Текст книги "Брекен и Ребекка (ЛП)"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Выяснилось, что у многих кротов, благополучно переживших эпидемию чумы, как и у Брекена, возникло желание отправиться в Аффингтон и вознести благодарственные молитвы Камню. Не всем из них оказались по силам тяготы, связанные со столь дальним путешествием, и они ограничились посещением близлежащих Камней. Об этом стало известно благодаря тому, что некоторые из летописцев подобно Босвеллу остались живы и вернулись в Священные Норы, кое-кто из кротов-паломников тоже сумели дойти до Аффингтона, хоть и крайне немногие. Появление Брекена было воспринято как редкость, но оно не было чем-то уникальным.

– К нам в гости пожаловал крот, который знает вас обоих и отзывался о вас с большим теплом, Медлар из Северных Краев.

Значит, он все-таки добрался до Аффингтона! Услышав об этом, Брекен очень обрадовался. Теперь он чувствовал себя в присутствии Скита куда свободнее, чем при первой встрече, и, видя, что Босвелл не намерен ни о чем его спрашивать, смело обратился к нему с вопросом:

– А где он сейчас?

– Вы не сможете с ним увидеться, – ответил Скит тоном, не допускающим ни малейших возражений и добавил: – Да воцарится Камень в сердце его.

Похоже, Босвелл уловил особый смысл, скрытый в его словах: он слегка вздрогнул и тихонько прочел краткую молитву. Заметив это, Брекен не стал спрашивать, где же все-таки находится Медлар, и пришел к весьма неприятному для себя выводу о том, что многое из происходящего в Священных Норах ему неведомо и он никогда ничего об этом не узнает.

– К нынешнему времени нам стало известно о положении дел в шести из семи главных систем – в Данктоне, Эйвбери, само собой разумеется, Аффингтоне, Стоунхендже, Каслригге и Роллрайте, – сказал Скит.

– А как называется седьмая, из которой вестей не поступало? – спросил Брекен.

– Это знаменитая система Шибод, расположенная в Северном Уэльсе. Никому из тех, кто добрался до Аффингтона, не известно, что сталось с ее обитателями после эпидемии чумы. Возможно, все они погибли, но мне это кажется маловероятным… жители Шибода славятся своей выносливостью, а также печально известны как отъявленные грубияны. Из всех семи систем эта является наиболее труднодоступной, и условия жизни в ней самый суровые.

Брекен слушал как завороженный, ведь речь шла о той самой системе, где на свет появился Мандрейк, обитатели которой до сих пор говорили на своем, непонятном другим языке.

– А там есть Камень? – спросил он в надежде узнать о ней побольше.

– Вот это вопрос, на который нам бы очень хотелось получить ответ. В летописях нет сведений, указывающих на то, что в самой Шибодской системе имеется свой Камень, но упоминания о Камне или камнях, которые находятся в месте с таинственным названием Кастель-и-Гвин, расположенном неподалеку оттуда, встречаются не так уж редко. Вдобавок в летописях Линдена есть место, где говорится о походе Бэллагана к Камням Триффана, которые, как мы предполагаем, находятся где-то в тех местах. Похоже, эти Камни по размерам намного превосходят остальные.

– А почему этому придается такое большое значение? – спросил Брекен. Все эти необычные названия и упоминания о неразгаданных тайнах вызвали у него прилив любознательности.

– По следующей причине: различные системы появляются, а затем исчезают, но в семи основных системах жизнь продолжается непрерывно. Некоторые из них, подобно Данктону, порой оказывались оторваны от других на долгое время, но среди их обитателей всегда оставались те, кто следовал традициям, установленным еще Бэллаганом, примером чему можешь послужить ты сам. Но мы не знаем – и, собственно, никогда не знали наверняка, – поклоняются ли жители Шибода Камню, который находится в Кастель-и-Гвине. Их язык отличается от нашего, и ни один из знакомых мне летописцев не потрудился его освоить.

