Текст книги "В"

Автор книги: Томас Рагглз Пинчон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Sahha

I

Воскресным утром около девяти, совершив ограбление со взломом и потусовавшись в парке, гуляки заявились к Рэйчел. Оба не спали всю ночь. На стене висела записка:

"Поехала в Уитни. Профейн, kisch mein tokus."

– Мене, мене, текел уфарсин, – сказал Стенсил.

– Гм, – отозвался Профейн, собираясь отрубиться на полу. Вошла Паола в платке и с коричневым бумажным пакетом, в которой что-то позвякивало.

– Ночью обокрали Айгенвэлью, – сказала она. – Об этом написано на первой полосе «Таймс». – Они тотчас набросились на коричневый пакет и извлекли оттуда «Таймс» с четырьмя бутылками пива.

– Как тебе это нравится? – сказал Профейн изучая первую страницу. "Полиция рассчитывает схватить преступников с минуты на минуту". "Дерзкое ночное ограбление".

– Паола, – позвал Стенсил из-за его спины. Профейн отшатнулся. Паола с открывашкой в руке обернулась и посмотрела мимо левого уха Профейна на блестевший в руках у Стенсила предмет. Она стояла молча с застывшим взглядом.

– Теперь нас трое.

Наконец она снова перевела взгляд на Профейна:

– Ты едешь на Мальту, Бен?

– Нет, – но без решительности в голосе.

– Зачем? – сказал он. – Там нет ничего особенного. На Средиземке куда ни зайдешь – везде сплошная Кишка.

– Бенни, если полиция…

– Какое им до меня дело? Зубы-то у Стенсила. – Он ужаснулся. Только сейчас до него дошло, что он нарушил закон.

– Стенсил, приятель, что ты скажешь, если один из нас вернется туда с зубной болью, чтобы выяснить… – Он не договорил. Стенсил молчал.

– Неужели весь этот геморрой с веревкой понадобился, чтобы я поехал с вами? Что во мне такого особенного?

Никто не проронил ни слова. Паола выглядела так, будто вот-вот выйдет из себя, разрыдается и, быть может, упадет в объятия Профейна.

Внезапно с лестницы послышался шум. В дверь постучали.

– Полиция, – раздался голос.

Стенсил, запихивая зубы в карман, бросился к пожарной лестнице.

– Вот черт! – сказал Профейн. Когда Паола наконец открыла дверь, Стенсила уже и след простыл. Поддерживая рукой насквозь мокрого Руни Винсома, там стоял тот самый Тен Эйк, который прервал оргию у Мафии.

– Здесь проживает Рэйчел Аулглас? – Он объяснил, что пьяный Руни с расcтегнутой ширинкой и косой рожей пугал малышей и оскорблял добропорядочных граждан на ступенях собора святого Патрика. – Он хотел только сюда, – Тен Эйк почти умолял, – он не пойдет домой. Вчера вечером его выпустили из Белльвью.

– Рэйчел скоро придет, – мрачно сказала Паола. – Пусть пока полежит.

– Я возьмусь за ноги, – сказал Профейн. Они оттащили его в комнату Рэйчел и бросили на кровать.

– Спасибо, офицер, – Профейн, спокойный как международный медвежатник из старых фильмов, пожалел, что у него нет усов.

Тен Эйк ушел с каменной миной на лице.

– Бенито, все просто ужасно. Чем скорее я буду дома…

– Счастливого пути.

– Почему ты не хочешь ехать?

– Между нами ничего нет?

– Нет.

– Никаких неуплаченных долгов или старой любви, которая может разгореться вновь?

Она покачала головой, на этот раз слезы были настоящими.

– Тогда в чем же дело?

– Мы же вместе ушли из квартиры Тефлона в Норфолке.

– Нет, нет.

– Бедный Бен. – Они называли его бедным. Но, щадя его чувства, никогда не объясняли почему, превращая это слово в ласковый эпитет.

– Тебе всего восемнадцать, – сказал он, – а ты уже потеряла голову. Когда тебе будет столько же, сколько мне, ты поймешь… – Она не дала ему договорить, бросившись на него, как набрасываются на боксерскую грушу, не давая уйти, увлажняя замшевую куртку накопившимися за долгое время слезами. Он оттолкнул ее, озадаченный.

