Текст книги "Брекен и Ребекка (ЛП)"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Стоункроп сражался, сохраняя полнейшую невозмутимость, и разил врага без промаха. Удары, которые могли бы оказаться для других смертельными, не причиняли ему ни малейшего вреда, а каждый из его выпадов нес смерть его противнику. Брекен двигался быстрей, прибегал к хитростям, парировал удары, ранил врагов и добивал их при удобном случае. Меккинс, как обычно, громко ругался и, нанося удары направо и налево, ревел: «Получи, ублюдок!» или «Нет, братец, так дело не пойдет!», а промахнувшись, с досадой восклицал: «Проклятье!» Броум вел бой в той же манере, что и Стоункроп, но чуть менее успешно: сказывалось отсутствие полной сосредоточенности, которой научился достигать Стоункроп. Ребекка проявила себя во всем блеске, она дралась яростно, то разражаясь громким криком от злости, то обнажая зубы и порыкивая на больших кротов, стараясь вонзить когти поглубже и не испытывая страха ни перед кем. Находившийся чуть позади Броума и Брекена Босвелл тоже держался стойко, используя каждый шанс, чтобы нанести удар, но полезнее всего оказались предупреждения, которые он подавал более сильным бойцам, сражавшимся впереди него: в пылу боя они часто не успевали сами заметить надвигавшейся на них с другой стороны новой опасности.

Но многочисленные ссадины и порезы, полученные ими в ходе боя, вскоре дали о себе знать, и они уже не могли двигаться так быстро, как прежде. Многие из их соратников уже лежали на земле: одних убили, других тяжело ранили, а третьи пребывали в таком изнеможении, что не могли и лапой пошевельнуть, чтобы защититься. Окслип, самка, которая в свое время убежала в Болотный Край, погибла, сражаясь плечом к плечу с Меккинсом. Жестоко изувеченный Маллион рухнул на землю и умер.

А луна все сияла, заливая ярким холодным светом прогалину, на которой происходило страшное побоище. Достигнув наивысшей точки, она начала постепенно спускаться к горизонту, а битва все продолжалась, и слова традиционной молитвы так до сих пор и не прозвучали.

Окружавшие Камень кроты отступали, приближаясь к нему, а черные, полные сил боевики упорно теснили их, перебираясь через тела погибших и раненых.

Затем откуда-то из темноты появился Рун, а рядом с ним замаячила уродливая тень Найтшейд. Глаза ее поблескивали в радостном предвкушении. Она остановилась на краю прогалины, а Рун внезапно бросился вперед, в самое пекло битвы, чтобы повести за собой боевиков и нанести завершающий сокрушительный удар. Казалось, будто откуда-то все время появлялись все новые и новые боевики, а число тех, кто отражал их атаки, постоянно убывало. Они медленно отступали, все ближе и ближе подходя к Камню, и в какой-то момент Ребекка покинула первые ряды и велела матерям кротышей образовать вокруг них живое кольцо, чтобы создать еще один, последний, заслон на пути врага.

Кротята, видя, что натиск рвущихся к ним боевиков сдерживают лишь Брекен, Стоункроп, Броум, Меккинс и еще несколько кротов, захныкали от страха, и их жалобное верещание смешалось с общим гулом, висевшим над прогалиной, в котором сливались воедино радостные возгласы победителей и стоны умирающих.

Броум, на которого со всех сторон сыпались беспощадные удары, зашатался и упал, и с его гибелью решимость луговых кротов ослабела, они вновь подались назад. Почуяв их неуверенность, Рун с еще большей яростью обрушился на них, его покрытые кровью когти то поднимались, то резко опускались, поблескивая в лунном свете. А позади, за черной массой обуянных жаждой убийства боевиков, продвигавшихся следом за Руном, Брекен на мгновение заметил зловещую фигуру Найтшейд, но не узнал ее. Она прохаживалась по краю опушки, словно дожидаясь, когда наступит ее черед участвовать в кровопролитной резне.

