Текст книги "Брекен и Ребекка (ЛП)"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Глава двадцать вторая

Опечаленный Комфри поплелся прочь от Ребеккиной норы. Рун опять сидит у нее и говорит, говорит. Смотреть противна, как он морочит ей голову бесконечными разговорами, а сам подбирается к ней все ближе и ближе.

Вид у Ребекки был совершенно затравленный, а когда Комфри спросил, не нужно ли ей чего-нибудь, она так растерянно и печально посмотрела на него, что ему очень захотелось взять и убить Руна. Но боец из него никудышный. Рун совсем не пара для Ребекки, уж кто угодно, только не он. Но Ребекка лишь тихо покачала головой и потупилась, а Рун бросил на него торжествующий взгляд, и Комфри понял, что ему придется либо вступить с ним в бой, либо уйти. Он ушел, ведь драки возможны только между соперниками.

Почему Ребекка совсем поникла? Почему из ее туннелей, в которых всегда было так уютно и так славно пахло, пока не появился Рун, веет чем-то недобрым?

Откуда-то издалека до него донесся писк кротят – наверное, это малыши из выводков, появившихся на свет ранней весной, уже начали выползать из норы. Естественно, ведь уже пошла первая неделя мая.

Комфри не хотелось бродить по системе, да и ее обитатели в последнее время стали встречать его не слишком приветливо, поэтому он потихоньку выбрался на поверхность земли и, задрав голову, принялся разглядывать ветви буковых деревьев, на которых наконец начали разворачиваться листочки. Буки всегда одеваются листвой очень поздно, зато как приятно слышать, как шелестит в ней ветерок!

Но на душе у Комфри по-прежнему было грустно, он все время думал о том, что Рун сидит сейчас в норе у Ребекки. Он шел, не выбирая дороги, и вскоре оказался на прогалине, посреди которой возвышался Камень, и остановился рядом с ним. Почему он ведет себя так неуверенно и робко, хотя ему совсем не страшно? Почему на свете есть такие, как Рун, и как только Камень это допускает?

Вскинув голову, он посмотрел на неподвижный, залитый светом Камень, на поверхности которого плясали тени крохотных буковых листочков. Он всегда окутан завесой таинственности и всякий раз выглядит иначе, чем прежде.

Внезапно с северо-западной стороны до него донеслись шаги – необычное явление. Комфри почуял запах незнакомого ему крота. Он подумал, не спрятаться ли ему, но чересчур замешкался, а незнакомый крот смело вышел на прогалину и направился прямиком к нему.

– Кто ты т-такой и откуда? – спросил Комфри, стараясь не выдать своей растерянности.

Крот спокойно посмотрел на него, а потом рассмеялся, и Комфри понял, что он смеется не над ним, а просто призывает его повеселиться вместе, потому что жизнь – замечательная штука и им абсолютно не о чем печалиться. И Комфри вдруг тоже расхохотался, отмахнувшись от тягостных размышлений о Руне.

– Видишь ли, я раньше жил в этой системе, – сказал крот. – Меня зовут Брекен.

Комфри тут же перестал смеяться и застыл в неподвижности, глядя на этого совсем немолодого крота: на морде залегли складки, мех местами повытерся, кое-где виднеются шрамы. Приглядевшись к нему получше, зев

Комфри заметил, какой он большой и сильный, как он твердо стоит на земле, совсем как Ребекка.

– Брекен? – прошептал Комфри, ни разу не заикнувшись.

Брекен кивнул.

– Ребеккин Брекен? – спросил Комфри.

Брекен рассмеялся опять.

– Да, по милости Камня мы оказались связаны друг с другом, и это длилось все время, пока она была жива, – негромко проговорил он.

– Н-но… – Комфри растерялся и снова начал заикаться. Ему показалось, будто его закружило вихрем, и ему захватило дух. Комфри весь задрожал, ощущая небывалое облегчение, и из глаз его потекли слезы.

– Так ведь она до сих пор жива, – сказал он, – и сейчас она здесь.

