Текст книги "Брекен и Ребекка (ЛП)"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Пение прекратилось так же неожиданно, как и началось, но и Брекену, и стоявшим внизу летописцам казалось, что Песнь звучит по-прежнему, ведь ее отголоски еще не смолкли ни в их душах, ни в откликавшихся звонким эхом высоких стенах зала. Кроты снова принялись раскачивать круглую плиту из кремня, и вот она уже откатилась на прежнее место, и друг за другом избранные начали покидать мир, в который проникли с помощью Песни. Им надлежало сохранить память о том, что доступ в этот мир, скрывающийся в тайниках души, всегда открыт, в этом и заключалась суть ритуала исполнения Песни.

А стоявший на краю уступа Брекен почувствовал, сколь велика сила покоя, любви и всепонимания, открывшихся ему во время звучания Песни. Но постепенно все вокруг стало принимать привычные очертания, снизу начали доноситься шорохи, сопровождавшие неспешные движения летописцев, и вдруг за спиной у него послышался шум торопливых шагов и яростное пыхтение. Обернувшись, Брекен увидел Скита, Святого Крота, в чьем взгляде, обращенном на него, не было ни тени любви и умиротворения, его глаза горели пламенем гнева и ужаса.

Брекен находился словно в столбняке, он не разобрал слов Скита и не понял значения его взволнованных жестов.

Но в следующее мгновение слух вернулся к нему, и по всему огромному залу разнеслись отзвуки разгневанного голоса. Каждый из летописцев замер, вглядываясь в тьму, из которой до них донеслись страшные слова:

– Брекен из Данктона, ты проклят Камнем, ты проклят Камнем, отныне ты отлучен от великой его благодати и любви, ты…

Кроты услышали неясный шум и всхлипывания, свидетельствовавшие о том, что наверху происходит нечто ужасное.

Произносивший слова анафемы Скит надвигался на Брекена, и тот начал отступать, приближаясь к самому краю уступа, ведь ни один из кротов не осмелился бы применить силу, столкнувшись с глубоко почитаемым Святым Кротом. Брекен пребывал в полнейшем смятении, он не понял, чем вызван гнев Скита, почему в прекрасный мир, который открыло ему звучание Песни, внезапно вторгся сеющий ужас ураган. Он почувствовал себя как кротеныш, получивший вдруг мощную оплеуху от матери, которая прежде всегда дарила его лишь теплом и любовью. Он начал всхлипывать, будучи не в силах поверить в происходящее, им овладели растерянность и страх, и он продолжал отступать перед натиском грозного кошмара. А Скит тоже пребывал в смятении, ведь Святой Крот, как нередко говаривал он сам, по сути мало чем отличается от всех прочих. И поступок Брекена потряс его до глубины души.

Стоило Скиту увидеть святотатца, как слова проклятия уже помимо его воли сорвались у него с языка, а смятение в его душе лишь усилилось, когда Брекен начал пятиться к краю пропасти: он выглядел не как крот, сделавший нечто неподобающее и чувствующий себя виноватым, а как детеныш, лишившийся матери и отчаянно нуждающийся в помощи.

Но Брекен был не малышом, а взрослым кротом, изрядно возмужавшим за время трудного путешествия в Аффингтон. Как только он ощутил близость пропасти за спиной, растерянность сменилась гневом, волна ярости, захлестнувшая его душу, вытеснила любовь, и он кинулся навстречу Скиту, вскинув когтистые лапы. Но старик Скит не дрогнул и продолжал продвигаться вперед. Возможно, присущая ему мудрость помогла ему понять, что Брекен и не подозревает о том, что совершил кощунство, и увидеть, сколь глубок след, оставленный в его душе любовью Камня. Возможно, Скит хотел произнести слова, отменявшие анафему, эхо которой еще не успело смолкнуть, хотел ласково притронуться к Брекену и успокоить его. Но так или иначе – и ни один из летописцев, даже Босвелл, на глазах у которого все это произошло, не берется утверждать что-либо с полной уверенностью – так или иначе Брекен решил, что Скит вознамерился его ударить, а потому применил один из приемов, которым успешно обучил его Медлар. Он скользнул вперед, резко развернулся, ударив Скита, а тот лишь растерянно ахнул, сорвавшись с уступа, и с криком полетел с огромной высоты вниз, туда, где стояли избранные, с ужасом прислушиваясь к доносившимся сверху звукам. Он рухнул на пол, и его хрупкое старческое тело, обагренное кровью, вытянулось и застыло раз и навсегда.