Стоявшая за Брекеном Ребекка решительно выпрямилась, и глаза ее заполыхали гневом. За спиной у нее притулились кротята, а вздымавшийся ввысь Камень, наклоненный в сторону запада, навис над ними, словно кровля.

– За нами Камень! – крикнула она, и ее слова услышал каждый. – Не теряйте веры в Камень и в Брекена! – Крик ее донесся и до Руна, который лишь теперь толком разглядел ее и на мгновение остановился, не понимая, жива ли она или перед ним привидение. А потом он узнал ее по голосу и услышал, как она произнесла имя Брекена. Глаза его сузились, когда он подумал, что имеет дело с войском призраков: теперь он вспомнил, кто такой Брекен. Но обычное хладнокровие тут же вернулось к нему, и он устремился в самую гущу боя, пытаясь пробиться к тому, кто, вероятно, и был тем самым Брекеном, к сильному кроту, сражавшемуся бок о бок с могучим луговым кротом и Меккинсом. Да, это он. Необходимо убить его, а затем покончить с остальными.

Когти Руна оцарапали морду Брекена, боевики тоже усилили свой натиск.

Шум стоял страшный. Воинственные крики, предсмертные вопли. И вдруг раздался такой громогласный рык, подобного которому им еще не доводилось слышать.

Рун и боевики в пылу борьбы не обратили на него внимания, они думали лишь о том, чтобы прикончить Брекена и всех остальных. Но Брекен, Стоункроп и Меккинс, по усталым лапам которых струилась кровь, стояли лицом к окутанному мраком лесу и не могли не заметить, как на краю прогалины возникла гигантская тень, казавшаяся в десять раз выше Найтшейд, над которой она нависла.

Тень метнулась вперед, навстречу лунному свету, и глазам кротов открылось зрелище куда более страшное, чем армия боевиков, обуянных жаждой убийства.

То был Мандрейк, и вид его внушал ужас, еще более сильный, чем в тот весенний день множество кротовьих лет тому назад, когда он появился в лесу и вторгся в Данктон, сея вокруг смерть и горе.

– Это Мандрейк! – воскликнул Брекен, и голос его, прозвучавший неожиданно звонко и ясно, разнесся в ночи.

Рун и его боевики на мгновение остановились и оглянулись, желая узнать, что там происходит. Мандрейк стоял лицом к ним, его непроницаемый взгляд был полон мрака.

Найтшейд тоже обернулась, чтоб разглядеть его получше, но он отшвырнул ее прочь одним ударом правой лапы – из раны хлынула кровь, и жизнь покинула ее тело прежде, чем оно коснулось земли. Мандрейк вернулся.

Есть дни, отмеченные судьбой, и каждый из них тянется, пока не истечет положенное количество часов и не наступит та самая минута, на исходе которой любое из принятых решений определяет будущее. Почуяв такой момент, Рун попытался обернуть появление Мандрейка себе на пользу.

– Это Крот Камня! – прокричал он, указывая на Брекена. – Это Крот Камня. Помоги нам убить его, Мандрейк. – Он повернулся, чтобы вновь накинуться на Брекена. Со стороны Руна это был ловкий и смелый ход.

Мандрейк не вымолвил ни слова и лишь глухо зарычал, оглядывая всех по очереди. Но взгляд его, скользнув по Брекену, остановился на Ребекке, за спиной у которой теснились испуганные кротыши.

– Ребекка! – внезапно взревел он и двинулся вперед, словно черная, грозовая туча, гонимая ветром по залитому лунным светом небу. – Ребекка! – Его огромные лапы заходили ходуном, сметая боевиков, оказавшихся у него на пути. Ряды их редели, а Мандрейк неуклонно продвигался вперед, и наконец Рун, видя, что затея его не удалась и он остался без поддержки, метнулся в сторону, а Мандрейк все не останавливался, стремясь добраться не до Брекена, или Меккинса, или Стоункропа, а до стоявшей за ними Ребекки.

– Ребекка! – кричал он. – Ребекка!