– Так ли уж это важно? – спросил Брекен и тут же пожалел об этом, заметив, что на лице Скита на мгновение возникло выражение терпеливой снисходительности.

– По-моему, да, Брекен. Мы живем в эпоху тяжелейших испытаний. Вера в Камень является залогом благополучия, хотя многие забыли об этом. Но в этом виноваты мы, обитатели Аффингтона. В прежние времена летописцы считали своим долгом посещать каждую из систем хотя бы раз в период жизни одного поколения, и связь между семью системами поддерживалась регулярно. А мощь этих систем служила оплотом для остальных. Сейчас отправиться в Шибод некому, летописцев осталось так мало, что мы у себя тут едва справляемся. Однако, если бы стало известно, что обитатели всех семи систем по-прежнему почитают Камень, мы могли бы с надеждой смотреть в будущее. Нам известно, что жители шести систем сохранили веру в Камень, потому что оттуда поступили вести, и по милости Камня связь с Данктоном, прервавшаяся на долгий период времени, теперь восстановилась. Но мы не имеем ни малейшего понятия о том, что творится в Шибоде. Впрочем, он всегда являлся исключением. Чтобы добраться до него, нужно обладать исключительной стойкостью духа, а чтобы вернуться обратно – и подавно.

Скит умолк на некоторое время, а затем заговорил снова, словно размышляя вслух:

– Системы, вера в Камень… все пришло в упадок. И вдобавок эпидемия чумы. Но жизнь не стоит на месте, возможно, начало возрождения уже положено – ваше появление, как и появление среди нас Медлара, вселяет в меня надежду. Но силы обитателей Аффингтона возросли бы многократно, если бы мы убедились в том, что вера в Камень сохранилась во всех главных системах… что и обитатели Шибода поклоняются Камню! А впрочем, простите старого крота, который слишком высоко занесся в своих мечтаниях. Вероятно, причиной тому недавно возложенные на меня полномочия. Давайте поговорим о другом.

Он задавал им немало вопросов о жизни в Данктоне, но Брекену становилось не по себе, когда он слышал, как Босвелл рассказывает Скиту о его системе. Кроме того, он не хотел говорить о том, что довелось пережить им с Ребеккой во время их путешествия к центру Древней Системы. Казалось, Скит обо всем догадался и проявил величайшее понимание и сдержанность, и вскоре Брекен сам принялся подробно описывать ему события, происшедшие две Долгие Ночи назад, да с такой страстностью, какой Босвеллу прежде не доводилось в нем замечать.

Вслед за этим Скит расспросил его о месте, где находился Заветный Камень, о том, как туда можно пробраться, что представляет собой Грот Корней, известно ли о его существовании кому-либо помимо Брекена с Ребеккой и о многом другом. Он проявил глубокий интерес к рассказу Брекена о собственной судьбе, о Ребекке, Мандрейке, Руне, Меккинсе… ведь каждому из них принадлежала важная роль в истории Данктонской системы. Скита поразило сообщение о том, что Мандрейк был родом из Шибода, он долгое время молчал, раздумывая над этим.

После этого разговор внезапно закончился. Скит перестал задавать вопросы, и Брекену показалось, что ему и на самом деле больше нечего сказать.

– А теперь, будь добр, Брекен, оставь нас, мне нужно побеседовать с Босвеллом наедине…

И Брекену вдруг пришлось уйти, а ведь на протяжении многих кротовьих лет они с Босвеллом делились всем друг с другом, но теперь он оказался лишним, и его предоставили самому себе в чужой системе, обитатели которой казались ему странными, и тишина, царившая в ее просторных помещениях, повергала его в смятение и беспокойство. Он вернулся в предоставленную ему нору в сопровождении молчаливого крота, который в ответ на любые вопросы лишь глуповато улыбался и покачивал головой, чем вызвал невероятное раздражение у Брекена, который долго пытался понять, следует ли расценить этот жест как утвердительный ответ или как отрицательный, и в конце концов пришел к выводу, что он соответствует уклончивым словам «может быть». Но когда они добрались до норы, крот, собравшийся было покинуть Брекена замялся и неожиданно спросил:

– А ты вправду видел Седьмой Заветный Камень? – Не успел Брекен сообразить, что бы ему такое сказать, как крот уже спохватился и произнес извиняющимся тоном: – Прости, я не вправе задавать подобных вопросов.