Брекен посмотрел вниз, цепенея от ужаса, а затем перевел взгляд на свои когти, на которых поблескивали капли крови Скита, и жуткий страх, черный, как ночная мгла, объял его душу. Когда снизу донеслись взволнованные крики, он развернулся и бросился бежать изо всех сил перебирая лапами. Он мчался по пустынным проходам в стремлении оказаться как можно дальше от места, где свершилось преступление, от бездыханного тела, лежавшего на полу в том зале, где еще совсем недавно, звучала Песнь, которая позволила ему соприкоснуться с безмолвием Камня. Но бегство от ответственности за содеянное зло было равносильно для него бегству из мира света в мир тьмы. Задыхаясь от непомерных усилий, роняя слезы и всхлипывая от страха, Брекен наконец выбрался на поверхность земли, поспешно покинул островок покоя, окруженный буковыми деревьями, и кинулся бежать дальше по бугристому вскопанному полю, над которым уже сгустилась ночная мгла и дул порывистый ветер, направляясь к крутому обрыву в северной части Аффингтонского Холма.

❦

Три дня спустя Босвелл нашел его у Поющего Камня, возле которого он в глубоком отчаянии сидел под моросящим дождем. Босвелл покинул обитателей Аффингтона, оплакивавших кончину Скита и читавших молитвы над его телом, поднялся на поверхность земли и отправился к Камню, вспомнив о том, как в свое время сам убегал туда в тяжелые для него минуты.

Брекен действительно оказался там, он что-то бормотал себе под нос и, казалось, обезумел от горя и сознания страшной вины. Он все пытался найти какой-нибудь выход, но каждая новая перспектива казалась ему мрачней другой. Если бы Босвелл полагал, что его друг намеренно убил Скита, который был когда-то его наставником и которого он нежно любил, он не стал бы разыскивать Брекена. Но он не хотел и не мог в это поверить и, обнаружив, что Брекен, дрожа от холода, сидит у Камня и молит его о помощи, просит подсказать, как ему теперь жить дальше, Босвелл окончательно убедился в том, что не ошибся.

Он легонько притронулся к его плечу. Брекен не посмел взглянуть другу в глаза. У него невольно вырвался вопрос, который без конца задает себе всякий, кому приходится вплотную столкнуться со страшным злом:

– Почему?

Но ответа на него не существует, и друзья замерли в горестном молчании, чувствуя, как тяжелые капли холодного весеннего дождя барабанят по их спинам.

Затем Брекен со вздохом поднялся с места: он наконец решился на поступок, превосходивший по смелости все, о чем мог помыслить Босвелл, и начал потихоньку взбираться вверх по крутому склону Аффингтонского Холма, чтобы предстать перед обитателями системы, которым причинил страшное горе.

– Пусть они решат, как поступить со мной, – только и сказал он за все время долгого и трудного подъема.

Избранные кроты, которым выпало на долю вершить суд над Брекеном, собрались в зале, предназначенном для исполнения Песни, где погиб Скит, полагая, что его незримое присутствие поможет им найти правильное решение. Босвелл не входил в число судей, но ему позволили быть при разбирательстве.