За спиной у Комфри высился, вздымаясь в небо, Камень, и Брекен смотрел на него, поднимая голову все выше и выше, постепенно осознавая смысл этих слов. «Она сейчас здесь», и Камень рядом с ними, она жива, и их любовь жива. Вокруг все те же деревья, те же шорохи, и опавшая листва пахнет так же, как прежде, и где же его носило столько времени? Он почувствовал, что груз прожитых лет уже не давит на него, хотя внешне он словно возмужал и окреп, узнав о том, что она сейчас здесь.

Он снова услышал голос Комфри, который говорил не замолкая, он тараторил, словно спешил куда-то, и по его тону Брекен догадался, что Комфри не только обрадован, но и чем-то встревожен.

– Она поселилась в проложенных тобой туннелях и давно уже там живет, но в последнее время все пошло наперекосяк, потому что в систему вернулся Рун, тот самый, и он вечно крутится вокруг нее, но он мне не нравится, и никак нельзя допустить, чтобы он добился своего. – И тут Комфри расплакался, нисколько не стесняясь Брекена, хотя взрослому кроту, а уж тем более целителю, неприлично лить слезы, но он знал, что Брекен все поймет, что он очень сильный, и он всегда готов помочь, совсем как Ребекка, только сейчас помощь требуется ей самой…

Брекен ласково притронулся к нему.

– Все будет хорошо, – сказал он, а затем повернулся, и за спиной у него остались Камень и крот, чья печаль была ему так понятна.

Двигаясь легко и неспешно, он начал пробираться к ближайшему входу в туннели, которые он давным-давно проложил, к норе, которую считал родным домом и в которой никто, кроме него и Ребекки, не имел права находиться. Никто.

❦

Ребекка не пыталась противиться домогательствам Руна, утешаясь мыслью о том, что в конце концов все на свете достойны любви, но ей никак не удавалось справиться с отвращением, которое она испытывала, и тогда она начинала думать, что, может быть, напрасно растратила столько сил за долгие годы постоянной заботы об окружающих, и не следует ли ей, вместо того чтобы молча терпеть его ласки, пустить в ход когти и расправиться с ним.

Он все время что-то бормотал, но все эти пустые слова говорили лишь о том, как он торжествует, чувствуя себя победителем. Ребекке показалось, будто вокруг нее плотным кольцом сомкнулись тени, и она заплакала, пытаясь укрыться за пеленой слез, которая защитит ее, чтобы ни делал с ней Рун, а его лапы уже заскользили по ее бокам, и она содрогнулась и подумала: неужели можно полюбить кого угодно? Или все же есть такие, кто утратил на это право? И тут она почувствовала себя совсем слабой и очень виноватой, как в тот день, когда этот же самый крот явился к ней с Мандрейком, чтобы убить ее кротят, а ей не хватило сил, чтобы отстоять их. Кеан не пришел тогда. Но сейчас ей необходима помощь, ей нужен Брекен, надо позвать его, и он обязательно поможет…

– Брекен, Брекен, Брекен!

И тут по норе разлилась кровь, кровь Руна.

И кто-то отчаянно заскреб когтями по земле. Рун.

Кто-то закричал в злобе и в страхе. Рун.

Брекен пришел.

Он стоял посреди норы, заслоняя собой Ребекку, а Рун валялся возле стены, к которой он отлетел после того, как Брекен легонько отпихнул его лапой. На боку у Руна осталась глубокая ссадина, из которой сочилась кровь.

В душе Брекена не было злобы, он чувствовал лишь непоколебимую уверенность в своих силах.

– А я думал, ты давно умер, Рун, – спокойно сказал Брекен.

Поднявшись с земли, Рун стремительно метнулся к Брекену, расставив когти, но тот с легкостью увернулся и нанес ему, казалось бы, совсем несильный удар, от которого Руна подбросило в воздух и отшвырнуло к другой стене, а на шее у него появились новые порезы.

Рун опять поднялся и развернулся к Брекену, но тут он замер не в силах пошевельнуться. Он увидел, что Брекен и Ребекка стоят рядышком и смотрят на него без злости, без презрения, без враждебности. Взгляд каждого из них говорил о жалости и сочувствии. И тогда Руну стало страшно, как будто он очутился на краю глубочайшей пропасти, и он кинулся прочь из норы.