Но Брекен, которому изрядно поднадоела обстановка таинственности, поспешил заявить:

– Да, видел! – И тут же добавил, как показалось ему самому, с иронией: – Он в десять раз больше любого из кротов, а еще он жужжит, как шмель.

Едва успев все это выпалить, Брекен тут же пожалел о своей несдержанности: крот подскочил так, словно его самого ужалил шмель, кинулся наутек, и, сколько Брекен ни звал его, он так и не вернулся. Тяжело вздохнув, Брекен удалился к себе в нору, пристроился у стены и вскоре уснул. Он позабыл о том, что он провел долгое время в разговорах и ему пришлось поднапрячь память, а это обычно вызывает у кротов сильную усталость.

Его разбудил голос Босвелла:

– Брекен! Брекен! Мне очень жаль, что так получилось. Но это не имеет большого значения…

– Ио чем же таком вы с ним беседовали? – спросил Брекен, но тут же осекся и приуныл, видя, что Босвелл весь сжался и опустил голову, давая понять, что не хочет обсуждать это.

– Я не могу ничего сказать тебе, Брекен. Пожалуйста, постарайся понять, тут происходят вещи, объяснить которые невозможно…

– Я понял одно: кроты, которые не принадлежат к числу летописцев, здесь не к месту, – рассерженно сказал Брекен. – Повсюду какие-то тайны и бесконечные отговорки. Вот, например: что стряслось с Медларом? Почему с ним нельзя увидеться?

Босвелл потупился, от его обычного спокойствия не осталось и следа: он страдал за Брекена, который чувствовал себя обиженным, и, надо сказать, небезосновательно. Пожалуй, он скажет, что произошло с Медларом. Вреда от этого никому не будет.

– Медлар сейчас в местах, расположенных к западу от Аффингтонского Холма, где находятся Норы Безмолвия. Это недалеко отсюда, примерно в двух милях. Из Аффингтона туда проложен туннель.

– И что там происходит? – поинтересовался Брекен.

– Ну, мне трудно это объяснить. По сути дела ничего. Ничего не происходит. Там есть специальные норы, в которых безвылазно живут некоторые кроты, очень немногие. Вход в такую нору заделывают, и тамошние обитатели проводят время в молчании.

– А зачем это нужно? – спросил ошарашенный Брекен.

– Просто они достигли уровня, на котором продвигаться вперед можно, лишь пребывая в полнейшем покое. Помнишь, Медлар говорил о том, как важно этому научиться?

– Так, значит, этим он теперь и занимается?

Босвелл кивнул.

– А как ему при этом удается оставаться в живых?

– Другие кроты приносят ему пищу. Прислуживать молчальнику – великая честь. Все молодые летописцы делают это по очереди.

– А как же экскременты, которые скапливаются в норе? – не успокаивался Брекен.

– Видишь ли, там две норы, и в одной из них другие кроты регулярно делают уборку. Но на самом деле проблем с этим нет. С течением времени молчальнику требуется все меньше и меньше пищи, его организм каким-то непонятным образом очищается.

– А когда же они вновь выходят наружу? – спросил Брекен. Он в жизни не слыхивал ничего более поразительного.

– Этого не знает никто. Порой они не выдерживают больше нескольких дней, но такое случается редко, ведь все тщательно к этому готовятся. К примеру, Медлар готовился к этому на протяжении многих кротовьих лет, хотя он, вероятно, сам не отдавал себе в этом отчета. И вообще, его случай исключительный, ведь он не летописец и не принадлежит к числу обитателей Аффингтона. Другие молчальники или по крайней мере большинство из них проводят в Норах Безмолвия хотя бы пару кротовьих лет, а зачастую и куда больше. Некоторые остаются там навсегда, и, если в течение кротовьего года оттуда не доносится никаких шумов и никто не притрагивается к пище, по распоряжению Святого Крота вход в нору торжественно замуровывают.