И надо же было так случится, что именно в этот момент вошла Рэйчел. Она была из тех, кто быстро приходит в себя, и первое, что она сказала:

– Ого! Так вот что происходит за моей спиной! Пока я, Профейн, в церкви молюсь за тебя. За детей.

У него хватило здравого смысла, чтобы выйти следом за ней.

– Поверь, все было совершенно невинно. – Рэйчел пожала плечами, намекая, что на этих двух репликах первое действие окончено, на размышление у нее было несколько секунд. – Ты ведь была не в соборе святого Патрика? А туда стоило зайти. – Он указал большим пальцем в сторону того, что храпело сейчас в соседней комнате. – Полюбуйся!

Понятно, с кем провела Рэйчел оставшуюся часть дня и ночь. Придерживая его голову, подтыкая одеяло, прикасаясь к щетине и грязи на лице, наблюдая, как он спит и как постепенно разглаживаются хмурые складки.

Через некоторое время Профейн пошел в «Ложку». Там он объявил Команде, что собирается на Мальту. Разумеется, устроили отвальную. Под конец у Профейна появились две поклонницы, атаковавшие его с горящими от любви глазами. Команда походила на узников, которые радуются за своего товарища, вновь оказавшегося на свободе.

Впереди Профейну не светило ничего, кроме Кишки, хотя, по сравнению с Большой Восточной, Кишка даже в чем-то выигрывала.

В море тоже есть трасса. Но это уже совсем другое.

II

В выходные Стенсил, Профейн и Свин нанесли краткий визит в Вашингтон: искатель приключений – дабы приблизить предстоящее путешествие, шлемиль отгулять последнее «увольнение», а Свин – помочь ему. В качестве pied-a-terre они выбрали ночлежку в Чайнатауне, и Стенсил сразу же помчался в Госдепартамент посмотреть, что там есть.

– Не верю я в это, – сказал Свин. – Стенсил тебя просто путает.

– Не дергайся, – только и ответил Профейн.

– Думаю, надо выпить, – сказал Свин. Tак они и поступили. Но то ли Профейн потерял с возрастом класс, то ли эта выпивка была худшей в его практике. В памяти остались пробелы, а это всегда неприятно. Профейн помнил, как Свин решил подыскать компанию, и они пошли в Национальную галерею; и точно – перед "Тайной вечерей" Дали они нашли двух девушек-госслужащих.

– Меня зовут Чок, – представилась блондинка, – а это Чик.

Свин застонал от мгновенно нахлынувшей ностальгии по Хэнки и Пэнки.

– Отлично, – сказал он. – Это Бенни, а я, хью-хью, Свин.

– Не сомневалась, – сказала Чик. Но соотношение числа девушек и юношей в Вашингтоне равнялось примерно восемь к одному. Она схватила Свина выше локтя и оглянулась, будто среди статуй прятались невидимые сестрицы.

Они жили недалеко от улицы П и имели коллекцию всех пластинок Пэта Буна. Не успел Свин поставить большую бумажную сумку с плодами дневной прогулки по алкогольным кладезям столицы – легальным и не очень, – как на них, ничего не подозревающих, обрушилось 25 ватт этого дела с песней "Би боп э лула".

После такой прелюдии воспоминания о выходных носили отрывочный характер: Свин засыпает на ступеньках у памятника Вашингтону и, пролетев полмарша, врезается в учтивую армию бойскаутов; они вчетвером в «Меркури» Чок кружат по Дюпон-серкл в три часа ночи, затем к ним присоединяются шесть негров в «Олдсмобиле», которым вздумалось устроить гонки; обе машины едут на Нью-Йорк-авеню, где находится квартира, занимаемая одной неодушевленной аудиосистемой, пятьюдесятью энтузиастами джаза и Бог знает каким числом ходящих по кругу бутылок общего вина; Чок и он сам под одеялом "Хадзон Бэй" на ступенях масонского храма на северо-западе Вашингтона, где их будит менеджер страховой компании, представляется Яго Саперстайном и приглашает на очередную попойку.

– Где Свин? – поинтересовался Профейн.

– Он украл мой «Меркури», и сейчас они с Чик едут в Майами, – сказала Чок.

– О-о!

– Пожениться.

– Мое хобби, – продолжал Яго Саперстайн, – выискивать молодых людей, которых интересно привести на вечеринку – вроде вас.

– Бенни – шлемиль, – сказала Чок.

– Шлемили – это всегда интересно, – сказал Яго.

