Текст книги "В"

Автор книги: Томас Рагглз Пинчон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)

II

Их лихой рывок через континент на краденом «Рено»; ночь, проведенная Профейном в тюрьме под Генуей, когда полиция приняла его за гангстера-американца; их пьянка, которая началась в Лигурии и закончилась далеко за Неаполем; потекший на выезде из Неаполя редуктор, и целая неделя, когда они в ожидании починки жили на острове Искья на ветхой вилле, заселенной друзьями Стенсила – давно лишенным сана монахом Фенецием, который занимался скрещиванием гигантских скорпионов в мраморных клетях, где римская знать некогда наказывала юных наложниц и наложников, и поэтом Синоглосса, которому не посчастливилось быть ни гомосексуалистом, ни эпилептиком, он апатично бродил под не по сезону жарким солнцем на фоне потрескавшегося от землетрясений мрамора, расщепленных молнией сосен и взволнованного умирающим мистралем моря; их прибытие на Сицилию и встреча в горах с местными бандитами (от которых Стенсил отвертелся, рассказав пару грязных сицилийских анекдотов и угостив виски); плавание из Сиракуз в Валетту на пароходе «Звезда Мальты», где Стенсил проиграл в покер запонки и сотню долларов нежнолицему пастору, назвавшемуся Робином Птипуаном; и упорное молчание Паолы, – лишь немногое из всего этого сохранилось у них в памяти. Их влекла только Мальта – кулак, зажавший шнурок йо-йо.

Когда они, продрогшие и зевающие, прибыли в Валетту, там шел дождь. К Майстралю они ехали, ничего не загадывая и ни о чем не вспоминая, апатичные и сдержанные, похожие – по крайней мере, внешне – на идущий дождь. Майстраль спокойно их поприветствовал. Паола будет жить у него. Стенсил с Профейном поначалу думали остановиться в отеле «Финикия», но там просили 2 фунта 8 шиллингов в сутки, и образ шустрого Робина Птипуана оказался решающим доводом в пользу меблированных комнат у Гавани. – Ну и что теперь? – спросил Профейн, бросая в угол сумку.

Стенсил надолго задумался.

– Мне нравится, – продолжал Профейн, – жить за твой счет. Но вы с Паолой сами заманили меня сюда.

– Ближе к делу, – сказал Стенсил. Дождь прекратился, он нервничал. – К Майстралю, к Майстралю!

С Майстралем он встретился, но лишь на следующий день после занявшего все утро спора с бутылкой виски, которая в итоге проиграла. Сквозь сверкающий серый день Стенсил добрел до той самой комнаты в ветхом здании. Казалось, на его плечах моросью лежат капли света. У него дрожали колени.

Но беседовать с Майстралем оказалось легко.

– Стенсил видел вашу исповедь перед Паолой.

– Тогда вы знаете, – сказал Майстраль, – что своему появлению в этом мире эта исповедь обязана любезным услугам некоего Стенсила.

Стенсил опустил голову. – Может, это его отец.

– Тогда мы братья.

Нашлось вино, и оно им помогло. Стенсил говорил до глубокой ночи, но голос его дрожал, будто сейчас он смог, наконец, выступить в защиту собственной жизни.

Майстраль хранил благопристойное молчание, и, если Стенсил запинался, он терпеливо ждал.

В ту ночь Стенсил обрисовал историю В., укрепив свои давнишние подозрения. Подозрения в том, что эта история сводилась лишь к совпадению инициала и паре неживых предметов. Однажды, когда Стенсил рассказывал о Мондаугене, Майстраль сказал:

– Ага! Тот самый стеклянный глаз.

– Вы, – Стенсил вытер лоб, – вы слушаете меня как священник.

– Я просто удивился. – Улыбаясь.

Выслушав всю историю, Майстраль заметил:

– Но ведь Паола показала вам мою апологию. Кто же из нас священник? Мы исповедали друг друга.

– Это – исповедь не Стенсила, – возразил Стенсил, – а ее.

Майстраль пожал плечами. – Зачем вы приехали? Она мертва.

– Он должен посмотреть сам.

– Мне уже не найти тот погреб. Да и он наверняка перестроен. Собака зарыта глубоко.

– Слишком глубоко, – прошептал Стенсил. – Стенсил давно запутался.

– Я ведь тогда заблудился.

– Но вам не могло померещиться.

– Да запросто. Ведь чтобы найти недостающее, сначала копаешься в себе. Чтобы найти тот пробел, который заполнило «видение». Тогда я представлял собой сплошной пробел, и отсутствовать могло все что угодно.

– Вы тогда только что пришли из…

– Я думал о Елене. Да. Романские народы так или иначе все сводят к сексуальности. Смерть становится прелюбодеем, соперником, появляется потребность взглянуть на соперника, хотя бы и мертвого… Но, видите ли, к тому времени мое сознание было уже в достаточной мере испорченным чужеземными влияниями. Даже слишком, чтобы, наблюдая, я мог испытывать ненависть или триумф.

– Лишь жалость. Вы это имеете в виду? По крайней мере, судя по тому, что читал Стенсил. Что он вычитал. Как он может?..

– Скорее, пассивность. Неподвижность, характерную, возможно, для камня. Инертность. Я отступил – нет, подступил – подступил к камню. Подступил ближе, чем когда бы то ни было.

Вскоре Стенсил приободрился и сменил тему. – Символ. Гребень, туфля, стеклянный глаз. Дети.

– Я не смотрел на детей. Я смотрел на вашу В. Что я запомнил о детях? Я не узнавал лиц. Нет. Они могли не дожить до конца войны или эмигрировать. Поищите их в Австралии. Поспрашивайте у ростовщиков и в сувенирных лавках. Но если вы хотите поместить в газете объявление: "Разыскиваются лица, участвовавшие в разборке священника…"

– Пожалуйста!

Следующие пару дней он просматривал инвентарные описи торговцев сувенирами, ростовщиков, старьевщиков. Вернувшись однажды утром, он застал Паолу у железной печки – она заваривала чай для Профейна, который лежал, закутавшись в одеяло.

– Лихорадка, – сказала Паола. – В Нью-Йорке он перебрал, причем не только спиртного. С тех пор как мы на Мальте он почти ничего не ел. Бог знает, где он питается. И какая там вода.

– Я поправлюсь, – прохрипел Профейн. – Просто не повезло, Стенсил.

– Он говорит, ты считаешь его крайним.

– О Боже! – сказал Стенсил.

На следующий день у Стенсила появилась надежда – правда, ненадолго. Владельцу магазина по имени Кассар приходилось видеть глаз, подходящий под описание. Эта девушка живет в Валетте, ее муж работает механиком в гараже, где Кассару чинили «Моррис». Чтобы купить глаз, Кассар сделал все возможное и невозможное, но эта дура не захотела с ним расстаться. Он, видите ли, дорог ей как память.

Она жила в многоквартирном доме. Оштукатуренные стены, ряд балконов на верхнем этаже. Свет в тот день выжег все оттенки между белым и черным контуры предметов размыты, все сливается с фоном. Белый был слишком белым, черный – слишком черным. У Стенсила заболели глаза. Цвета почти исчезли, остались лишь белый и черный.

– Я бросила его в море. – Ее руки вызывающе лежали на бедрах. Он неопределенно улыбнулся. Где теперь талисман Сиднея? В том же море, снова у хозяина. Свет через окно падал на миску с фруктами – апельсинами, лимонами, – он обесцвечивал их и наполнял миску черной тенью. Что-то случилось со светом. Стенсил чувствовал усталость, чувствовал, что не может и уже не сможет продолжать поиски, он желал лишь одного – уйти. И ушел.

Мертвенно-бледный Профейн сидел в поношенном цветастом халате Майстраля, пожевывая окурок старой сигары. Он сердито взглянул на Стенсила. Не обращая на него внимания, Стенсил бросился на кровать и проспал двенадцать часов.

Он проснулся в четыре утра и пошел к Майстралю в освещении морской фосфорисценции, которую сочившийся по капле рассвет постепенно превращал в дневной свет. Грязная дорожка, двадцать ступенек вверх. В комнате горел свет.

За столом спал Майстраль. – Не преследуйте меня, Стенсил, – пробормотал он, сонный и негостеприимный.

– Просто от Стенсила исходит дискомфорт, который испытывает преследуемый, – Стенсил дрожал.

Они сели за чай, налитый в чашки с щербатыми краями.

– Она не могла умереть, – сказал Стенсил.

– Он чувствует, что она в городе! – закричал он.

– В городе.

– В этом свете! Это должно быть как-то связано со светом.

– Если душа есть свет, – отважился спросить Майстраль, – означает ли это высшее присутствие?

– Ну и словцо! Отец Стенсила, обладай воображением, любил бы его употреблять. – Стенсил насупил брови, словно вот-вот расплачется. Раздраженно ерзая на сиденье и моргая, он шарил по карманам в поисках трубки. Но она осталась у него в комнате. Майстраль подтолкнул ему пачку «Плэйерс».

Стенсил закурил: – Майстраль, Стенсил изъясняется, как идиот.

– Ваши поиски меня восхищают.

– Знаете, он придумал молитву. Ее надо читать здесь в городе под звук шагов. "О Фортуна, дай Стенсилу силы быть стойким, не дай ему увязнуть в этих развалинах ни по собственной воле, ни по совету Майстраля. Не дай, чтобы он с фонарем и лопатой, словно в готической сказке, побрел ночью на кладбище и выкопал там вместо клада галлюцинацию, и чтобы власти не нашли его там обезумевшего, измазанного грязью, разбрасывающего вокруг пустую глину."

– Давай, давай, – пробормотал Майстраль. – Мне и так неловко.

Стенсил громко втянул в себя воздух.

– Нет, я не начинаю расспросы заново. Со всем этим давно покончено.

После той ночи Майстраль стал пристальнее изучать Стенсила. Правда, с суждениями не торопился. Он был достаточно стар и понимал, что письменная исповедь – лишь первый шаг в заговаривании чувства вины, висевшего на нем с сорок третьего года. Но неужели в этой истории с В. кроется нечто большее, чем чувство греха?

Их почти не затронули нараставшие кризисы в Суэце, Венгрии и Польше. Как все мальтийцы, Майстраль с недоверием относился к невысоким прыжкам Красного Шарика и с благодарностью – к тем, кто, подобно Стенсилу, отвлекал его от газетных заголовков. Но сам Стенсил, который, похоже, с каждым днем терял осведомленность о событиях в мире (это выяснялось при расспросах), подтверждал развиваемую Майстралем теорию о том, что В. – это наваждение, и что подобное наваждение есть теплица – ветра нет, температура постоянна, множество пестрых растений и неестественных цветов.

Вернувшись в комнаты, Стенсил застал жаркий спор между Профейном и Паолой.

– Ну так уезжай! – крикнул Профейн. О дверь что-то ударилось.

– Не решай за меня! – огрызнулась она. Осторожно приоткрыв дверь, Стенсил заглянул в комнату и тут же получил по лицу подушкой. Шторы были опущены, и Стенсил видел лишь неясные фигуры – уворачивающийся Профейн и преследующая его рука Паолы.

– Что за черт!

Присевший в позе жабы Профейн швырнул ему газету. – Мой старый корабль – в Валетте. – Стенсил видел лишь белки его глаз. Паола плакала.

– Ну вас всех! – Стенсил нырнул за койку. "Профейн спит на полу. Пусть сегодня пользуются кроватью", – со злостью подумал Стенсил, а потом посопел и заснул.

В конце концов ему пришло в голову побеседовать с престарелым отцом Аваланшем, который жил здесь, по словам Майстраля, с девятнадцатого года.

Зайдя в церковь, он понял, что снова промахнулся. Старый священник стоял на коленях у престола, по черной сутане рассыпались седые волосы. Слишком стар.

Позднее, в доме священника:

– Некоторых из нас Бог оставляет ждать в странных заводях, – сказал Отец Аваланш. – Знаете, сколько времени прошло с тех пор, как я последний раз исповедывал убийцу? После прошлогоднего убийства в Галлис-Тауэр я надеялся… – Он бормотал, сжимая противящуюся руку Стенсила, и бесцельно метался в зарослях памяти. Стенсил попытался подвести его к Июньским беспорядкам.

– О-о, тогда я был молодым человеком, исполненным мифа. Рыцари! Нельзя ехать в Валетту, пребывая в неведении о рыцарях. Я до сих пор верю, – он усмехнулся, – что они бродят после заката по улицам. Где-то. А я был всего лишь падре – правда, в самом боевом значении этого слова, – и был достаточно долго, чтобы не лелеять иллюзий по поводу Аваланша-крестоносца. Но сравнивать Мальту девятнадцатого года с их Мальтой… вам следовало бы поговорить с моим предшественником, отцом Фэрингом. Он уехал в Америку. Хотя несчастный старик, должно быть, давно мертв.

Как можно учтивее, Стенсил распрощался со старым священником, выскочил на солнечный свет и пошел. Избыток адреналина сокращал гладкие мускулы, углублял дыхание, учащал пульс. – Стенсил должен идти, – обратился он к улице, – идти.

Глупый Стенсил – он был не в форме. В свой pied-a-terre он вернулся далеко за полночь, валясь от усталости с ног. Комната была пуста.

– Ясно, – пробормотал он. Хоть бы это был тот самый Фэринг: Даже если нет – какая разница? В голове – предсознательно, на хрупкой границе движений губ и языка – крутилась фраза (при усталости так бывало нередко): "Похоже, события подчиняются зловещей логике". Она автоматически повторялась, и Стенсил всякий раз варьировал ею, ставя ударение на разных словах: "события, похоже", "похоже, подчиняются", "зловещей логике", он произносил их по-разному, менял интонацию от погребальной до залихватской – вновь и вновь. Похоже, события, подчиняются зловещей логике. Он нашел газету с карандашом и записал это предложение различными почерками и шрифтами. За этим занятием его застал едва стоящий на ногах Профейн.

– Паола вернулась к мужу, – сказал Профейн и рухнул на кровать. – Она уезжает назад в Штаты.

– Значит, один откололся, – пробормотал Стенсил. – Профейн застонал и закутался в одеяло. – Слушай, ты болен. – Он подошел к Профейну и пощупал ему лоб. – У тебя жар, Стенсил должен сходить за доктором. Что, черт побери, ты делал в такое время на улице?

– Не нужно. – Профейн свесился с кровати и стал рыться в своей сумке. Приму аспирин. Вспотею и все пройдет.

Некоторое время оба молчали, но Стенсил был слишком озабочен, и ему требовалось изливать душу. – Профейн, – начал он.

– Передай отцу Паолы, что я приехал просто встряхнуться.

Стенсил зашагал по комнате. Рассмеялся: "Стенсил думает, что он себе больше не верит." Профейн с трудом перевернулся и, моргая, уставился на него.

– Страна В. – страна совпадений, которой управляет министерство мифа. Эмиссары министерства зачастили на улицы этого века. Порсепич, Мондауген, Стенсил pere, наш Майстраль, Стенсил fils. Мог ли кто-нибудь из них подстроить совпадение? Такие вещи любит лишь Провидение. Если бы совпадения были реальны, Стенсил столкнулся бы не с историей, а, пожалуй, с чем-то гораздо более гадким.

– Стенсил слышал однажды имя отца Фейринга, слышал случайно. Сегодня оно снова попалось ему, и в этом, несомненно, виден умысел.

– Интересно, – сказал Профейн, – это тот самый отец Фейринг?..

Стенсил замер, в его стакане дрожал виски. Профейн тем временем продолжал историю, рассказывая об Аллигаторном партруле и о том, как он преследовал по приходу Фейринга одну пегую тварь, загнал ее в освещенный пугающим сиянием закуток и пристрелил.

Стенсил аккуратно прикончил виски, протер стакан носовым платком и поставил его на стол. Он надел пальто.

– За врачом? – спросил Профейн в подушку.

– Почти, – сказал Стенсил.

Часом позже он был у Майстраля.

– Не будите ее, – попросил Майстраль. – Бедное дитя. Я никогда не видел, чтобы она плакала.

– Вы никогда не видели, чтобы Стенсил плакал, – сказал Стенсил, – но сейчас у вас есть все шансы. Экс-священник. Душа у него одержима дьяволом, спящим в его постели.

– То есть, Профейном? – Майстраль пытался изобразить хорошее настроение: – Нам надо зайти к отцу А., он – разочаровавшийся изгонятель бесов и вечно жалуется на отсутствие эмоций.

– А вы не из таких?

Майстраль нахмурился. – Это другой Майстраль.

– Он одержим ею, – прошептал Стенсил. – В.

– Вы тоже больны.

– Пожалуйста!

Майстраль вышел на балкон. Ночная Валетта выглядела совершенно необитаемой. – Нет, – сказал Майстраль, – вам не добиться желаемого. А без этого нельзя, будь этот мир вашим. Вам пришлось бы изгнать бесов из жителей этого города, острова, из всех моряков Средиземья. С континентов, со всей земли. Или ее западной части, – подумав: – ведь мы западные люди.

Стенсил съежился от холода и вернулся в комнату.

– Я – не священник. Не пытайтесь взывать к тому, кого знаете лишь по письменной исповеди. Мы ходим поодиночке, Стенсил, и все наши воплощения как сиамские близнецы, тройни и т. д. Бог знает, сколько стенсилов охотились за В. по всему свету.

– Фэринг, – прохрипел Стенсил, – в чьем приходе подстрелили Стенсила, был предшественником вашего отца Аваланша.

– Возможно, я называл вам. Называл вам его имя.

– Но:

– Не вижу смысла усугублять положение.

Глаза Стенсила сузились. Повернувшись, Майстраль заметил в них настороженность.

– Да-да. Тринадцать наших собратьев тайно правят миром.

– Стенсил потратил уйму сил, чтобы привезти сюда Профейна. Ему следовало проявить бОльшую осторожность, но он пренебрег. Не своего ли уничтожения он ищет?

Майстраль повернулся к нему с улыбкой. Махнул рукой в сторону бастионов Валетты. – Спросите у них, – прошептал он, – спросите у камня.

III

Двумя днями позже Майстраль зашел в меблированные комнаты и обнаружил Профейна мертвецки пьяным и разметавшимся по постели. Полуденное солнце освещало стерню на его лице, так что бросался в глаза каждый волосок недельной щетины. Из открытого рта текла слюна. Профейн сопел и, похоже, был доволен собой.

Майстраль прикоснулся тыльной стороной ладони к его лбу – температура в норме. Жар прошел. Но где же Стенсил? И тут же увидел записку – кубистского мотылька, навечно опустившегося на бугор профейновского брюха.

У судовладельца Аквилины есть сведения о некой мадемуазель Виоле, толковательнице снов и гипнотизерше, она посетила Валетту проездом в 1944 году. Стеклянный глаз увезла она. Девушка Кассара солгала. В. пользовалась им на сеансах гипноза. Она поехала в Стокгольм. Стенсил едет туда же. Похоже на замусоленный кончик очередной ниточки. Располагайте Профейном по вашему усмотрению. Стенсил ни в ком больше не нуждается. Sahha.

Майстраль поискал глазами бухло. Профейн подчистил все припасы.

– Свинья!

Профейн проснулся. – Что?

Майстраль прочел ему записку. Профейн скатился с кровати и подполз к балконной двери.

– Какой сегодня день? – Немного погодя: – Паола тоже уехала?

– Вчера вечером.

– Бросили. Ладно. Как вы собираетесь мной располагать?

– Для начала дам тебе в долг пятерку.

– Дать в долг, – прохрипел Профейн, – плохо вы меня знаете.

– Я вернусь, – сказал Майстраль.

Вечером Профейн побрился, принял ванну, облачился в замшевую куртку, «ливайсы», большую ковбойскую шляпу и пошел прошвырнуться по Кингсвею в поисках развлечений. Развлечения нашлись в лице Бренды Уигглсуорт, образцовой американки (англосаксонские предки, протестантка), студентки Бивер-колледжа, обладательницы семидесяти двух пар бермуд – половины партии, привезенной в Европу в начале туристского сезона и сулившей головокружительные прибыли. Голова у нее кружилась уже на пути через Атлантику – от высоты палубы, но большей частью от сливянки. Спасательные шлюпки этого в высшей степени забубенного путешествия на восток она делила со стюартом (летняя подработка) с академических равнин Джерси, который подарил ей игрушечного оранжево-черного тигра, боязнь забеременеть (единственный ее страх) и обещание встретиться в Амстердаме, во дворе бара "Пять мух". Он не пришел, зато пришла она – в себя, то есть, в стойкую пуританку, которой она станет, когда выйдет замуж, заживет Правильной Жизнью, и произойдет это уже совсем скоро – рядом с каналом, на автостоянке у бара, заполненной сотней черных велосипедов, – на ее свалке, в ее стае саранчи. Скелеты, панцири – неважно: ее внутренний мир был и миром внешним, она – еще не дряхлая Бренда, со светлой прядью в волосах – поехала дальше, по покрытым виноградниками холмам вдоль Рейна, затем в Тироль, оттуда в Тоскану – на взятом напрокат «Моррисе», топливный насос которого неожиданно громко щелкал при перегрузках, как и ее фотоаппарат. Как ее сердце.

В Валетте она оказалась к концу осени, все друзья давно уплыли в Штаты. У нее почти не осталось денег. Профейн ничем не мог помочь. Она нашла его очаровательным.

Вот так, над ее сливянкой, откусывающей сладкие кусочки от майстралевой пятифунтовой банкноты, и пивом для Бенни они обсуждали, как это их занесло в такую даль, и куда они поедут после Валетты; наверняка их ждут, соответственно, Бивер-колледж и Улица, но оба согласились, что вернуться туда означало вернуться в никуда, хотя многие из нас тем не менее идут в никуда и самообманом убеждают себя, будто куда-то пришли, – для этого нужен определенный талант, а возражения немногочисленны и при том двусмысленны.

В ту ночь они, по крайней мере, пришли к выводу, что мир пребывает в смятении. Поверить в это им помогли английские морпехи, коммандо и матросы тоже отправлявшиеся в никуда. Профейну не попадались «эшафотовцы», и он решил, что отдельные чистоплюи, должно быть, сторонятся Кишки, а «Эшафот» уже ушел. Профейн опечалился: можно подумать, все его дома – временные и, несмотря на свою неодушевленность, подобные ему странники, ведь движение относительно; и разве не стоит он теперь здесь, на море, будто шлемиль-Искупитель, а тот чудовищный город-симулянт со своими некогда пригодными для жилья помещениями и девушкой-не-промах (то есть, хай-фи) не ускользает от него за огромный изгиб горизонта, охватывающего не менее ста лет морской ряби, если смотреть с высоты его новой ипостаси?

– Не грусти.

– Все мы, Бренда, грустим.

– Да, Бенни. – Она рассмеялась – сипло, поскольку плохо переносила сливянку.

Они зашли к нему, и, наверное, ночью, в темноте, Бренда ушла. Профейн спал крепко и проснулся в одиночестве от шума предполуденного уличного оживления. За столом сидел Майстраль и рассматривал клетчатый носок – из тех, что носят с бермудами, натянутый на свисавшую с потолка лампочку.

– Я принес вина, – сказал Майстраль.

– Прекрасно.

Около двух они спустились в кафе позавтракать. – Я не собираюсь кормить тебя до бесконечности, – сказал Майстраль.

– Мне надо найти работу. На Мальте требуются дорожные рабочие?

– В Пор-де-Боме строят переезд и тоннель. Еще нужны люди сажать деревья вдоль дорог.

– Я знаком лишь с дорогами и канализацией.

– Канализацией? В Марсе строят новую насосную станцию.

– Инопланетян принимают?

– Не исключено.

– Тогда, быть может, туда.

В тот вечер Бренда надела пестрые шорты и черные носки. – Я пишу стихи, – объявила она. Они сидели у нее, в скромном отеле у отвесной скалы.

– Угу, – сказал Профейн.

– Я – двадцатый век, – начала Бренда. Профейн отодвинулся и стал изучать узор на коврике.

– Я – рэгтайм и танго; рубленая гарнитура, чистая геометрия. Я – бич из волос девственницы и замысловатость декадентской страсти. Я – одинокий вокзал европейской столицы. Я – Улица, унылые многоэтажки; cafe-dansant, заводная игрушка, джазовый саксофон; парик туристки; накладные груди гомика, дорожные часы, которые всегда врут и звонят в разных ключах. Я – засохшая пальма и танцевальные туфли негра, фонтан, иссякший в конце сезона. Я параферналии ночи.

– Вроде ничего, – сказал Профейн.

– Не знаю. – Она сложила из стихотворения бумажный самолетик и запустила его в облака сигаретного дыма. – Фальшивые стихи студентки колледжа. Тексты, которые я читала по программе. Ничего, да?

– Да.

– Ты успел гораздо больше. Как все мальчики.

– Чего?

– Ну, у вас такой богатый опыт. Я хотела бы иметь такой же.

– Зачем?

– Ну, опыт. Опыт! Неужели не ясно?

Профейн думал недолго. – Нет, – ответил он, – я бы сказал, мне вообще ни хрена не ясно.

Они помолчали. Она предложила: – Пойдем пройдемся.

Позже, на улице, у моря, она зачем-то схватила его за руку и побежала. Здания в этом районе Валетты еще не восстановили, хотя с войны прошло уже одиннадцать лет. Но улица была ровной и чистой. Держа за руку свою вчерашнюю знакомку Бренду, Профейн бежал по улице. Вскоре, неожиданно и в полной тишине, в Валетте погас весь свет– и на улицах, и в домах. Сквозь внезапно опустившуюся ночь Профейн и Бренда по инерции продолжали бежать к Средиземному морю за краем Мальты.