Казалось, Брекен не пошевельнулся, но, оглянувшись, Рун увидел, что он следует за ним и взгляд его по-прежнему полон сострадания. Рун понял, что не может смотреть ему в глаза, и кинулся бежать дальше по туннелям, сворачивая из прохода в проход, а потом выбрался на поверхность земли и помчался дальше, мечтая лишь о том, чтобы скрыться от Брекена.

Но ему это никак не удавалось. Куда бы он ни кинулся, он повсюду натыкался на Брекена, и Руну почудилось, будто высокие могучие буковые деревья, залитые светом, со всех сторон обступили его, и солнечные зайчики, игравшие в их листве, слепили ему глаза, причиняя боль такую же невыносимую, как взгляд Брекена.

Теперь Рун бежал по лесу, шурша опавшими листьями, пытаясь унять страх, осознать его причину и совладать с ним, но он постоянно слышал шаги Брекена, который мог одним легким шлепком повалить на землю его, могущественного Руна, способного жестоко расправиться с кем угодно и причинить зло множеству кротов.

Ему перехватило дыхание, тело отказывалось ему повиноваться, каждая из ран причиняла ему невыносимую боль, и ворсинки меха, который всегда был таким гладким и блестящим, пропитались потом, смешанным с кровью, и слиплись. Выскочив из-под деревьев, он оказался на прогалине, посреди которой стоял Камень, и оглянулся на бегу, чтобы посмотреть, не отстал ли Брекен, но нет, он был совсем близко, и Рун метнулся в сторону, споткнулся о корни дерева, покатился по земле и остановился, прижавшись к Камню, который ненавидел всей душой, и, повернув голову, увидел, что Брекен стоит над ним.

Брекен посмотрел на жалкое, трясущееся тело Руна, пытавшегося подняться с земли, а затем перевел взгляд на Камень, к которому он не раз на протяжении жизни обращался с вопросом: откуда на свете берутся такие твари, как Рун?

Расставив когти и вскинув вверх лапы, Брекен нанес безжалостный удар, желая раз и навсегда расправиться с Руном, который скорчился, прижавшись к Камню. Дыхание Брекена было таким же тихим, как мягкое дуновение ветерка, но внезапно от изумления у него сжалось горло: его когти обрушились на Камень и со скрежетом заскользили по его поверхности, так и не достигнув цели. Казалось, Камень попытался остановить его и не допустить убийства.

Рун понял, что находится на волосок от гибели. Ловко извернувшись, он кинулся бежать прочь и услышал, как разъярившийся Брекен крикнул:

– Да провались он, этот Камень, я все равно убью Руна!

И тогда Руна охватил небывалый, чудовищный страх, страх сознания неминуемой гибели. Он мчался по лесу, удаляясь от Камня, изо всех сил перебирая лапами, спотыкаясь и поскальзываясь, постоянно слыша за спиной неотступные и ровные шаги Брекена.

Рун все бежал, но силы его быстро иссякали, казалось, с каждой минутой он становится все более старым и дряхлым. В голове у него царил полнейший сумбур, а дыхание стало тяжелым и хриплым. Он слышал, как шуршат под лапами нагонявшего его Брекена прошлогодние листья буков.

Справа вздымалась вершина холма, а Брекен слегка отклонился влево, не давая ему свернуть в ту сторону, но он находился совсем близко, и кинуться обратно Рун тоже не мог. Ему оставалось лишь одно: бежать туда, где находился край обрыва. У него отчаянно колотилось сердце, каждый вдох стоил ему невероятного труда, а боль не унималась ни на миг.

Брекен, наблюдавший за Руном, увидел, как тот стареет прямо на глазах и мех его утрачивает блеск, а тело жухнет от страха. Интересно, казался ли он сам Мандрейку таким же жалким, когда он гнался за ним, ступая по опавшим листьям, перепрыгивая через корни деревьев, чьи ветви качались у него над головой, видя впереди, там, где находился неровный край обрыва, просвет?

