Текст книги "В"

Автор книги: Томас Рагглз Пинчон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

V

В Айдлуайлде жирная трехлетка, которой нетерпелось поскакать по гудронированной площадке к стоящему на посадке самолету Майами-Гавана-Сан-Хуан, пресыщенно смотрела из-под полуприкрытых век через усыпанное перхотью черное плечо отцовского костюма на клаку провожавших ее родственников. «Кукарачита, – кричали те, – adios, adios».

Перед вылетами аэропорт на короткое время наполнялся народом. Выйдя из радиоузла, где она попросила сделать объявление для Эстер, Рэйчел наугад петляла в толпе в поисках потерявшейся подруги. В конце концов она встала рядом с Профейном у ограждения.

– Мы – просто ангелы-хранители.

– Я проверил рейсы "Пан Американ" и остальных компаний, – сказал Профейн. – У крупных фирм все было забито еще за несколько дней. Сегодня утром есть только рейс "Англо Эрлайнз".

Объявили посадку; видавший виды и практически не блестевший под прожекторами DC-3 ждал на летном поле. Проход открыли, и пассажиры стали продвигаться вперед. Друзья маленькой пуэрториканки пришли вооруженные маракасами, трещетками и литаврами. Подобно отряду телохранителей, они проследовали мимо стойки регистрации, дабы проводить ее до самого трапа. Полицейские попытались их остановить. Кто-то запел, и довольно быстро песню подхватили все.

– Вот она! – воскликнула Рэйчел. Эстер вынырнула из-за автоматических камер хранения, бок о бок бежал Слэб. Из ее глаз лились слезы, изо рта рыдания, чемоданчик оставлял за собой след из быстро испарявшихся капель одеколона, она смешалась с толпой пуэрториканцев. Рэйчел ринулась вдогонку, резко увернулась от встречного полицейского, и лоб в лоб столкнулась со Слэбом.

– Уф! – сказал Слэб.

– Эй ты, хам, что, черт побери, происходит?! – он держал ее за локоть.

– Пускай себе едет, – сказал Слэб, – если хочет.

– Ты таскаешь ее за собой, как ребенка, – закричала Рэйчел. – Доканать хочешь? Со мной не вышло, так нашел слабачку себе под силу. Лучше б делал ошибки на своем холсте!

Как бы то ни было, Команда устроила полиции беспокойную ночь. Раздались свистки, на площадке между ограждением и DС-3 начались мелкомасштабные беспорядки.

А что такого? Сейчас август, к тому же полицейские не любят пуэрториканцев. Многометрономный перестук ритм-группы Кукарачиты стал зловещим, напоминая стаю саранчи, повернувшую в сторону цветущего поля. Слэб громко поминал недобрым словом деньки, когда они с Рэйчел оказывались в горизонтальном положении.

Тем временем Профейн старался не попасть под полицейские дубинки. Эстер воспользовалась беспорядками как прикрытием, и он потерял ее из виду. По чьей-то причуде замигали все огни этой части Айдлуайлда, и стало еще хуже.

Наконец Профейн вырвался из небольшой группы провожающих и засек бежавшую по взлетной полосе Эстер. Она потеряла туфлю. Он уже собирался броситься следом, когда дорогу ему преградило рухнувшее тело. Профейн споткнулся, полетел и, очухавшись, увидел перед собой знакомую пару женских ног.

– Бенито. – Печально надутые, как всегда сексапильные губы.

– Господи, этого не хватало!

Она возвращалась в Сан-Хуан. О своей жизни после изнасилования – ни слова.

– Фина, Фина, не уезжай. – Как фотография в бумажнике – что толку от бывшей любимой, если она уехала в Сан-Хуан, какой бы непонятной ни была эта любовь?

– Анхель и Джеронимо тоже здесь. – Она рассеянно оглянулась.

– Они хотят, чтобы я уехала, – сказала она, подявшись на ноги. Он пошел за ней, о чем-то горячо рассуждая. Он забыл об Эстер. Рядом пробежала Кукарачита со своим отцом. Профейн и Фина прошли мимо туфли Эстер, лежавшей на боку со сломанным каблуком.

Наконец Фина повернулась, глаза были сухими.

– Помнишь ту ночь в ванной? – плюнула, повернулась и стремглав бросилась к самолету.