Меккинс с Брекеном невольно подались назад, закрывая собой Ребекку и, вскинув когтистые лапы в воздух, приготовились защитить ее. Но Стоункроп, уловив резкий запах, источаемый Мандрейком, вздрогнул. Этот запах был ему знаком, он витал в норе, в которой провели вместе недолгое время Ребекка и его брат Кеан. Запах того, кому он поклялся отомстить. Упругие мышцы на его могучем теле, покрытом более светлым, чем у Мандрейка, мехом, напряглись, он выступил вперед и одним мощным ударом заставил Мандрейка остановиться.

Впервые за долгие, полные страшных событий годы, прошедшие с тех пор, как Мандрейк покинул мерзлые склоны Шибода, кто-то из кротов осмелился с такой твердостью преградить ему дорогу. Он выпрямился, с удивлением глядя на Стоункропа, словно не ожидал ничего подобного, словно сама природа окружающего его мира внезапно изменилась.

Стоункроп использовал все, чему научился у Медлара. Почуяв растерянность противника, Стоункроп не стал медлить и после первого же выпада на испещренной шрамами морде Мандрейка появилась новая кровоточащая ссадина.

Реакция Мандрейка оказалась неожиданной. Вместо того чтобы нанести ответный удар, он повернул голову, стараясь заглянуть за Стоункропа, видя в нем лишь досадное препятствие на пути, который прежде был свободен, пытаясь получше рассмотреть Ребекку, и принялся снова звать ее:

– Ребекка! Ребекка!

Он так ни разу и не ударил Стоункропа.

Стоявший позади Стоункропа Брекен повернулся к Ребекке, которая было рванулась навстречу Мандрейку, находившемуся так безнадежно далеко от нее, и закричала:

– О Мандрейк, Мандрейк!

Стоункроп заколебался, не зная, следует ли ему поддаться желанию отомстить убийце Кеана и прикончить его или же лучше прислушаться к едва слышному зову души, побуждавшему его… нет, он никак не мог уловить, к чему он его побуждает… но это связано с тоской, прозвучавшей в голосе Ребекки…

Он почувствовал возню у себя за спиной – Меккинс с Брекеном силой остановили рвавшуюся вперед Ребекку, и Брекен мрачно бросил:

– Убей его, Стоункроп. Убей его!

Затем раздался пронзительный вопль Ребекки:

– Нет!.. Нет!..

Вопль этот, перед которым дрогнуло все живое, разнесся по всей прогалине, по зарослям буков и по всему Данктонскому Лесу, и Стоункроп вновь двинулся вперед, наступая на Мандрейка.

– Он же убьет тебя, – попытался урезонить Ребекку Брекен.

– Он хочет спасти меня, – плакала она.

Мандрейк вновь взревел:

– Ребекка, я здесь, Ребекка!

Ребекке показалось, будто крик этот несется к ней с покрытых ледяной коркой склонов Шибода, над которыми бушуют студеные ветры и метет метель. Слыша его призывное «Ребекка, Ребекка!», она увидела в нем кротыша, безнадежно заблудившегося среди снегов в бурю, и в памяти ее всплыл жалобный писк ее собственных кротят, которых ей не удалось спасти. Она билась в отчаянии, царапая Брекена и видя, как Стоункроп начал осыпать Мандрейка страшными смертоносными ударами. Послышалось рычание, сменявшееся ревом, в воздухе мелькали обагренные кровью когти, но страшней всего ей было видеть массивную безликую спину Стоункропа, чьи мощные плечи ходили ходуном, когда он обрушивал на Мандрейка удар за ударом, убивая его прямо у нее на глазах. Мандрейк то ревел от чудовищной боли, то вскрикивал «Ребекка!», но его усталые движения в попытке защититься говорили о том, что воля к борьбе покинула его, а крики его походили на писк угодившего в метель кротеныша, который уже не в силах противиться холоду. Они становились все слабее, все жалобней, потом затихли, и Ребекка заметила, что удары Стоункропа теперь направлены вниз, к земле, где в луже собственной крови лежал, еле-еле поводя лапами, Мандрейк. Дыхание его становилось все более прерывистым, веки опускались, и наконец жизненные силы Мандрейка иссякли. Возвышавшийся над ним Стоункроп застыл неподвижно, плечи его поникли, и на него нахлынули те ощущения, которые испытывает любое живое существо, глядя на мертвое тело.