Нет, он не станет убивать Руна, в этом уже нет необходимости. Он просто догонит и остановит его, а об убийстве не может быть и речи, наверняка Рун и сам это понимает. Он вскинул лапы, пытаясь остановить Руна, и тут до него донесся голос Ребекки:

– Не трогай его, не надо. Он не сможет причинить нам зла…

Рун тоже услышал крик Ребекки и содрогнулся от ненависти: в нем звучала любовь, чувство, которого он не мог понять и принять. Оказавшись на том месте, где Брекен остановился и повернулся навстречу Мандрейку, Рун бросился дальше, ведь разверзшаяся у него за спиной бездна жалости показалась ему куда более страшной, чем пропасть, которая находилась впереди. И вот он уже сорвался с края обрыва мелового холма и полетел вниз. Он успел в последний раз взглянуть на тех, кто испытывал к нему жалость, на очертания их фигур, вырисовывавшихся на фоне высокого небосклона. Он извернулся на лету, пытаясь зацепиться за раскинувшееся у них над головами небо, а потом тьма поглотила его навсегда.

Ребекка вздрогнула, как кротенок. Она стояла, слегка пошатываясь и чувствуя, как на душе у нее становится все легче и легче. Брекен склонился и подался чуть вперед, пытаясь рассмотреть, что находится у подножия обрыва, и Ребекка поняла, что ей немного страшно и как-то неловко. Этот крот совсем ей не знаком, и вместе с тем она знает его лучше, чем кого-либо другого.

А Брекен только делал вид, будто пытается что-то рассмотреть. Он думал лишь о том, что позади него стоит она, его Ребекка, и отзвуки ее голоса еще витают среди лесных шорохов.

И вот он наконец повернулся, глядя на нее с невыразимой любовью, а она произнесла его имя, и Брекен услышал, и Ребекка почувствовала, что он услышал зов, вырвавшийся из глубин ее души, и поняла, что теперь они смогут быть вместе.

Он наконец увидел ее, именно ее, и она тихонько прошептала:

– Я – Ребекка, мое имя Ребекка, не дочь Мандрейка, не подруга Кеана, ни целительница, просто – Ребекка.

И тут же услышала, как лес наконец вздохнул свободно и отозвался шелестом и шорохом, а со склонов донеслось пение птиц, и все это было неразрывно связано с ней, и теперь он смог это увидеть, а ведь это такое блаженство – знать, что он видит ее такой, какая она есть, и быть самой собой.

– Ребекка, Ребекка…

– Да, любовь моя, это я, мой любимый, – ответила она.

Глава двадцать третья

Есть грань между едва заметным прикосновением и нежнейшей лаской, между легчайшим толчком, овеянным слабым ветерком дыхания, и шаловливым щекочущим касанием, но Брекен с Ребеккой не замечали, как одно движение, служащее выражением любви, переходит в другое.

И где бы они ни находились, в норе или на поверхности усыпанной сухими листьями земли, стоило их взглядам встретиться, и они замирали в восхищении перед всем, что их окружало. Они забывали, о чем только что говорили, и разговоры их часто прерывались на полуслове. И когда Брекен говорил о своей любви, он чувствовал, что готов хоть вечно твердить ей об этом, хотя никакие слова и никакие прикосновения не в силах передать стремление слиться воедино с бесконечно дорогим для тебя существом.

Порой, когда Ребекке хотелось пошалить, она затевала уже знакомую им игру и спрашивала:

– А ты вправду меня любишь?

Брекен после недолгого молчания принимался удрученно качать головой.

Она восклицала:

– Ну как же так?

Он говорил ей:

– Нет, пожалуй, все-таки нет, – с такой любовью и нежностью, что с этими словами не могли сравниться самые пространные уверения в любви и преданности.

Иногда Ребекка принималась рассказывать ему про крота, который был знаком ей и которого она любила всей душой, – да, да, хотя сейчас его здесь нет.

– А какой он был? – спрашивал Брекен.