Брекен рассказал им о том, как все произошло, стараясь все припомнить, и, после того как они прояснили некоторые подробности, оказалось, что сказать больше нечего. Летописцы погрузились в молчание. Наступившая тишина и внешнее спокойствие судей казались невыносимыми Брекену, терзавшемуся сознанием собственной вины. Он предпочел бы погибнуть прямо сейчас от когтей противника, столь же яростного, как Мандрейк, лишь бы не видеть погруженных в печальные размышления летописцев, стремившихся достойно выполнить возложенную на них задачу и определить его дальнейшую судьбу.

По прошествии некоторого времени Брекен тоже погрузился в размышления и стал думать о Ските, припоминая то немногое, что узнал о нем от Босвелла и что заметил сам, когда беседовал с ним. И вот тогда в мозгу у него зародилась мысль, которая оформилась четко далеко не сразу, а лишь постепенно, подобно тому, как светлеет все окружающее зимой на рассвете.

– Я мог бы попытаться кое-что сделать, если Камень пошлет мне сил и поддержит меня, – сказал Брекен. Голос его то и дело прерывался и звучал совсем тихо, еле-еле слышно.

Летописцы подняли головы и, обменявшись несколькими словами, принялись внимательно его слушать.

– Скит говорил, что в Аффингтон поступили известия из всех главных систем, кроме одной. Он верил, что у всех обитателей Аффингтона стало бы легче на душе, знай они, что и в седьмой системе, в Шибоде, о котором почти ничего не известно, по-прежнему почитают Камень. Так позвольте мне отправиться туда и попытаться сделать так, чтобы мечта Скита исполнилась. Если я не вернусь назад, это будет означать, что я погиб, а если я вернусь сюда с новостями или хотя бы сам совершу надлежащие ритуалы у Шибодского Камня, никому не придется благодарить меня за это… – Он умолк, склонив голову, и принялся ждать ответа.

Избранные кроты заговорили все разом, затем один из них сказал:

– Отличная идея, но, даже если Брекену удастся добраться до Шибода и до Камней Триффана (которые, как гласит предание, находятся в месте под названием Кастель-и-Гвин), что крайне маловероятно, он не сможет подобающим образом совершить ритуалы. После того, что он содеял, он не имеет права молиться ни о ком, кроме самого себя.

Избранные хором выразили согласие с говорившим, и свет надежды, зародившейся в сердце Брекена, померк; он начал снова погружаться в безысходный мрак. Но тут послышался негромкий голос Босвелла, и летописцы умолкли.

– Так позвольте мне отправиться с Брекеном, – сказал он, – и если мы доберемся до Шибода, я произнесу слова молитвы о прощении и исцелении от недугов, как это сделал бы мой бывший наставник Скит, а затем прочту молитву, в которой говорится о даре любви, источником которой является Камень, и тогда весть о том, что вера в Камень сохранилась в каждой из систем даже после тяжких испытаний, через которые нам пришлось пройти во время эпидемии чумы, разнесется повсюду.

Услышав слова Босвелла, Брекен наконец отважился взглянуть на него прямо и почувствовал, как велика любовь его друга, чудодейственный свет которой способен залечить любые раны.

– Позвольте мне отправиться с ним, – повторил Босвелл, – и да свершится воля Камня.

Избранные погрузились в молчание, обдумывая предложение Босвелла, а затем самый старый из них наконец проговорил:

– Камен да савладет на срце твоя.

– Неповреден и читав будь, – проговорили хором все кроты.

– Непознатны жельени душе моя, – сказал Босвелл и остановился рядом с Брекеном, глядя на остальных летописцев.

– Благословен и блаже препун будь, – проговорил самый старый крот, а затем, подняв лапу, благословил их на дальний путь и помолился о том, чтобы Камень не оставил их своею милостью и даровал им сил.

Вслед за этим Босвелл повел Брекена прочь из зала, через туннели основной системы к выходу на поверхность земли. Каждый из них прекрасно сознавал, с какими жертвами связано подобное решение. Теперь Босвеллу придется навсегда отказаться от поисков Седьмой Книги, а Брекен понял, что его опасения подтвердились и он больше не увидится с Ребеккой, а обещание заботиться о ней и охранять ее от опасности, которое он дал самому себе, так и останется невыполненным. Они отыскали на отшибе нору-времянку, слегка подкрепились и заснули, а затем, набравшись сил, начали спускаться по северному склону холма. Одолев спуск, они отправились на северо-запад, навстречу полным опасностей неизведанным далям, среди которых скрывался загадочный край под названием Шибод, оставив позади все свои надежды.

