Текст книги "Брекен и Ребекка (ЛП)"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Я не могу решать за тебя, – сказал Медлар, – но знаю, что на твой вопрос есть ответ. Вернись в Данктон и поделись с его обитателями мудростью и сердечным теплом, как прежде это делала Ребекка.

Совет Медлара не вызвал у Брекена воодушевления, но придумать ничего другого он не смог. Он испытывал глубокую признательность мудрому Медлару, показавшему ему нору, в которой затворился Босвелл, но царящая в тех местах тишина показалась ему ужасной, от такой святости веяло суровым холодом. Он не стал ждать, пока его силы полностью восстановятся, и вскоре в один ветреный ноябрьский день покинул Аффингтон, пробормотав напоследок «Босвелл, Босвелл!», и отправился на восток, в Данктон.

❦

Исчезновение Ребекки из Данктонского Леса показалось его обитателям загадочным, а ее возвращение они восприняли как чудо. Однажды осенью посреди бела дня они заметили, что Ребекка идет к ним со стороны лугов. Ее сопровождал поджарый крот по имени Брэн, который говорил с сильным акцентом и чей смех походил на шуршание ветвей утесника под сильным ветром.

Некоторое время он погостил в Данктоне, но все, что он там увидел, не произвело на него сильного впечатления. Он никому не рассказывал ни о путешествии Ребекки, ни о причинах, по которым ей вздумалось его затеять, и в конце концов в начале ноября распрощался с данктонцами.

К тому времени, как Ребекка вернулась, за Комфри окончательно закрепилась репутация крота, наделенного необычайной мудростью и даром ясновидения наряду со странными привычками и редкостной склонностью проводить время в уединении. Он всегда утверждал, что Ребекка вернется. Окружающие стали относиться к нему с невероятным почтением, а Комфри полагал, что ничем этого не заслужил, ведь в его словах и поступках не было ничего из ряда вон выходящего, он просто постоянно прислушивался к Камню. Да и Ребекка не собиралась покидать Данктон навсегда, так что изумляться тут совершенно нечему.

Для него возвращение Ребекки было чем-то вполне естественным, в этом отношении он ничем не отличался от кротят, которые свято верят в то, что мама вернется к ним, даже если она ушла надолго. Впрочем, многие из кротов крайне быстро оправились от изумления. Да, конечно же, она возвратилась, ведь она их целительница, правильно? И к ней всегда можно обратиться Собственно, если хорошенько подумать, она вообще не имела права бросать их на долгие годы…

Наступила Самая Долгая Ночь, вторая с тех пор, как Брекен покинул Данктон. На смену студеному январю пришел холодный февраль, день за днем, месяц за месяцем…

Ребекка рассказала Комфри обо всем, что случилось. Она полагала, что Брекен погиб где-то среди склонов Шибода, разыскивая ее, и Комфри, понимая, что она горюет о любимом, следил за тем, чтобы она не оставалась в одиночестве подолгу, а в те дни, когда ей становилось особенно тоскливо, старался найти способ ее утешить и напомнить ей о том, как сильно он ее любит.

Но в глубине его души притаился страх. Комфри боялся, как бы однажды она опять не соскользнула в черную бездну отчаяния, боялся, что у него не хватит сил, чтобы поддержать ее.

– Чему быть, того не миновать, – твердил он себе, проходя мимо Камня на обратном пути к себе в нору. И в начале февраля произошло то, чего он так опасался.

❦

У кротов есть смертельный враг, чья жестокость привела бы в содрогание даже сов, случись им столкнуться с ним. Обитатели систем, в которых встреча с ним – явление не такое уж и редкое, называют его просто Коготь. Но большинство кротов, живущих в лесах и среди луговых просторов, даже не подозревают о его существовании, и, если им по несчастной случайности приходится на него наткнуться, им не удается толком понять, что произошло.

Речь идет о капкане. Нижняя его часть представляет собой дощечку, которая устанавливается на дне туннеля, а к ней присоединена пружина с прикрепленными к ней длинными острыми зубцами. Туннель блокируется. Столкнувшись с препятствием, крот пытается расчистить проход, наступает на дощечку, и в тот же миг острый Коготь вонзается в него, и он оказывается пригвожден к земле. Еще хорошо, если крот умирает сразу. Но тех, кому Коготь вонзается в лапу, в плечо или в ляжку, ждет долгая мучительная смерть. От неожиданности и ужаса они впадают в полное смятение и, как правило, даже не пытаются вырваться.