Попойка происходила на границе с Мэрилендом; Профейн, сопровождавший Яго, познакомился с гостями. Среди них: беглец с острова Дьявола, пробиравшийся под псевдонимом Мэйнард Василиск в Вассар преподавать там пчеловодство; изобретатель, отмечающий семьдесят второй отказ Патентного бюро, на сей раз – по поводу автоматического борделя для вокзалов и автостанций, устройство которого он с помощью синек и жестов разъяснял стайке тиросемиофилов (коллекционеров этикеток с коробочек французского сыра), похищенных Яго с их ежегодной конференции; хрупкая дама-биопатолог, уроженка острова Мэн, примечательная тем, что была единственным в мире моноглотом мэнского диалекта и потому ни с кем не разговаривала; безработный музыковед по имени Петар, посвятивший жизнь поискам утраченного концерта Вивальди для казу – о концерте он впервые услышал от бывшего чиновника администрации Муссолини по имени Сквазимодео – тот валялся теперь под роялем мертвецки пьяный, – Петар знал не только то, что этот концерт похитили из монастыря какие-то меломаны-фашисты, но также и двадцать тактов из медленной части, которые он, блуждая среди гостей, время от времени исполнял на пластмассовом казу; и другие «интересные» люди. Сонный Профейн ни с кем не общался. Он проснулся на рассвете в ванне Яго под хихиканье облаченной лишь в бескозырку блондинки, поливавшей Профейна бурбоном из четырехлитрового кофейника. Профейн собрался было открыть рот и подставить его под струю, как вошел Свин собственной персоной.

– Верни бескозырку, – сказал Свин.

– Я думал, ты во Флориде, – сказал Профейн.

– Ха-ха, – сказала блондинка, – поймай меня. И они убежали – сатир и нимфа.

Следующее, что всплыло в памяти – это возвращение к Чок и Чик: на коленях Чок лежит его голова, на проигрывателе – Пэт Бун.

– У вас фамилии на одну букву, – ворковала Чик в противоположном конце комнаты. – Бун, Бодайн.

Профейн встал и поковылял на кухню, где его вырвало в раковину.

– Вон! – выкрикнула Чок.

– Да, пора, – пробормотал Профейн. Внизу на лестнице стояли два велосипеда, на которых девушки, экономя на автобусных билетах, ездили на работу. Профейн схватил велосипед и снес его с крыльца на улицу. Безобразие – ширинка расстегнута, коротко подстриженные волосы взъерошены на висках, на лице двухдневная щетина, рубашка на брюхе расстегнута, и выглядывает сетчатая майка; виляя из стороны в сторону, он поехал к ночлежке.

Он не миновал и двух кварталов, как сзади послышались крики. На втором велосипеде его преследовали Свин с сидевшей на руле Чик. Далеко позади виднелась Чок – на своих двоих.

– Ой-ой-ой! – сказал Профейн. Он покрутил переключатель и врубил первую скорость.

– Вор! – крикнул Свин и засмеялся своим непристойным смехом. – Вор. Словно из-под земли возникла полицейская машина и помчалась наперерез Профейну. Тот переключился, наконец, на третью скорость и пулей исчез за углом. Так они преследовали его по осеннему холодку, по воскресным улицам безлюдным, если не считать их самих. В конце концов полицейские со Свином настигли Профейна.

– Все в порядке, офицер, – сказал Свин, – это – мой друг, я не буду предъявлять обвинения.

– Вот и славно, – сказал полицейский, – а я буду. – Их отвезли в участок и посадили в «аквариум». Свин заснул, а две рыбины, попавшие туда раньше них, принялись стаскивать с него ботинки. Профейн слишком устал, чтобы вмешиваться.

– Эй! – окликнул Профейна веселый алкаш с другого конца комнаты. Хочешь сыграть в "хвост и гриву"?

Под синей наклейкой на пачке «Кэмела» были буквы – либо Х, либо Г – и число. Участники по очереди угадывают букву, и если один ошибается, то другой дает ему либо в Хвост (то есть под зад), либо в Гриву (то есть по шее) соответствующее числу количество раз. Кулаки алкаша напоминали небольшие булыжники.

– Я не курю, – сказал Профейн.

– А-а, – сказал алкаш, – тогда как насчет камня, ножниц и бумаги?