Глава пятнадцатая

К тому времени, когда вновь наступил день Летнего Солнцестояния, кроты, переселившиеся в Данктонскую Древнюю Систему, успели, благополучно пережив весну, обзавестись потомством и создать здоровое мирное сообщество. Туннели, в которых они теперь обитали, заполнил свежий запах молодых тел, повсюду слышался писк подрастающих кротят и звонкий смех. При виде столь радостной картины даже самый суровый из прежних обитателей системы не удержался бы от улыбки.

Никто не взялся руководить системой, но за помощью и советом все обращались к Ребекке, чья любовь служила источником радости для окружающих. С приходом лета к Ребекке вернулась прежняя жизнерадостность, по крайней мере так всем казалось.

Именно она напомнила остальным о том, что в Самую Короткую Ночь им надлежит собраться возле Камня и возблагодарить его за благополучное появление на свет нового потомства. Как знать, возможно, с приближением знаменательного июньского дня в душе ее проснулась надежда на то, что милый ее сердцу Брекен вместе с Босвеллом снова явятся с той стороны, в которой раскинулись луга, чтобы произнести слова молитвы, которым он не успел никого обучить до ухода.

И вероятно, Комфри догадался, о чем мечтает Ребекка, и молил Камень о том, чтобы это чудо свершилось, но он постарался окружить Ребекку в день Летнего Солнцестояния любовью и заботой и ни на минуту не покидал ее на случай, если этого все же не произойдет.

И вот все обитатели системы собрались у Камня. Кротята в том году появились на свет позже обычного времени и еще не успели толком подрасти. Поначалу они резвились, играя среди корней деревьев и лежавших на земле листьев, а затем притихли, следуя примеру родителей, и Ребекка принялась обходить их по очереди, произнося шепотом слова благословения. Она следовала тому, что подсказывали ей память и полное любви сердце, стараясь во всем соответствовать духу таинства, свершающегося в Самую Короткую Ночь по воле Камня.

Но ни Брекен, ни прихрамывающий Босвелл так и не появились. Вскоре родители отправились с малышами по домам, и у Камня остались лишь немногие из взрослых. И тут в наступившей тишине Ребекка явственно почувствовала, что где-то далеко-далеко Брекен произносит слова молитвы, благословляя каждого из них и думая о ней с любовью, и свет луны, заливающий прогалину и Камень, роняет блики и на его темную шубку. Комфри неотступно следовал за ней весь этот вечер, и она подумала, что Брекен сейчас тоже не один, ведь рядом с ним Босвелл. «Дорогой мой Босвелл, любимый мой Брекен», – сказала она про себя, надеясь, что Камень напомнит ему о том, как беззаветно она его любит, и улыбнулась.

Может быть, напомнит, а может быть, и нет, а впрочем, Ребекке уже изрядно надоело строить всяческие предположения. Спорить с судьбой бессмысленно, и, куда бы она тебя ни занесла, как бы ни распорядилась тобой, нужно жить реальной жизнью. Ведь Ребекка, целительница из Данктонской системы, знала, как никто другой, что надежды и воспоминания, подобно сокам аконита, могут служить источником здоровья и радости, но могут и подействовать как яд, подтачивающий силы.

Время шло, и она постаралась выбросить из головы мысли о Брекене и думать лишь о том, как помочь тем, кто был рядом с нею.

