Текст книги "Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа"

Автор книги: Уильям Гир

Соавторы: Кэтлин О`Нил Гир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Пилат разочарованно вздыхает.

– Позволь мне высказаться яснее, чтобы я был уверен, что ты в точности понимаешь предъявленное обвинение. Провозглашать себя царем провинции, находящейся под управлением Рима, если император не даровал тебе такового титула, как сделал он это по отношению к вашему царю Ироду, является государственным преступлением, именующимся crimen laesae maiestatis. Но я не слышал, чтобы тебе был дарован такой титул. Или был?

– Царство мое не от мира сего. Будь это иначе, разве не восстали бы мои последователи прямо сейчас, чтобы освободить меня? Я пришел в этот мир, чтобы свидетельствовать об Истине.

– Меня не интересует, сколь храбры твои так называемые последователи. Я спрашиваю, являешься ли ты царем. Подразумевая, что если у тебя есть царство, где бы оно ни находилось, то, следовательно, ты провозгласил себя царем. Это правильно?

Иешуа хранит молчание.

Темные брови Пилата сходятся.

– Возможно, я неправильно понял твой ответ. Имел ли ты в виду, что не являешься царем в политическом смысле этого слова, но скорее в смысле теологическом или нравственном?

Губы Иешуа сжимаются. [87]87
  Губы Иешуа сжимаются. – Молчание Иисуса, как перед Синедрионом, так и перед Пилатом, выглядит как исполнение пророчества Исаии (52, 13–53, 12). Намеревался Иисус играть роль исполняющего пророчество Исаии или нет, сохраняя молчание, «и, как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих», или Он просто придерживался еврейской традиции правильного поведения, требующей сохранять молчание в ответ на оскорбление, нам неизвестно. Но без сомнения, Иисус хорошо знал все эти пророчества.


[Закрыть]

Пилат оборачивается ко мне.

– Иосиф, ты же видишь, что подобные притязания лишь усугубляют его вину. Он провозглашает, что царство его не ограничивается этой маленькой, отдаленной, захудалой провинцией, что оно божественно и всеобъемлюще. Следовательно, он противопоставляет себя и свое царство божественной природе императора и Рима. А ведь божественным и всеобъемлющим может являться лишь царство бессмертного Тиберия Цезаря.

Кровь начинает закипать в моих жилах. Я понимаю, зачем он оставил занавесь открытой. Я стал свидетелем. И он хочет, чтобы я доложил Синедриону об увиденном.

Не думая о последствиях, я открываю рот, чтобы, возразить, но Пилат опережает меня.

– Иосиф, даже если бы у меня не было признательных показаний зелотов, свидетельствующих о его изменнических словах, я не могу допустить, чтобы, такое неуважительное отношение к императору осталось безнаказанным. Ты, конечно, понимаешь это.

Вставая, он произносит приговор.

– Иешуа бен Пантера, в соответствии с законами Рима я признаю тебя виновным в государственной измене по отношению к священной Римской империи. Приговариваю тебя к распятию сегодня же вместе с Дисмасом и Гестасом, твоими сообщниками.

Поворачиваясь ко мне, он улыбается.

– Декурион, отведите осужденного в камеру. Но прежде, в знак моего благоволения к моему хорошему другу Иосифу Аримафейскому, пусть бен Пантеру отхлещут до полусмерти. Это ускорит его смерть на кресте, он не будет слишком долго мучиться. Я ведь великодушен, правда, Иосиф? [88]88
  Я ведь великодушен, правда, Иосиф? – В имперских архивах Рима нет никаких документов, касающихся суда над Иисусом, хотя Пилат, безусловно, был обязан послать в Рим доклад об этом. Означает ли это, что суда вообще не было? Возможно. В конце концов, наличие «признания» делало ненужным проведение официального суда. Кроме того, существует письмо, цитируемое Филоном, современником Иешуа, в котором упоминается о Пилате. В своей работе «О посольстве к Гаю» Филон цитирует письмо царя Агриппы Первого к императору Калигуле, в котором управление Пилатом Иудеей характеризуется как «расцвет взяточничества, насилия, воровства, нападок, оскорбительного поведения, частых казней заключенных без суда и следствия и непрекращающейся жестокости». Пилат прославился именно казнями заключенных безо всякого суда и разбирательства. К тому же римский историк Тацит пишет в «Анналах» (15, 44) лишь то, что Пилат казнил Иисуса, но не упоминает ни о каком суде.


[Закрыть]

Декурион машет рукой солдатам. Те окружают Иешуа и уводят его в тюрьму. [89]89
  Те окружают Иешуа и уводят его в тюрьму. – Это случилось 14 нисана, или 7 апреля 30 г. по нашему календарю. Также следует помнить, что примерно в 7 часов вечера происходила смена даты, в данном случае – на 15 нисана. Наступал Песах, еврейская Пасха. Если Иисус «восстал» в воскресенье, то фактически прошло два с половиной дня.