Как раз в это время наряд патруля и полиции притащил взбесившегося помощника боцмана семи футов ростом, вообразившего себя знаменитым Кинг-Конгом.

– Аййе! – кричал он, – Я – Кинг-Конг, не вздумайте тут меня трахать.

– Ну-ну, – сказал патрульный, – Кинг-Конг не говорит. Он рычит.

Тогда помощник боцмана зарычал и, подпрыгнув, уцепился за свисавший с потолка старый вентилятор. Он закружился, крича по-обезьяньи и молотя себя кулаком в грудь. Патрульные с полицейскими в замешательстве топтались внизу, самые храбрые пытались схватить его за ноги.

– И что теперь? – сказал один из полицейских. Ему ответил оторвавшийся вентилятор, уронивший помощника в самую гущу блюстителей порядка. Они набросились на него и связали тремя или четырьмя ремнями. Полицейский прикатил из гаража небольшую тележку, погрузил на нее помощника боцмана и куда-то повез.

– Эй! – крикнул патрульный, – смотрите-ка, кто в аквариуме. Это Свин Бодайн, его разыскивают в Норфолке за дезертирство.

Свин открыл один глаз.

– А, ладно, – сказал он, закрыл глаз и стал спать дальше.

Пришли полицейские и сказали Профейну, что он может идти.

– Пока, Свин, – сказал Профейн.

– Трахни там за меня Паолу, – сквозь сон проурчал босой Свин.

В ночлежке Стенсил играл в покер, но партия вот-вот должна была закончиться, поскольку заступала следующая смена. – Как раз вовремя, сказал Стенсил, – а то Стенсил остался бы без штанов.

– Ты нарочно им поддавался, – сказал Профейн.

– Нет, – возразил Стенсил, – деньги потребуются для путешествия.

– Решено?

– Решено.

Профейн почувствовал, что дело никогда еще не заходило так далеко.

III

Недели через две состоялась приватная отвальная – только для Профейна и Рэйчел. После того, как он сфотографировался на паспорт, сделал последние прививки и все остальное, Стенсил стал его личным слугой, сметая неким волшебством все бюрократические рогатки.

Айгенвэлью ничего не предпринимал. Стенсил даже зашел к нему возможно, дабы испытать себя перед встречей с тем, что осталось от В. на Мальте. Они обсудили концепцию собственности и сошлись на том, что истинному собственнику не требуется физическое владение. Если дантист по душам знал (Стенсил почти не сомневался, что знал), то «владельцем», с точки зрения Айгенвэлью, был Айгенвэлью, а с точки зрения Стенсила – В. Коллизия мнений. Они расстались друзьями.

Воскресный вечер Профейн провел у Рэйчел за сентиментальной бутылкой шампанского. Руни спал в комнате Эстер. Последние две недели это было его основным занятием.

Потом Профейн лежал, устроившись головой на коленях Рэйчел, а ее длинные волосы укрывали и согревали его. Наступил сентябрь, но владелец дома не спешил с отоплением. Оба были раздеты. Профейн прижался ухом к ее большим половым губам, словно они могли заговорить с ним. Рэйчел рассеянно прислушивалась к бутылке шампанского.

– Послушай, – прошептала она, поднося отверстие бутылки к его свободному уху. Он услышал звук выделявшейся из раствора двуокиси углерода, усиленный стеклянным резонатором над поверхностью шампанского.

– Счастливый звук.

– Да. – Стоило ли рассказывать ей, что на самом деле напоминал этот звук? В Ассоциации антроисследований были как счетчики радиации, так и собственно радиация в количестве, достаточном для имитации нашествия саранчи в лабораторных условиях.

На следующий день они отчаливали. У лееров "Сюзанны Сквадуччи" столпились типы, тянувшие на фуллбрайтовских стипендиатов. Молнии серпантина, дождь конфетти и оркестр (все взято напрокат) создавали праздничную обстановку.

– Чао! – кричала команда. – Чао!

– Sahha, – сказала Паола.

– Sahha, – эхом отозвался Профейн.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Валетта

I

Над Валеттой шел слепой дождь, даже показалась радуга. Подперев голову руками, пьяный сигнальщик Хови Серд лежал на животе под артустановкой 52 и смотрел на пыхтевшую под дождем в Гавани британскую десантную баржу. Жирный Клайд из Ши (6 футов 1 дюйм, 142 фунта, родом из Виннетки, в миру – Харви) стоял у лееров и сонно поплевывал в сухой док.