Количество обитателей в системе быстро увеличивалось. Почти никто из кротят, появившихся на свет весной, не погиб, и в этом была немалая заслуга Ребекки. Свободных участков в Древней Системе было предостаточно, поэтому в июле и августе, когда подросшим кротышам настало время обзавестись собственной территорией, дело обошлось без конфликтов и кровопролитий. К тому же в Данктон продолжали стекаться все новые и новые кроты из дальних областей Луговой системы и из краев, расположенных восточнее бывшего Истсайда, который не очень сильно пострадал при пожаре. Возможно, им захотелось перебраться поближе к Камню, а возможно, поближе к Ребекке. Как бы там ни было, в системе прибавилось здоровых самцов и молодых самок, и среди ее обитателей росло ощущение полноценности и сплоченности. Центр жизни системы находился в ее восточной части, там, где Брекен начал ее освоение.

Никто из кротов не испытывал желания пробраться в Грот Темных Созвучий или дальше, туда, где находился Грот Эха, в основном они селились в древних туннелях, расположенных на востоке. Один лишь Комфри жил под склоном холма, из-за чего все считали его чудаком, но в то же время он пользовался немалым уважением окружающих, ведь он обладал огромными познаниями, а кроме того, был помощником и защитником Ребекки. Ему приходилось много путешествовать в поисках трав и растений, посещать дальние окраины лугов и даже пробираться через обгоревший Старый лес к болотам, и потому за ним закрепилась репутация существа необычного и загадочного.

Нынешнее лето совсем не походило на прошлое, погода стояла прохладная и пасмурная, часто шли дожди. В земле под буковыми деревьями появилось множество червей и личинок, молодые кротыши вскоре перестали нуждаться в опеке старших, и те обнаружили, что у них масса свободного времени. Среди данктонцев возродились былые привычки, они нередко собирались где-нибудь, чтобы посудачить, обменяться новостями и послушать увлекательные истории. Память у кротов недолгая, а воображение богатое, поэтому к правде примешивалась изрядная доля вымысла. Наибольшей популярностью пользовались истории о подвигах и приключениях Брекена, который освободил обитателей системы от власти Мандрейка и Руна и отправился в Аффингтон вместе с летописцем Босвеллом, чтобы возблагодарить Камень за избавление системы от чумы.

Многие из кротышей, уже слышавших эту историю, просили снова и снова рассказать им о том, как Брекен пробрался через топь, «чтобы спасти Босвелла», как он «приказал» Стоункропу убить Мандрейка, об эпидемии чумы и о том, как после ее окончания Брекен отправился в Аффингтон, чтобы посетить Священные Норы.

– А он вернется обратно? – всякий раз спрашивали кротыши, а взрослые в ответ лишь качали головами и говорили примерно так:

– Все это произошло много кротовьих лет тому назад, еще до Самой Долгой Ночи, и теперь лишь Камень ведает о том, какая судьба постигла Брекена и Босвелла.

Многие из рассказчиков упоминали и о Ребекке, а некоторые даже утверждали, будто заика Комфри появился на свет в результате возникшей между ними любви, из-за чего Мандрейк и прогневался на Ребекку. Но время все шло, кротовьи месяцы сливались в годы, и постепенно многие кроты стали усматривать в фигуре Мандрейка нечто более страшное и грозное, чем при его жизни, а потому старались упоминать о нем пореже. Что же касается Руна, в душе которого зло укоренилось куда глубже, чем в душе Мандрейка, кроты по какой-то загадочной причине почти никогда не говорили о нем, словно полагали, будто одного произнесения его имени достаточно, чтобы навлечь беду на систему. Но, разумеется, время от времени находились смельчаки (а кого из нас не тянет порой поиграть с огнем?), которые шепотом, по секрету рассказывали о Руне страшные, запутанные истории. Брекен и Стоункроп нанесли поражение боевикам, во главе которых стоял Рун, и ему пришлось бежать куда-то очень далеко, а потом он умер от чумы. Говорили, что Рун делал с кротами что-то нехорошее и заставлял других следовать своему примеру, но никто не мог толком объяснить, что же именно он делал.

