-нибудь ее видела.

– Высокая, худющая и рыжая, – ответил Оззи. – И у нее отличная лошадь для охоты. – В его голос вкрались нотки злости, возможно, воспоминания о полученном отказе. – Ее дядя ни за что не согласился бы на брак с нищим костоправом, но они поженились сразу после его кончины. Разумеется, это долго не продлится.

– Вот как, викарий?

Оззи улыбнулся свояченице.

– О, в глазах посторонних – может и продлится. Но вряд ли шумная миссис Энис будет долго довольна мужем, который то посещает пациентов, то занят экспериментами.

– Кстати, – сказала Ровелла, – ты помнишь доктора Трегелласа, Венна?

– Да-да, я помню.

– Это один старик, который жил неподалеку от Бодмина, викарий, – объяснила Ровелла, ее лицо тут же оживилось. – Говорили, будто он искал способ превратить медь в золото. Когда однажды к нему зашел наш отец, доктор сидел в халате и шляпе с кисточкой, со спущенными до самых башмаков чулками, читал какую-то арабскую книгу и прихлебывал из пустой чашки, а тем временем вся вода из чайника выкипела и начался пожар!

– Ха! Ха! – воскликнул Оззи. – Хорошая история, должен признаться!

– Но это правда, викарий. Истинная правда!

– О, я тебе верю.

– Однажды доктор Трегеллас заболел и упал со стула в глубоком обмороке, две его дочери подняли его и снова усадили, а он снова стал читать свою книгу, как ни в чем не бывало!

Они покончили с телятиной, и за ней последовал жареный ягненок с мятой и спаржей. Морвенна пару раз взглянула на сестру. Ровелла тоже посмотрела на сестру.

– Ты ничего не ешь, Венна.

– Нет, дорогая. Мне нужно выпить всё это, – Морвенна указала на высокий бокал портвейна. – И еще яйца на завтрак, хотя они легко проскальзывают, каким бы ни был аппетит. Но я хорошо питаюсь. По сравнению с тем, что было несколько недель назад, я просто объедаюсь!

За ягненком последовали цыплята с цветной капустой, шпинатом и огурцом, затем пудинг с изюмом и сидр со сливками. Оззи, обычно пьющий мало, на сей раз допил полбутылки канарского и добавил к нему бокал коньяка.

Морвенна удалилась на послеобеденный отдых. Ровелла задержалась за столом, как иногда случалось в последнее время, и Оззи поговорил с ней обо всем, что приходило в голову: о первой жене, о матери, о делах прихода, о стремлении стать викарием в церкви святого Сола, о родственных отношениях с Конаном Годольфином, о взлете Уорлегганов и нерасторопности церковных служек.

Ровелла встала – высокая, худая, но какая-то бесформенная; плечи поникли, длинное платье едва касалось бархатных туфель на плоской подошве. Оззи тоже поднялся и будто случайно последовал за ней в мрачный коридор. В этот сырой июльский день весь дом был погружен в темноту. От реки поднимался туман, и деревья в дальнем конце сада стали похожи на привидения.

Ровелла взяла в гостиной книгу, это оказалась «Илиада», и поднялась наверх, прошла по комнате для игр, где занимались Энн и Сара, мимо комнаты Морвенны и мимо детской, откуда доносились звуки, дававшие понять, что Джон Конан Уитворт проснулся. Ровелла поднялась еще на один пролет к своей спальне, и лишь открыв дверь, поняла, что преподобный Осборн Уитворт следует за ней. Держа ладонь на дверной ручке, она вопросительно посмотрела на него, прищурившись, в таинственных зеленых глубинах ее глаз не отразилось ничего, кроме случайного любопытства.

– Викарий?

– Ровелла, я хотел с тобой поговорить. Могу я на минутку войти?

Она помедлила, но открыла дверь и подождала, пока он войдет. Но Осборн придержал дверь и пропустил вперед Ровеллу.

Комната в мансарде была маленькой, но приятной, а Ровелла украсила ее женскими мелочами: цветами, яркими подушками, цветным ковриком у кресла, шторами, принесенными сюда снизу.

Осборн, высокий и дородный, глубоко дышал. Ровелла указала ему на удобное кресло, но он не сел.

– Вы хотели со мной поговорить, викарий?

Он поколебался.

– Ровелла, наедине ты можешь называть меня Осборном.

Она кивнула. Осборн оглядел ее с головы до ног. Она перевернула страницу книги.