– Клайд! – крикнул Хови.

– Нет, – сказал Жирный Клайд. – В любом случае – нет.

Должно быть, расстроен. Ведь с сигнальщиками так не разговаривают.

– Вечером буду в городе, – мягко сказал Хови, – и мне нужен плащ. На улице дождь, как ты, наверно, заметил.

Жирный Клайд вынул из заднего кармана бескозырку и натянул ее, как чепчик, на голову. – У меня тоже увольнительная, – сказал он.

Сверху заорал динамик: – Кисти и краску – на место!

– Самое время, – проворчал Хови. Он выполз из-под артустановки на палубе 01 и присел на корточки. Дождь затекал в уши и за воротник; Хови смотрел на солнце, вымазавшее небо над Валеттой в красный.

– Эй, Жирный, что стряслось?

– Э-эх, – ответил Жирный Клайд и плюнул за борт, провожая глазами белую каплю слюны. Промолчав минут пять, Хови сдался. Он прошел по правому борту к трапу и спустился вниз, оторвав от работы Тигренка – коротышку-рулевого, который, примостившись на нижней ступеньке рядом с камбузом, резал огурцы.

Жирный Клайд зевнул. Капли падали в рот, но он, казалось, не замечал. Перед ним встала проблема. Будучи эктоморфом, он имел склонность к размышлениям. Клайда как старшину-артиллериста третьего класса это не касалось, просто его ячейка в стеллаже находилась как раз над ячейкой Папаши Хода, а с приходом в Валетту Папаша стал разговаривать сам с собой. Тихо. Так тихо, что никто, кроме Жирного Клайда, не слышал.

Пошли слухи – слухи как слухи, но свиноподобные, с виду сентиментальные моряки и в самом деле были сентиментальными свиньями. Клайд знал, почему приход на Мальту так беспокоит Папашу. Тот ничего не ел. Любитель увольнений, в этот раз он еще ни разу не сходил на берег. Это портило Жирному Клайду всю малину, поскольку бухал он в увольнениях именно с Папашей.

Палубный матрос Лазар, уже две недели испытывавший терпение радарной команды, вышел со шваброй и стал сгонять воду в шпигаты левого борта. – Не понимаю, почему я должен этим заниматься? – громко ныл он. – Это не моя обязанность.

– Надо было тебе оставаться в первом дивизионе, – мрачно заметил Жирный Клайд и, увернувшись от швабры Лазара, спустился по трапу правого борта. Коротышке-рулевому:

– Эй, Тигр, дай огурца!

– Огурца захотелось! – отозвался Тигр, резавший лук. – А такого огурца не хочешь? – Его глаза слезились так сильно, что делали его похожим на грустного мальчика, каким он, в сущности, и был.

– Нарежь его и положи в тарелку, – сказал Жирный Клайд, – тогда, может, я…

– Я здесь. – Из камбузного иллюминатора, размахивая куском дыни, высунулся Папаша Ход. Он плюнул семечком в Тигра.

Прежний Папаша Ход! – подумал Жирный Клайд. – И на нем снова парадная форма и шейный платок.

– Прикрой свою задницу, Клайд, чем-нибудь поприличнее, – сказал Папаша. – С минуты на минуту объявят увольнение.

Нужно ли говорить, что Клайд молнией бросился в кубрик и через пять минут вернулся чистый и аккуратно одетый – как обычно перед увольнением.

– Восемьсот тридцать два дня, – рыкнул Тигренок вслед Папаше и Клайду, шедшим на квартердек. – Я не доживу.

"Эшафот" покоился на кильблоках, подпертый с обеих сторон дюжиной футовых деревянных брусьев, которые упирались в стенки сухого дока. Сверху он, должно быть, казался гигантской каракатицей с древесного цвета щупальцами. На сходнях Папаша и Клайд, бросив взгляд на корабль, на секунду задержались под дождем. Локатор сонара зачехлен брезентом. На топе мачты развивается американский флаг – самый большой, какой только смог достать капитан Лич. Вечером флаг не спускали, с наступлением темноты на него направляли лучи переносных прожекторов. Находка для потенциальных египетских бомбардировщиков, поскольку «Эшафот» был единственным американским кораблем в Валетте.

По правому борту возвышалась школа или семинария с высокой башней, торчавшей из бастиона, словно локатор поиска надводных целей.

