Текст книги "Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа"

Автор книги: Уильям Гир

Соавторы: Кэтлин О`Нил Гир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Глава 2

325 год со дня смерти Господа нашего

От смеси запаха приправленных пряностями соловьиных языков и дыма от дров в камине епископу Сильвестру стало нехорошо. Дыхание его сделалось затрудненным, прерывистым. Он расправил рукава своей черной мантии. Ему казалось, что его бритая голова и длинный нос холодны как лед.

Император восседал на богато украшенном стуле за столом, накрытым разнообразными блюдами из мяса и фруктов. На Константине были сверкающая пурпурная мантия, украшенная золотом туника и пояс с мечом. Это был рослый, широкоплечий и мускулистый мужчина. Он пристально, будто затаив дыхание, смотрел на Сильвестра.

– Вы вызывали меня, ваше величество? – спросил Сильвестр.

Император взял с блюда виноградину и раздавил ее зубами, не сводя взгляда с епископа.

Сильвестр судорожно сглотнул. Он догадывался, зачем его вызвали, но продолжал надеяться, что причина может оказаться другой. Какой угодно, но другой.

В камине трещали поленья. Огонь отбрасывал причудливые тени на затейливо разрисованные стены, округлые арки и величественный купол тронной залы. Мебели здесь было немного, но каждый ее предмет был украшен вычурной резьбой и отполирован до зеркального блеска.

Сильвестр почувствовал, как сквозь сапоги в его ноги проникает тепло. Он глянул вниз. Там, под украшенным мозаикой полом, в подземных помещениях рабы топили печи, нагревая воду, чтобы пол в зале был теплым. Обычно это тепло было приятным, но не этим вечером. Сегодня оно лишь подчеркивало всю опасность положения Сильвестра, словно у него под ногами было адское пекло.

– Осведомители сообщили мне, что заседание, прошедшее сегодня днем, больше походило на скандал, чем на церковный собор, – сказал император.

– Слишком много разногласий, ваше величество. Особую озабоченность вызывает ересь Ария. Обе стороны имеют четкое мнение по поводу того, является Иисус слугой Господа или же нет. Наша точка зрения состоит в том, что вечная сущность Господа – Слово – проявлена в Иисусе, в то время как арианцы убеждены, что он, без сомнения, был «порожденным», пусть и единственным порожденным, следовательно, его тварная природа делает его зависимым от воли Отца, что, в свою очередь, означает, что Иисус ниже Отца. Весь этот вопрос с «единственным порожденным» дополнительно усложняется еще и тем, что написано в Псалмах, глава вторая, стих седьмой. Хуже всего то, что епископ Евсевий из Кесарии соглашается с Арием! По сути же это спор о том, как могло случиться, что Господь наш страдал и спасся, будучи не человеком, а Богом. Уверяю вас, мы выиграем этот спор.

В глазах монарха вспыхнул огонь, и Сильвестр едва не задохнулся от страха. Очевидно, император воспринял его пространный ответ как попытку затянуть время или даже перевести разговор в другое русло.

Он слабо улыбнулся императору. Тот улыбнулся в ответ, но для Сильвестра это было как удар ножом в горло.

– Я так понимаю, что епископ Евсевий во многих случаях является самым громогласным из наших оппонентов. Он действительно считает, что имеет скрытые рычаги давления на нас?

– Да, точно, этот старик – помеха нам, – согласился Сильвестр.

У него начали подгибаться колени.

– Ты подвел меня, Сильвестр? – наклонив голову, спросил император странным, почти нечеловеческим голосом.

Сильвестра словно окатил ледяной душ страха.

– Нет, ваше величество, мне… мне нужно время, еще немного. Мы допросили множество его помощников, пытаясь что-то выяснить о Жемчужине, но, похоже, они почти ничего не знают.

Сильвестр с тревогой взглянул на стоявшего у открытой двери епископа Меридия, ожидавшего указаний. В темноте позади освещенного огнем камина пространства он виделся высоким черным силуэтом. Одно его присутствие заставляло Сильвестра обливаться холодным потом от ужаса.

– Значит, ты не использовал все средства убеждения, имеющиеся в твоем распоряжении. Так постарайся же.

– Уверяю вас, ваше величество, дело не в нашей мягкости. Мои люди действовали с подобающим усердием.