Немного подумав, Ребекка подходила к нему поближе и принималась описывать крота, который всем, до мельчайших черточек, точь-в-точь походил на Брекена, и тогда Брекен говорил:

– Надо же, а я знал одну кротиху, которая жила неподалеку отсюда, и она мне очень нравилась…

– Да, а какая она была? – начинала расспрашивать Ребекка. – А ты любил ее по-настоящему?

В ответ на это Брекен не говорил ни слова, но она чувствовала, как его лапы ласково прикасаются к ее серому меху, и ощущала тепло его дыхания, легкого, как ветерок, и сильного, как корни деревьев, и глаза ее закрывались сами собой, она улыбалась и вздыхала, а он прижимался к ней все сильней и сильней, и, приникнув к нему, Ребекка, по телу которой время от времени пробегала блаженная дрожь, чувствовала, как внутри у нее все раскрывается, словно лепестки цветка, а из глубин сочится теплая влага, и каждое движение его восхитительно сильного тела рождает в ней отклик, и больше им уже не нужны никакие слова, и боль разлук навсегда осталась позади, потому что они вместе, они едины, связь между ними неразрывна, и каждый вздох, каждый крик – лишь часть несравненной красоты и величайшего на свете счастья.

Порой они принимались смеяться, порой на глазах у них выступали слезы, а они все ласкали друг друга, упиваясь любовью и не замечая, как сменяются дни и ночи.

❦

Ребекка узнала о том, что у нее будут кротята, сразу же, как забеременела, увидев, что посреди сумрака, царившего в норе, разливается, окутывая их с Брекеном, мягкое свечение, такое же, как трепетный и мерцающий белый свет, который они видели, стоя в гроте под Данктонским Камнем и глядя на Заветный Камень.

Брекен узнал о том, что у Ребекки будут кротята, однажды на рассвете, когда услышал, как она возится в конце одного из туннелей, прокладывая новый проход и напевая песенку, которую выучила еще в детстве, до того, как они повстречались друг с другом. Он улыбнулся, рассмеялся и заснул, снова ощущая тепло и аромат ее тела. Заслышав его смех и догадавшись о том, что его обрадовало, Ребекка тоже засмеялась, чувствуя, что повсюду в туннелях воздух пронизан трепетом его силы, дарившей ей удивительную свободу, которая прежде казалась недоступной.

Наступил май, от листьев, которые она собирала для норы, где должны были появиться на свет кротята, веяло майской свежестью, и запах каждого из них казался ей особенным и неповторимым. Ребекка использовала для гнезда и травы, и ароматные стебли, и цветы собачьей мяты, потому что она хотела, чтобы подстилка была душистой и мягкой.

День проходил за днем, воздух становился теплее, и Ребекка проводила немало времени, трудясь над прокладыванием все новых проходов, примыкавших к тем, которые давным-давно прокопал Брекен между Камнем и лугами.

Брекен снова поселился в своей прежней норе, в которой долгое время прожила Ребекка и которую успела полюбить, и ей было приятно знать, что он бродит по этим туннелям и, как он говорил, «упивается ее восхитительным ароматом». Они наслаждались тем, что могут узнать так много нового, не прибегая к помощи слов.

В гости к ним заглядывал только Комфри, который с каждым днем чувствовал себя увереннее и мог теперь подолгу сидеть рядом с ними, не подергивая хвостом и не оглядываясь при каждом шорохе. Их любовь действовала на него успокаивающе.

Лишь благодаря ему Брекен и Ребекка узнали о том, что довелось пережить каждому из них за время долгой разлуки. Сами они ни о чем не спрашивали друг друга, но Комфри всегда отличался любознательностью и был склонен засыпать собеседников вопросами. Ребекка рассказывала о случившемся с ней со свойственной ей простотой и безыскусственностью, как будто в том, что она едва не погибла во время метели, и в том, что она проделала путешествие из Шибода в Данктон, не было ничего из ряда вон выходящего. И хотя она редко упоминала о Камне и о том, что все на свете происходит по его воле, за каждым из ее слов крылась глубочайшая убежденность, что каждое из событий так или иначе связано с ним, и остается лишь дивиться превеликой его мудрости, постигнуть которую никак невозможно.