Затем он повернулся и устремил взгляд к Камню, возле которого стояли Брекен и Меккинс, удерживая Ребекку, и все они увидели, как исказилось от ужаса его лицо, ужаса перед тем, что внезапно открылось его глазам и пронизало его насквозь. Словно пытаясь оправдаться, он проговорил неестественно ровным тоном:

– Он убил Кеана. Он убил твоих кротышей. Он…

– Он любил меня, – вскричала Ребекка. – Он звал меня. А я не смогла… вы меня не пустили… не дали мне…

И тут она разразилась страшными, дикими рыданиями, оплакивая то, чего уже никакими силами не вернуть назад, а Брекену показалось, что она оплакивает не только Мандрейка, но и всех, кто погиб или лежал, умирая, на прогалине вокруг Камня, что Ребекка плачет по Броуму и Маллиону, по Окслип, и Буррхеду, по луговым кротам и по данктонским, по самцам и самкам – по всем до единого. И, что показалось ему страшней всего, она оплакивает и его самого.

Брекен потянулся к ней в стремлении утешить ее, но Ребекка отстранилась, и взгляд, который она бросила на него, словно исходил из далеких, пронизанных холодом глубин. Его лапа соскользнула с ее плеча, а она подошла к лежавшему на земле Мандрейку, на мгновенье замерла, затем склонилась, ласково погладила его по голове, а потом оглянулась, посмотрела на Брекена и Стоункропа с суровой жалостью и, пройдя по прогалине, скрылась в темноте.

Даже если бы в сердце Брекену вонзился острый коготь, он не причинил бы ему такой невыносимой боли, как взгляд, который бросила на него Ребекка, прежде чем повернуться и уйти. Брекену почудилось, будто каменная стена преградила ему доступ к самой жизни. Он подбежал к краю прогалины, зовя ее: «Ребекка! Ребекка!», но крик его прозвучал глухо, а заливавший опушку свет померк, и луна скрылась за верхушками деревьев.

И тут до него донесся мягкий голос стоявшего возле Камня Босвелла:

– Произнеси слова молитвы, Брекен. Пусть Камень дарует в Самую Короткую Ночь благословение кротышам.

Обернувшись, Брекен посмотрел на Камень, который словно стал темней. В угасающем свете тела погибших кротов, лежавшие вокруг него, казались лишь округлыми тенями. Он увидел начавших потихоньку приходить в себя кротят, которых им удалось спасти, и рядом с ними их матерей. Казалось, на Босвелла, стоявшего сбоку от Камня, с сочувствием глядя на Брекена, откуда-то льется более яркий свет, и Брекену почудилось, будто Босвелл является частью Камня, наполненной биением жизни.

Брекену хотелось плакать. Он потерял свою Ребекку. Он сознавал это с такой же непреложностью, как то, что вокруг него сгустилась ночь.

– Произнеси слова молитвы, Брекен, – прошептал, а может, прокричал Босвелл. – Рун бежал, Камень даровал спасение всем нам.

«Камень даровал спасение всем, кроме меня, – с горечью подумал Брекен. – И кроме Ребекки».

Он двинулся вперед и остановился к западу от Камня, с той стороны, в которую он был наклонен. Устремив взгляд к вершине, единственной его части, по-прежнему залитой ясным светом луны, он принялся произносить слова, которые выучил так давно. Вначале прозвучали первые из строк – а ведь он думал, что они не сохранились у него в памяти, – а затем, наконец, завершающая часть молитвы:

Росами омоем лапы их,

Ветрами западными шкуры вычистим,

Отборною… одарим… землею,

Солнечным светом… пожалуем…

В горле у него застрял комок, и голос его прервался, но тут зазвучал голос Босвелла, чьи силы передались и Брекену, чья вера породила в его душе слабый проблеск надежды. В нем слышались отзвуки древнейшего прошлого, времен, когда окружавшие их сейчас туннели еще не были прорыты, он звенел, стремясь навстречу будущему, биение которого Босвелл ощущал всем сердцем.