[Закрыть]

Все мое тело будто пронзает болью. Кружится голова.

«Нет! Нет! Нет!!!» – звучит где-то в сокровенных глубинах моей души.

Глянув на меня, Пилат направляется к выходу.

– Префект, пожалуйста, удели мне еще пару мгновений.

– Безусловно, Иосиф, ты, же мой друг.

Я едва держусь на ногах, а он улыбается, будто собирается просто поболтать.

– Согласно иудейским обычаям и закону, в праздничный день мы обязаны похоронить умершего до заката. Я смиренно прошу дозволения снять с креста и похоронить каждого, кто умрет сегодня.

Бог Израилев требует, чтобы я проявил такое же милосердие и к двум преступникам, осужденным вместе с Иешуа. А Иешуа… Иешуа, очевидно, ожидает, что я сделаю по отношению к человеку, любимому всем сердцем, то же, что и по отношению к чужим людям, [90]90
  …то же, что и по отношению к чужим людям, которых знать не знаю. – Иосиф Аримафейский был знатоком права и набожным иудеем, и он, безусловно, должен был просить похоронить любого собрата по вере, хотя бы потому, что этого требовали законы иудейской веры.


[Закрыть] которых знать не знаю.

– Но, Иосиф, тебе ведь известно, что в соответствии с законами Рима распятых нельзя хоронить. Их тела должны оставаться на крестах до тех пор, пока стервятники и падальщики не пожрут их. Мы даже выставляем караул, чтобы помешать членам семьи и друзьям снять тело с креста. По сути, несанкционированное погребение казненного преступника – само по себе преступление. [91]91
  …само по себе преступление. – Дигесты, 48,24,1; Тацит. Анналы, 6, 29.


[Закрыть]

– Да. Но мы оба также знаем, что император или его наместник могут дать особое разрешение на похороны казненного. Ты и сам иногда позволял это. Я прошу, чтобы ты дал мне особое разрешение похоронить их.

На его худом загорелом лице появляется выражение досады.

– Если бы этих зелотов приговорил к смерти Совет семидесяти одного, как бы тогда поступили с их телами?

«Интересно, зачем он спрашивает? Что ему беспокоиться о том, что происходит с евреями?»

– Противозаконно любому человеку хоронить или оплакивать преступника, казненного по приговору еврейского суда. Таких преступников хоронят по распоряжению суда на специально отведенном кладбище за пределами городских стен. [92]92
  …на специально отведенном кладбище за пределами городских стен. – Синедрион, VI, 5.


[Закрыть]

Пилат хмурится, видимо раздумывая.

– Значит, если я выдам тебе особое разрешение, я буду выглядеть очень великодушным?

– О да, чрезвычайно великодушным. Уверяю тебя, Синедрион будет весьма благодарен тебе.

Пилат подает знак темноволосому помощнику. Молодой человек бежит через весь зал.

– Выпиши Иосифу Аримафейскому разрешение на погребение, [93]93
  Выпиши Иосифу Аримафейскому разрешение на погребение. – С одной стороны, закон Рима запрещал похороны казненного через распятие, с другой стороны, иудейские законы требовали хоронить и оплакивать казненных по приказу римского префекта в соответствии с иудейскими традициями (Семахот, II, 7 и 11).


[Закрыть] – говорит он.

– На всех троих приговоренных? – спрашивает помощник.

– Да, на всех троих, в том случае, если они умрут сегодня. Но…

Пилат на мгновение замолкает.

– Принеси мне гвозди.

– Да, префект.

Пилат холодно улыбается мне.

– Valete, Иосиф, – говорит он, прощаясь, и уходит.

– Если ты подождешь немного… – начинает помощник.

– Подожду.

Помощник уходит.

В голове роятся бессвязные мысли. Вспыхивают картины, одна за другой, словно меня ударили по голове и я больше не могу собрать воедино даже простейшую головоломку.

Одно я знаю точно. Пилат понятия не имеет, что он вознамерился сделать. Смерть святого человека в руках угнетателей народа Израилева навеки запишет погибшего в ряды героев, во все времена жертвовавших своей жизнью во имя веры и мостивших своими телами дорогу к окончательному освобождению Израиля. Пилат сделает из Иешуа святого мученика, человека, с именем которого на устах будут сражаться и умирать другие. Человека, за которого уже к концу нынешнего дня будет готов умереть с оружием в руках любой зелот.

И тут я цепенею от ужаса.

Сквозь зал проносится порыв холодного ветра, масляные светильники трещат, их пламя колеблется. Желтый свет волнами колышется по стенам.

Боже правый.

Бунт – всего лишь предлог, который ему нужен, чтобы напасть на лагерь зелотов и стереть их с лица земли всех до одного. А улицы будут пусты, поскольку всем людям сейчас полагается оставаться дома. Его легионы пройдут по городу незамеченными, и никто не предупредит зелотов. Убьют всех.