– Но что же они там делают?

– Молятся. Размышляют. Пытаются достигнуть полного самоотрешения и проникнуться сущностью Камня.

– А как же те, которые возвращаются обратно?

– В каком смысле?

– Что происходит с ними потом?

– Они живут обычной жизнью. С одним из таких кротов ты уже встречался: Квайр провел в Норах Безмолвия десять кротовьих лет. Но только не подумай, будто он из-за этого стал таким забывчивым, просто он уже очень старый, и, несмотря на его вздорный характер, к нему тут относятся с глубоким почтением.

– И что, все летописцы проводят там какое-то время?

Босвелл рассмеялся. Брекен еще никогда не задавал так много вопросов подряд.

– Нет, только немногие. Для этого необходимо обладать душевной простотой и немалыми силами. Вероятно, сейчас, кроме Медлара, там никого нет, и мне кажется примечательным тот факт, что он не летописец. Как сказал Скит, мы живем в необычные времена, когда традиции изменяются. Насколько мне известно, прежде в Норах Безмолвия проводили время только летописцы, но я не вижу причин, почему это должно быть недоступным для других. Постижение сущности Камня не является прерогативой летописцев, в этом я убедился, когда побывал в Данктоне. – При этом он подумал о Меккинсе, Ребекке и самом Брекене. Он пришел к выводу, что летописцам следовало бы многому у них поучиться. Ведь он, Босвелл, узнал от них так много нового и столь же многое он еще не успел узнать.

Босвелл зевнул, почесался и отправился к себе в нору спать. Брекен еще походил немного, разыскивая, чем бы подкрепиться, после чего тоже забился в свою нору и закрыл было глаза, но неуемное воображение все рисовало ему образы загадочных молчальников, удалившихся в Норы Безмолвия. Странное место этот Аффингтон, и, пожалуй, оно не очень-то ему нравится. Ну что ж, он сдержал обещание, пришел сюда и вознес благодарность Камню. Святой… Скит благословил и его, и Ребекку. Он уже начал засыпать, и вдруг увидел перед собой не Норы Безмолвия, а грот, где они лежали, лаская друг друга, а вокруг разливался мягкий свет Заветного Камня, и улыбнулся от тихой радости и удовольствия. Затем, как часто бывает в полусне, на смену этой картине пришла другая, куда менее приятная: он увидел, как Ребекка сидит в одиночестве в одной из Нор Безмолвия, застыв в ожидании, и так проходит один год за другим, и ему захотелось, чтобы она вдруг оказалась вместе с ним и Босвеллом в этом странном Аффингтоне. Из глаз у него хлынули слезы, но он не заметил их, ощущая лишь щемящую боль разлуки.

– Защити ее, – прошептал он, – береги ее, пока я не вернусь и не смогу сам служить ей опорой.

И он заснул, а в сердце его продолжала звучать эта молитва, обращенная к Камню.

Глава тринадцатая

Ни один из кротов не обладает такой силой и стойкостью, которая позволила бы ему переносить долгие испытания, не унывая и не мучаясь. Рано или поздно силы иссякают, и на смену бодрости приходит подавленность.

Это случилось с Ребеккой в марте, примерно в то время, когда Брекен с Босвеллом добрались до Аффингтона, о чем она, конечно же, не знала. С того самого дня, когда они пустились в путь, Ребекка неизменно служила поддержкой данктонским и луговым кротам, пребывавшим в растерянности, вдохновляя их собственным энтузиазмом и жизнерадостностью. Ребекка подсказала им, что лучше всего будет поселиться в восточной части системы неподалеку от высокой скалы, где червей в земле побольше, а туннели кажутся уютней и доступней. Она вмешалась, когда луговые и данктонские кроты решили обосноваться в разных местах, и убедила их в том, что, если они будут дружно жить все вместе, им будет легче. Кроты постоянно обращались к Ребекке, стремясь поделиться с ней своими страхами и сомнениями, надеждами и новыми идеями, и она всегда находила время для каждого, внимательно их выслушивала, с кем-то соглашалась, кому-то возражала и постоянно следила за тем, чтобы обитатели системы жили в добром здравии и согласии меж собой.