До Ребекки доходили все эти истории, но она уклонялась от участия в разговорах о Брекене, Мандрейке и прочих и лишь иногда бралась рассказать о Целительнице Розе, которую кое-кто из кротов еще помнил. Гораздо чаще она делилась воспоминаниями о дорогом ее сердцу Меккинсе, обитателе Болотного Края, отличавшемся редкостной смелостью, и слушавшие ее кротыши и взрослые кроты то дружно ахали, то смеялись.

Обитатели Данктона не отваживались наведываться в Старый лес: расположенные там туннели считались опасными, ведь в них так и остались лежать трупы погибших от чумы кротов, погребенные под землей, по которой прошелся пожар.

Один лишь Комфри знал, что лес не погиб окончательно, как всем показалось сначала. Конечно, в огне сгорели кусты, небольшие деревца остролиста и лещины, а некоторые из дубов, в первую очередь те, что росли в самой гуще леса, полностью лишились ветвей и оказались обречены на медленное умирание, утратив возможность черпать жизненно необходимые элементы из воздуха и солнечного света.

Но к исходу июня часть деревьев и растений, пострадавших от огня, вернулись к жизни. Из корней молодых осинок пробились новые побеги; как ни странно, то же самое произошло и с вязами, которые до пожара чем-то болели и, казалось бы, находились на грани гибели. Корни, стволы и нижние ветви многих из дубов обуглились, и у всякого, кто смотрел на них снизу, создавалось впечатление, что жить им осталось недолго, но позднее выяснилось, что огню не удалось погубить их окончательно: на верхних ветвях распустились свежие листочки, и в солнечные дни кое-где на земле опустевшего леса можно было заметить узорную тень.

При этом во второй половине июня стал заметен бурный рост трав на удобренной пеплом почве, которым прежде препятствовал царивший в лесу сумрак. Даже в местах, наиболее сильно пострадавших от пожара, в земле сохранились клубни ползучего чертополоха, и сквозь черный безжизненный покров пробились усеянные шипами зеленые ростки. Почти повсюду появились заросли кипрея, еще не успевшего расцвести, чьи мощные стебли и узкие длинные листья колыхались на ветру, знаменуя возвращение жизни туда, где прежде вовсю бушевало пламя.

Снова послышалось пение птиц, доносившееся со стороны восточных окраин, где огонь не причинил значительных разрушений, но и там, где деревьев осталось совсем немного, часто слышался шум крыльев лесных голубей и сорок.

Все лето шли дожди, и зелень в лесу приобрела удивительно насыщенную окраску, листья уцелевших возле его кромки конских каштанов и боярышника светились жизнью и, казалось, озаряли видневшееся в просветах между ними небо.

Старый лес превратился в непостижимое, загадочное место, и Комфри порой забывал чуть ли не обо всем на свете, поражаясь несгибаемой силе природы, восторжествовавшей даже над пожаром и поправшей смерть. Наступил июль, а за ним и август. Расцвел кипрей, и его великолепные темно-розовые цветы, чьи краски напоминали о сиянии зари в утреннем небе, засверкали среди зелени. Ребекка называла их «огонь-цветы», но Комфри всякий раз поправлял ее, настаивая на том, что растения следует называть однажды данными им именами, чтобы не возникло путаницы.

Оба они старались держаться подальше от старых туннелей, прокапывая порой новые, служившие им прибежищем и источником пищи. За лето земля в лесу покрылась кустиками папоротника и куманики, густыми травами, а оставшиеся пустыми промежутки заплели побеги плюща, и в случае опасности всегда можно было где-нибудь спрятаться. В жаркие дни, когда сильный ветер шуршал листвой, у Ребекки возникало впечатление, будто она оказалась в прежнем Данктонском Лесу.

Прошел август, настал сентябрь, и на протяжении первых его двух недель стояла теплая мягкая погода. Никто из обитателей Древней Системы не нуждался в помощи Ребекки, и она проводила день за днем в блаженном одиночестве, вдыхая аромат разогретой солнцем, изобилующей травами лесной земли, прислушиваясь к жужжанию еще не уснувших насекомых, наблюдая за появлением первых паучков, отдыхая после летних трудов и пополняя свои силы.