– Вот задница! – сказал он. – Они бы достали тебя рано или поздно. – Но остался стоять – неподвижный, словно вещь.

– Мне удалось, – вскоре произнес он. – Мне. – Считая шлемилей пассивными, он не помнил за собой подобных признаний. – Эх, парень. – Плюс позволил ускользнуть Эстер, плюс на нем теперь висит Рэйчел, плюс что еще случится с Паолой. Для спящего в одиночестве молодого человека проблем с женщинами у Профейна было больше, чем у любого из его знакомых.

Он поплелся назад к Рэйчел. Беспорядки прекратились. За спиной завертелись пропеллеры, самолет тронулся, развернулся, оторвался от земли и улетел. Профейн не стал провожать его взглядом.

VI

Презрев лифт, патрульный Йонеш и постовой Тен Эйк одолели два пролета величественной лестницы и нога в ногу пошли по площадке к квартире Винсома. Несколько репортеров из бульварных газет воспользовались лифтом и перехватили их на полпути. Шум из квартиры Винсома был слышен на Риверсайд-драйв.

– Никогда не знаешь, что подсунут в Белльвью, – сказал Йонеш. Они с помощником не пропускали ни одной телепрограммы «Драгнет». У них выработались каменное выражение лица, несинкопированный ритм речи, монотонный голос. Один был высоким и худощавым, другой – низеньким и толстым. Они шли в ногу.

– Я говорил с доктором, – сказал Тен Эйк. – Молодой парень по фамилии Готтшалк. У Винсома было, что рассказать.

– Сейчас увидим.

Перед дверью Йонеш и Тен Эйк вежливо подождали, пока один из фотографов проверял вспышку. Было слышно, как внутри радостно взвизгнула девушка.

– Дела, – сказал репортер.

Полицейские постучали.

– Заходите, заходите! – раздались подвыпившие голоса.

– Это полиция, мэм.

– Ненавижу легавых, – рявкнул кто-то. Тен Эйк пнул ногой оказавшуюся незапертой дверь. Тела внутри расступились, и Мафия с Харизмой и Фу, игравшие в "музыкальные одеяла", оказались в прямой видимости фотографа. "Зап!" – сработал фотоаппарат.

– Черт! – сказал фотограф. – Это мы не сможем отпечатать. – Тен Эйк протиснулся к Мафии.

– Все в порядке, мэм.

– Не хотите ли поиграть? – ее голос звучал истерично.

Полицейский, улыбаясь, стерпел. – Мы говорили с вашим мужем.

– Вам лучше пройти с нами, – сказал другой полицейский.

– Думаю, Эл прав, мэм. – Время от времени комнату освещали молнии вспышек.

Тен Эйк помахал ордером.

– Вы арестованы, ребята, – сказал он. Йонешу: – Позвони лейтенанту, Стив.

– По какому обвинению? – закричали присутствующие.

Тен Эйк обладал неплохой выдержкой. Он выждал несколько сердцебиений.

– Вполне сгодится нарушение общественного порядка.

Быть может, единственным обществом, покой которого в тот вечер остался ненарушенным, были Макклинтик с Паолой. Маленький «Триумф» несся вдоль Гудзона, прохладный ветер уносил остатки Нуэва-Йорка, набившегося им в ноздри, уши и рты.

Паола говорила все как есть, и Маклинтик оставался спокойным. Пока она рассказывала о себе, Стенсиле, Фаусто, пока рисовала исполненные тоской образы Мальты, до Макклинтика стало доходить, что выбраться из равнодушно-сумасшедшего чик-чока можно лишь с помощью медленной, тяжелой и обескураживающей работы. Люби, не раскрывая рта, помогай, не надрывая задницу, и не кричи об этом на каждом перекрестке – будь спокоен, но не равнодушен. Примени он хоть чуточку здравого смысла, эта идея не заставила бы себя долго ждать. Она не стала откровением, просто признание некоторых вещей порой требует времени.

– Да, – сказал он позже, когда они въезжали в Беркширс. – Знаешь, Паола, все это время я играл глупую мелодию. Мистер Жир, собственной персоной, – это я. Ленивый и уповающий на чудодейственное средство, способное исцелить этот город, исцелить меня. Его нет и никогда не будет. Никто не спустится с неба и не приведет в порядок Руни с его женой, Алабаму, Южную Африку, нас или Россию. Нет магических слов. Даже у "я вас люблю" не хватит магической силы. Представь себе Эйзенхауэра, говорящего это Маленкову с Хрущевым. Ха-ха.