Молим семькрат благодать

Благодати:

Милости обличья,

Милости добродетели,

Милости страдания,

Милости мудрости,

Милости верных словес,

Доверия милости,

Милости благообразия.

Если Брекену и случилось запнуться, когда он произносил эти слова, никто этого не заметил, ибо наполненный звучной мощью голос Босвелла ни разу не прервался. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Брекен обошел всех кротышей, притрагиваясь к каждому по очереди, как порой поступала Ребекка.

Лапы омоем потоками света,

Души отверзем любви когтями —

Пусть же внемлют они безмолвному Камню.

«Значит, Босвеллу тоже известны слова молитвы, – мелькнуло в голове у Брекена. – И кто же такой этот Босвелл?»

– Опасность миновала, – заговорил Брекен, обращаясь к матерям кротышей из Болотного Края. – Вы можете вернуться по домам вместе с малышами.

Кроты начали расходиться: луговые кроты, которых повел за собой Стоункроп, скрылись в лесу и устремились на запад, жители Болотного Края тоже пустились в дальний путь. На прогалине еще оставались боевики, но Брекен понял, что они уже не представляют никакой угрозы, что это всего лишь кроты, которых попутала нелегкая, и они сами не знают, что делать дальше. Храня молчание, кроты собрались вокруг Брекена, Меккинса и Босвелла и застыли, ожидая, какое они примут решение. И тут Брекен заметил, что из теней на свет выходят и другие обитатели Данктона: истсайдцы, кротихи из Вестсайда, старые кроты склонов. Даже некоторые из жителей Болотного Края остались на опушке вместе с Брекеном. Затем они принялись шептать нараспев:

– Бэрроу-Вэйл, Бэрроу-Вэйл, Бэрроу-Вэйл…

Когда эти странные звуки, от которых веяло чем-то первобытным, донеслись до Брекена, он понял, что ему придется отвести их туда. Он повернулся спиной к Камню, понимая, что на его плечи ляжет теперь бремя власти, принадлежавшей сначала Мандрейку, а затем Руну и сгубившей их обоих.

Среди кротов, спускавшихся следом за Брекеном вниз по склону, радостно распевая «Бэрроу-Вэйл» и «Брекен, Брекен», лишь один хранил молчание, хотя искренне любил его. Этим кротом был Босвелл, который хромал в задних рядах, изо всех сил стараясь не отставать и ни на миг не упустить Брекена из виду.

Глава восьмая

Обитатели Данктонского леса вскоре свыклись с тем, что правление перешло к Брекену, и зажили обычной для лета жизнью. Поначалу кое-кто из боевиков, утверждавших, что Рун вполне может вернуться обратно, поскольку его не убили и ему удалось скрыться, пытался мутить воду и бунтовать, но Брекен быстро положил этому конец, вступив в схватку с двумя самыми непримиримыми из боевиков, и после короткого решительного боя один из них погиб, а другой был тяжело ранен.

К исходу первой недели июля все утихомирились, Брекен добился полнейшего авторитета, а от боевиков осталось лишь воспоминание, постепенно отступавшее в область теней, из которых они когда-то вышли. В основном Брекен занимался тем, что улаживал различные споры и ссоры, которые часто вспыхивают в любой системе летом, когда забот становится не так уж много и всех интересует лишь вопрос о том, какие территории достанутся кротышам нового поколения.

А лето становилось все жарче и жарче. Бывает так, что после двух-трех жарких дней на небе появляются большие дождевые тучи, которые закрывают собой солнце, напоминая всем, что каждый ясный день – подарок, которым следует дорожить, но В этом году жара нарастала хоть и медленно, но непрерывно, ни на день не давая передышки, так что яркая зелень растений постепенно померкла, а листья на ветвях, застывших неподвижно в знойном воздухе, печально поникли. Землю окутывало дымчатое марево, пробиваясь сквозь которое лучи солнца утрачивали живительную силу. В те редкие дни, когда выпадал дождь, капли его высыхали, едва успев долететь до земли, а с третьей недели июля дожди и вовсе прекратились.