– Завидую, что ты так хорошо знакома с греческим.

– Отец учил меня с юности.

– Ты и до сих пор юна. Но в некотором отношении таковой не кажешься.

– О чем вы?

Оззи перевел разговор на другую тему.

– Какое место ты сейчас читаешь?

Ее глаза сверкнули.

– Ахилл позволил Патроклу драться.

– Я изучал греческий, разумеется, но увы, позабыл его. Даже не помню эту историю.

– Патрокл повел армию против троянцев. И победил. Но он был слишком спесив.

– Что?

– Спесив. Высокомерен. Называйте как угодно.

– Ах да.

– И потому слишком долго наслаждался триумфом.

День выдался очень тихим.

Осборн взял ее за руку.

– Продолжай.

Ровелла выдернула руку, чтобы перевернуть страницу, ее губа задрожала, но не от страха, не от смущения.

– Вы наверняка помните, викарий. Патрокла убил Гектор. Потом началась страшная битва за тела, потому что для греков было очень важно выполнить похоронные ритуалы над телом героя...

– Да, да.

– Вам точно интересен мой рассказ?

– Да, Ровелла, разумеется, я...

Он снова взял ее за руку и поцеловал ладонь.

Ровелла не отдернула руку, а продолжила рассказ.

– Всё это время Ахилл страшно гневался. По глупости (они приписывают это Ате, богине заблуждений) он отказался сражаться, потому что... потому что его оскорбил Агамемнон. Викарий, я...

– Прошу, называй меня Осборном.

– Осборн, мне кажется, вам совсем не интересна эта история.

– Ты совершенно права.

– Тогда зачем вы сюда пришли?

– Хотел с тобой поговорить.

– О чем?

– Мы можем просто сесть и поговорить?

– Как пожелаете.

Она снова указала на кресло, и теперь Осборн сел. Затем, по-прежнему не выпуская ее руки, он осторожно притянул Ровеллу, и пока та не опустилась ему на колено.

– Мне кажется, так не подобает, Осборн, – сказала она.

– Почему же? Ты ведь просто дитя.

– Вы должны помнить, что девочки рано взрослеют.

– Так ты уже повзрослела? Э-э-э... Хм... Я...

– Да, Осборн, я уже взрослая. О чем вы хотели со мной поговорить?

– О... О тебе.

– А, я подозревала, в чем дело.

– Что?.. Что подозревала?

– Что вас интересует не схватка за тело Патрокла. Что вас интересует тело вовсе не Патрокла.

Осборн уставился на нее, пораженный прямотой девушки, настолько странно это звучало из юных уст, и пораженный тем, как ясно она почувствовала, что его заботит.

– Ох, милая, ты не должна думать о подобных вещах! Я...

Ровелла мягко соскользнула с его колена и встала рядом – тощая и неуклюжая в свете угасающего дня.

– Но разве вы не интересуетесь мной? Если я еще дитя, хотя на самом деле я женщина, разве не следует сказать мне правду? Вы совершенно точно мной интересуетесь.

Осборн откашлялся, хмыкнул и на мгновение застыл в неловкой позе.

– С чего вдруг ты это решила?

– А разве это не так? Разве нет, викарий? Тогда почему вы так смотрите на меня за обедом и каждый раз, когда мы сталкиваемся? Вы все время меня разглядываете. И чаще всего смотрите сюда, – она приложила тонкую ладонь к блузке. – А теперь поднялись за мной наверх. – Она покосилась на Осборна. – Разве я не права?

При взгляде на девушку глаза Осборна внезапно налились кровью, во взгляде не осталось ни капли стыда. Физический контакт, когда она сидела на его колене, а потом встала, стал последней каплей.

– Если ты просишь...

– Да, я прошу.

– Тогда да. Придется тебе сказать. Это правда. Придется... признаться, Ровелла, что это правда. Это правда.

– И чего вы хотите?

Он не мог ответить, его полное лицо напряглось.

– Этого? – спросила она.

Он уставился на нее, сердце вырывалось из груди. Осборн облизал губы и кивнул, не смея вдохнуть.

Ровелла посмотрела на угасающий за окном день, надула губки, взмахнула длинными ресницами.

– Какой унылый день, – сказала она.

– Ровелла, я...

– Что?

– Я не в силах сказать...

– Что ж, в таком случае и не нужно. Если вы именно этого хотите.

Она стала медленно и аккуратно расстегивать блузку.