– Будь спокоен, но не равнодушен, – вымолвил он. Они проехали мимо раздавленного скунса. Запах преследовал их несколько миль. – Если бы моя мать была жива, я попросил бы ее вышить эти слова на салфетке.

– Ты ведь знаешь, – начала она, – что мне нужно…

– Возвратиться домой, конечно. Но неделя еще не кончилась. Не переживай так, девочка.

– Не могу. Я всегда волнуюсь.

– Мы будем держаться подальше от музыкантов, – только и сказал Макклинтик. Знал ли он об всем, что ей пришлось пережить?

– Чик, чок, – пел он деревьям Массачусетса, – когда-то я все мог…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
в которой шнурок йо-йо оказывается состоянием ума

I

Путешествие на Мальту по Атлантике, над которой так и не выглянуло солнце, состоялось в конце сентября. Судно называлось «Сюзанна Сквадуччи», оно однажды уже фигурировало во времена давно заброшенной Профейном опеки над Паолой. В то утро, понимая, что йо-йо Фортуны вернулось к некой исходной точке, он тоже вернулся на окутанное туманом судно – никакого нежелания, никаких предвкушений, ничего подобного, он просто приготовился плыть отдаться на волю Фортуны. Если, конечно, у Фортуны есть воля.

Некоторые из Команды пришли пожелать Профейну, Паоле и Стенсилу счастливого плавания – те, кто в тот момент не сидел, не лежал в больнице и не колесил по свету. Рэйчел не пришла. Сегодня она, вероятно, работала. Так полагал Профейн.

Он попал сюда случайно. Пару недель назад – когда Стенсил шлялся в окрестностях поляны-для-двоих Рэйчел и Профейна и проворачивал необходимые дела – заказывал билеты, паспорта, визы, узнавал насчет прививок, – Профейн почувствовал, наконец, что в Нуэва-Йорке он окончательно устроился: обрел Девушку, призвание – борец с ночью и типичный человек с точки зрения ЧИФИРа, – дом в квартире трех девочек, одна из которых уехала на Кубу, другая собиралась на Мальту, и еще одна – его – оставалась.

Он забыл о неодушевленном мире и законах воздаяния. Забыл, что поляна-для-двоих, двойная оболочка покоя, родилась всего через пару минут после бесконечных пинков по шинам – чистой воды недомыслие для шлемиля.

И много времени Им не понадобилось. Всего пару дней спустя Профейн завалился спать в четыре, прикидывая отхватить перед работой добрых восемь часов «хрр-псс». Когда он наконец продрал глаза, освещение комнаты и состояние мочевого пузыря подсказывали, что он проспал. Электрический будильник Рэйчел весело тикал рядом, стрелки показывали 1.30. Сама куда-то ушла. Он включил свет и увидел, что будильник поставлен на полночь, и кнопка не нажата. Не сработал. "У-у, ублюдок". Он схватил его и отшвырнул в сторону. Ударившись о дверь ванной, будильник громко и заносчиво зажужжал: «Бззз».

Ладно; он надел разные ботинки, порезался во время бритья, в подземке жетон не хотел влезать в турникет, а поезд ушел из-под самого носа. Он приехал в центр чуть южнее трех; в Асоциации Антроисследований царила неразбериха. Злой как черт Бергомаск поджидал его у дверей. "Ну знаешь!" заорал босс. Оказалось, проводится ночной эксперимент. Около 1.15 одна из больших пирамид аппаратуры спятила, половина электронной начинки расплавилась, заверещали звонки аварийной сигнализации, сработали пара баллонов c CO2 и система водяного пожаротушения, а дежурный техник все это время мирно спал.

– Техникам, – пыхтел Бергомаск – не платят за подъемы по ночам. Для этого мы держим ночных сторожей. – ЧИФИР сидел у противоположной стены и тихонько гудел.

Вскоре до Профейна дошло, и он пожал плечами. "Глупо, но я всегда об этом говорил. Дурная привычка. Ладно. Все равно. Извини." Не получив ответа, он повернулся и зашаркал прочь. Выходное пособие пришлют по почте, – решил он. – Если, конечно, не захотят, чтобы я оплатил убытки.