Уже давно всем казалось естественным, что Брекен управляет системой. Он давал советы, оказывал помощь, когда это требовалось, посетил Луговую систему, где правление перешло к Стоункропу, и они окончательно договорились о том, что доступ к Камню отныне будет свободен для всех луговых кротов. Вскоре обитатели обеих систем почувствовали, что теперь им живется лучше и вольготней, а Брекен пришел к выводу – во многом оправданному, – что давно в Данктонском Лесу не было так приятно, как сейчас.

Однако не все обстояло благополучно. Наступил август, и в характере Брекена начали незаметно для него самого происходить изменения. С одной стороны, он обнаружил, что уже не может разговаривать с кротами, приходившими к нему, так же запросто и по-дружески, как раньше.

Многим из них он внушал глубокое уважение, они почитали его за существо высшего порядка и с невероятной серьезностью, вызывавшей у него раздражение, выслушивали все, что он говорил. Другие, в том числе и здоровенные вестсайдцы, явно боялись его, и, когда долгие попытки заставить их почувствовать себя непринужденно оказались безуспешными, он невольно стал испытывать к ним презрение и начал свыкаться с мыслью о том, что, пожалуй, действительно является существом особенным и все, что он говорит, вправду крайне интересно и важно.

Брекен обнаружил, что, когда возникает необходимость что-либо предпринять, куда проще строго приказать, чем вежливо просить. Суеты при этом куда меньше, и к тому же, как заявил он ворчливым тоном Босвеллу, пытаясь оправдать растущую в нем тягу к самовластию, данктонским кротам нравится, когда кто-то все за них решает и командует ими.

Еще Брекен заметил, что жизнь становится намного легче, если переложить часть собственных обязанностей на других и поручить им рассмотрение тех жалоб и с поров, по которым он предпочитал не выносить суждения лично. В системе выделилась и стала постепенно расширяться группа кротов, куда в основном входили жители Бэрроу-Вэйла, а также некоторые обитатели Истсайда, которые всегда оказывались между Брекеном и прочими данктонцами.

В самом явлении не было ничего необычного или зловещего – подобное происходит в большинстве систем, – но у Брекена это, к сожалению, совпало с периодом возникновения подспудной внутренней неудовлетворенности, причин которой он не пытался доискаться, поскольку не замечал происходивших с ним перемен.

Ему стали свойственны раздражительность и резкость, порой он в спешке принимал необдуманные и неудачные решения. Например, Брекен вмешался в территориальные споры, возникшие между молодыми кротышами по поводу участков, прилегающих к склонам холма, что вызвало всеобщее недовольство. Зачастую он по несколько дней подряд отказывался разговаривать с кем-либо и отсиживался у себя в норе в Бэрроу-Вэйле или бродил по отдаленным туннелям, которыми почти никто не пользовался.

Единственным кротом, с которым он находился в постоянном тесном общении, был Босвелл, хотя и с ним Брекен вел себя довольно-таки бестактно и бесцеремонно.

В Бэрроу-Вэйле стали говорить, что Брекен уж больно высокомерен и заносчив, но никто не оспаривал его права руководить системой, памятуя о том, что именно он помог избавиться от Руна и приказал убить Мандрейка, не забывали также о его легендарном переходе через болота.

Вдобавок вскоре нашлись другие темы для обсуждения, в частности неубывающая жара, из-за которой, как сообщил кто-то из кротов (хотя никто не знал, кто именно), количество червей в земле на лугах стало оскудевать, а некоторые из обитателей Болотного Края говорили, что от болот исходит жуткая вонь, а такого еще не случалось на чьей-либо памяти, и все дружно сошлись во мнении, что при подобной засухе трудно не впасть в раздражение, если не сказать больше.