А обитатели системы наконец почти полностью отрешились от прежней жизни. Представители нового поколения знали об ужасах эпидемии чумы и пожара только понаслышке, и им надоело без конца слушать одни и те же истории. Кротыши, появившиеся на свет весной, уже стали взрослыми, обзавелись собственными территориями в пределах огромной Древней Системы, и вопрос о том, как обеспечить себе пропитание, интересовал их куда сильней, чем рассказы о давнишних баталиях.

Образ Брекена, овеянный ореолом романтики и драматизма, отошел в область прошлого. Молодые кроты воспринимали события, связанные с его победой над Руном и Мандрейком, не как часть современной истории, а как легенду, и, хотя многие из них наведывались к Камню, чтобы посидеть там, глядя на запад, зная по преданиям, что так порой поступал Брекен, никто из них уже не верил толком в то, что Брекен – существо реальное, а не вымышленное и еще может вернуться.

Ко времени, когда пошли сентябрьские дожди, воспоминания о том, каким на самом деле был Брекен, и вера в то, что он еще жив, сохранились лишь у Ребекки. На память ей нередко приходили прощальные слова Босвелла: «Я присмотрю за ним», и она ходила к Камню и просила его в молитвах послать Босвеллу силы. Прошло так много кротовьих лет, что ей уже лишь с большим трудом удавалось вспомнить, как выглядит Брекен… В памяти запечатлелись только тепло и ласка его прикосновений и покой, который несли его слова, произнесенные шепотом в сокровенном гроте, залитом сиянием Заветного Камня.

Временами у нее возникало ощущение, что Брекен находится где-то далеко на западе, в Аффингтоне, но когда наступила последняя неделя сентября, это ощущение пропало, и она почувствовала, что ее по какой-то странной причине тянет на север… но куда именно? Она начала терзаться, пытаясь понять, что за сила влечет ее туда, в какое-то место, которое вроде бы должно быть ей известно, которое она видела однажды, но никак не может припомнить. Она знала, что там кто-то нуждается в ее помощи, нуждается острей, чем обитатели Данктона. «О, дай мне сил, – молила она Камень, – и надели меня смелостью».

Быть может, внезапно обрушившийся на Данктон осенний дождь с градом напомнил ей о том, как Мандрейк притащил ее во время метели в луга, когда она была еще совсем маленькой. Возможно, свою роль сыграло особое чутье, всегда подсказывавшее Ребекке, где требуется ее помощь, но как бы там ни было, она осознала, что должна покинуть Данктон и отправиться в Шибод, в места, где родился ее отец. О да, та давнишняя метель отчетливо припомнилась ей, и Ребекка поняла, почему Мандрейк так отчаянно взывал к ней, хотя за всю свою жизнь не сумела найти слов, которые помогли бы ему поверить в ее любовь.

Но идея столь дальнего путешествия, связанного со смертельной опасностью, казалась совершенно безумной, и на протяжении нескольких дней Ребекка колебалась, не зная, сможет ли она отважиться на такое.

– Ч-что случилось, Ребекка? – спросил ее Комфри однажды вечером, когда они сидели возле Камня. – В ч-чем дело?

Голос его дрогнул, у него сжалось горло от печали и страха, ведь он догадался или, точнее, почувствовал, что скоро Ребекка последует примеру Босвелла и Брекена и покинет Данктонский Лес.

И тогда Ребекка рассказала ему о том, как до нее донесся настойчивый зов Шибода, о том, что она вдруг почувствовала, будто когти Мандрейка впились ей в кожу, совсем как в тот день, когда он вытащил ее на метель.

– А как же т-ты узнаешь, г-где он находится? – содрогнувшись, пролепетал Комфри.