Счастливого путешествия, – бросил ему вслед ЧИФИР.

– Как тебя понимать?

Посмотрим.

– Пока, старина.

Будь спокоен, но не равнодушен. Вот девиз твоей стороны утра, Профейн. Ладно, я и так сказал слишком много.

– Могу поспорить, под этой циничной бутиратовой шкурой скрывается жлоб. Сентиментальный жлоб.

Ничего там нет. Кого дурачим?

Последний разговор с ЧИФИРом. Вернувшись на Сто двенадцатую улицу, он разбудил Рэйчел.

– Снова топтать тротуары, молодой человек? – Она пыталась ободрить его. Профейн позволил ей себя так вести, а на себя злился за то, что, раскиснув, забыл о родовых правах шлемилей. Отыграться он мог только на ней же.

– Тебе-то что, – сказал он, – ты всегда была платежеспособной.

– Я достаточно платежеспособна, чтобы содержать нас обоих, пока мы с "Пространством и временем" не подыщем тебе что-нибудь подходящее. По-настоящему подходящее.

Фина пыталась толкнуть его на ту же дорожку. Ее ли он встретил тогда в Айдлуайлде? Или очередного ЧИФИРа, очередную нечистую совесть, донимавшую его под ритм baion?

– Может, я не хочу искать работу. Может, я хочу быть бродягой. Помнишь? Я ведь люблю бродяг.

Она подвинулась, освобождая место, делая неизбежные выводы. – Не хочу больше говорить ни о какой любви, – сказала она, обращаясь к стене. – Это не доведет до добра. Всегда приходится немного обманывать друг друга, Профейн. Почему бы нам не лечь спать?

Нет, он этого так не оставит. – Я только хочу предупредить. Я никого не люблю, даже тебя. Когда и если я буду говорить, что люблю, это всякий раз будет ложью. Даже то, что я говорю сейчас – наполовину спектакль, чтобы выжать сочувствие.

Она притворно захрапела.

– Хорошо, ты знаешь, что я – шлемиль. Вот ты говоришь: «Взаимность». Рэйчел А., неужели ты так глупа? Шлемиль может лишь брать. У голубей в парке, у подцепленной на улице девчонки – плохой ли, хорошей ли, – шлемиль лишь берет, ничего не давая взамен.

– Давай отложим этот разговор, – смиренно предложила она. – Можно же подождать слез, кризиса отношений. Не сейчас, милый Профейн. Давай спать.

– Нет, детка, – он склонился над ней, – я не раскрываю перед тобой закоулки своей души. Я без страха могу говорить, то что сказал, поскольку это не секрет, это у всех на виду. Я тут не при чем, все шлемили такие.

Она повернулась к нему, раздвинув ноги: "Тихо, тихо, тихо…"

– Разве ты не видишь, – возбуждаясь, хотя сейчас он меньше всего хотел этого, – что если я, как и любой другой шлемиль, позволяю девушке вообразить, будто существует таинственное прошлое – это динамо, только и всего. – Профейн говорил, словно по подсказке ЧИФИРа. – Ничего там нет. Лишь ракушка скунжилле. Милая моя, – он фальшивил изо всех сил, – шлемили пользуются этим, зная, что большинству девушек нужна тайна, романтика. Поскольку девушка знает, что ее мужчина станет безумно скучен, если она дознается до всего, чего только можно. Ты, вот, сейчас думаешь: "Бедный мальчик, зачем он так себя унижает?" А я пользуюсь этой любовью, которую ты, глупышка, по-прежнему считаешь взаимной, чтобы засунуть тебе между ног – вот так – и взять – вот так, – нисколько не беспокоясь о твоих чувствах и заботясь о том, кончила ты или нет, лишь затем, чтобы считать себя способным заставить тебя кончить… – Профейн говорил, пока оба не кончили, после чего он лег на спину и предался традиционной печали.

– Тебе пора стать взрослым, – наконец произнесла она. – Вот и все, мой невезучий мальчик, неужели тебе никогда не приходило в голову, что в постели мы тоже не только даем? Мы старше, когда-то мы жили внутри вас – пятое ребро, ближайшее к сердцу. Тогда мы обо всем и узнали. Потом сделали это своей игрой, питающей сердце, которое вы считаете пустым, хотя мы-то знаем, что это не так. Теперь все вы сначала живете внутри нас девять месяцев, и потом – всякий раз, когда хотите вернуться обратно.