В отличие от остальных кротов, которых донимали различные заботы, Босвелла главным образом тревожили причины перемен, происходивших с Брекеном. Он явился свидетелем того страшного шока, который перенес Брекен, когда Ребекка покинула их в Самую Короткую Ночь. Насколько ему было известно, с тех пор эти двое больше ни разу не встречались. И конечно же, он заметил, что если прежде Брекен довольно часто вспоминал о Ребекке, особенно во время их возвращения из Нунхэма, то теперь он вовсе перестал упоминать о ней, хотя порой, разговаривая с веселыми, отличавшимися живостью самками или прогуливаясь по поверхности земли, когда налетевший откуда-то ветер раскачивал ветви деревьев, холодная самоуверенность соскальзывала с Брекена, и он принимался с грустным видом озираться вокруг, словно пытаясь отыскать то, что потерял.

Босвелл был слишком умен, чтобы понапрасну вызывать неудовольствие Брекена, но, если речь случайно заходила о целительстве или о ком-то из данктонских или луговых кротов, которых вылечила Ребекка, он пытался втянуть в беседу Брекена, полагая, что тому станет легче, если он выговорится. Но у него ничего толком не получалось. Упоминания о Ребекке внешне не задевали Брекена, он почти никак на них не реагировал, отделываясь всякий раз общими фразами вроде:

– То, что у нас в системе есть такая целительница, как Ребекка, – огромное благо для всех. Нам невероятно повезло, что кто-то смог заменить Розу.

При этом он говорил весьма сдержанно, тщательно выбирая слова, и Босвелл, догадываясь, что за этим скрывается неискренность, понимал, что не сумел ничего добиться.

Ребекка редко появлялась в Бэрроу-Вэйле, хотя, пожалуй, в этом не было ничего особенно примечательного, ведь в свое время Роза тоже нечасто туда заглядывала. Роза считала, что кротов, которым нездоровится, следует лечить там, где поменьше посторонних глаз, а никак не в Бэрроу-Вэйле, где их слишком много.

Ребекка по-прежнему жила в норе, которую она выкопала себе после смерти Розы, и в жизни ее мало что изменилось. Комфри, существо необычное и восприимчивое, все так же питал глубокий интерес к различным травам и растениям. Он остался по соседству с Ребеккой и старался почаще бывать с ней вместе, отчасти потому, что чувствовал себя не слишком уверенно, а также пытаясь уберечь Ребекку от безысходного отчаяния. Порой он отправлялся на поиски новых трав, но почему-то часто оказывался там же, где была Ребекка. Он будто чувствовал, какие травы ей необходимы, и мог появиться в каком-нибудь отдаленном уголке, неся ту самую траву, которая была нужна ей для лечения. Они относились друг к другу с большим теплом и доверием, и все кроты стали воспринимать его как помощника Ребекки, что позволило ему свободно путешествовать по обеим системам, и со временем он стал величайшим знатоком по части лекарственных трав, распространенных в их пределах.

Виолету поглотил круговорот жизни «Луговой системы, она совсем перестала заходить к Ребекке и, разумеется, не встречалась с Брекеном.

Ребекка ни разу не попыталась навестить Брекена, по никому не пришло в голову удивляться этому. Кроты привыкли считать, что у целителей всегда все в порядке, и если у Ребекки и не все было ладно, об этом не догадывался никто, кроме Комфри, который замечал гораздо больше, чем думала Ребекка.

Босвелл понял, что разрыв между Ребеккой и Брекеном повлиял на отношение Брекена к Камню, и это удручало его сильней всего. Брекен уже не испытывал прежнего благоговения перед Камнем и довольно часто отпускал замечания иронического или скептического характера:

– Все это иллюзия, которой тешат себя некоторые, но со временем они поймут что к чему.

А когда Босвелл решился предложить ему отправиться к Камню и помолиться о том, чтобы он ниспослал им дождь, Брекен ответил:

– Если он ниспошлет нам дождь, Босвелл, начнется потоп, твой Камень склонен к подобным шуткам, когда он откликается на молитвы.

Любые просьбы о том, чтобы наведаться к Камню или в Древнюю Систему, где Босвеллу очень хотелось побывать вместе с Брекеном, неизменно приводили Брекена в холодную ярость. Он строго-настрого запретил всем кротам пользоваться туннелями Древней Системы. А к Камню пусть себе ходят, если им больше нечего делать.

Поначалу все это ужасно огорчало Босвелла, не только потому, что он любил Брекена как никого другого, но и потому, что он стремился завершить миссию, с которой явился в Данктонский Лес: отыскать Седьмой Заветный Камень и Седьмую Книгу, которые согласно его убеждениям там находились. Он заводил разговоры с другими кротами, встречавшимися ему в туннелях системы, обращался к старикам, в чьей памяти сохранилось многое, пытаясь найти в историях, которые они ему рассказывали, какие-то наметки сведений, которые помогли бы ему продвинуться в поисках. Он даже рассказывал им об Аффингтоне, если они задавали о нем вопросы или если ему казалось, что это поможет освежить их воспоминания о родной им системе. Порой его подмывало отправиться в Древнюю Систему в одиночку, но его удерживала уверенность, что только Брекен способен вывести его к цели.

Но по прошествии некоторого времени случилось нечто странное: страстное желание Босвелла отыскать Седьмую Книгу начало ослабевать. Он словно понял, что нужно набраться терпения и ждать, пока все не сложится само собой. Босвелл стал склоняться к мысли, что Брекен по каким-то непостижимым причинам связан с Камнем куда более тесно, чем можно было предполагать, и исполнение воли Камня происходит при посредстве Брекена. Он очень радовался тому, что Брекен, несмотря на дурное расположение духа и раздиравшие его противоречия, ни разу не попытался прогнать его, и мысль о том, что в нужную минуту он сможет прийти на помощь другу, была ему приятна.

Поэтому первое важное свидетельство о существовании Седьмой Книги Босвелл обнаружил совершенно неожиданно для себя. Это случилось, когда он решил отправиться в Луговую систему к Ребекке и попробовать помирить их с Брекеном. Хотя, знай он тогда Ребекку получше, ему бы и в голову не пришло совершить подобную попытку.

С помощью Меккинса, проводившего его до самого входа в нору Ребекки, он благополучно добрался до места. Меккинс со свойственной ему проницательностью догадался о том, что задумал Босвелл, и, хотя житейская умудренность "заставляла его усомниться в успехе такого предприятия, он решил, что мешать странному кроту-летописцу не стоит.

Меккинс любил Ребекку и не хотел, чтобы их разрыв с Брекеном стал окончательным. Вдобавок он успел проникнуться уважением к Босвеллу, который обладал разнообразными глубокими познаниями, хоть и имел слабое представление об особенностях поведения самок, и уж тем более таких, как Ребекка.

Ребекка искренне обрадовалась, увидев Босвелла. Они ни разу не встречались за время, истекшее с Самой Короткой Ночи, но многие из обитателей обеих систем, захлебываясь от восхищения, рассказывали ей о необычном кроте из Аффингтона, «который задает странные вопросы, а иногда под настроение рассказывает поразительные истории».

При встрече с Ребеккой с Босвеллом произошло нечто совершенно для него неожиданное. Исполнившись благих намерений, он пришел к ней, чтобы ненавязчиво и спокойно поговорить о Брекене. Но стоило ему ее увидеть и ощутить проникновенное тепло ее улыбки, как все слова, которые он обдумал заранее, тут же вылетели у него из головы. Он застыл, с искренней радостью глядя на нее, а затем его ясный взгляд заскользил по сторонам, осматривая нору, в которой было так же много цветов и трав, как когда-то у Розы. Он ощутил, какое глубокое благоговение испытывает она перед жизнью, сохранению которой она решила себя посвятить, и ему открылось многое вопреки всем ожиданиям Меккинса. Он увидел перед собой отважную натуру, полную неподдельного тепла и любви, душу, в которой перенесенные потери оставили глубокий след, как и в душе Брекена. Но в отличие от него Ребекка не пыталась притвориться, делая вид, будто это не так.