Только теперь я понимаю, насколько прав был Гамлиэль. [94]94
  Только теперь я понимаю, насколько прав был Гамлиэль. – Возможно, вас удивит, почему мы не излагаем историю с помилованием Вараввы. Но во времена Иисуса этой традиции, называемой privelegium paschale, просто не существовало. Если бы имелся римский или иудейский закон, нормирующий подобную процедуру, то существовали бы и записи о случаях его применения наместником, жрецом или священником, будь то до смерти Иисуса или после нее. Но их нет. Лишь в 367 г. от P. X. мы находим в римском законе статью об indulgentia criminum, устанавливающую правило миловать преступников в праздник Исхода, кроме «виновных в оскорблении римского императора и в преступлениях против мертвых, а также волшебников, магов, прелюбодеев, насильников и убийц». Таким образом, окажись даже Варавва в 367 г., он как приговоренный к смерти убийца не подпадал бы под действие такого закона. Кроме того, indulgentia criminum мог даровать лишь сам император. Губернаторы провинций не обладали таким правом. Такие действия могли быть расценены как узурпация власти императора, что было равносильно государственной измене. Наконец, нет никаких сведений о том, что император выдал «особое» разрешение Пилату на такие действия, предоставив ему возможность заискивать перед евреями. Также мы не можем и предположить, что Пилат поступил так, не имея на это права. Его презрение по отношению к евреям получило печальную известность.
  Таким образом, перед нами еще один пример того, как люди, писавшие Евангелия, пытались выставить евреев, а не Рим виновниками казни. Не забывайте про политическую обстановку, царившую во времена написания Евангелий. Иерусалим уже был под угрозой нападения, либо был только что разрушен. Римляне издали закон, запрещающий евреям даже просто посещать город, не говоря уже о том, чтобы жить там. Для обеспечения исполнения закона на территории города был расквартирован Десятый легион. Христиане уговорили командование легиона разрешить им вернуться в город, заявляя, что не являются частью еврейского народа и рады самому факту разрушения римлянами Храма. Командованию же было нужно, чтобы в городе имелось гражданское население, которое бы обслуживало солдат, и они были рады возможности сотрудничать с врагами иудеев. Христианам разрешили вернуться в Иерусалим. Отношения между иудеями и христианами испортились окончательно, и примерно в 85 г. от P. X., как раз тогда, когда, по всей вероятности, были написаны Евангелия от Матфея и Луки, эти две религии разделились.
  Кроме того, представьте себе, что это значило – быть христианином в Риме после начала Иудейской войны в 66 г. от P. X., как, по всей вероятности, это было с Марком. Когда в 62 г. был убит Иаков, отношения христиан с иудаизмом начали рушиться, а затем, когда в 66 г. началось восстание в Иудее, всякие связи с церковью в Иерусалиме прервались. Марк и все христианское сообщество, в котором он жил, внезапно оказались без руководства. Что еще хуже, для римлян христиане являлись иудеями. Такого понятия, как «христианство», еще просто не существовало. Просто были иудеи, которые считали, что мессия уже пришел. Они называли себя христианами, но все считали их одной из сект иудаизма. Гонения, обрушившиеся на них, по-видимому, были просто невыносимыми. Поэтому Евангелие от Марка отчасти было отчаянным криком: «Мы не иудеи!» Без сомнения, одной из причин, по которой Марк оклеветал и унизил иудеев в своем Евангелии, было желание снять ответственность за смерть Иисуса с Рима и переложить ее на евреев, тем самым решив одну из главных проблем в отношениях христиан с римским обществом. Это было все равно что сказать: «Да, иудеи убивают в Палестине ваших сыновей и мужей, но они убили и нашего Господа. Мы не иудеи! По сути, мы ненавидим иудеев не меньше, чем вы!» Исторические последствия выдвинутого Марком обвинения ужасны, его слова стали обоснованием для уничтожения миллионов людей, но в тот момент это был просто акт самообороны.
  Не надо также забывать, что к концу I в. было запрещено входить в синагоги. К концу IV в. были запрещены браки между иудеями и христианами, а в случае, если таковые происходили, они считались прелюбодеянием. Иудеям был законодательно запрещен прозелитизм – обращение иноверцев в свою веру – и строительство синагог.
  Первые несколько столетий новой эры в жизни и тех и других были ужасны, и дальше все становилось только хуже.


[Закрыть]

Глава 33

Лука прижался к утесу, следя за пасущимися у берега лошадьми. Те ходили, опустив головы вниз, казалось, они еле переставляют копыта от усталости. Он видел, как Атиний и Калай вошли в пещеру, оставив охранять вход двух неопытных мальчишек. Перебираясь от одного укромного места к другому, он приближался к ним, а молодые монахи ни разу даже не глянули в его сторону. Время от времени они что-то говорили друг другу, но он не слышал что.

Лука перевел взгляд на глыбы, лежащие на берегу моря. Оттуда, где он находился, эта картина напоминала кривящийся в усмешке рот с неровными и поломанными гниющими зубами.

Чтобы найти это место, не потребовалось предпринимать особых усилий. Десяток правильно заданных жителям окрестных поселений вопросов. Ливни-отшельника, или Старого Страшилу, знали все. Точное местоположение пещер – немногие.

Лука дал знак своим сообщникам. Мимо него, словно призраки, проскользнули четыре человека. Лука смотрел, прищурив глаза. Ради всего святого, почему епископ Афанасий выбрал из всех защитников веры, находившихся в Александрии, именно этих? Они слишком старые для таких заданий. Их короткие волосы и брови были тронуты сединой и поблескивали в свете луны. Хотя их фигуры и были довольно мускулистыми, Лука сомневался, что им хватит быстроты для выполнения четко спланированной атаки. Хорошо хоть они оделись в черные тоги, их будет не так видно в темноте. Это даст им небольшое преимущество.

Впрочем, это не имело большого значения. Сегодня у них только одна цель, казавшаяся Луке абсурдной, тем более после унижения, которому подверг его Атиний в Леонтополисе. Ему было достаточно всего лишь опустить руку, чтобы напомнить себе о нанесенной его гордости и мужественности ране.

«Остается лишь надеяться, Меридий, что твой новый план сработает».

Лука долгое время неподвижно стоял, прижавшись к холодному влажному камню, глядя, как египтяне продвигаются вперед, и прислушиваясь.

Как бы отчаянно он ни желал увидеть истекающего кровью Атиния и заполучить в свои руки этого демона в женском обличье, он должен выполнять приказы.

Он всегда поступал именно так.

Глава 34

Калай снова проснулась посреди ночи. Убрала спутанные волосы с лица. В первое мгновение она не могла вспомнить, где находится. Это не ее хижина прачки. Там пахло сыростью и грязью Нила, а тут – соленый запах моря… Приглушенные голоса заставили ее схватиться за кинжал. Она мгновенно скинула одеяло и откатилась к стене, сжимая в руке длинный изогнутый кинжал, отнятый у Луки.

Неземное мерцание звезд, пробивающееся сквозь плотный туман, придавало мрачный вид окружающему миру. Она увидела у входа в пещеру силуэты троих мужчин. Самый рослый, Кир, шел к выходу, двигаясь вдоль стены, подобно черной тени. Другой, судя по всему Тирас, нырнул в туннель, ведущий в библиотеку, и скрылся из виду.

У входа в пещеру послышалось испуганное храпение лошади и перестук подков.

Внутри у Калай все словно съежилось от страха. Сев на корточки, она задержала дыхание.

Она уже не видела Кира. Он слился с окружающей темнотой. Он около выхода?

Снаружи послышался мужской голос.

– Центурион, ты не сможешь сбежать. Сдавайся. Отдай папирус и спасешь жизни твоих товарищей. Не пытайся сопротивляться. У меня тут достаточно людей.

«Не Лука». Тем не менее этот холодный коварный голос был знаком ей, пробирая до самых костей, пусть и воспоминания о нем, казалось, были отделены тысячью лет от нынешнего времени.

Черная тень у входа пошевелилась.

– Я так не думаю, – ответил Кир. – Если бы так было, то сюда бы уже ворвались человек двадцать и просто выволокли нас наружу. Поскольку этого не происходит, предполагаю, что ты либо один, либо у тебя совсем мало людей.

Слегка повернув голову, Калай посмотрела на Заратана и увидела, что он все так же крепко спит.

«Иисус Христос, Боже правый, даже самый глупый убийца в мире сможет пробраться сюда и размозжить ему голову».

Стоявший снаружи человек пошевелился… и она увидела его. Он затаился у входа в пещеру, прижавшись спиной к стене. Позади стоял другой, ростом пониже, с густыми седыми волосами, поблескивающими в свете звезд.

Калай показала Киру два пальца, потом указала, где они стоят. Непонятно, увидел он или нет, но его темная тень продвинулась еще на шаг к выходу. Выставив руку из-под одежды, он поднял один палец, а потом показал на другой край пещеры, ближе к ней.

Страх пронзил ее чуть ли не до тошноты. Немного привстав, она заняла позицию для атаки.

Отсюда она хорошо разглядела стоявших у входа. Оба одеты в черное, но в руках у них влажно поблескивают мечи, то скрываясь в несомых ветром клочьях тумана, то вновь показываясь.

Ей вдруг стало очень жарко. Одежда прилипла к телу, покрывшемуся испариной от страха. Стараясь сохранять ровное дыхание, Калай прижалась плечом к стене.

– Мне поручено сделать тебе предложение, – сказал рослый мужчина.

– Какое предложение?

– Церковь желает простить всех вас. Вам требуется лишь отдать папирус и принять обет молчания.

Калай увидела, как Кир недоверчиво качнул головой и тихо засмеялся.

– Скажите епископу Меридию, что никакого папируса не существует. И какой нам толк от ваших обещаний? По приказу церковников Меридий уничтожил целый монастырь… почти сотню монахов, посвятивших жизни Господу. Что для вас еще семь жизней?

Мужчины подобрались ближе. Калай разглядела их бледные лица.

– Центурион, мы знаем, что из всех лишь ты один умеешь драться. Если ты не сдашься, твои друзья погибнут по твоей вине. Ты этого хочешь?

Как ни старалась Калай, ее дыхание стало глубоким и хриплым. Воздух с шумом вырывался из ноздрей.

Из туннеля в дальнем конце пещеры появились три безмолвные тени. Они быстро заняли свои места у стен. Надо было им стать солдатами, а не монахами, подумала Калай.

Она услышала шорох ткани по камню, доносящийся снаружи, и поняла, что нападавшие пошли в атаку.

Покрепче ухватив кинжал правой рукой, она опустила его ниже и придвинула ближе к себе, готовая сделать выпад и вспарывающее движение вверх. С пятнадцати лет она знала, что никогда не следует заносить кинжал над головой. Противник может перехватить тебя за запястье, выкрутить его и с легкостью отнять нож. Гораздо сложнее защититься от ножа, если противник держит его низко и близко к телу. Но сейчас они могли войти, размахивая мечами, и тогда она останется без рук куда раньше, чем успеет нанести удар.

Кир поглядел на нее.

«Готова?» – спросил он одними губами.

Калай кивнула.

Но как только Кир поднял меч…

В пещере раздался дикий, нечеловеческий крик, от которого у Калай кровь застыла в жилах. Прежде чем она заставила себя сделать шаг на дрожащих, подгибающихся ногах, мимо нее пронесся огромный, как гора, силуэт, обрамленный развевающимися коричневыми лохмотьями. И исчез в плотном тумане.

– Ливни, нет! – закричал Варнава.

Замешкавшись лишь на мгновение, Кир, Варнава, Тирас и Узия рванулись вперед, следом за Ливни. Раздался металлический звон мечей… и новые крики.

Калай подобрала юбку и выскользнула наружу в клубящийся в лунном свете туман, пытаясь понять, что происходит. Она разглядела несколько стремительно движущихся фигур, блеск мечей. Дерущиеся смещались к берегу, в южную сторону…

Огромная рука в черной перчатке вынырнула из тумана и схватила ее за рукав, дернув так, что она упала. Калай сильно ударилась о землю, брыкаясь, размахивая руками и рыча от злобы, и тут увидела появившийся из тумана меч, острие которого остановилось у самого ее сердца.

– Пошевелишься – умрешь, – раздался резкий голос, но в нем слышалось и напряжение на грани паники.

Калай незаметно убрала кинжал в рукав и посмотрела на напавшего.

– Лежи тихо, ты, маленькая шлюха, или я выполню приказ и разрублю тебя пополам, – рявкнул он.

Слово «шлюха» было сказано по-латински.

Это был рослый мускулистый мужчина с темными с проседью волосами.

– Что тебе от меня надо? Я ничего не знаю!

С берега донеслись крики. Он глянул в ту сторону и, улыбаясь, присел на корточки рядом с ней. Оглядел ее, переводя взгляд с шеи на округлости ее груди. Одним молниеносным рывком развязал ее пояс, отбросив в сторону бронзовый кинжал и кошель. Взял одетой в перчатку рукой за подбородок и повернул ее лицом к себе.

– Теперь понимаю, почему он хотел заполучить тебя живой, – сказал он. – Ты хорошенькая штучка.

– Кто? Кто хотел заполучить меня?

Ее жилы будто наполнились огнем.

Если он хоть на мгновение зазевается…

– Вставай и пошли! Он тебя ждет.

Мужчина встал. Он держал меч обеими руками, нависая над ней.

Дрожащая и перепуганная, она принялась подниматься, стараясь не дать ему увидеть кинжал. Но видимо, он уловил отблеск серебряной рукояти.

– Брось сейчас же! – заорал он, кидаясь на нее.

Единственной его ошибкой было лишь то, что он слишком высоко поднял меч, замахиваясь.

Калай шагнула вперед, в мертвую зону, там, где ему было неудобно наносить удар мечом, и изо всех сил резанула кинжалом по груди. Лезвие рассекло ему грудь наискось. Туника распахнулась, прорезанная острым лезвием, точно так же разошлась в стороны и плоть. Калай почувствовала дрожание рукояти, когда лезвие заскользило по ребрам.

Мужчина отшатнулся, заревев от боли, и поглядел на струящуюся по груди кровь. Когда он поднял взгляд, в его глазах было недоумение. Резко повернувшись, он замахнулся, чтобы ударить ее. Меч в его руке будто сиял огнем. Калай попыталась увернуться, но не успевала сделать это…

Раздался глухой стук, и сикарий пошатнулся, с удивлением глядя на нее, а затем грудой черного тряпья рухнул на песок. Он перекатился, встал на четвереньки и уже почти сумел подняться, но снова упал.

Бросившись вперед, Калай схватила его за волосы и резанула кинжалом ему по горлу. Мужчина судорожно выдохнул, и на песок брызнула темная кровь.

Все это время Заратан стоял, дрожа и сжимая в руках большую ветку дерева, которую только что использовал в качестве дубины. Его белое как мел лицо покрылось каплями пота. Когда убийца перестал корчиться в предсмертных судорогах и затих, у Заратана подогнулись ноги и он рухнул на колени.

– Заратан? Ты в порядке?

Он согнулся, держась за живот и раскачиваясь взад и вперед, потом захныкал, как младенец.

– Я… я просто не знал… что делать.

Поверженный враг в последний раз судорожно дернул ногой. Калай глянула на него, задержала взгляд на мгновение, а потом снова посмотрела на Заратана.

– Хватит ныть, – без всякого сочувствия сказала она. – Тебе бы радоваться надо. Ты совершил невозможное.

Заратан удивленно посмотрел на нее широко раскрытыми глазами, наполненными слезами.

– О чем ты говоришь? Я только что убил человека!

– Да, и теперь никто больше не скажет, что ты похож на кастрированного кота, – заметила Калай, вытирая лицо рукавом. – На самом деле убила его я, но ты его хорошенько оглушил. Ты смелее, чем я думала. И я тебе благодарна. Ты спас мне жизнь.

– Смелее?! – взвизгнул Заратан. – Я трус! Я подкрался и ударил его сзади! А сейчас… сейчас я не могу остановить слезы!

– Ну что ж, впервые убив человека, и я не могла сдержать тошноту.

Закрыв лицо руками, Заратан принялся издавать такие звуки, будто задыхался.

Чтобы дать ему время собраться с силами, Калай отошла в сторону. Подобрала пояс с кошельком и бронзовым кинжалом. Взяла в руки меч убитого. Заратан все так же плакал. Подойдя к нему, она схватила его за руку, подтащила к берегу и ткнула лицом в набежавшую волну.

Отплевываясь, он поднял голову и посмотрел на нее. Выражение лица у него было как у вынырнувшей из воды выдры.

– Ты что, с ума сошла? Зачем ты это сделала?

– Думаю, еще одно крещение водой не повредит твоей голове. Ты…

В двадцати шагах дальше по берегу она заметила чью-то фигуру. Человек тихо двигался, окутанный плотным туманом. Сердце едва не выскочило у нее из груди.

– Заратан, встань! – приказала она, прикидывая в руке тяжесть меча. – Давай!

Поднявшись на ноги, Заратан, шатаясь, вышел обратно на берег. Промокшее одеяние прилипло к его худощавому телу.

– Что такое?

Зловещая фигура, видневшаяся в тумане, исчезла, но Калай чувствовала, что человек приближается. У нее пошли мурашки по коже.

– Быстро хватай дубину, мы…

– Калай? Заратан? – послышался крик Кира, совсем рядом.

– Здесь! Мы здесь!

Послышались звуки шагов по песку. Калай обернулась, глядя в туман и слегка вертя острием меча, чтобы быть готовой к защите.

Опять никого.

Если тут вообще кто-то был.

Из тумана появился Кир. Он был весь в крови, капавшей и с меча в его руке, а другой рукой он придерживал Ливни, едва волочившего ноги.

– Ливни ранен! Быстрее!

Глава 35

– Найди побольше свечей и неси в библиотеку, быстро! – приказал Варнава Тирасу.

– Да, брат.

Тирас побежал вперед и скрылся в темноте туннеля.

Варнава устало шел позади Кира. Монах-воин буквально нес Ливни на себе, хотя старый друг Варнавы и пытался переставлять ноги. Они вошли в пещеру, служившую библиотекой. Тирас уже ставил на край стола зажженную свечу.

Прислонив меч к стене, Кир с трудом поднял Ливни и положил его на стол.

Длинная рана от удара мечом протянулась от ключицы до нижних ребер. Крови было много, она стекала с рассеченной плоти, пропитывала одежду и лужицами скапливалась на столе. Капли крови усеяли лицо и шею Ливни.

Тирас, похоже, совершенно растерялся, пребывая в шоке: он раскрыл рот и судорожно сглатывал, облизывая губы.

– Тирас, поставь свечу сюда, хорошо?

Ошеломленный юноша моргнул, схватил свечу и отдал ее Варнаве. Тот забрал ее из дрожащей руки мальчишки. Он только что видел, как убили Узию, его лучшего друга, а его наставник лежал на столе прямо перед ним, истекая кровью.

– Тирас, – тихо сказал Варнава. – Принеси кувшин воды и полосы ткани для перевязки. Мне еще понадобится швейная игла и толстая нитка. Думаю, у вас все это имеется?

– Да, б-б-брат, – заикаясь, ответил Тирас.

Протиснувшись между Заратаном и Калай, которые только что вошли, он выбежал из пещеры.