Рассказы Брекена носили более напряженный, драматичный характер, и Комфри, затаив дыхание, слушал истории о том, как они с Босвеллом не раз оказывались на волосок от гибели, и с восхищением думал о том, какой невероятной силой нужно обладать, чтобы уцелеть, постоянно сталкиваясь со страшными опасностями.

Но Брекен проявлял подобную откровенность лишь с Комфри, для остальных обитателей системы он оставался загадкой. Разумеется, они знали о его подвигах, но никому не удавалось заставить его разговориться на эту тему, и порой им казалось невероятным, что этот крот, который, с их точки зрения, не отличался ничем особенным, сумел совершить за свою жизнь столько славных дел.

Но куда чаще жители системы заводили меж собой разговоры о том, что Брекен и Ребекка теперь вместе, и все чувствовали, какой любовью и безмятежностью проникнуты отношения этой наиболее уважаемой во всем Данктоне пары. Казалось, с тех пор как они поселились вдвоем неподалеку от Камня, в системе воцарилась мирная, благожелательная атмосфера, неожиданно, словно чудом, вдруг пришедшая на смену раздорам, которые сеял в ней Рун.

Что же до гибели Руна, то выразители общественного мнения, которое никогда не отличалось постоянством, теперь утверждали, что «этот Рун никогда мне не нравился, и мне показалось подозрительным то, что он вдруг явился сюда после стольких лет отсутствия и прямо-таки из кожи вон лез, стараясь убедить всех в том, что он желает нам добра…»

На что кто-нибудь обязательно отвечал:

– Вот и я тоже так подумал, но вслух сказать не решался, потому что мне не хотелось никого зря оговаривать, и вроде бы ничего плохого он не делал, но, конечно, у меня были свои сомнения…

И так далее, и тому подобное.

Разумеется, Комфри вновь стал всеобщим любимцем, и теперь, когда Ребекка явно отошла от дел, всем стало совершенно ясно, кто является целителем в системе.

Глядя на все это, Комфри только улыбался, но не сердился, ведь он заботился о других, выслушивая их жалобы и стараясь вылечить их, лишь потому, что сам к этому стремился, как и Ребекка, и всегда прислушивался к одному лишь Камню, не полагаясь на слова и переменчивые настроения кротов.

В начале июня за два часа до рассвета у Ребекки родились кротята, и этот выводок оказался последним в то лето. Роды прошли быстро и благополучно: казалось, четверо кротят появились на свет в мгновение ока, и Ребекка тут же принялась вылизывать своих малышей.

Это были третьи роды в ее жизни, второй выводок кротят, которых ей предстояло вырастить, и уход за ними казался ей делом очень простым и естественным, а вдобавок очень приятным.

Все время, пока длились роды, Брекен находился поблизости от Ребеккиных туннелей, но в нору к ней не заходил, хотя ему очень этого хотелось. Впрочем, по прошествии двух дней, когда кротята уже начали вовсю пищать, Ребекка сама позвала его полюбоваться на малышей.

Каким огромным показался ей Брекен. Он застыл на входе в ее нору, завороженно глядя на четверых кротят, которые непрерывно возились, шевелили тоненькими розовыми лапками, тыкаясь носиками в разные стороны, то карабкаясь друг на друга, то сваливаясь, таращась вокруг невинными, бесхитростными глазками.

Ребекка уже придумала, как назвать троих: двух самочек – Роза и Келью, а самца, который был поменьше, – Бич (Бук). Она выбрала это очень распространенное имя, зная, что бук – любимое дерево Брекена, а он не стал говорить ей о том, что когда-то Ру назвала так же одного из родившихся от него кротят.

Ребекка сказала, что пока не знает, какое имя дать четвертому кротенку. Может быть, назвать его в честь одного из тех, кого оба они очень любили, в честь Меккинса или Босвелла?