В начале февраля Брекену оставалось до Данктона дней двадцать пути. Ему всегда нравились валуны из песчаника, которые часто встречаются среди меловых дюн, и однажды он набрел на луг, который показался ему восхитительным по многим причинам. Открытое ровное место, земля, которая использовалась летом под пастбище для овец и потому кишела червями. И ни одного крота поблизости. На краю луга виднелся круг из камней, и, заметив их, Брекен очень обрадовался. Будучи опытным путешественником, он знал, что хорошие места для отдыха встречаются достаточно редко, и решил на некоторое время задержаться на этом лугу.

Он обнаружил в земле заброшенные туннели, но кротов поблизости не было. Он мог бы заподозрить неладное, если бы не сильная усталость, и вдобавок по мере приближения к Данктону в душе его росло радостное возбуждение, он думал лишь о том, что уже совсем скоро вернется в родную систему и без конца гадал о том, что его там ждет.

Луг понравился ему, он хорошенько осмотрел его, а затем принялся прокладывать туннели невдалеке от камней, там, где кончались заброшенные проходы. Прошел день, два, четыре, а на пятый грянули сильные заморозки. Побелевшая земля стала твердой, черви поспешили закопаться поглубже, и он последовал их примеру, в результате чего посреди инея появились желтоватые холмики новых кротовин, бросавшиеся в глаза.

Брекен много ел, подолгу спал и не торопился продолжить путешествие. Затем в один из дней он обнаружил туннель, прокопанный кем-то накануне вечером. В нем странно пахло, а один из его концов был перекрыт. Барсуки? Кролики? Ласки? Брекен со вздохом пожал плечами и принялся расчищать туннель, не обращая внимания на странный запах: после опасностей, с которыми ему довелось столкнуться, его уже ничто не пугало.

Шаг вперед, твердая гладкая поверхность там, где должна быть земля, лязг железа – и острая пронзительная боль, такая же пронзительная, как крик, который вырвался у Брекена, когда стальной зубец вонзился ему в правое плечо и пригвоздил его к земле.

Что происходит с кротом, угодившим в чудовищную ловушку, из которой он не может вырваться, когда он чувствует, что у него перебиты кости, суставы, артерии и вены?

Корчась в мучениях, ощущая всем телом нестерпимую боль, Брекен закричал, взывая о помощи. Оказавшись на краю гибели, он все кричал: «Ребекка, Ребекка, Ребекка, Ребекка, Ребекка!», понимая, что сейчас лишь это имя тонкой ниточкой связывает его с жизнью. И даже зная, что ее нет в живых, он продолжал кричать, взывая о помощи к своей любимой: «Ребекка!»

❦

Когда в тот февральский день Ребекка разразилась внезапным криком, эхо которого пронеслось по всем туннелям Древней Системы, ее услышал не только Комфри. Но если все остальные, вздрогнув от ужаса, попрятались в страхе по своим норам, то Комфри поспешил к ней на помощь, он стремглав побежал туда, откуда доносились горестные вопли Ребекки.

Выбравшись на поверхность земли, он увидел, что она мечется среди корней деревьев, рыдая и время от времени вскрикивая:

– Нет, нет, нет! – корчась от страшной боли и повторяя: – Помоги ему, помоги, помоги!

Она не заметила, как рядом с ней появился Комфри, и не услышала его, а он все спрашивал, что случилось, чем ей помочь, что у нее болит, а потом попытался остановить ее, но безуспешно.

По-прежнему содрогаясь всем телом и захлебываясь от рыданий, Ребекка продолжала метаться из стороны в сторону, словно пытаясь освободиться от чего-то или что-то отыскать. Она с трудом дышала, иногда начинала хрипеть, как будто ею овладела злая сила, от которой она не могла избавиться.

– Ребекка, Ребекка, что с тобой? – умоляюще вопрошал Комфри, но всякий раз, когда он произносил ее имя, Ребекка лишь вздрагивала как от удара и билась точно в припадке, зацепляясь когтями за корни деревьев и взметая в воздух листья задними лапами, а потом вновь устремлялась куда-то.

Вскоре она выбежала на прогалину, где стоял Камень, и закружила по ней, вскидывая лапы вверх и продолжая твердить:

– Помоги ему, помоги Брекену, помоги моему любимому!

Время от времени она кидалась к самому Камню и принималась скрести по нему когтями, оглашая окрестности жалобными стенаниями:

– Я не в силах помочь ему! Не в силах! Спаси его, спаси его, спаси!

Из глаз Ребекки катились слезы, она взмокла от пота, и было слышно, как тяжело и хрипло она дышит. Комфри застыл в ужасе, глядя на нее, а она все кричала:

– Помоги ему, это Брекен, он еще жив, так помоги же ему!

❦

Земля над Брекеном разверзлась, с неба хлынул ослепительно яркий белый свет. Существо, от которого пахло ревущими совами, наклонилось и приподняло капкан вместе с угодившим в него Брекеном. Затем, крепко держа его, оно втащило Коготь, и каждая клетка его окровавленного, беспомощно повисшего в воздухе тела наполнилась невыносимой болью, которая все нарастала и нарастала. Рокочущим голосом, в тоне которого сквозили насмешка и отвращение, кто-то произнес несколько слов на непонятном Брекену языке.

Затем он почувствовал, как какой-то неведомой силой его подкинуло вверх, и он полетел к небесам, а затем начал падать, погружаясь в колышущееся море боли, потом ударился об один из больших Камней, стоявших на краю луга, на мгновение открыл глаза, увидел собственную залитую кровью лапу, и его снова пронзила острая боль.

Запах непонятного существа развеялся. Ветер зашелестел в травах, росших вокруг Камней. Боль по-прежнему терзала Брекена, а в голове его все время крутилась странная, нелепая мысль: «Надо же, я умираю, как глупо». Но лапа его все еще прижималась к Камню, он чувствовал тепло и мощную силу, исходившую от него, которая пугала его, но к которой он не мог не тянуться.

❦

Комфри остался на прогалине вместе с Ребеккой, но уже не пытался окликнуть ее. Он следил за каждым ее движением, готовясь защитить ее, если появится какая-то опасность, и видел, как страшные муки, в которых она пребывала, закончились, и тогда произошло нечто, показавшееся ему куда более страшным. Ребекка приникла к Камню и принялась еле слышным шепотом произносить слова, обладающие целительной силой, и каждое из этих слов, возникшее из мучений, которые она претерпела, каким-то таинственным образом проникало в глубь Данктонского Камня, который внезапно словно наполнился трепетом ее жизни. Сгустились сумерки, спустилась ночь, и в темноте слышались лишь ее всхлипывания и слова, которые она шептала, приникнув к Камню, стоявшему среди качавших голыми ветвями деревьев:

– Любовь моя, я здесь, любовь моя, мой любимый.

❦

Свет померк, стало темно, и Брекен, очнувшись, снова ощутил боль и понял, что смерть отступила. Он увидел, как вибрирует круг Камней, рядом с которым он лежал, источая тепло, силу и свет, который был ему знаком, который он уже видел раньше. Свет жизни, мерцание которого манило его к центру круга, свет любви, исполненный тепла, похожий на прикосновение к гладкому меху, и он вновь и вновь принимался шептать имя, звучание которого помогало ему преодолеть боль:

– Ребекка, Ребекка, Ребекка…

Она стояла в круге Камней и звала его к себе, а Камни вторили ей, не позволяя ему заснуть, не давая погрузиться в море боли, и он все полз и полз, истекая кровью, одолевая дюйм за дюймом, превозмогая боль, туда, где ждала его целительная любовь Ребекки, понимая теперь, что она жива и зовет его к себе, вкладывая в этот зов все свои силы. Чувствуя, как велика ее любовь, как остро он необходим ей, Брекен продолжал ползти к центру круга животворных Камней, постоянно удаляясь от края бездны, на дне которой притаилась смерть.

❦

Все стихло в Данктонском Лесу, предчувствуя наступление полуночи, и тогда Ребекка наконец вздохнула и отстранилась от Камня.

– Ах, – сказала она, – любимый мой.

Подойдя к ней, Комфри с изумлением заметил, что она улыбается.

– Брекен жив, – сказала она. – Он жив, да, да, это правда. Возможно, он уже не вернется в Данктон, но теперь это не имеет значения, он знает, что наша любовь сильней всего на свете, она нетленна…

Но это имело значение, и Комфри понял, что теперь необходимость в этом стала еще острей, чем когда-либо прежде.

– П-пойдем, Ребекка, тебе лучше вернуться к себе в нору и поспать. Пойдем.

Он повел ее за собой, уложил, а когда она уснула, еще долго сидел рядом, прислушиваясь к ее дыханию, пока оно не стало наконец медленным и ровным и от него не повеяло такой же безмятежностью, как та, что исходит от Камня.

Глава двадцать первая

Ребекка со смехом сбежала вниз по склону и закричала:

– Комфри, Комфри! Попробуй-ка догнать меня!

Комфри побежал следом, двигаясь немного неуклюже – он никогда не отличался проворством, – изумляясь тому, как сильно изменилась Ребекка после той страшной февральской ночи. Она точно вдруг помолодела на много лет, стала беспечной и шаловливой, как юный кротыш, и ничто в ее поведении не напоминало о том, что она повидала на своем веку четыре Самых Долгих Ночи и являлась целительницей системы.

Целительницей? Впрочем, пожалуй, больше нет. Разумеется, она по-прежнему заботилась о других, и, если кто-то обращался к ней, она никогда не отвечала отказом. Но обитатели Данктона заметили, что Ребекка изменилась и отнюдь не горит желанием помогать им в тех случаях, когда они прекрасно могут сами справиться со своими проблемами. Им показалось, что она обрела сверхъестественную способность проникать в потаенные уголки их душ. Подобная прозорливость пугала кротов, и они старались не докучать ей лишний раз.

Лишь кое-кто из стариков да несколько кротышей продолжали часто наведываться к ней. Радость и умиротворение, которые она испытывала, глядя на родной лес, передавались им, и они понимали, что эти чувства обладают великой целительной силой.

Поэтому обязанности целителя взял на себя Комфри, и теперь кроты постоянно обращались к нему, а он старался помочь, придерживаясь собственных методов, и лечил их травами, которые иногда помогали им избавиться от недугов, а иногда нет.

Но порой у него выдавалось свободное время, или же Ребекка приходила к нему и заставляла ненадолго бросить все дела, как в это туманное теплое апрельское утро, когда, несмотря на его возражения, ей удалось уговорить его поиграть в прятки.

Сбежав по склону, Ребекка оказалась в Старом лесу, где голые черные деревья еще служили напоминанием о пожаре, но уже появился молодой подлесок, а серый пепел скрылся под слоем опавшей листвы. Конечно, если покопаться в ней, пепел еще можно было найти, но он уже смешался с почвой, в которой виднелись корешки весенних анемонов, извилистые корни лещины и молодых побегов вяза.

В прошлом году Ребекке не удалось самой найти Бэрроу-Вэйл, но теперь она не сомневалась, что сумеет найти дорогу. В подлеске повсюду слышались шелест и шорохи. Среди ветвей деревьев, на которых уже появились сережки и почки, порхали птицы.

Покрикивая «Комфри, Комфри», заливаясь радостным смехом, Ребекка бежала так быстро, что он никак не мог ее нагнать, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться на желтые цветки чистотела.

Она бежала, направляясь к Бэрроу-Вэйлу, и ей казалось, что все травы, деревья и обитатели леса, залитого солнечным светом, который уже пробился сквозь утренний туман, представляют собой единое целое, частичкой которого является и она сама, и повсюду ощущается биение жизни, пробудившейся вновь с приходом весны.

– Ах! – воскликнула Ребекка, вздохнув от блаженства, и беззаботно рассмеялась, совсем как в детстве, когда ей впервые открылось это чудо, ее любимый лес.

Выйдя на опушку, где в почве было много мелких камешков и трава росла менее густо, Ребекка поняла, что добралась до Бэрроу-Вэйла.

– Может, выкопать нору? – подумала она вслух и уже было взялась за дело, но потом отвлеклась: сначала ей захотелось получше рассмотреть, как постепенно тают причудливые клочья тумана, потом впервые за эту весну до нее донеслось жужжание шмеля, а затем она услышала, как среди деревьев в восточной части леса, уцелевшей во время пожара, раскричались грачи. Она остановилась в том месте, куда проникал бледный свет солнца, и подумала, что надо бы пойти отыскать Комфри или позвать его, и ей стало немного грустно при мысли о том, что он так и не научился как следует играть и дурачиться, ведь такие милые шалости не в его характере.

А впрочем, сколько она себя помнит, ей никогда не удавалось ни с кем вдоволь наиграться, с блаженством ощущая всю полноту жизни. Но эта грусть была лишь одной из граней счастья, наполнявшего ее при мысли о том, что в лесу так много красоты и радости. Тяготившая ее душу тоска развеялась в ту ночь, когда, стоя подле Камня, она с уверенностью поняла, что ее Брекен жив, хотя неизвестно, вернется ли он, что связывавшая их любовь стала иной, но он жив, и она сумела помочь ему избежать гибели. Вспомнив об этом, она улыбнулась, а когда до нее донесся жалобный зов Комфри, гадавшего, куда она подевалась, Ребекка громко рассмеялась.

Сидя на солнышке, лучи которого становились все теплей и ярче, она сказала вслух:

– Это мой лес! Мой лес!

– Ты и раньше так говорила, Ребекка, помнишь? – донесся до нее голос из теней, скопившихся среди корней загубленного пожаром дуба.

Ребекка похолодела, и сердце ее сжалось от страха. Она замерла, всматриваясь в темноту, из которой донеся этот голос. Лоснящийся мех, вкрадчивая улыбка. Да ведь это же Рун!

– Здравствуй, Ребекка, – сказал он.

Ребекка заметила, что на морде у него появились морщины, во взгляде сквозит горечь, но мех у него такой же блестящий и гладкий, как и прежде, хотя прошло уже много лет. Черные когти, и нигде ни шрама, ни на боках, ни на плечах, – удивительное дело, ведь он уже далеко не молод. А впрочем, Рун всегда умел ловко уклоняться от ударов, подставляя под них кого-нибудь вместо себя.

– Так, значит, теперь вы живете в Древней Системе, все, кому удалось уцелеть? – спросил он, приветливо улыбаясь, но в голосе его звучала насмешка.

Ребекка стояла молча, глядя на него и не веря своим глазам. Да, он скрылся еще до конца сражения, происходившего у Камня, но разве он потом не умер? От чумы или от чего-то еще?

– Нет, я не умер, – сказал он, словно читая ее мысли. – Ты еще жива, так почему я должен был умереть? Возможно, я остался в живых, потому что постоянно думал о тебе. Ты же знаешь, я всегда восхищался тобой, Ребекка.

Ребекка содрогнулась, услышав эти слова. На душе у нее стало тягостно: она поняла, что это и вправду Рун, что он вернулся в систему, которую едва не погубил однажды. Она подумала: «Хватит ли мне сил, чтобы противостоять ему?»

– Ну, если не хочешь, можешь не отвечать. Ты всегда отличалась своенравностью, Ребекка, я помню. – Он рассмеялся, и ей показалось, будто солнце заслонили холодные черные тучи. – Я выбрал удачное время для возвращения, не правда ли? Брачный сезон уже вот-вот начнется… а в этот период между кротами часто вспыхивают схватки… сама понимаешь. Пожалуй, я пойду и выясню, как обстоят дела в системе, которую вы так долго и старательно обустраивали… – Он прищурился, глаза его блеснули злобой и насмешкой, а затем он повернулся и отправился прочь, двигаясь с проворством, свойственным лишь молодым кротам.

«До чего же он омерзителен», – подумала Ребекка и изумленно покачала головой. Заслышав шаги приближавшегося к опушке Комфри, она повернулась и двинулась ему навстречу.

– Ребекка, Ре-ребекка, – проговорил он. Заметив, что она приуныла, он тут же начал заикаться. – М-мне встретился крот, который сказал, что ищет т-тебя. Я ответил, что т-ты где-то неподалеку, и я сам т-тебя ищу…

Она кивнула.

– Он н-не понравился мне, Ребекка.

– Да, – сказала она. – Его зовут Рун. В свое время он пытался убить тебя, но ему это не удалось.

– Он мне н-не нравится, – сказал Комфри.

Он встревожился, но не потому, что думал о себе, а потому, что Ребекка, чьим счастьем он дорожил больше всего на свете, приуныла и радость, светившаяся в ее глазах утром, померкла.

❦

На апрельском ветру трепетали желтые цветки медуницы, и Брекену, стоявшему у выхода из туннеля, проложенного на небольшой глубине, в котором он спрятался после того, как выполз из круга Камней, показалось, будто ростки ее успели пробиться из-под земли, покрыться листьями и расцвести за одну ночь.