– Боже правый! – еле слышно простонал Заратан, прикрыв рот рукой и широко раскрытыми глазами глядя на кровь, струящуюся по телу Ливни.

Кир не терял ни мгновения.

– Я должен идти, чтобы охранять вход. Калай, ты сможешь найти наших лошадей и привести их сюда?

– Конечно, – ответила Калай, бегом бросаясь обратно в туннель.

– Наших лошадей? – переспросил Варнава. – Кир, ты же не думаешь, что мы можем уехать? Ливни нужна наша помощь!

– Знаю, брат, но, как только мы сделаем все, что сможем, нам надо уходить.

– Но…

– Брат Варнава! Мы убили двоих нападавших. Минимум двое сбежали. Разумно предположить, что их главарь ждал поблизости, наблюдая за происходящим. Ведь кто-то должен доложить обо всем начальству. К рассвету они снова двинутся сюда, взяв с собой подкрепление. Мы не можем оставаться здесь.

Он жестом показал на мешок из газельей кожи, едва видневшийся на полу пещеры.

– Если ты, конечно, не хочешь, чтобы папирус попал в руки церкви.

– Нет, конечно нет, но…

Ливни протянул руку и схватил Варнаву за рукав.

– Он прав. Вам надо уходить. Тирас обо мне позаботится.

– Ливни, ты и Тирас должны уйти вместе с нами. Здесь опасно.

Ливни улыбнулся. Пересиливая боль, он тихо заговорил.

– Здесь… много других пещер. Совсем рядом. Будет очень трудно… обыскать все. Эти лабиринты никто не знает… лучше меня. Мы спрячемся.

– Нет, Ливни, прошу тебя. Ты должен уехать отсюда. Ты не знаешь этих людей, они…

– Мы вверим нашу судьбу Господу Богу нашему Иисусу Христу. Но…

Делая вдох, он вздрогнул от боли.

– Пообещай мне, что, если твое путешествие увенчается успехом, ты вернешься и расскажешь мне обо всем, что видел.

Глаза Ливни светились надеждой.

– Ты знаешь, что я сделаю это, – ответил Варнава, крепко сжимая его руку.

Тирас вбежал в пещеру, держа в руках кучу тряпок, пучки лечебных трав и кувшин с водой. Все это он положил на стол рядом с Варнавой. Потом выложил на стол длинную железную иглу и клубок темно-коричневых ниток.

Кир снова взял в руку меч, покрытый уже потемневшей кровью.

– Позовете, если понадоблюсь, – сказал он, выходя.

Заратан стоял на месте. Вода стекала с промокшей одежды, и под ним уже скопилась небольшая лужа. Мокрые светлые волосы свисали ему на лицо. Заратан… тонул он, что ли? У Варнавы не было времени на вопросы.

– Заратан, – сказал он. – Держи свечу поближе, а мы с Тирасом займемся раной.

У Заратана был такой вид, будто он вот-вот упадет в обморок. Взяв в руку свечу, он подошел поближе. Варнава аккуратно раздвинул в стороны края ткани, пропитанной кровью, и его глаза невольно сузились.

– Я умираю? Наконец-то, – сказал Ливни.

– Не говори ерунды. Ты все еще нужен Господу. Хотя бы для того, чтобы продолжать раздражать меня этой игрой в вопросы и ответы.

– Тирас, подай мне иглу и нитку, – добавил Варнава, слегка повернувшись в сторону. Когда мы остановим кровотечение, я зашью рану.

– Да, брат.

Заратан судорожно сглотнул.

– А как мы это сделаем? – спросил он.

– Поставь свечу и положи руки на рану, здесь и здесь, – ответил Варнава, показывая. – Старайся совместить края раны. Не отпускай, пока я не скажу.

Отмотав немного нитки от клубка, Варнава продел ее в иглу.

– Тирас, помоги ему.

Заратан прижал руки к телу Ливни. То же проделал и Тирас с другой стороны, потом они свели вместе края раны. Ливни заскрежетал зубами от боли, но из его рта вырвался лишь еле слышный стон.

Казалось, прежде чем ток крови несколько ослабел, прошла целая вечность. Варнава воткнул иглу в кожу Ливни и принялся зашивать рану. Видимо, у него были многие годы опыта не только в том, чтобы самому зашивать свою одежду. Он аккуратно, стежок за стежком зашивал рану.

– Теперь отпусти руки, Заратан, и переставь их чуть ниже. Когда мы зашьем всю рану, надо будет промыть ее.

Ливни издал хриплый стон.

– Прости меня, – сказал Варнава, продолжая шить.

Он старался все делать так же аккуратно, как римские хирурги, чью работу он когда-то видел.

Ливни тихо усмехнулся. В свете свечи его окровавленное лицо, обрамленное покрытыми запекшейся кровью волосами, было похоже на лик вампира.

– Варнава?

– Что такое?