– Засели, – сказал Клайд.

– Говорят, лайми собираются нас похитить, – сказал Папаша. – И бросить тут нашу задницу, пока все не кончится.

– В любом случае это может затянуться и дольше. Дай сигарету. Генератор, винт…

– И чинуши. – В голосе Папаши чувствовалось отвращение. – Им, наверное, захочется отпескоструить корпус, пока корабль в доке. Хотя, как только мы вернемся в Филли, начнется доковый период. Найдут нам, Клайд, работенку.

Они шли через Доки. Вокруг них кучками и шеренгами шла увольнительная команда «Эшафота». Подлодки тоже были зачехлены – то ли военная тайна, то ли дождь. Раздался гудок окончания работы, и Папаша с Клайдом тут же очутились в потоке докеров, поваливших к воротам – из-под земли, с кораблей, от писсуаров.

– Докеры везде одинаковы, – сказал Папаша. Они с Клайдом не спешили. Задевая их, рабочие проходили мимо – оборванные, серые. Когда Папаша с Клайдом добрались до ворот, докеры уже скрылись из виду. Их поджидали лишь две старушки, сидевшие под черными зонтиками по обе стороны дороги с соломенными корзинками на коленях. Донышки корзинок были едва прикрыты шестипенсовиками и шиллингами. Клайд положил крону, а Папаша не успел поменять деньги и поэтому бросил в другую корзинку доллар. Улыбнувшись, старушки продолжили свое бдение.

– Что это? – спросил Папаша, улыбаясь самому себе. – Входная плата?

Дорога шла в гору мимо высившихся вокруг руин, круто поворачивала и ныряла в тоннель. На другом его конце находилась остановка автобуса; в Валетту до отеля «Финикия» – три пенса. В подъехавший автобус вместе с ними сели несколько отставших докеров и толпа «эшафотовцев». Последние расположились на задних сиденьях и запели.

– Слушай, Папаша, – начал Жирный Клайд, – это, конечно, не мое дело…

– Водитель! – раздался крик сзади. – Эй, водитель, останови! Отлить надо.

Папаша съехал ниже и надвинул бескозырку на глаза. – Теледу, пробормотал он. – Это Теледу из машинной команды.

– Водитель! – сказал Теледу. – Если ты не остановишься, мне придется ссать из окна. – Переборов себя, Папаша обернулся. Группа машинистов пыталась удержать Теледу. Водитель вел автобус с угрюмым упрямством. Докеры молчали, но внимательно следили за происходящим. «Эшафотовцы» пели:

Пойдем поссым на «Форрестал»,

Чтобы проклятый умотал,

на мотив "Старой серой клячи" – слова придумали в заливе Джитмо в пятьдесят пятом.

– Если ему стукнуло в голову, – сказал Папаша, – он не уймется. Так что, если ему не дадут поссать из окна, он скорей всего…

– Смотри, смотри, – сказал Жирный Клайд. В проходе появился желтый ручеек мочи. Теледу застегивал ширинку.

– Хулиганский посланец доброй воли, – заметил кто-то, – вот кто такой Теледу. – Пока ручеек полз вперед, моряки и докеры торопливо прикрыли его забытыми на сиденьях утренними газетами. Друзья Теледу аплодировали.

– Папаша, – спросил Жирный Клайд, – ты, случаем, не собираешься сегодня забухать?

– Собираюсь, – ответил Папаша.

– Этого-то я и боюсь. Смотри. Я понимаю, что вмешиваюсь…

Его прервал взрыв хохота на задних сиденьях. Приятель Теледу Лазар, которого Жирный Клайд последний раз видел сгонявшим воду с палубы 01, поджег лежавшие на полу автобуса газеты. Повалил зловонный дым. Докеры стали переговариваться. – Следовало немного оставить, – загоготал Теледу, – было бы чем потушить.

– О Боже! – сказал Папаша. Пара-тройка коллег Теледу затаптывали пламя. Из кабины водителя неслись проклятия.

Наконец они подъехали к отелю «Финикия», дым все еще сочился из окон. Близилась ночь. Охрипшие от пения моряки «Эшафота» ступили на землю Валетты.

Папаша и Клайд выходили последними. Они извинились перед водителем. Перед отелем на ветру шуршали листья пальм. Казалось, Папаша робел.