– Камни Шибода укажут мне путь и уберегут меня от беды, ведь они столь долгое время поддерживали Мандрейка. Я буду следовать невидимой линии, протянувшейся между ними и Данктонским Камнем, ведь именно таким образом Брекен нашел дорогу в Нунхэм и обратно, а затем и в Аффингтон, и еще дальше.

Ребекка говорила уверенным тоном, словно пытаясь приободрить саму себя, но ей не удалось обмануть Комфри. Впрочем, слова, которые он произнес затем, помогли ей собраться с духом и окончательно решиться покинуть Данктон.

– А как же мы будем жить, по-пока тебя не будет?

Ребекка улыбнулась. О, милый, ненаглядный Комфри. Пока тебя не будет! Пока? Никто, даже Меккинс, не верил ей так безоглядно, как Комфри. Пообещать ему все равно что принести обет Камню. Ребекка наконец твердо решила, что непременно отправится в путь, и потому ответила:

– Пока меня не будет – о, как приятно слышать эти слова! – на то время, пока меня не будет, ты заменишь меня и будешь исполнять обязанности целителя.

Ошарашенный Комфри вытаращил глаза и изумленно уставился на свои не очень-то сильные лапы.

– По части познаний в области лекарственных растений и их использования ты превзошел всех кротов, когда-либо живших в Данктоне, – твердо проговорила она, – и ты был так же близко знаком с Розой, как и я, хоть и в детстве. И, что самое главное, твоя вера в Камень чрезвычайно глубока, ты всегда черпал в нем силы, и он не оставит тебя своей милостью.

– Да! – воскликнул Комфри. Ведь если Ребекка так сказала, значит, это правда.

❦

Ребекка с радостью пустилась бы в дорогу немедленно, но она понимала, насколько важна ее роль в жизни системы, и знала, что с ее стороны было бы нечестным исчезнуть в один прекрасный день, не попрощавшись и ничего не объяснив тем, кто относился к ней с любовью. Поэтому она повидалась с каждым из обитателей системы и всякий раз говорила, что верит в милость Камня, который поможет ей вернуться обратно, а кроты принимались качать головами и взволнованно топтаться на месте.

Некоторые из них разозлились и даже попытались возразить:

– А как же Брекен с Босвеллом? Ведь они так и не вернулись, правда? По-моему, с ними расправились совы. Вот и ты… – Но ни один не решился договорить фразу до конца.

– А кто же заменит тебя? – жалобно спрашивали Другие.

– Комфри, – отвечала она с улыбкой.

– Комфри? Похоже, она с ума сошла, – начинали бормотать они, уже расставшись с Ребеккой.

Но когда она наконец отправилась в путь и двинулась через луга, прилегавшие к болоту, жители системы начали осаждать Комфри вопросами:

– Она когда-нибудь вернется? Или нет?

– Да, вернется, – твердо отвечал Комфри, – Ребекка не может не вернуться сюда.

– А как же Брекен с Босвеллом? – возражали ему те, кто рассердился сильней других, считая, что их предали. – Ведь они так и пропали.

– Насчет них я ничего не могу сказать. Но Ребекка вернется.

Но когда все разбрелись по норам и Комфри наконец увидел, что рядом никого нет, ему стало очень тоскливо. Он выскочил на прогалину и заметался по ней, то подбегая к Камню, чтобы пристально посмотреть на него, то возвращаясь на край опушки и принимаясь глядеть в ту сторону, куда отправилась Ребекка. Пытаясь удержаться от слез, он все твердил ее имя, как заклинание, а потом все-таки заплакал, горюя о том, что Ребекка ушла и никто его не утешит.

А Камень возвышался над ним как воплощение мощи духа и безмолвия. Наплакавшись, Комфри заснул, а когда вновь проснулся, понял, что готов взять на себя обязанности целителя и заботиться об обитателях системы. Он вдруг обнаружил, что теперь у него достанет сил, чтобы на протяжении долгих кротовьих лет, даже если ему будет очень одиноко, ни разу не усомниться в том, что Ребекка вернется. Ему просто придется заменить Ребекку на время ее отсутствия.