– Попрошу тебя об услуге, – сказал Ливни. Его голос как-то изменился. – Сможешь забрать некоторые из моих книг? Знаю, они будут мешать вам, но мне и Тирасу придется срочно покинуть эту пещеру. Не думаю, что у нас будет время перенести их все в другое укромное место.

– Да, конечно. Но только самые важные, Ливни. Один мешок. Я навьючу его на лошадь с другой стороны, чтобы уравновесить свой.

– Благодарю, благодарю тебя…

Ливни вздрогнул от боли и уперся взглядом в потолок пещеры, на котором плясал отсвет пламени свечи. По его забрызганному кровью лицу покатились слезы.

– У меня… у меня списки Евангелий от Марка, Фомы и Матфея, на еврейском и арамейском. Очень редкие. Единственные, которые я видел за всю свою жизнь.

– Единственные, о которых я когда-либо слышал, – благоговейно произнес Варнава.

«Боже правый, сколько там скрытого смысла».

– Ведь в Евангелии от Марка более длинное окончание? – тихо спросил он.

– Нет, конечно нет. Оно заканчивается шестнадцатой главой, восьмым стихом. Как и должно.

Варнава поглядел на Заратана и Тираса. Те, судя по всему, поспешно вспоминали тексты Евангелия, пытаясь понять, о чем идет речь.

Проследив за его взглядом, Ливни посмотрел на их лица.

– В старейших версиях Евангелия от Марка нет упоминания о воскресении. Они заканчиваются восьмым стихом шестнадцатой главы.

– Но разве Ириней и Ипполит не упоминали о стихе девятом? – спросил Заратан. – Они жили во втором – третьем веках. Ведь это доказывает…

– Это доказывает, что даже тогда люди осмеливались брать в руки перо и искажать тексты Евангелий, – мрачно сказал Ливни. – Мифотворчество ценой исторической правды. Бесчестно. Мои тексты на еврейском и арамейском языках относятся ко второй половине первого века. Они написаны спустя всего несколько десятилетий после распятия Господа нашего. А имеющееся у меня Евангелие от Фомы на еврейском языке датируется сороковым годом, самое позднее – пятидесятым. Думаю, оно было записано раньше, чем Послания Павла. Забери их с собой. Не дай грязным рукам и перу церковных переписчиков коснуться их.

– Не дам, клянусь.

«Интересно, – подумал Варнава, – как я выполню это обещание, если мы все-таки попадем в плен?»

Он продолжал зашивать рану. Кровь текла все слабее и слабее, но он видел, что лицо Ливни бледнеет от болевого шока и потери крови. Сделав последний стежок, Варнава завязал нитку.

– Тирас, собери все одеяла, – сказал он. – Нам надо не дать Ливни замерзнуть, пока он будет спать.

Тирас побежал в туннель.

– Но разве мы не уйдем как можно скорее? – с надеждой в голосе спросил Заратан.

Варнава улыбнулся, глядя в наполненные болью глаза Ливни.

– Как только соберем книги, о которых сказал Ливни.

В ответ он едва улыбнулся, словно подтверждая, что обязанность защищать подлинные тексты Евангелий переходит от одного надежного человека к другому. Ставкой в этой игре была не больше и не меньше, чем сама Истина.

Подняв дрожащую руку, Ливни указал на маленькое отверстие на правой стороне стены пещеры.

– Евангелие от Фомы там, а Марк…

Он показал пальцем на большую угловатую дыру.

– Евангелия от Марка и Матфея там. Но есть и другие книги. Ранняя версия Послания к Евреям, второй том «Толкований пророчеств Господа» Папиаса…

Тирас вернулся и принялся накрывать Ливни одеялами. Тот продолжал диктовать список книг.

Примерно в течение часа Варнава и Заратан собирали и аккуратно укладывали в потрескавшийся кожаный мешок, найденный Тирасом, древние папирусы, свитки и рукописи.

Наконец Ливни закончил диктовать и позволил себе забыться сном.

Варнава отошел от стола и подал знак Тирасу, чтобы он шел наружу вместе с ними.

Они стояли на песке на берегу.

– Заратан, пожалуйста, принеси оба мешка и навьючь их на нашу лошадь, привязав за холку, – сказал Варнава.

– Да, брат.

Затем он обернулся к Тирасу. Юноша испуганно глядел на него, будто единственным его желанием было сбежать подальше от всего этого.

– Тирас, помни, что «есть свет внутри человека света, и он освещает весь мир. Если этот человек не светит, он во тьме». [95]95
  Если этот человек не светит, он во тьме. – Евангелие от Фомы, стих 24.


[Закрыть]Тогда не найдет он Царствия.

Варнава положил руку на плечо юноше.

– Свети, Тирас. Будь человеком света, как он учил тебя.

В глазах Тираса появились слезы.

– Постараюсь, брат, – ответил он, кивнув и почтительно поклонившись. – Не беспокойся. Я позабочусь о нем.

– Знаю.

Развернувшись, Варнава пошел к лошадям.