– Почему бы не сходить в кино? – предложил отчаявшийся Клайд. Папаша не слушал. Они прошли под арку и оказались на Кингсвэе.

– Завтра День Всех Святых, – сказал Папаша, – неплохо было бы закутать этих идиотов в смирительные рубашки.

– Еще не сшили такой рубахи, которая смирила бы старину Лазара. Черт, да здесь полно народу!

Кингсвэй бурлил. Ощущалась замкнутость пространства, как в звуковых кинопавильонах. По улице разлилось рябое море зеленых беретов коммандо, разбавленных сине-белой морской формой – свидетельство наращивания на Мальте военного присутствия в связи с Суэцким кризисом. В порту отшвартовался "Королевский ковчег" и с ним несколько корветов и военных транспортов, на которых морские пехотинцы отправятся в Египет.

– В войну я служил на торпедном транспортере, – Папаша осматривался, пока они проталкивались по Кингсвэю, – и перед высадкой все выглядело точно так же.

– И в Йоко, в Корее, все перепились, – ершисто отозвался Клайд.

– На самом деле все не так. Лайми умеют напиваться перед боем. Не то что мы. Мы умеем лишь блевать или ломать мебель. А лайми подходят к делу с воображением. Слышишь?

У входа в магазин мужской одежды краснолицый английский моряк с мальтийской девушкой рассматривали шелковые шарфы – только и всего. Но они пели "Люди скажут, что у нас роман" из «Оклахомы».

Над их головами проревели летящие в Египет бомбардировщики. На некоторых углах стояли лотки, с которых бойко торговали талисманами и мальтийскими кружевами.

– Кружева, – сказал Жирный Клайд. – При чем здесь кружева?

– Чтобы напомнить тебе о девушке. Даже если у тебя ее нет, лучше, если ты… – Папаша не договорил. Жирный Клайд не стал продолжать эту тему.

Слева в радиомагазине «Филипс» включили на полную громкость выпуск новостей. Кучки гражданских стояли вокруг и напряженно слушали. Из ближайшего газетного киоска красные пугающие заголовки объявляли: АНГЛИЧАНЕ ВХОДЯТ В СУЭЦ! – Парламент, – сказал диктор, – на внеочередной сессии принял резолюцию задействовать в Суэцком кризисе десантные войска. Парашютисты, базирующиеся на Кипре и Мальте, находятся в состоянии часовой готовности.

– Да-а, – устало произнес Жирный Клайд.

– На мели, – сказал Папша, – на всем Шестом флоте только у нас есть увольнения. Остальные на восточной Средиземке эвакуируют американцев из Египта. Папаша резко свернул за угол. Сделав шагов десять по спускавшейся вниз улочке, он заметил, что идет один.

– Куда ты? – крикнул Жирный Клайд, стоя на углу.

– В Кишку, куда же еще?

– Ох! – Жирный Клайд подошел, спотыкаясь. – Я думал прогуляться по главной улице.

Широко улыбаясь, Папаша похлопал Клайда по брюшку. – Спокойно, спокойно, мамаша Клайд, – сказал он. – Старина Ход знает что делает.

Я просто пытался помочь, – подумал Клайд. Вслух: – Знаешь, по-моему у нас с тобой получился слоненок. Хочешь взглянуть на его хобот?

Папаша загоготал, и они побежали под гору. Ничто не сравнится с бородатыми шутками. В них есть некоторое постоянство – знакомая почва.

Улица Тесная по прозвищу Кишка, как и Кингсвэй, кишела людьми, чего нельзя сказать о фонарях. Первым из знакомых они встретили вылетевшего из дверей "Четырех тузов" красномордого шлюпочного старшину Лемана, на котором не доставало бескозырки. Он был сильно пьян, поэтому Папаша с Клайдом нырнули за кадку с пальмой перед входом посмотреть, что будет дальше. Леман конечно же согнулся под углом 90o и принялся рыться в сточной канаве. – Камень, – прошептал Клайд. – Он всегда хватается за камень. Старшина нашел камень и замахнулся, дабы нанести удар по окну "Четырех тузов". Американская Кавалерия в лице некого ТурнЕра, судового парикмахера, выскочила через те же двери и перехватила занесенную руку. Они повалились в пыль и сцепились в борцовской схватке. Проходившие мимо британские пехотинцы на миг задержались, с любопытством посмотрели на них и рассмеялись, чувствуя себя немного неловко.