Но Брекен покачал головой. Нет, надо придумать что-нибудь другое. Конечно, очень трудно понять, на кого похож любой из малышей, но этот кротенок не напоминал ему ни Меккинса, ни Босвелла. Он оказался самым крупным из выводка, и, хотя в борьбе за право ухватиться за материнский сосок Келью всегда оказывалась первой, он отставал от нее совсем ненамного.

Брекен спокойно стоял, наблюдая за их возней. Он не придавал большого значения именам. Его одолевали совсем иные мысли, которые, как правило, приходят в голову отцам, впервые увидевшим чудо новой жизни. В такие минуты они нередко чувствуют себя беспомощными и приходят в глубокое изумление. «Неужели эти малыши когда-нибудь вырастут и станут взрослыми?» – думают они, с трепетом глядя на беспомощных детенышей, в каждом движении которых ощущается биение жизни.

Четверо кротят все возились, ползая перед ним, и Брекену вспомнилась метель, которая обрушилась на Мойл Шибод. Он подивился тому, что таким вот крохотным созданиям – кротята, которых Ребекка родила в Шибоде, наверняка были ничуть не больше этих – удалось выжить в условиях, при которых сам он чуть не погиб. Мысль об этом просто поразила его. В этот момент кротята сбились в кучу, пытаясь залезть на спину друг другу, вскидывая вверх лапы с растопыренными коготками, и ему вспомнились скалы, которые высились невдалеке от Кастель-и-Гвина, а писк кротят напомнил ему о завывавших в тех краях ветрах.

В это время кротенок, которому они еще не дали имени, забрался выше всех, задрал голову, потянулся вперед и, не найдя опоры, покатился кувырком вниз и шлепнулся на землю позади троих малышей.

Брекену показалось, будто он снова оказался среди мрачных Камней, возвышавшихся за Шибодом, и, поскользнувшись, полетел вниз, как его сын, проваливаясь все глубже и глубже в безымянную расселину, над которой вздымался недоступный пик Триффан, походивший очертаниями на крохотный носик кротенка. Брекен содрогнулся, вспомнив о том, как он падал, с каждой минутой оказываясь все дальше от вершины Триффана…

– Назови его Триффан, – сказал Брекен.

– Хорошо, – ответила Ребекка. Ей не было необходимости спрашивать почему. – Триффан, радость моя, Триффан, дорогой мой…

Так Брекен впервые услышал, как Ребекка назвала одного из их малышей по имени.

❦

Время шло, приближалась Самая Короткая Ночь, и Брекену предстояло произнести слова молитвы во время традиционного ритуала, но Ребеккины кротята еще не успели достаточно подрасти, и она боялась брать их с собой, хотя ее нора находилась совсем недалеко от Камня.

Впрочем, всеобщее волнение передалось малышам, они догадались о том, что предстоит какое-то необычное событие, а потому весь день вели себя на редкость беспокойно, то и дело принимаясь ни с того ни с сего громко пищать.

К середине июня они уже успели изрядно окрепнуть и вовсю ползали по Ребеккиным туннелям, а ей приходилось разыскивать их и загонять обратно в главную нору, потому что ей хотелось, чтобы они ночевали все вместе. Ребекке пришлось попросить одну из кротих посидеть с малышами и проследить, чтобы с ними ничего не приключилось, пока она будет участвовать в ритуале, совершаемом у Камня.

Когда Ребекка собралась уходить, кротята переполошились, громко запищали и никак не желали успокаиваться, хоть и видели ее улыбку и слышали ее ласковые слова. Но тут вмешалась самка, которая пришла посидеть с ними, и принялась их уговаривать:

– Ну-ну, вот глупенькие, мама уходит ненадолго, она скоро вернется, вы зря перепугались. Ну-ну, мои хорошие, тише, тише.

Какая дивная настала ночь! Теплая, ясная, в небе сияла яркая, как солнце, луна. Над головами у собравшихся на прогалине кротов покачивались ветви буковых деревьев, и листья, колыхавшиеся на ветру, мерцали, отражая лунный серебристый свет.