Услышав последнюю фразу, Меридий фыркнул, но так и остался стоять за дверью. Никто из знающих его не рискнул бы обвинить его в мягкости. Его могли называть чудовищем, ублюдком, животным, но только не мягкотелым.

– Проблема, ваше величество, в том, что Евсевий сорок лет только и делал, что рассылал своих лучших помощников-библиотекарей в самые отдаленные уголки мира, где мы не сможем найти их.

Константин взял с блюда пригоршню вяленых соловьиных языков и, откинув голову назад, закинул в рот всю горсть деликатеса.

– Они все еще являются частью истинной церкви? – спросил он, не переставая жевать.

– Некоторые из них могли стать монахами, другие – отшельниками. Или просто исчезнуть.

– Ты должен уметь разыскивать монахов.

Сильвестр разочарованно всплеснул руками.

– В том-то и дело, что люди, приходя в монастырь и принимая монашество, берут себе новое имя. Поэтому их сложно разыскать, особенно если они сами этого не желают. Они могут спокойно переходить из одного монастыря в другой, каждый раз принимая новые имена.

Император встал с трона и выпрямился во весь рост, а затем решительно обошел стоявший перед ним стол. На металлической отделке туники, сапог и пояса засверкали отблески огня. Он постоянно был готов к защите от внезапного нападения, что характеризовало его как человека благоразумного, учитывая количество уже совершенных покушений на его жизнь.

– Как ты считаешь, откуда исходит наибольшая опасность? – спросил Константин, встав перед Сильвестром и уперев руки в бедра.

Он башней возвышался над Сильвестром, его темные глаза светились как угли. От одежды исходил крепкий запах древесного дыма и жареного мяса. Сильвестру пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Опасность в том, что они знают место.

– Оно могло просто исчезнуть.

– Возможно, но, скорее всего, оно оказалось под землей около двухсот лет назад, как и множество других святых мест во времена императора Адриана, одержимого идеей уничтожить евреев и все, чему они поклонялись. Ведь именно Адриан приказал переименовать Иерусалим в колонию Аэлия Капитолина и в рамках реконструкции города превратил Кранио Топон – Место черепа – в ровную площадку, на которой построили храм Афродиты. [12]12
  …построили храм Афродиты. – Это произошло в 135 г. от Р. X.


[Закрыть]Или, – он махнул рукой, – его могли уничтожить в триста третьем году, когда император Диоклетиан приказал уничтожить все христианские церкви и священные тексты.

– Значит, ты считаешь, что оно похоронено под землей?

– Мы не можем сказать с уверенностью, но нужно исходить из этого, – ответил Сильвестр, нервно сглотнув. – Ведь если оно существует, ваше величество, все наши доктрины можно выбросить, как гнилую тряпку.

Судя по всему, последние слова заставили императора задуматься. Наконец он глубоко вздохнул.

– Я приказываю разрушить храм Афродиты и снять слой земли, который насыпали при его строительстве. Немедленно. Если Жемчужина там, я хочу узнать об этом раньше, чем кто-либо другой.

– Да, ваше величество, безусловно.

Константин прищурился и строго посмотрел на Сильвестра.

– А как насчет Ярия? Вы нашли его?

– Возможно, ваше величество. В одном из монастырей Пахомия, в Египте. Но опять-таки эти сведения нуждаются в проверке. На это потребуется пара месяцев, не больше.

Константин развернулся и пошел обратно к трону. Драгоценные камни на его одеянии блестели в свете огня. Сильвестр наконец-то позволил себе вздохнуть с облегчением.

– Начинайте раскопки на месте храма. Найдите Ярия, а также всех, кто работал вместе с Евсевием в библиотеке Кесарии. Я хочу знать, где скрыта Жемчужина. Это вопрос нашего выживания, ни больше ни меньше. Ты это понимаешь?

– Да, ваше величество, – ответил Сильвестр и, развернувшись, пошел к двери.

Он уже выходил, когда император окликнул его.

– И еще, епископ.

Сильвестр обернулся к Константину.

– Не приходи ко мне, пока не выполнишь задания, которые я только что дал тебе.

Сильвестра пронзил ужас. Значение слов императора было понятным: «иначе тебе не жить».

Епископ низко поклонился.

– Да, ваше величество, я вас не подведу.

Он вышел в освещенный жаровнями коридор. Вдоль его высоких арок стояли солдаты императорской гвардии. Огонь отражался от безупречно отполированных доспехов, играл на их красных плащах. Ни один из десяти охранников прямо не смотрел на Сильвестра. Он нервно сглотнул и выпрямил ноги в коленях. Массивные серые каменные стены словно нависали над ним, будто демоны, готовые исторгнуть его душу. Сильвестр приложил все силы, чтобы не задрожать от ощущения их присутствия рядом с ним.

– Епископ? – обратился к нему Меридий, подходя и протягивая руку, будто для опоры.

Сильвестр жестом пригласил его следовать за ним. Казалось, что в неярком свете коридора светлые волосы и холодные глаза Меридия светились. Они бок о бок пошли по коридору мимо солдат.

– Мой личный корабль ждет тебя на пристани в Эфесе. Отправляйся в Египет. Держи меня в курсе дела, – прошептал Сильвестр.

Учение о мече

Тучи идут по небу, но дождя сегодня нет. Только жара, ничего, кроме жары. Идя по дороге в Ерушалаим, ты пребываешь в раздражении. Впереди идут твои братья. Ты отстаешь, отмахиваясь от мух, и бормочешь себе под нос, что тебе ничего не надо, только бы поспать в тени оливы, пока не опустится ночь. Но он не позволит этого. Вы наконец сбежали от толпы, и он говорит, что надо спешить. Ты слышишь его голос, как всегда поучающий, но не понимаешь ни слова… пока он не обращается к тебе.

– Ты слышал, брат? – спрашивает Иешу, останавливаясь и смотря прямо на тебя.

Ты прищуриваешься, гладя на него против солнца. В его свете черные кудрявые волосы Иешу, пропитавшиеся потом, светятся, словно ореол, обрамляя его лицо. Солнце бьет по твоей голове, будто огненный молот.

– Нет, я был слишком далеко позади. Что ты говорил?

– Мы говорили об искусстве меча. Я сказал, что оно по большей части является искусством пребывать с Богом.

Вокруг начинают собираться остальные апостолы, прислушиваясь. По голосу они понимают, что это очередная проповедь, урок, который они желают услышать.

Но не ты. Ты хочешь только глотка холодной воды.

Но он желал твоего вопроса, и ты задаешь его.

– Это звучит странно. Разве я не нахожусь в любом случае в присутствии Бога? Как же может быть иначе, если ты сам нам говорил, что Бог присутствует везде и во всем, постоянно.

Он сдерживает улыбку. Так он благодарит тебя за вопрос, который не задал бы никто другой. Ты всегда был его признанным оппонентом, и поэтому он обижался на тебя, одновременно восхищаясь тобой.

– Думаю, что люди практически никогда не пребывают в божественном присутствии, – говорит Иешу. – Они думают о прошлом или будущем, беспокоятся, что делают их враги или, хуже того, что замышляют их друзья. Но они очень редко живут настоящим. А именно там пребывает Бог.

Ты разочарованно всплескиваешь руками.

– Впечатляюще, но я не понимаю: при чем здесь искусство меча?

Он рассекает воздух ребром ладони, будто лезвием невидимого меча.

– Меч наделен живым сердцем, которое бьется. Он слышит. Наносит удары. Но удар станет смертельным только тогда, когда мечник действует в момент абсолютного осознания причины жизни и смерти.

Ты оглядываешь апостолов. На их лицах недоумение, как и у тебя. Бедный Матья. Его молодое лицо кривится в полнейшем непонимании.

– Если честно, – говоришь ты, – я ненавижу твои аллегории. Это полная ерунда. Хотел бы я, чтобы ты говорил прямо.

Он наклоняет голову и улыбается.

– Я имел в виду, что лишь в состоянии сопричастности с кем-либо другим ты способен познать и полюбить его.

– Или с чем-либо, если ты говоришь о мече.

– Да. Очень хорошо, брат. Я знал, что ты поймешь.

Он широко улыбается, разворачивается и вновь шагает по дороге.

Лишь спустя несколько секунд ты понимаешь недосказанное: «…или если говорить о Боге».

Ты качаешь головой, раздумывая, предназначено ли это было одному тебе, и прибавляешь шагу, чтобы догнать остальных.

Глава 3

Египет, монастырь Святого Стефана Первомученика

Здесь почти всегда пахло гниющей растительностью и сырой землей. Лишь когда направление бриза менялось, сюда доносилось сухое горячее дыхание пустыни. Оно всякий раз напоминало монахам отца Пахомия, что их плодородные поля стоят на краю огромной бесплодной пустыни.

Брат Заратан смотрел на лодки рыболовов, вытирая покрытые грязью руки о свое белое одеяние. Лодки мерно покачивались на волнах огромной реки – Нила. Отсюда их было видно штук семь, в них сидели мужчины и мальчишки. Вероятно, отцы и дети, отправившиеся добывать хлеб свой насущный.

Он развернулся, обвел взглядом поля, принадлежащие монастырю, и огромные стены города Фуу, в котором жила его семья. От камней волнами поднимался жар, и неровная стена, кругом опоясывающая город, выглядела как бы призрачно. За ней, на севере, возвышался хребет Гебель эт-Тариф, но пыль и дымка практически полностью скрывали его от глаз.

Заратан вздохнул. Интересно, чем сегодня занимаются его друзья в городе. Возможно, помогают своим семьям в поле, как и он сам. Во всяком случае, он должен был это делать.

Ему было всего шестнадцать. Сверкающие на солнце волосы, светлые, как лен, открытые голубые глаза и лицо, которое, как часто говорили ему деревенские девчонки, напоминало морду только что кастрированного кота. Он так и не понял, что они при этом имели в виду, хотя эта насмешка, возможно, относилась к его постоянному состоянию легкого ошеломления от повседневной жизни. А может быть, они говорили так из-за светлого юношеского пушка на подбородке, длиной как раз с кошачью шерсть. Все это не слишком его беспокоило, и хотя мать очень хотела его женить, Фаддей (так его звали еще три месяца назад) совершенно не интересовался вопросом обзаведения семьей. Еще до того, как прийти сюда, он проводил ночи в молитвах, всем сердцем желая хоть на мгновение узреть Царство Божие. Иногда, когда он молился уже после заката, его пронзали тонкие уколы истинной, чистой любви. Он плакал, понимая, что это, наверное, оттого, что он коснулся ран Господа, Иисуса Христа.

– Спасибо, брат, – сказал Заратан еще одному из множества монахов, подносивших ему пустые горшки из-под семян на стоящий в тени пальмы стол для мытья.

Он смиренно глянул на остальных монахов, копающих землю, сеющих и носящих воду. Потом моргнул, оглядев ряд глиняных горшков перед ним. Так много! Как же он так замешкался?

Брат Иона назначил ему простейшее послушание – мыть горшки из-под семян и относить их на полки, в монастырь. Перед ним стояло больше двух десятков немытых горшков и таз с водой. Еще кувшин с водой и ковш, чтобы работающие монахи могли утолить жажду. Как же бежит время! Может, он просто задремал?

Молчаливые монахи поставили ему на стол еще два горшка. У него опустились плечи.

Заратан бездумно провел пальцем по краю только что принесенного горшка. На пальце осталась ячменная мякина.

Он снова задумался о долгих ночах, проведенных в молитвах, и от воспоминаний о пережитом экстазе ощутил головокружение. Он…

– Заратан? – раздался за его спиной угрюмый голос брата Ионы.

Он резко крутанулся, как пес, которого поймали с куском жареной ягнятины в зубах.

– Да, брат Иона?

– Ты и глазом моргнуть не успеешь, как эта куча горшков станет с тебя ростом, упадет и раздавит тебя в кашу. Тогда мне придется отправиться в город – а ты знаешь, как я не люблю это делать, – чтобы сообщить твоим рыдающим родителям, что ты погиб не случайно. Но по сути, ты бы погиб от праздности.

Работающие в поле монахи обернулись, глядя на них.

Заратан покраснел от стыда.

– Прости меня, брат. Я постараюсь сосредоточиться.

– Посмотрим.

Ионе было за сорок. У него были пышные каштановые волосы, всклоченная борода и сморщенный нос, напоминавший Заратану пересушенный на солнце финик. Старший монах лишь покачал головой, снова взял в руки лейку и принялся тонкой струйкой поливать только что посаженные зерна ячменя.

Заратан окунул горшок в таз и начал протирать его льняной тряпкой изнутри. На стол со стуком встали новые горшки, принесенные монахами.

У юноши упало сердце.

– Это пустая трата моих возможностей, – прошептал он сам себе в перерывах между вдохами и выдохами. – Мне бы сейчас быть в келье, стоять на коленях и молиться, взыскуя любви Божьей…

– Сначала вымой горшки, а потом взыскуй любви Божьей, – басовито прошептал кто-то справа от него.

– Брат Кир! – вскрикнул Заратан, подскочив. – Я… я не слышал, как ты подошел.

Кир сдержал улыбку, наклоняясь над столом. Он был высокого роста, мускулистый, с вьющимися черными волосами, свисающими до плеч, густой бородой и усами. Его зеленые глаза, казалось, всегда сохраняли немного насмешливое выражение. Заратан полагал, что ему было лет тридцать пять.

Кир вытер пот со лба грязным рукавом белого одеяния.

– Может, тебе помочь, брат? – спросил он. – Меня прислал Иона. Думаю, он хочет, чтобы ты завершил работу, прежде чем ячмень созреет и его уберут.

Заратан нахмурился, окуная в таз следующий горшок.

– Да, спасибо, брат, – ответил он Киру.

Кир взял в руки горшок и принялся мыть его. Заратан перевернул вымытый им горшок вверх дном и поставил на стол для просушки. Солнце сегодня жгло особенно безжалостно. Повернувшись к Киру, Заратан прищурился.

– Он такой надсмотрщик, все время следит, – прошептал он. – Он всегда таким был?

– Трудно сказать, – улыбнувшись, ответил Кир. – Я здесь еще меньше года. Но ты должен понять. Брат Иона следит за тем, чтобы поля были вовремя и хорошо возделаны, чтобы монастырь сам обеспечивал себя пищей. Авва Пахомий учит, что мы должны сами себя всем обеспечивать. А это нелегкий труд. Ионе нужно, чтобы каждый из нас внес свой вклад в это дело.

Заратан искоса оглядел Кира. Когда его не было поблизости, монахи принимались рассказывать о нем впечатляющие истории. Они говорили, что он был отчаянным солдатом, лучником в римской армии, и убил множество людей.

– Ты снова задремал, брат, – прошептал Кир, наклонившись в сторону. – Давай за работу.

– Что?

Перед мысленным взором Заратана предстали тысячи лучников, давшие залп. Он угрюмо посмотрел на рослого мужчину, стоящего рядом с ним.

– Мой горшки, – повторил Кир. – А потом уже взыскуй любви Божьей.

Лицо Заратана скривилось.

– Смысл моей жизни в этом мире не в мытье горшков, брат. У меня есть более высокое призвание. Я пришел сюда потому, что все говорили, будто авва Пахомий позволяет монахам заниматься упражнениями духа.

Кир прищурил свои зеленые глаза.

– Сажать ячмень – тоже упражнение духа, брат, хотя мне кажется, что ты слишком глубоко погружен в свои мысли, чтобы понять это, – сказал он, показав на шнур, свисающий с кожаного пояса Заратана.

Заратан посмотрел туда же. Они были обязаны все время носить шнур, шерстяную веревку, используемую при чтении Иисусовой молитвы. Каждый раз, произнося «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», следовало завязать на веревке узелок. Количество узелков на веревке показывало, сколько раз за день монах произнес молитву. На шнуре у Заратана было два узла. Он глянул на шнурок Кира. Тот был усеян узлами.

– Кир, я хотел бы беспрестанно молиться, как говорил святой Павел, но я хочу делать это правильно, стоя на коленях в келье, – сказал он. – А стоя здесь, под палящим солнцем, и намывая горшки, я не могу следовать этому святому призванию.

Кир расхохотался. Заратан вопросительно посмотрел на него, не понимая, что смешного нашел брат в его высказывании.

Из-за стены монастыря появилась Калай, монастырская прачка, со своей помощницей Софией. Если София казалась черноволосым чертенком из города, откуда приходила каждый день, чтобы помогать Калай, то сама Калай была рослой гибкой женщиной с волнистыми рыжими волосами и лицом, красота которого могла бы поспорить с красотой легендарной Магдалины.

Заратан посмотрел на нее и сглотнул, издав странный звук.

– Я не понимаю, почему авва Пахомий позволяет ей жить здесь, – прошептал он. – Она шлюха. А может, вообще демон.

Кир нахмурился, сдвинув темные брови.

– Она прачка. Или ты предпочел бы сам стирать свою одежду? Я-то думал, что ты ценишь каждое мгновение, чтобы молиться без перерыва.

Заратан поглядел, как Калай спускается к реке. Серое платье развевалось, облегая ее ноги.

– Она действительно пугает меня, Кир.

– Она пугает всех нас, брат. Но это не ее вина, а наша.

Хорошо хоть, что ей не позволялось общаться с монахами.

Она жила в отдельной хижине в одиночестве, ела отдельно от всех, ей не позволялось говорить с кем-либо, кроме брата Ионы, который приносил и уносил белье и одежду.

Не сводя глаз с Калай, Заратан взял следующий горшок.

– Ой! – вскрикнул он, когда горшок выскользнул из его мокрых пальцев.

В следующее мгновение горшок ударился о землю и разбился. Осколки разлетелись в разные стороны.

Иона явно услышал это. Стоя на поле, он выпрямился, потянулся, разминая уставшую спину, и зашагал по мягкой земле в сторону Заратана.

– Теперь я буду мыть горшки весь остаток жизни, – сказал Заратан. – Это у меня уже третий за неделю.

– Тебе просто надо научиться сосредоточивать свое внимание. Используй для этого молитвенный шнурок, и ты увидишь, что это очень помогает.

Иона подошел к ним в тень пальмы. Сначала он зачерпнул себе воды ковшом.

– Вижу разбитый горшок, – сказал он, выпив воду до последней капли и повесив ковш обратно на кувшин, не глядя на Заратана.

– Я уронил горшок, брат, – сказал Кир. – Прости меня. Это полная беспечность. Надо было вытереть руки, прежде чем брать его.

Он склонил темноволосую голову, всем своим видом выражая стыд.

Заратан посмотрел на Кира расширившимися глазами.

Иона переводил взгляд с Кира на Заратана и обратно. Его губы слегка изогнулись. Он не мог просто спросить Заратана, правда ли это, поскольку подобным вопросом мог вынудить его ко лжи и таким образом сам совершил бы греховное деяние.

– Я приму любое наказание, которое ты мне назначишь, брат, – не поднимая взгляда, сказал Кир. – Обещаю впредь быть более аккуратным.

Иона задумчиво поскреб свою всклоченную каштановую бороду.

– Я не вправе наказывать тебя. Оставлю это на усмотрение брата Варнавы.

– Варнавы? – удивленно воскликнул Заратан. – Еретика?

Иона грозно нахмурил кустистые брови.

– Брат Варнава помог авве Пахомию построить этот монастырь. Он провел здесь больше двадцати лет и проявил себя как, возможно, самый преданный и уж точно самый ученый из наших монахов. То, что он оставляет место для компромиссов в толковании текстов, не означает, что он еретик. Наверное, правильнее будет назвать его прагматиком.

– Что ж, – начал Заратан, развернув грудь колесом, – посмотрим, что будет, если синод епископов, собравшийся в Никее, решит…

– Спасибо, брат, – перебил его Кир.

Это задело Заратана, который еще только начал свою тираду.

– Мы знаем, что брат Варнава – очень святой человек, – добавил Кир.

Иона хмуро глянул на Заратана.

– Можете оба идти к брату Варнаве. Немедленно. И запомните хорошенько: брат Варнава никогда не назначит наказание, которое отказался бы понести сам. Если он скажет вам месяц драить полы, будьте уверены, он проведет этот месяц рядом с вами, стоя на коленях и занимаясь тем же. И пусть знание об этом станет вашей ношей. И сохраняйте молчание до тех пор, пока он сам к вам не обратится, – добавил Иона, уже развернувшись, чтобы уйти.

Кир кивнул, вытер руки и направился в сторону монастыря. Заратан поспешил вслед за ним. Почему же Кир взял на себя ответственность за деяние, которого он не совершал? Заратан знал, что ему не положено разговаривать, пока с него не снимут только что наложенный обет молчания, но все равно обратился к Киру, догнав его.

– Брат, почему ты… – зашептал он.

Кир осуждающе посмотрел на него и резко помотал головой.

Перед ними выросла поражающая взор базилика, которую венчал величественный купол. Стены имели два локтя в толщину, чтобы выдержать вес венчавших их арок и колонн, на которых покоился купол, устремленный в небо. Он достигал высоты в восемьдесят локтей.

Заратан вздохнул с облегчением. Это было место, где сердце познавало свою истинную ценность. Всякий входящий сюда с верой получал прощение грехов и проступков в свете чистого сияния, освещающего весь мир.

Когда Кир открыл дверь, на них дохнуло прохладой. Они вошли в полумрак внутренних помещений. Высоко вверху, под сводом огромного купола, лучи света, проходящие сквозь окна, играли на пылинках. Стены были покрыты росписями с изображениями главных событий жизни Господа: рождение, преломление хлеба на Тайной вечере, судилище и распятие.

Они бок о бок шли к библиотеке, где проводил все свои дни брат Варнава. Он слово за словом переводил древние тексты, крошечные клочки которых приносили ему жители окрестных деревень. Иногда к нему приходили даже купцы с каким-нибудь обрывком папируса, те, что были осведомлены об этом его своеобразном пристрастии.

– Кир, что ты думаешь о брате Варнаве? – зашептал Заратан. – Ты согласен с тем, что он еретик? Я слышал, например, как он говорил, что Господь наш не воскрес во плоти, что это было воскрешение души в Духе! Император объявил подобные высказывания ересью. А ты как думаешь?

Он искоса поглядел на Кира и увидел, что тот возвел глаза к небесам, словно моля Бога даровать ему терпение.

– Кир, ты ведь знаешь, что недавно собирался собор епископов в Никее, чтобы решить все эти вопросы раз и навсегда. Здесь ничего не знают об их решениях? – спросил Заратан.

Кир продолжал молча идти вперед, не сводя своих зеленых глаз с массивных деревянных дверей библиотеки.

– Мне особенно интересно, решат ли они наконец, какой день считать Пасхой. Будет ли он совпадать с иудейским Песахом, как об этом говорится в Евангелии от Иоанна, или со следующим днем, как говорится в Евангелиях от Марка, Луки и Матфея. Лично я думаю, что правильной датой… [13]13
  …правильной датой… – В раннем христианстве это представляло собой сложный вопрос. В Малой Азии Пасху отмечали в день еврейского праздника Песах, Исхода, по дате распятия, приведенной в Евангелии от Иоанна. Но Матфей, Лука и Марк назвали Тайную вечерю трапезой в честь Песаха, следовательно, распятие, согласно их словам, произошло днем позже. В 150-х гг. Поликарп Смирнский посетил Рим для участия в диспуте по этому поводу, но тогда к единому мнению так и не пришли. Римляне настаивали на праздновании Пасхи в воскресенье, следующее за первым после весеннего равноденствия полнолунием, и никто не собирался отказываться от своей точки зрения. В 190-х гг. Виктор, епископ Римский, так разгневался на факт празднования малоазийской церковью Пасхи в день еврейского Песаха, что пригрозил отлучить от церкви всякого, кто не примет для празднования Пасхи день, установленный Римской церковью. В середине III в. от P. X. епископ Римский Стефан вступил в ожесточенный спор с епископом Карфагенским Киприаном, за которым стоял весь греческий Восток. Это стало первым случаем, когда епископ Римский привел стих 18 из 16-й главы Евангелия от Матфея в качестве доказательства верховенства Римской церкви, и противоречие это и поныне является одним из главных предметов спора между восточной и западной церквями.


[Закрыть]

Кир остановился и мягким, но уверенным движением прикрыл рот Заратана своими пальцами, молча глядя ему в глаза.

Заратан обиженно кивнул.

Кир пошел дальше, к дверям библиотеки. Когда он распахнул их, железные петли пронзительно скрипнули. Они вошли внутрь, и их окружил запах тления, пыли и заплесневелых книг. По стенам, словно янтарные крылья, взлетающие к потолку, плясали отблески зажженной свечи.

Заратан стоял молча, как ему и было велено с самого начала, ожидая, когда брат Варнава сам заговорит с ними. Пожилой, ему было не меньше пятидесяти, мужчина сидел на длинной скамье, склонившись над столом, на котором лежали обрывки папируса. Они напоминали золотистые высохшие листья, покрытые надписями, сделанными черными чернилами. Очень старые. Судя по всему, он раскладывал их в определенном порядке.