Кроты знали, что Ребекка готова в любое время встретиться с ними, что на нее можно положиться, что она всегда полна бодрости и поможет им справиться с самыми сложными проблемами. Она охотно взяла на себя эти обязанности, ведь в свое время Роза объяснила ей, что труд целительницы многообразен и ей всегда приходится думать о самой себе лишь в последнюю очередь.

Но в марте, по прошествии нескольких долгих холодных кротовьих лет, она впала в подавленность, и ей стоило огромного труда делать вид, будто она, как прежде, весела и энергична, и справляться с решением бесчисленных чужих проблем.

Она поселилась в туннелях, проложенных Брекеном за Камнем со стороны, обращенной к лугам. «Целительнице следует жить чуть поодаль от остальных, – говорила ей когда-то Роза, – ей необходимо свободное пространство, ведь она должна постоянно пополнять силы, которые требуются для служения другим». Ребекка последовала ее совету, когда выбирала себе место для норы, а в марте, когда на душе у нее стало совсем тягостно, решила, что теперь ей придется хотя бы порой проводить побольше времени в одиночестве.

Однако принять такое решение было куда легче, чем осуществить его, ведь стоит кротам заметить, что целительница появляется среди них реже, чем прежде, как они тут же начинают придумывать предлог за предлогом, чтобы наведаться к ней. И разве Ребекка могла отказать во внимании самке, боявшейся, что она не сможет принести потомство, или старому кроту, у которого ужасно болели плечи, когда он начинал копаться в земле, или самцу, повредившему правую лапу как раз в начале брачного сезона? Вот так каждый день Ребекке приходилось все же заниматься другими, хотя ей следовало бы почаще сидеть, ничего не делая, как учила ее когда-то Роза. Она все сильнее ощущала усталость и раздражение, чувствуя себя при этом виноватой: разве целительнице не положено постоянно пребывать в добром и веселом расположении духа?

Но порой, несмотря на все усилия и старания, она становилась отчужденной и равнодушной, и больше всех от этого страдал Комфри.

Он поселился поодаль от остальных кротов под склоном холма, выбрав то место, где остановился пожар. Он объяснил Ребекке, что сделал это потому, что среди «унылых» буков растет мало цветов и трав, и он решил попробовать поискать растения, которые могли уцелеть в местах, по которым прошелся пожар.

Он проводил много времени в поисках, а по возвращении всякий раз навещал Ребекку и приносил ей что-нибудь для ее норы. Даже среди зимы его вылазки заканчивались успешно, и он притаскивал то красненькие ягодки сердечника, то какие-то ароматные грибы, то красивые глянцевые листья падуба.

– И где ты их только берешь? – спрашивала Ребекка.

Пожав плечами, он отвечал, что нашел их неподалеку от Истсайда, где пожар не коснулся леса. Он часто появлялся в Древней Системе, когда она навещала там кого-нибудь, и приносил растения, которые могли ей понадобиться, и многие кроты стали относиться к нему с таким же теплом и уважением, как к Ребекке. Подобно ей Комфри не требовал благодарности и воспринимал свою помощь как нечто само собой разумеющееся.

Впервые столкнувшись в марте с проявлениями отчужденности в поведении Ребекки, Комфри ужасно огорчился. Это происходило всегда по-разному и всякий раз неожиданно, при этом она словно замыкалась в своем собственном мире и даже не пыталась хотя бы выглянуть наружу, когда он, заикаясь, заводил с ней разговор.

– Здравствуй, Р-ребекка – говорил он ей, опуская на землю травы, которые принес с собой.