– Смотри, – сказал Папаша, которого потянуло на философию. – Живем в богатейшей стране, но, в отличие от лайми, так и не научились устраивать отвальные.

– Но для нас это не отвальная, – возразил Клайд.

– Кто знает? В Венгрии и Польше – революции, в Египте – война. – Пауза. – А Джейн Мэнсфилд собралась замуж.

– Этого не может быть! Просто не может. Джейн обещала дождаться.

Они зашли в "Четыре туза". Было еще рано, и никто не бузил, кроме парочки слабаков вроде Лемана. Сели за столик. – "Гиннес-стаут", – сказал Папаша, и эти слова оглушили Клайда ностальгическим обухом. Ему захотелось спросить: "Что бы тебе, Папаша, не остаться на «Эшафоте», ведь сейчас уже не старые деньки? По мне лучше скучать в увольнении, чем провести его с человеком, который постоянно страдает, ведь всякий раз начинаешь сострадать."

Пиво принесла новенькая официантка – по крайней мере, с последнего похода Клайд ее не запомнил. Но та, что танцевала джиттербаг с одним из помощников Папаши в другом конце зала, была здесь и тогда. И хотя Паола работала в «Метро» – баре на той же улице, эта девушка – кажется, Элиза? знала от других официанток, что Папаша женат на одной из них. Только бы Клайд смог помешать ему пойти в «Метрополь»! Только бы Элиза их не засекла!

Но музыка кончилась, и она подошла. Клайд сосредоточился на пиве. Папаша улыбнулся.

– Как жена? – спросила, разумеется, Элиза.

– Надеюсь, хорошо.

Элиза, благослови Господи ее душу, сменила тему. – Хочешь потанцевать? Никто еще не побил твой рекорд. Двадцать два танца подряд.

Папаша проворно вскочил на ноги. – Что ж, поставим новый!

Отлично, – думал Клайд, – отлично! – Через некоторое время появился ни кто иной, как младший лейтенант Джонни Контанго в гражданском – помощник по борьбе за живучесть на «Эшафоте».

– Джонни, когда починят винт?

Джонни, в прошлом простого матроса, послали на офицерские курсы, и он, встав впоследствии перед дилеммой – гонять своих бывших корефанов или послать к черту каюткомпанию, – выбрал последнее. Возможно, Джонни зашел потом слишком далеко, по крайней мере, он никак не мог поладить с уставом угнал мотоцикл в Барселоне и еще ни с того, ни с сего устроил массовое ночное купание у военного пирса в Пирее. Ему удалось избежать трибунала возможно, из-за любви капитана Лича к неисправимым.

– Да я и так уже ночами не сплю из-за этого винта, – сказал Джонни Контанго. – Я только что смылся с душной вечеринки в Британском офицерском клубе. Знаете последнюю шутку? "Выпьем еще по одной, дружище, пока не стали врагами!"

– Не понимаю, – сказал Жирный Клайд.

– Америка проголосовала в Совете безопасности по поводу Суэца – мы вместе с Россией против Англии и Франции.

– Папаша говорит, что лайми собираются нас похитить.

– Не знаю, не знаю:

– Что с винтом?

– Пей, Жирный, свое пиво. – Джонни Контанго чувствовал себя виноватым за изуродованный винт отнюдь не в смысле мировой политики. Это – его личная вина, и она, по подозрениям Клайда, волновала Джонни сильнее, чем могло показаться на первый взгляд. Он стоял на вахте, когда «Эшафот» в Мессинском проливе на что-то напоролся – вероятно, на топляк или бочку. Радарная команда была поглощена слежением за шедшей тем же курсом ночной рыболовецкой флотилией и проглядела это «что-то» – если оно вообще возвышалось над поверхностью. Сюда их привели курс, дрейф и чистая случайность – привели чинить винт. Бог знает, какая сила подбросила Средиземное море на пути Джонни. В рапорте это обозначилось "враждебной морской фауной"; с тех пор немало проклятий обрушилось на голову загадочной винтоядной рыбы, но Джонни по-прежнему чувствовал себя виноватым. ВМС скорее обвинят фауну, предпочтительно – человека, еще лучше – человека с личным номером, чем припишут все чистой случайности. Рыба? Русалка? Сцилла? Харибда? Что? Кто знает, сколько женщин-чудовищ ютится в Средиземное море?