Искоса глянув на них, Варнава тяжело вздохнул и что-то пробормотал себе под нос. Казалось, у него возникли трудности с переводом древнего текста. Когда он наклонил голову, его седые волосы и борода блеснули в свете свечи. У него было странное лицо, все черты которого были словно слегка гипертрофированы. Слишком широкий для узкого, вытянутого лица рот, длинный крючковатый нос и карие глаза в глубоко запавших глазницах. По правде сказать, он скорее напоминал недавно умершего, чем живого человека. На нем, как и на всех монахах, было длинное белое одеяние, перетянутое кожаным поясом, к которому был привязан молитвенный шнурок.

Заратан вздохнул, разглядывая полки, заполненные древними книгами на пергаменте и свитками папирусов. Большинство из них, как он знал, были признаны еретическими. Однажды он застал брата Варнаву за работой с запрещенным текстом Евангелия от Марьям.

Они почувствовали еле заметный запах чернил. Видимо, перед тем, как они вошли в библиотеку, Варнава что-то писал. Справа от него на подставке стоял калам – заточенный под перо кусок тростника. Красные чернила, изготовленные из окиси железа и камеди, напоминали засохшую кровь. Рядом лежали и прочие письменные принадлежности: перочинный нож, чтобы чинить калам, оселок, чтобы точить перочинный нож, кусок пемзы для чистки папирусов, губка для стирания помарок, циркуль, чтобы отмерять равные расстояния между строками, линейка и тонкий свинцовый диск, чтобы расчерчивать строки.

Заратан почесал под мышкой. От льняного одеяния все зудело. Иногда ночью он снимал его через голову и видел, что живот и руки покрылись красными полосами. Но он понимал, что это лишь часть цены, которую надо заплатить за божественную любовь воскресшего Господа.

Брат Варнава взял со стола один из папирусов, лежавший поодаль, воскликнул: «А!» – будто только что сделал великое открытие, и заново переложил папирусы в другом порядке. Несколько секунд он, казалось, не дышал.

– Похоронен позорно, – прошептал он в изумлении.

Похоже, он вообще забыл, как дышать.

– Мне нужно больше… подробностей… – наконец прошептал он.

Заратан непонимающе посмотрел на Кира. Тот тихо прокашлялся.

Варнава резко повернулся к ним, в изумлении оглядев вошедших, будто они подкрались к нему с секирами в руках.

– Простите меня, братья, – еле слышно сказал он. – Я не заметил, что вы пришли. Заратан, надеюсь, с тобой не приключилась еще какая-нибудь неприятность?

Заратан покраснел, переминаясь с ноги на ногу. Кир глянул на него, давая ему возможность признаться.

– Я разбил еще один горшок, брат, – угрюмо проговорил Заратан.

– Понимаю, – ответил Варнава. – А у тебя что за проступок, Кир?

– Я солгал, чтобы уберечь Заратана от гнева брата Ионы. Сказал, что я разбил горшок.

– Значит, твоя вина больше, ты это понимаешь? Даже несмотря на добрые намерения.

– Да, брат, – ответил Кир, послушно кивая.

Варнава встал из-за стола, и куски папируса едва не разлетелись в стороны. Его глаза расширились от ужаса, и он аккуратно сел обратно на скамью.

– Полагаю, от меня ждут, что я назначу вам какое-нибудь наказание, – сказал он, положив ладони на колени, будто в раздумье. – Я налагаю на вас епитимью. Поститься три дня и помогать мне переводить последние из текстов, попавшие в нашу библиотеку, – наконец сказал Варнава. – Кир, думаю, ты неплохо знаешь арамейский?

– Да, брат, – ответил Кир, кивая.

– Хорошо. Идите оба в библиотечную крипту, находящуюся под молельней. Там на столе разложены папирусы. Переведите их текст на греческий.

В крипте хранились самые ценные документы. Заратан там еще ни разу не был. Как и большинство монахов обители.

– На греческий, брат? – переспросил Кир. – Не на коптский?

Хотя они часто говорили на греческом, языке Евангелий, коптский язык был общим для христиан Египта. Зачем же Варнава хочет переводить документы на греческий?

– Да, греческий. Я хочу, чтобы эти книги могло прочитать большее число людей. Считаю, что Евангелие от Петра является важным…

– Евангелие от Петра! – воскликнул Заратан. – Разве эта книга не является запрещенной?