Он смотрел на них, чувствуя, как теплый ветерок ерошит ему мех, пытаясь понять, где он находится и как долго он пробыл в этом месте. Неужели весна уже в разгаре? Но ведь вроде бы еще вчера земля была покрыта инеем…

Когда Брекен вышел, чтобы снова полюбоваться на них, оказалось, что два цветка уже увяли. Он услышал, как в необычайно ярком синем небе звенит песня жаворонка. Казалось, она звучит весь день, не смолкая ни на закате, ни на рассвете следующего дня. Вот так день проходил за днем, незаметно сливаясь в целые недели, которые стерлись из его памяти, потому что большую часть времени он проводил в бессознательном состоянии. Брекен подолгу спал, а порой выбирался на соседний луг, где ему удавалось отыскать пищу, хотя в почве было много осколков кремня, а потом снова заползал в нору, постоянно ощущая боль, и забывался сном.

Вороны и пустельги то принимались кружить над<(лугом, то улетали прочь, луна и солнце, сменяя друг друга, появлялись на небосклоне, и наконец Брекен пришел в себя и почувствовал, что боль до сих пор. пульсирует в его теле.

Угодив в капкан, он получил сразу две раны – одну в плечо, где кости сустава оказались сломаны, и вторую ’ в грудь, на которой среди меха теперь виднелся шрам. Он возблагодарил Камень, обнаружив, что по-прежнему может владеть правой лапой, но два когтя утратили былую подвижность и слушались его гораздо хуже, чем когти на левой лапе.

Тут Брекен заметил, что увяли еще три цветка медуницы, и понял, что весна подходит к концу. Какие кошмары ему снились, какие дурацкие бессвязные сны! В них он видел самого себя таким, каким ему доводилось бывать в разные времена: трусливым и храбрым, грустным и серьезным, равнодушным и полным любви. Как будто в одном и том же теле умещалось множество кротов с разными характерами. Крот, который покинул Данктон, совсем не походил на того, который прибыл в Аффингтон, а тот, что покинул Аффингтон, сильно отличался от странника, пробиравшегося через Кумер. Но каждый из них стремился отыскать то, о чем Брекен теперь мог думать со спокойной улыбкой, глядя на серые стены своего туннеля и понимая, что реальнее этого нет ничего на свете.

Однажды на рассвете он вошел в круг Камней, чтобы посмотреть, соответствует ли их облик тому, что сохранился в его воспоминаниях. Но нет. Камни как будто стали меньше, чем прежде, и они уже не вибрировали/ излучая свет. Внезапно он заметил, что начинает темнеть, а ведь он пришел туда на заре. Странно… как незаметно прошло столько времени.

И вот настал день, когда он проснулся, провел когтями по земле и почувствовал, какие замечательные, ловкие и сильные у него лапы. Один взмах – и вот земля впереди уже раздалась, осыпаясь комками, второй – и он уже отгреб ее назад. Боль в теле еще ощущалась, но переполнявшие его силы заставляли Брекена двигаться, и каждое движение доставляло ему удовольствие. Прошло несколько часов, прежде чем он понял, что все это игра, и он резвится, как юный кротыш, и тогда впервые с тех пор, как он столкнулся с Когтем, Брекен подумал о Ребекке.

Он произнес ее имя вслух:

– Ребекка!

Ничего не произошло.

Он повторил:

– Ребекка!

Опять ничего. Очень странно. Но тут Брекен понял, что можно сказать «солнечный свет», «земля», «еда», и вслед за этим не произойдет ничего особенного. Просто все это есть на белом свете. И Ребекка тоже. Она есть. «И я есть», – подумал он.

Никогда в жизни на него не снисходило подобное умиротворение.

Спустя несколько дней ему припомнился совет Медлара: «Вернись в Данктон, ведь там твой родной дом». Брекен не знал, сможет ли он теперь разыскать туда дорогу, и поэтому, когда стемнело, поднялся на поверхность земли, забрался на небольшой холмик и развернулся лицом к востоку. Да, все правильно, он по-прежнему ощущал притяжение большого Камня, стоявшего на вершине холма среди буковых деревьев. «Наверное, на них уже проклюнулись почки», – подумал Брекен.

Пока он стоял там, ему удалось уловить еще какое-то ощущение, и он понял, что ему придется что-то сделать, когда он доберется до тамошних краев, что-то утомительное и малоприятное. Зато потом он сможет шалить и резвиться, как влюбленный в жизнь кротыш, да и разве можно проводить время как-нибудь иначе? Ребекка? Он чувствовал, что она жива, знал, что она откликнулась, когда он попал в беду, хотя как такое могло быть? Он вздохнул и покачал головой. Но какое блаженство, какое умиротворение даровала ему ее любовь, это ощущение ни на миг не покидало его. Вот только если бы не это странное, неприятное чувство…

Он тут же отправился в путь, не задумываясь ни о чем больше, даже не оглянувшись на нору, служившую ему прибежищем все время с тех пор, как в феврале он попал в ужасную беду, на цветы медуницы, на которые ему так нравилось смотреть: когда-нибудь их заметит другой крот и тоже порадуется.

Как странно вернуться домой после столь долгого отсутствия. Несмотря на боль и шрамы, он не чувствовал себя старым, к нему вернулись радостные ощущения детства. Никогда прежде он не понимал, как восхитительно быть живым.

❦

– Знаете, он уже не такой, как в прежние времена, он стал куда симпатичнее… – так сказал один из тех немногих обитателей системы, который знал Руна раньше.

Рун поселился на отшибе, не претендуя на чужие территории, стараясь никого не задевать и не пытаясь притеснять кого-либо.

– А ведь в прежние времена он был важной персоной, очень важной, но теперь он ведет себя скромно. Хорошо, что он вернулся к нам… – говорили кроты.

Действуя ловко и незаметно, Рун сумел снова внедриться в Данктонскую систему. Он ни перед кем не унижался, вел себя смирно, держался приветливо и всегда с готовностью проводил время с теми, кому хотелось с ним поговорить.

А таких находилось немало, ведь он обладал большими познаниями в разных областях, часто давал советы – весьма полезные, – и все замечали, что ему это совсем не в тягость.

– Конечно, вольностей с ним допускать нельзя, к таким, как он, надо относиться с уважением. Да, да, и случись какая-то заваруха, повезет тому, на чьей стороне он окажется! – говорили кроты.

Подобные соображения казались весьма разумными, ведь в системе впервые за долгое время начали то и дело вспыхивать драки, и не только в ходе стычек между самцами, которым приглянулась одна и та же самка. Кроты, жившие мирно, вдруг начинали недолюбливать друг друга, ссоры стали частым явлением, повсюду ходили какие-то сплетни и слухи.

Рун и вправду охотно давал советы, и, если между кем-то возникала склока, он внимательно выслушивал всех, кто был недоволен друг другом, стараясь успокоить их и помирить, но почему-то от его участия раздоры не затихали, а разгорались еще сильней.

Ребекка прекрасно знала, в чем дело: в могуществе зла. Сам по себе Рун не был его носителем, он лишь усиливал его мощь, и каждое из его действий способствовало возникновению подозрений и неприязни, ведущих к гибели духа, а порой и к физической смерти.

На протяжении долгого времени он не решался тревожить Ребекку. Но однажды в конце апреля он наведался к ней, и она поняла, чего он хочет, ведь ей уже доводилось видеть его таким. Глаза Руна сияли холодным блеском вожделения, и в каждом движении тела ощущалась чудовищная сила желания, повергавшая Ребекку в дрожь, ей хотелось громко застонать, как будто она соприкоснулась с какой-то грязью.

Он принялся чинить ей неприятности, хотя всякий раз казалось, будто он вовсе ни при чем. Но кроты стали поговаривать о том, что она уклоняется от исполнения обязанностей. А какой толк от целительницы, которая никого не лечит? И, знаете, Рун рассказывал, как кто-то сказал ему, что это некрасиво с ее стороны, и с какой стати мы должны иметь дело с этим полусумасшедшим Комфри? Конечно, Рун ответил тому кроту, что нельзя так говорить, но Рун слишком уж великодушен, и не все столь снисходительны, как он…

Рун стал часто заглядывать к Ребекке и всячески обхаживать ее, а глаза его горели все тем же холодным блеском.

Его визиты повергали ее в глубокую тоску, и порой она начинала думать, что, может быть, одержать победу над злом удается лишь тому, кто сумеет противопоставить ему любовь? Возможно, это выход? Или это ошибка? Она попыталась обратиться с этим вопросом к Камню, но он не ответил, или она не смогла его услышать. И теперь она день за днем проводила в тоске, зная, что Рун снова явится к ней завтра, и послезавтра, и на следующий день.