Он храпел. По-настоящему.

– Милый, какая я все-таки зануда. Спокойной ночи… – И она заснула, чтобы увидеть радостный, красочный и откровенный эротический сон.

На следующий день, выкарабкавшись из кровати, чтобы одеться, она продолжала. – Посмотрю, что у нас есть. Лежи. Я тебя позову. – Это удержало его от того, чтобы вернуться ко сну. Он побродил по квартире, натыкаясь и ругаясь на мебель. "Подземка", – произнес он тоном нотрдамского горбуна в поисках убежища. Пройойошничав целый день, он выбрался на поверхность ночью, зашел в бар и напился. Дома (дома ли?) Рэйчел встретила его, улыбаясь и играя в свою игру.

– Хочешь стать коммерсантом? Электромашинки для стрижки французских пуделей.

– Ничего неодушевленного, – выдавил он из себя, – рабыни – еще куда ни шло. Она пошла за ним в спальню и, когда он отрубился на кровати, сняла с него ботинки. Даже подоткнула одеяло.

На следующий день похмельный Профейн на стэйтен-айлендском пароме играл в йо-йо, наблюдая, как обнимается, тискается, расстается, соединяется влюбленная молодежь.

Днем позже он проснулся раньше Рэйчел и пошел на фултонский рыбный рынок посмотреть на утреннее оживление. С ним увязался Свин Бодайн. – Мне нужна рыба, – сказал Свин. – Хочу подарить Паоле, хью-хью. – Профейн почувствовал отвращение. Они шлялись по Уолл-стрит, рассматривая стенды немногочисленных брокеров, и так добрели до Центрального парка. На это ушло полдня. Час они наблюдали за светофором. Потом заглянули в бар и смотрели по телевизору мыльную оперу.

Уже вечером они завалились домой. Рэйчел не было.

Вышла заспанная Паола в ночной рубашке. Свин ожесточенно зашаркал ногами по коврику. – О-о, – она увидела Свина. – Можете поставить кофе, она зевнула. – Я пошла спать.

– Правильно, – пробормотал Свин, – ты права, – и, сверкая глазами на ее поясницу, словно зомби проследовал за ней в спальню и закрыл дверь. Варивший кофе Профейн вскоре услышал крики.

– Что случилось? – Он заглянул в спальню. Свин взгромоздился на Паолу и казался привязанным к подушке длинной нитью слюны, блестевшей в белом свете из кухни.

– Помочь? – спросил озадаченный Профейн. – Изнасилование?

– Сними с меня эту свинью! – закричала Паола.

– Эй, Свин! Слезай!

– Я хочу потрахаться, – возразил Свин.

– Слезай.

– Отсоси! – огрызнулся Свин.

– Нет, – Профейн ухватил Свина за ворот свитера и стал стаскивать его с Паолы.

– Эй, ты меня задушишь, – сказал Свин через минуту.

– Именно, – сказал Профейн, – но однажды я спас тебе жизнь, не забыл?

В том-то все и дело. Еще на «Эшафоте» Свин объявил всей внимавшей корабельной братии о своем принципиальном отказе облачаться в любые презервативы, кроме французских. Эти изделия представляли собой обычные кондомы, покрытые рельефным орнаментом (часто с фигуркой на конце) для стимуляции женских нервных окончаний, иным образом не стимулируемых. Из последнего похода в Кингстон на Ямайке Свин привез 50 штук "Слонов Джамбо" и 50 – "Микки Маусов". Однажды их запас иссяк – последний был утрачен неделю назад в памятном сражении на мостике «Эшафота» с бывшим коллегой, младшим лейтенантом Нупом.

Свин со своим приятелем электронщиком Хиросимой проворачивали одно дельце с радиолампами. На таких эсминцах как «Эшафот» электронщики вели собственный журнал учета радиодеталей. Так что Хиросима имел возможность делать приписки и занялся этим, как только нашел нелюбопытного покупателя в центре Норфолка. Время от времени Хиросима воровал лампы, а Свин выносил их на берег в своей дембельской сумке.

Как-то вечером Нуп был вахтенным офицером. Обычно вахтенный стоит на квартердеке, отдавая честь сходящим на берег и поднимающимся обратно на корабль. Еще следит, чтобы все уходили с прямо повязанными шейными платками, застегнутыми ширинками и в своей форме. А также, чтобы никто не выносил и не приносил ничего недозволенного. С недавних пор старина Нуп стал особенно бдительным. Хови Серд – сигнальщик-алкоголик, у которого на ноге образовались две лишенных волосяного покрова полоски от постоянного употребления клейкой ленты для подвешивания под клешами различного бухла с целью снабжения экипажа чем-нибудь повкуснее торпедного сока – был уже близок к успеху, он сделал два шага с квартердека в направлении корабельной канцелярии, когда Нуп, подобно таиландскому боксеру, нанес ему молниеносный удар в икру. Хови замер, а "Шенли Резерв" вместе с кровью потек на его лучшие увольнительные ботинки. Нуп, разумеется, торжествующе заклекотал. Еще он поймал Профейна, пытавшегося вынести 5 фунтов гамбургеров, умыкнутых с камбуза. Профейн избежал ответственности, разделив добычу с Нупом, погрязшим в матримониальных проблемах и рассудившим, что два с половиной фунта гамбургеров могут послужить мирной жертвой.

Так что пару дней спустя Свин, ясное дело, нервничал, пытаясь одновременно отдать честь, достать удостоверение и увольнительную, не спуская при этом глаз с Нупа и нагруженной радиолампами дембельской сумки.

– Прошу разрешения сойти на берег, сэр, – сказал Свин.

– Разрешаю. Что у тебя в сумке?

– В сумке?

– Да-да, в этой.

– Так, что же у меня там лежит? – Свин задумался.

– Пара трусов, – предположил Нуп, – туалетные принадлежности, журнальчик, грязное белье мамочке в стирку…

– Ах, да, мистер Нуп, я вспомнил…

– …и радиолампы.

– Что-о?

– Открывай сумку.

– Думаю, мне стоит, – сказал Свин, – может, сбегать на минутку в канцелярию почитать Устав, сэр, на всякий случай: вдруг вы приказываете что-то не совсем, как бы это сказать, законное…

Зловеще улыбаясь, Нуп внезапно взвился в воздух и приземлился прямо на дембельскую сумку, которая душераздирающе захрустела и зазвенела.

– Ага! – сказал Нуп.

Через неделю капитан рассмотрел проступок Свина и наложил взыскание. Имя Хиросимы не упоминалось. Обычно за подобные хищения полагался военный трибунал, гауптвахта или позорное списание на берег – в целях укрепления морального духа. Однако «эшафотский» старик-командир, некий С. Озрик Лич, собрал вокруг себя матросов, которых можно назвать закоренелыми нарушителями. В его труппу входили помощник моториста Младенец Фаланж, который периодически повязывал голову платком и разрешал выстроившимся в отсеке маслопупам пощипать себя за щечку; палубный матрос Лазар, писавший дурацкие высказывания на памятнике Конфедерации в центре города, – из увольнения он обычно доставлялся в смирительной рубашке; его друг Теледу, который однажды, увиливая от наряда, спрятался в холодильнике и, решив, что такое житье ему по вкусу, гостил там две недели, питаясь сырыми яйцами и морожеными гамбургерами, пока начальник со товарищи не извлек его оттуда; и старшина-рулевой Грумсман, который дневал и ночевал в лазарете, оккупированный вшами, лишь толстевшими от противопедикулезного суперсредства главного санитара.

Видя этот контингент на каждой разборке, капитан относился к ним с любовью – как к Своим Ребятам. Он развивал бурную деятельность, прибегая ко всяческим неофициальным методам, дабы удержать их во флоте и на борту «Эшафота». Будучи полноправным членом капитанской (так сказать) рати, Свин отделался месяцем без берега. Время тянулось мучительно медленно, и Свин, конечно же, потянулся к завшивевшему Грумсману.

Грумсман выступил сводником в почти фатальном увлечении Свина стюардессами Хэнки и Пэнки, снимавшими вместе с дюжиной себе подобных огромный флэт неподалеку от Вирджинии-Бич. Вечером на следующий день после освобождения Свина, Грумсман привел его туда, предварительно затарившись в государственном винном магазине.

Так вот, Свин занялся Пэнки, а Хэнки была девушкой Грумсмана. Несмотря ни на что, у Свина имелись моральные принципы. Он так и не выяснил настоящих имен девиц, но дела это не меняло. Они были практически взаимозаменяемы: обе – крашенные блондинки, от двадцати одного до двадцати семи, рост между ста пятидесятью пятью и ста шестидесятью семью (вес пропорционально росту), у обеих безукоризненная кожа, обе не носили ни очков, ни контактных линз, читали одни и те же журналы, пользовались одинаковыми зубной пастой, дезодорантом и мылом, менялись гражданской одеждой. Кончилось тем, что однажды Свин оказался в постели с Хэнки. На следующее утро он притворился, будто был смертельно пьян. Грумсман принял извинения достаточно легко, поскольку и сам как-то переспал с Пэнки из-за подобной путаницы.

Все текло в полной идиллии; весной и летом орды отдыхающих устремлялись на пляжи, а береговой патрульный (то и дело) – в "У Хэнки с Пэнки", дабы подавить беспорядки и остаться на чашечку кофе. В результате настойчивого любопытства Грумсмана выплыло, что Пэнки в постели делала «что-то» – нечто разжигающее, как выразился Свин. Что именно, так никто и не выяснил. Свин, обычно не очень скрытный в таких делах, вел себя, словно мистик после видения, то есть был не в состоянии – а может, просто не желал – облекать в словесную форму этот божественный талант Пэнки. В любом случае Свин не упускал возможности провести в Вирджинии-Бич увольнение и даже пару ночных вахт. Однажды, вернувшись перед вахтой на «Эшафот», он забрел в каюткомпанию, где недавно закончилось кино, и обнаружил старшину-рулевого раскачивающимся на бимсе и вопящим, как примат. "Лосьон после бритья, – орал сверху Грумсман, – вот что нужно маленьким бестиям! – На лице Свина появилась гримаса. – Они нажрались и отрубились." Он спрыгнул вниз и рассказал Свину о своих вшах, которые, согласно недавно разработанной им теории, устраивали субботними ночами танцы в лесу его лобковых волос.

– Хватит, – сказал Свин, – Что с нашим Клубом? – Он имел в виду "Клуб Зеков-На-Свободе и Штрафников", сформированный недавно с целью подготовки заговора против Нупа, который, кроме всего прочего, командовал подразделением Грумсмана.

– Нуп, – сказал Грумсман, – не выносит только одного – воды. Он не умеет плавать, к тому же у него целых три зонтика.

Они принялись обсуждать способы обводнения Нупа, вплоть до того, чтобы выкинуть его за борт. Через пару часов после отбоя к заговору присоединились Лазар и Теледу, игравшие на камбузе в очко (с получки). Обоим не повезло. Как не везло и всей капитанской рати. Они принесли с собой бутылку "Олд Стаг", позаимствованную у Хови Серда.

В субботу Нуп стоял на вахте. В ВМС существовал ритуал под названием "Вечерний спуск флага". Он исполнялся на закате и у пирса эскорта в Норфолке смотрелся впечатляюще. Наблюдая с мостика эсминца, вы видели, как внезапно все двигавшееся – на ногах и колесах – замирало, все становились по стойке смирно, поворачивались и отдавали честь американскому флагу, ползшему вниз на дюжине флагштоков.

Нуп стоял первую полувахту с 4 до 6 вечера. Грумсман должен был произнести слова "На палубе, смирно, равнение на флаг". На базе "Мамонтова пещера", к которой швартовался дивизион «Эшафота», недавно заполучили горниста из вашингтонской береговой части, так что сегодня имелся даже горн, чтобы сыграть отступление.

Тем временем Свин лежал на крыше рубки, окруженный разнообразными предметами. Внизу за рубкой Теледу наполнял из-под крана презервативы, в том числе французские Свина, и передавал их Лазару, складывавшему их рядом со Свином.

– На палубе, – сказал Грумсман. Раздалась первая нота отбоя. Несколько посудин на правом фланге, опережая события, начали спуск флага. Нуп вышел на мостик понаблюдать за церемонией.

– Смирно! Равнение на флаг! – "Бум", – первый презерватив приземлился в двух дюймах от ноги Нупа. – М-м, – застонал Свин. – Накрой его, пока он отдает честь, – в возбуждении прошептал Лазар. Второй целым и невредимым приземлился Нупу на фуражку. Уголком глаза Свин заметил окрашенную солнцем в оранжевый великую ежевечернюю неподвижность, охватившую весь пирс эскорта. Горнист знал свое дело и играл вечернюю зОрю чисто и сильно.

Третий презерватив, уклонившись от цели, улетел за борт. Свина била дрожь. – Мне его не достать, не достать, – повторял он. Разозлившись, Лазар взял два снаряда и убежал.

– Предатель, – проворчал Свин и запустил в него презервативом.

– Ага, – Лазар, стоя внизу среди трехдюймовых установок, навесил один в Свина. Горнист сыграл рифф.

– Продолжай, – сказал Грумсман. – Нуп аккуратно опустил руку по шву, а другой снял с фуражки наполненный водой презерватив. Он медленно полез по трапу на рубку за Свином. Первым, кого он увидел, был скрючившийся у крана Теледу, который продолжал наполнять презервативы. Внизу на торпедной палубе Свин с Лазаром устроили водяную баталию, гоняясь друг за другом вокруг серых торпедных аппаратов – багряных в лучах заходящего солнца. Вооружившись брошенными Свином боеприпасами, Нуп включился в битву.

Все кончилось тем, что, обессилев и вымокнув до нитки, они поклялись друг другу в лояльности. Грумсман даже пожаловал Нупу почетное членство в Клубе ЗНС и Штрафников.

На удивление Свина, мысленно уже примерявшего полосатый балахон, произошло примирение. Он был разочарован, и единственную возможность улучшения настроения видел в том, чтобы потрахаться. К несчастью он страдал бесконтрацептивностью. Попытки одолжить парочку не принесли результатов стояла ужасная и безрадостная пора перед получкой, когда у всех кончилось все – деньги, курево, мыло и особенно презервативы, не говоря уже о французских.

– Господи, – ныл Свин, – что делать? – На его счастье явился Хиросима, специалист по электронике третьего класса.

– Тебе никто не говорил о биологическом воздействии р-ч энергии? веско спросил он.

– Чего? – переспросил Свин.

– Встань перед локатором, – сказал Хиросима, – когда он излучает, и на время станешь стерильным.

– В самом деле? – спросил Свин. В самом деле. Хиросима показал ему книжку, в которой это было написано.

– Но я боюсь высоты, – сказал Свин.

– Это единственный выход, – заверил Хиросима. – Нужно лишь залезть на мачту, а я врублю локатор.

Пошатываясь, Свин поднялся к мачте и приготовился лезть. Хови Серд пошел с ним и заботливо предложил глоток чего-то мутного из бутылки без этикетки. Карабкаясь по мачте, Свин повстречал Профейна – тот, подобно птице, раскачивался в свисавшей с реи беседке. Профейн красил мачту. – Пам, парирам, пам пам, – пел Профейн. – Привет, Свин.

Мой старый приятель, – думал Свин. – Вероятно, он – последний, кого мне суждено услышать в этой жизни.

Внизу показался Хиросима. – Эй, Свин! – крикнул он. Свин глянул вниз, чего делать не следовало. Хиросима показал ему сложенные колечком большой и указательный пальцы. Свина затошнило.

– Каким ветром занесло тебя в эти края? – спросил Профейн.

– Да вот, вышел прогуляться, – ответил Свин. – Вижу, ты мачту красишь.

– Точно, – сказал Профейн. – В палубный шаровый. – Они подробно обсудили цветовую гамму «Эшафота», а затем – затяжной диспут о юрисдикции, устроенный палубным матросом Профейном, которого заставили красить мачту, хотя отвечала за это радарная команда.

Хиросима и Серд стали нетерпеливо покрикивать.

– Ладно, – сказал Свин. – Прощай старина.

– Поосторожней на площадке. – сказал Профейн. – Там лежит гамбургер, который я стащил на камбузе. Думаю вынести его через ноль-первую палубу. Свин кивнул и медленно заскрипел вверх по мачте.

Наверху он, подобно Килрою, высунул нос над площадкой и оценил обстановку. Гамбургер Профейна лежал на месте. Свин уже залезал, когда его сверхчувствительный нос почуял какой-то запах. Он повел им над площадкой.