– Как ты мил, – отвечала она с улыбкой и тут же отводила взгляд. Ни веселого смеха, ни оживленных вопросов, которые прежде так радовали его. А затем тишина, в которой он чувствовал себя неуютно и всеми силами старался положить ей конец. Наморщившись от напряжения, Комфри пытался придумать какие-то слова, услышав которые она перестанет бессмысленно улыбаться. Комфри почему-то казалось, будто он виноват в том, что происходило с Ребеккой.

– Я совершил д-д-дальнее путешествие, – говорил он наконец.

– Неужели? – равнодушно бросала в ответ Ребекка.

– Д-да, я ходил к са-самому бо-болоту.

Все та же улыбка. Никаких вопросов. Ни единого слова.

– Это было очень ин-интересно, – слабым голосом говорил Комфри.

Он мог стараться сколько угодно, но толку из этого не выходило. Когда Ребекка пребывала в таком настроении, ему казалось, будто свет померк, и у него возникало желание убежать и спрятаться.

Иногда Ребекка находила в себе силы извиниться перед ним и сказать, что дело вовсе не в нем, но порой ей не удавалось вымолвить ни слова, и Комфри уходил, а она оставалась одна, продолжая ощущать какую-то глубочайшую скованность и понимая, что не в состоянии ничего сделать, разве что заплакать. Ребекка старалась хоть как-то справиться с собой и принималась хлопотать в норе, заново убирая и без того безукоризненно чистые проходы.

Иногда Комфри оставался с ней и сидел, слушая, как она плачет и говорит о том, в чем не посмела бы признаться никому из жителей Данктона, кроме него, о том, что ей не хватает сил на всех, а они все приходят и приходят, они нуждаются в ее помощи, а значит, она должна помогать им, чтобы не посрамить светлую память Розы. Она принималась плакать. А он все слушал, не успевая вовремя найти нужные слова, и лишь тогда он наконец понял, что ей необходим надежный друг, к которому она могла бы обратиться за утешением, как обращался к ней Комфри и многие другие. И тут он пожалел, что среди данктонцев уже нет таких, как Меккинс, который мог в нужную минуту послужить ей опорой и поддержкой, пожалел о том, что сам он слишком слаб для этого. И тут ему пришло в голову, что он может отправиться к Камню и помолиться о том, чтобы Брекен вернулся и помог Ребекке.

Однажды в марте Комфри в очередной раз застал Ребекку в чрезвычайно угнетенном состоянии, и тогда он действительно пошел к Камню и принялся раздумывать над тем, как бы ей помочь. Прошло несколько дней, и Ребекка с изумлением заметила, что за это время ее ни разу никто не потревожил, и она смогла насладиться полнейшим покоем и одиночеством. Затем она встревожилась, подумав, уж не стряслось ли что-нибудь неладное, и решила пойти и узнать, что там у них происходит.

Сначала по дороге ей встретилась кротиха, которая взглянула на нее с некоторым беспокойством и воскликнула:

– О, это ты, Ребекка! – И сразу поспешно скрылась.

Затем ей повстречался крот, который славился своей мнительностью и вечно на что-нибудь жаловался, даже если был абсолютно здоров, лишь бы заставить Ребекку немного с ним повозиться. Завидев ее, он повел себя совершенно необычным образом и сказал:

– Привет, Ребекка! Ты знаешь, со мной все в порядке. У меня ничего не болит… ну просто ничегошеньки! – И тут же захохотал, притворяясь, будто ему очень весело.

Наконец одна старая кротиха, которой и вправду нездоровилось, и Ребекка почувствовала это сразу, как только вошла к ней в нору, объяснила ей, в чем дело, уступив ее просьбам. Оказалось, что Комфри обошел всю систему и с небывалой решительностью велел оставить Ребекку в покое «по-потому что она свалится, если вы не да-да-дите ей отдохнуть». А если она кому-то понадобится позарез, пусть приходят к нему в нору, и он сам окажет им помощь, только не надо беспокоить Ребекку. Услышав об этом, она просто поразилась, ведь Комфри терпеть не мог, когда кто-нибудь заявлялся к нему в нору, заваленную разными травами.

Спустившись по склонам холма, она зашла к Комфри и пожурила его, но очень мягко, ведь в последнее время лишь немногим случалось проявлять о ней такую трогательную заботу, и она была благодарна Комфри, который настолько любил ее, что попытался взять на себя часть ее обязанностей.

Но подавленность, которую она испытывала на протяжении всего марта, только возросла, когда впервые за множество лет в древних туннелях начали появляться на свет новорожденные кротята. С наступлением брачного сезона многим из самок удалось найти себе пару, и в конце месяца, хоть и чуть позже обычного срока, они принесли потомство.

Сколько радостных волнений! Сколько веселой суеты! Эхо голосов среди просторных древних туннелей. Благодарный шепот, выражение признательности Камню за ниспосланную милость. Но при этом Ребекка, которая славилась красотой по всей системе, которая так мечтала обзавестись собственными детенышами, вскормить их и вырастить, осталась без пары и без потомства. На самом деле она готова была благосклонно принять ухаживания кого-нибудь из самцов, но ее способность исцелять других внушала им трепет. Никто не решился подступиться к ней, и она с тоской вспоминала о Кеане, о таких кротах, как Брекен, Меккинс, и, да, даже о Мандрейке. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь хоть отдаленно похожий на одного из них внезапно очутился у входа в ее нору. Но затем она подумала, что ей нужен не просто кто-нибудь, а Брекен, и только Брекен, которого она любит всей душой, и сердце ее сжалось при мысли о том, что он, возможно, никогда к ней не вернется. Она часто принималась плакать от невероятной боли, которую ей причиняла разлука с ним, а затем ей становилось стыдно за собственную слабость. Порой она сидела, устремив взгляд на запад, с содроганием думая о том, как же она будет жить, если они с Брекеном больше не увидятся.

Комфри знал о ее переживаниях и постоянно пребывал в размышлениях о том, как бы ему хоть немного приободрить Ребекку.

Наступила вторая неделя апреля, погода стояла холодная и переменчивая, но он все же решился предпринять очередную попытку.

Заявившись к ней в нору, он сказал:

– Пойдем по-погуляем.

Не обращая внимания на ее возражения, на ее холодность и отчужденность, на уверения в том, что ей хочется побыть в одиночестве, он чуть ли не силком потащил ее за собой.

– Пойдем со мной, Ребекка. Тебе всегда н-нрави-лось бродить, разглядывая все, что попадается по пути. Ну так давай п-прогуляемся: возможно, мы где-нибудь отыщем следы весны.

Погода стояла сырая и холодная, в воздухе даже не пахло весной, дул сильный ветер, и буковые деревья, словно возмущаясь, размахивали голыми ветками. Ребекке совсем расхотелось гулять, когда она увидела, что Комфри спускается с холма, направляясь к местам, которые кроты, поселившись в Древней Системе, стали называть Старым лесом, что казалось не совсем уместным. После пожара Ребекка ни разу не наведывалась в те края, ей мешал страх. Конечно, Комфри все это нипочем, ведь он вряд ли отчетливо запомнил, как выглядели прежде Вестсайд, Бэрроу-Вэйл и Болотный Край, и тоска по тому, чего уже нет на свете, ему неведома.

Но он убежал вперед, и ей пришлось отправиться следом, хотя бы ради того, чтобы догнать и остановить его. Она начала спускаться по склону, сворачивая то вправо, то влево, и постепенно взгляд ее смягчился, и она вспомнила, как приятно, когда кто-то указывает тебе дорогу. А ведь когда-то ее вел за собой Брекен, и они шли чуть ли не по тем же самым местам. Да! И, надо же, как сильно вырос Комфри, он уже не такой заморыш, как раньше. И хотя он довольно худой и нервный, в его движениях чувствуется уверенность, и он отлично ориентируется в лесу. Даже приятно идти следом за ним. К тому же Ребекка заметила, что он явно пытается что-то от нее скрыть, словно готовится преподнести ей чудесный сюрприз, и почувствовала себя заинтригованной. Что за необычное существо этот Комфри!

Склоны были покрыты слоем слежавшейся скользкой листвы, в основном опавшей с буков, но кое-где попадались дубовые листья, сохранившиеся с прошлой осени, и листочки посвежей, сорванные с тех немногих дубов, которые уцелели во время пожара. Все они росли на узенькой полоске у подножия склона, где им приходилось волей-неволей соседствовать с буками.

Ребекка заметила, что впереди между деревьями виднеются все более широкие просветы. Прежде такого не было: на подступах к лесу сумрак сгущался, ведь лучи света с трудом пробивались сквозь плотную завесу ветвей дубов и буков, орешника и падуба. Дыхание ветра тоже ощущалось здесь сильней, чем раньше, и впереди лежали пространства, объятые тишиной, а ведь в иные времена даже при такой погоде здесь можно было услышать, как щебечут нестройным хором птицы, приветствуя приход весны.

Внезапно они оказались среди черных обгорелых обломков, нелепо торчащих из покрытой пеплом земли.

– Комфри! Комфри! – крикнула Ребекка в надежде, что он остановится: ей вовсе не хотелось бродить по этим безрадостным местам. Но Комфри притворился, будто ничего не слышит, и продолжал бежать – весьма необычное для него поведение. – Ох, Комфри, – вздохнула Ребекка и поплелась следом за ним.

Они продвигались вперед среди почерневших корней деревьев, обгоревших спутанных плетей ежевики, огибая кучи обугленных ветвей, темных, мокрых и безжизненных. Ребекка все пыталась найти что-нибудь знакомое: вход в туннель, остатки корней, уловить хоть тень привычных запахов, чтобы сообразить, где они находятся. Но в воздухе ничем не пахло, все вокруг казалось чужим и незнакомым, да и к тому же Комфри бежал так быстро, что ей ни разу не удалось остановиться и хорошенько осмотреться.

В некоторых местах, где пламя пожара было особенно сильным и все вокруг сгорело дотла, землю покрывал толстый слой белого, пропитанного влагой пепла, а кое-где проливные зимние дожди, которым уже не препятствовали ни подлесок, ни корни живых растений, смыли налет пепла с почвы и проделали в земле зигзагообразные желобки, напоминавшие извилистое русло речки.

Внезапно Ребекка замерла от изумления, заметив, что кое-где сквозь серый пепел пробились нежные зеленые ростки.

– Комфри! Гляди-ка! Комфри, постой, посмотри сюда? – Она заметила побег папоротника, мохнатый, еще не успевший развернуться, такой ярко-зеленый среди безжизненной золы. А вот еще один проделал щель среди массы черно-серого древесного пепла в стремлении к свежему воздуху и свету.

– Комфри! Постой!

О, как она обрадовалась! Значит, в земле, на которой прежде стоял лес, сохранилась жизнь, и в ближайшие несколько недель на месте унылого покрова с черными, белыми и серыми пятнами появится зеленый ковер.

Но Комфри не откликнулся. Он продолжал бежать, сворачивая то налево, то направо и время от времени оглядываясь, чтобы проверить, не сильно ли она отстала. Заметив, в какой восторг пришла Ребекка, он тихонько улыбнулся от удовольствия.

– Куда мы идем, Комфри? – спросила она.

– Давай проверим, не появились ли где-нибудь свежие ростки, – крикнул он, не останавливаясь.

– Появились, появились, – сказала она, – разве ты не видел?

Ступая по обугленной земле, он бежал все дальше и дальше, углубляясь в Старый лес, не обращая внимания на устремленные к серому хмурому небу огромные стволы мертвых деревьев. Ребекка еще ни разу не видела, чтобы он спешил куда-то с такой целеустремленностью. Ведь Комфри считал своим долгом хорошенько осмотреть и обнюхать чуть ли не все, что попадалось ему на глаза, и обычно он метался из стороны в сторону и таким образом часто обнаруживал совсем не те растения, за которыми охотился.