На прогалине царило радостное волнение: все знали, что на этот раз ритуал будет совершен как положено, и Брекен, который совершил множество путешествий – говорят, он побывал в Аффингтоне и в других, еще более далеких краях, – произнесет слова молитвы, которым его научил один из самых замечательных старейшин, живших когда-либо в Данктонском Лесу, которого звали Халвер!

Малышей, родившихся раньше, чем Ребеккины кротята, привели на прогалину, и теперь они стояли рядом с родителями. Некоторые из них принимались шалить, не понимая, что происходит вокруг, но стоило им обратить внимание на огромный Камень, громада которого вырисовывалась на фоне восходившей луны, как они тут же затихали.

Многие из матерей шептали своим детенышам:

– Постарайтесь запомнить все, что увидите и услышите сегодня, ведь все это делается для вас, и для всего Данктона огромная честь то, что Брекен произнесет сегодня слова молитвы, которые он выучил, когда был совсем ненамного старше вас. Так что постарайтесь хорошенько все запомнить!

И, как ни странно, многим из кротят, которые то и дело отвлекались, думая об играх, о еде, о том, как хорошо было бы побегать по туннелям с братишками и сестренками, действительно навсегда запомнилась эта неповторимая ночь.

Но рядом с ними не было одного кротенка – Триффана (во всяком случае, его не было на прогалине), в памяти которого та Самая Короткая Ночь, когда ритуал у Камня совершал Брекен, тоже запечатлелась навеки, но по особым причинам.

Он не только оказался самым крупным из всего выводка, но и самым предприимчивым, а если одной самке приходится следить за четырьмя кротятами сразу, она, как бы ни старалась, вполне может ненадолго упустить из виду одного из них. Поэтому, когда малыши разбрелись по Ребеккиной норе, кротиха, временно взявшая на себя заботу о них, не заметила, как Триффан выбрался в туннель.

Вероятно, он решил разыскать Ребекку или в нем опять заговорила неуемная любознательность. Сам он потом не смог об этом вспомнить, в памяти его сохранились лишь разрозненные картинки удивительных мест и поразительных событий, ведь именно такую форму приобретают впоследствии ярчайшие из впечатлений детства, которые оставляют в душе неизгладимый след.

Триффану запомнилось, как он удивился, обнаружив в какой-то момент, что остался один и голоса его сестренок и братишки доносятся откуда-то издалека. Ему запомнились огромные туннели, проложенные в меловой почве, среди которых разносились отголоски его писка, сбивавшие его с толку. Ему запомнилось, как он бежал по проходам, древним, как сама вечность, и заметил, как когти ему припорошило меловой пылью. Он услышал неясный гул голосов собравшихся на прогалине кротов, проникавших через какое-то отверстие, проделанное корнями в земле, туда, где он находился: в туннель, проложенный вокруг Грота Эха, с которого Брекен когда-то начал исследование центральной части Древней Системы. Теперь же сын Брекена Триффан, совсем маленький кротенок, у которого даже мех еще не успел отрасти толком, брел по нему, растерянно оглядываясь по сторонам, абсолютно не представляя себе, куда его занесло.

Спустя много лет Триффан будет рассказывать, как очутился в самом Гроте Эха и, услышав отголоски собственных шагов и писка, подумал, что где-то поблизости бродит множество таких же кротят, как он, но, к его глубокому разочарованию, ни один из них так и не встретился ему.

– И хотя я совсем заблудился и должен был бы здорово напугаться, – скажет он, вспоминая о том, что с ним тогда происходило, – я вдруг почувствовал, что все хорошо и бояться нечего. Тогда я не знал, откуда взялось это ощущение, но теперь понимаю: я забрел туда в Самую Короткую Ночь, когда совершается ритуал благословения кротят, и Камень заботится об их сохранности. Каким-то образом мне удалось это почувствовать.

Триффан помнит, как заметил среди туннелей, по которым он плутал, свет, мерцавший где-то впереди. Он развернулся и побежал на него, не испытывая ни малейших сомнений, точно зная, что ничего дурного с ним не случится, как будто бежал на зов Ребекки, крикнувшей: