Текст книги "В"

Автор книги: Томас Рагглз Пинчон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

– Блю-э-э!

– Пингез. Могу поспорить, – сказал Джонни, не оборачиваясь.

– Да, прямо на фланку. – Возникший, как из-под земли, хозяин заведения со свирепым видом стоял над помощником стюарта Пингезом, тщетно вопя: "Патруль, патруль!". Пингез сидел на полу, сотрясаясь от сухих спазмов.

– Бедный Пингез, – сказал Джонни, – ранняя пташка.

Папаша танцевал уже десятый танец и не собирался останавливаться.

– Надо посадить его в такси, – сказал Жирный Клайд.

– Туда, где сидит Младенец? – откликнулся машинист Фаланж, приятель Пингеза. Растянувшись между ножками стола, Пингез разговаривал с собой на филиппино. Бармен подошел к нему со стаканом, где пенилось нечто темное. Младенец Фаланж, как всегда в платке, подошел к обступившим Пингеза. Парочка британцев с интересом наблюдали за происходящим.

– Вот, выпей, – предложил бармен. Пингез приподнял голову и с открытым ртом потянулся к руке бармена. Тот сообразил и отдернул руку. Пингез громко щелкнул блестящими зубами. Джонни Контанго опустился на колени рядом со стюартом.

– Андале, парень, – мягко сказал он, поднимая голову Пингеза. Тот укусил его за руку. – Пошли, – также спокойно. – Эта рубашка – от «Хатэвей», и я не хочу измазать ее блевотиной.

– Фаланж! – закричал Пингез, растягивая «а».

– Вот и все, что он говорит на кватердеке, – сказал Младенец. – Как он меня достал!

Джонни подхватил Пингеза под руки, более нервный Жирный Клайд взялся за ноги. Они вынесли его на улицу, поймали такси и отправили на корабль.

– На большую серую маму, – сказал Джонни. – Пойдем. Не хочешь зайти в "Юнион Джек"?

– Мне надо следить за Папашей. Ты же знаешь.

– Знаю. Но сейчас он танцует.

– Это пока он не добрался до "Метро", – сказал Жирный Клайд. Они прошли полквартала до "Юнион Джека". Там старшина второго дивизиона Антуан Зиппо и пекарь Гнус Чобб, известный тем, что периодически подсыпал в утренние пончики вместо сахара соль, дабы насолить ворам, захватили не только сцену, но и, соответственно, трубу с гитарой и теперь, ответственно, исполняли "Рут Сиксти Сикс".

– Вроде тихо, – сказал Джонни Контанго. И поторопился, поскольку юный проказник Сэм Маннаро, помощник санитара, подсыпал квасцы в оставленное на пианино без присмотра пиво Антуана.

– Сегодня вечером у патруля будет работенка, – заметил Джонни. – И зачем Папаша сюда поперся?

– Случись с тобой такое, понял бы, – грубовато ответил Клайд.

– Извини. Сегодня, пока шел дождь, я думал, как это мне удалось закурить сигарету кингсайз и не замочить ее.

– Ему следовало остаться, – сказал Клайд, – но теперь мы можем лишь поглядывать в то окно.

– Верно, – сказал Джонни Контанго, отхлебывая пиво.

На улице раздался крик. – Готов! – сказал Джонни. – Один, по крайней мере.

– Плохая улица.

– В июле, когда все только начиналось, в Кишке каждую ночь хоть одного, да убивали. Почти каждую. Бог знает, что случилось сейчас.

Вошли два коммандо, оглядываясь в поисках свободного места. Они выбрали столик Джонни и Клайда.

Их звали Дэвид и Морис, завтра они отбывали в Египет.

– Когда, ребята, вы тоже припретесь туда на всех парах, – сказал Морис, – мы приветливо помашем вам ручкой.

– Если, конечно, припремся, – ответил Джонни.

– Мир катится ко всем чертям, – скаазл Дэвид. Они пили много, но держались молодцом.

– Не надейтесь услышать о нас до выборов, – сказал Джонни.

– Так вот в чем дело!

– Америка сидит в заднице, – размышлял Джонни, – потому же, почему на заднице сидит наш корабль. Встречные течения, сейсмическая активность, неопознанные ночные объекты. Трудно не думать, что это – чья-то ошибка.

– Красный-прекрасный шарик, – сказал Морис, – летит вверх.

– Слышали, как убили какого-то типа, когда мы были на входе? – Дэвид мелодраматично наклонился вперед.

– А скольких убьют в Египте? – сказал Морис. – Хотел бы я упаковать парочку парламентариев в парашюты и столкнуть их в люк. Этого хотят они. А не мы.

– У меня сейчас брат на Кипре. Никогда не прощу себе, если он попадет туда раньшеменя.

Коммандо перепили их со счетом 2:1. Джонни никогда не доводилось разговаривать с теми, кого через неделю могли убить, и он проявлял жутковатое любопытство. Клайду доводилось, и сейчас ему просто было тоскливо.

Группа на сцене перешла с "Дороги 66" на "Каждый день играю блюз". Антуан Зиппо, надрывавший в прошлом году пупок в оркестре береговых частей ВМС в Норфолке, теперь опять старался за двоих; решив передохнуть, он вытряс из трубы слюну и потянулся к пианино за пивом – разгоряченный и потный, как и полагается суицидально-одержимому битюгу-трубачу. Но квасцы есть квасцы, и ожидаемое случилось.

– Ух! – сказал Антуан Зиппо, грохнув кружкой о пианино. Он воинственно осмотрелся. Квасцы уже начали действовать на губу. – Сэм-оборотень. Это единственный сукин сын, который мог мне в пиво подсыпать квасцы. – Слова он выговаривал с трудом.

– Вон идет Папаша, – сказал Клайд, хватая бескозырку. Антуан Зиппо пумой прыгнул в зал и приземлился у столика Сэма Маннаро.

Дэвид повернулся к Морису. – Лучше бы янки приберегли силы для Насера.

– Это полезно для тренировки, – ответил Морис.

– Абсолютно с вами согласен, – поддакнул Дэвид голосом пожилого джентльмена, – ну как, старик?

– Давай! – Оба коммандо бросились в растущую вокруг Сэма кучу-малу.

К выходу пошли только Клайд и Джонни. Остальным хотелось подраться. Прошло минут пять, прежде чем им удалось выбраться на улицу. Они слышали позади звон бьющихся стаканов и грохот опрокидываемых стульев. Папаши и след простыл.

Клайд опустил голову. – Кажется, пора в «Метро». – Они шли не торопясь, предстоящая ночная работа им не улыбалась. Папаша пил безбожно и немилосердно, требуя сочувствия от своих сторожей, которое те охотно выказывали, причем оно всегда выходило им боком.

Они шли по аллее. С голой стены на них смотрел нарисованный мелом Килрой, вот так:

в окружении двух наиболее насущных в кризисные периоды британских тем: ГДЕ БЕНЗИН? и ДОЛОЙ ПРИЗЫВ!

– Действительно, бензина нет, – сказал Джонни Контанго. – Нефтезаводы взрывают по всему Ближнему Востоку. – Кажется, Насер призвал по радио к экономическому джихаду.

В ту ночь Килрой, возможно, был в Валетте единственным объективным наблюдателем. По расхожей легенде, он родился накануне войны в США то ли на заборе, то ли на стене туалета. Впоследствии он появлялся везде, куда приходила американская армия – на французских фермах, североафриканских дотах, переборках тихоокеанских транспортных кораблей. Он почему-то приобрел репутацию шлемиля и растяпы. Свешивавшийся со стены дурацкий нос подвергался всевозможным издевательствам – кулаками, шрапнелью, мачете. Возможно, он наводил на мысли о сомнительной потенции или так обыгрывалась кастрация, хотя подобные идеи неизбежны в сортирно-ориентированной (да и во фрейдистской) психологии.

Но все это было обманом. К сороковому году Килрой достиг зрелого возраста и облысел. Его истинное происхождение забылось, и он сумел втереться в доверие к человечеству, храня шлемильское молчание о кучерявой юности. Помогла ему мастерская маскировка – метафора. Ведь на самом деле Килрой появился в виде элемента полосового фильтра, вот такого:

Неодушевленным. Но сегодня в Валетте он был Гроссмейстером Ордена.

– Близнецы Боббси, – сказал Клайд. Из-за угла трусцой выбежал Дауд (тот, что отговорил от самоубийства маленького Шныру) и коротышка-баталер Лерой Танг – оба с дубинками и нарукавными повязками БП. Дауд был раза в полтора выше Лероя, и происходящее напоминало сцену из водевиля. Клайд представил себе, как они будут водворять спокойствие: Лерой запрыгнет Дауду на закорки и сверху прольет умиротворение на плечи и головы буйных моряков, а Дауд тем временем будет оказывать успокаивающее влияние внизу.

– Слушай! – крикнул Дауд приближаясь. – Попробуем на бегу. – Лерой сбавил скорость и пристроился за приятелем. – Хоп-хоп-хоп! – сказал Дауд. Пошел! – Так и есть – не сбавляя темпа, Лерой запрыгнул, словно жокей, на плечи Дауду и уцепился за воротник.

– Нно-о, лошадка! – закричал Лерой, и они умчались в "Юнион Джек". Из переулка строем вышло небольшое подразделение морпехов. Светловолосый, деревенский на вид парень с простодушным лицом невнятно отсчитывал шаг. Проходя мимо Клайда и Джонни, он отбежал от колонны и спросил:

– Что за шум?

– Драка, – сказал Джонни, – в "Юнион Джеке".

– Вот как?! – Вернувшись, парень скомандовал налево, и его подчиненные послушно взяли курс на "Юнион Джек".

– Упустим самое интересное, – скулил Клайд.

– А как же Папаша?

Они вошли в «Метро». Папаша сидел за столиком с официанткой, похожей на Паолу, только толще и старше. Зрелище было жалким. Он разыгрывал свой фортель «Чикаго». Они подождали, пока он закончит. Официантка с обиженным видом встала и, переваливаясь с ноги на ногу, ушла. Папаша носовым платком отер со лба пот.

– Двадцать пять танцев, – сказал он, когда они подошли. – Я побил свой рекорд.

– В "Юнион Джеке" отличная драка, – предложил Клайд. – Не хочешь сходить, Папаша?

– Или в бордель, о котором рассказывал механик с «Хэнка» в Барселоне, сказал Джонни. – Можно поискать его.

Папаша покачал головой. – Вам, ребята, следует знать, что это единственное место, куда я хотел заглянуть.

Так начались эти бдения. Оказав символическое сопротивление, Джонни и Клайд оседлали стулья по обе стороны от Папаши и предались пьянству, не отставая от своего подопечного, но оставаясь трезвее.

"Метро" напоминал аристократический pied-a-terre, который используется в дурных целях. К танцплощадке и стойке вела широкая изогнутая лестница, вдоль нее в нишах стояли статуи рыцарей, дам и турков. Застывшая в них одушевленность внушала мысль, что глухой ночью, когда уйдет последний моряк и погаснут лампы, статуи оживут, сойдут с пьедесталов и чинно поднимутся по лестнице на танцплощадку, осветив ее собственным светом – фосфоресценцией моря. Встав парами, они будут танцевать до восхода – без музыки, в мертвой тишине, едва касаясь каменными ногами настила.

По стенам стояли огромные каменные вазы с пальмами и цезальпиниями. На покрытом красным ковром подиуме расположился небольшой джаз-банд – скрипка, тромбон, саксофон, труба, гитара, пианино, ударные. На скрипке играла пухлая дама средних лет. Сейчас они, выстроившись друг другу в затылок, играли "C'est Magnifique", а коммандо шести с половиной футов ростом наяривал джиттербаг сразу с двумя официантками в окружении друзей, которые подбадривали их, хлопая в ладоши. Что стояло за танцем англичанина? определенно не Великий Морпех Дик Пауэлл со своей песенкой "Салли и Сью, не стоит грустить", но, скорее, традиционное мировосприятие, заложенное (как можно заподозрить) в самой плазме английских эмбрионов – очередная спятившая хромосома вдобавок к файв-о-клоку и уважению к Короне; там, где янки видят новинку или сюжет для пародии на мюзикл, англичане видят историю, а Салли и Сью здесь вообще ни при чем.

Завтра ранним утром в белом свете огней пирса появится швартовная команда и отдаст концы для кого-то из этих зеленых беретов. Поэтому ночь накануне отводилась на сантименты, на флирт с официантками в укромных уголках, на пару-тройку сигарет и кружек пива в этом импровизированном зале прощаний – матросский вариант грандиозного бала в субботнюю ночь перед Ватерлоо. Отличить тех, кто отправлялся утром можно было лишь по единственной примете – они уходили, не оглядываясь.

Папаша надрался вдрободан и затащил своих двух хранителей в прошлое, в котором они копаться не хотели. Они выслушали подробный рассказ о его недолгом браке – что он ей дарил, куда они ходили, что она готовила, какой была лапочкой. Под конец рассказа сильно стали мешать помехи – мысли путались. Но они не требовали пояснений. Не спрашивали ничего, и не столько из-за заплетавшихся языков, сколько из-за духоты в ноздрях, возникшей под влиянием услышанного. Вот какими впечатлительными были Жирный Клайд и Джонни Контанго!

Но, подобно Золушкиному балу, их увольнение подходило к концу; часы пьяного замедляются, но не останавливаются. – Пошли, – сказал наконец Клайд, с трудом вставая из-за стола. – Нам пора. – Папаша печально улыбнулся и упал со стула.

– Надо поймать такси, – сказал Джон. – Отвезем его на машине.

– Черт, как поздно! – Кроме них, американцев в «Метро» не осталось. Англичане были поглощены тихим прощанием с этим районом Валетты. Когда «эшафотовцы» ушли, все стало прозаичнее.

Клайд и Джонни перекинули папашины руки через свои шеи и под укоризненные взгляды рыцарей свели его по лестнице и вышли на улицу.

– Эй, такси! – закричал Клайд.

– Бесполезно, – сказал Джонни Контанго. – Все разъехались. Господи, какие большие звезды!

Клайду хотелось поспорить. – Давай, я его доведу, – сказал он. – Ты офицер, тебе не обязательно возвращаться.

– Кто сказал, что я – офицер? Я – матрос. Твой собрат, собрат Папаши. Сторож брату.

– Такси, такси, такси!

– Брат для лайми, брат для всех. Кто говорит, что я – офицер? Конгресс. Офицер и джентльмен решением Конгресса. Конгресс пальцем о палец не ударил, чтобы помочь лайми в Суэце. В этом он не прав, и в отношении меня он не прав.

– Паола, – простонал Папаша и рванулся вперед. Они схватили его. Бескозырка давно потерялась. Голова повисла, волосы упали на лоб.

– Папаша лысеет, – сказал Клайд. – Ни разу не замечал.

– Пока не напьешься, ничего не заметишь.

Шатаясь из стороны в сторону, они медленно шли по Кишке, изредка призывая такси. Никто не откликался. Улица выглядела безмолвной, но внешний вид был обманчив; до них доносился сухой треск взрывов на подъеме к Кингсвэю, совсем неподалеку. И гул огромной толпы из-за угла.

– Что это? – спросил Джонни. – Революция?

Покруче: разборка между двустами королевскими коммандо и тремя десятками «эшафотовцев».

– Эге, – сказал Джонни. От шума Папаша проснулся и стал звать жену. Из оружия в драке участвовало лишь несколько ремней, но не было ни битых пивных бутылок, ни боцманских ножей. Или их никто не видел? Или дело еше не дошло? У стены перед двадцатью коммандо стоял Дауд. Из-за его левого бицепса выглядывал очередной Килрой, у которого не было других слов, кроме ГДЕ АМEРИКАНЦЫ? Лерой Танг, должно быть, сновал под ногами, молотя дубинкой по ляжкам. Некий предмет, шипя и искрясь, описал большую дугу и взорвался у ног Джонни Контаго. – Петарда, – констатировал Джонни, отпрыгнув на три фута. Клайд тоже ретировался, и Папаша, лишившись опоры, упал на землю. – Давай вынесем его отсюда, – сказал Джонни.

Но они обнаружили, что путь к отступлению отрезан подошедшими сзади морскими пехотинцами.

– Эй, Билли Экcтайн! – кричали коммандо Дауду. – Билли Экcтайн! Спой нам! – Справа раздался залп петард. Основная потасовка оставалась в центре толпы. На периферии – только толчки, пинки и любопытство. Дауд снял шляпу, расправил плечи и запел "Мои глаза лишь для тебя". Коммандо стояли, как громом пораженные. Вдалеке послышались полицейские свистки. В центре толпы разбилось что-то стеклянное. Люди отхлынули концентрическими волнами. Пара-тройка морпехов, пятясь, споткнулись о валявшегося на земле Папашу. Джонни и Клайд поспешили на помощь. Несколько моряков подошли помочь упавшим пехотинцам. Как можно более учтиво Клайд и Джонни взяли своего подопечного под руки и сделали ноги. Позади между морпехами и матросами завязалась драка.

– Полиция! – раздались крики. Разорвалось полдюжины "бомб с вишнями". Дауд допел песню. Коммандо захлопали в ладоши. – Теперь спой "Прости меня".

– Это, – Дауд поскреб затылок, – "…если я солгал, если заставил тебя плакать, прости меня"?

– Ура Билли Экcтайну! – закричали они.

– Нет парень, – сказал Дауд. – Я не перед кем не извиняюсь. – Коммандо приняли боевую стойку. Дауд оценил ситуацию, затем вдруг вытянул вверх огромную руку. – Ладно, солдаты, стройтесь. Становись!

И они почему-то встали в некое подобие строя.

– Да-а, – Дауд улыбнулся. – Через правое плечо, кругом! – Они повиновались.

– Хорошо, ребята. Шаго-о-ом марш! – Рука опустилась вниз, и они зашагали прочь. В ногу. Со стены бесстрастно взирал Килрой. Колонну замыкал неизвестно откуда взявшийся Лерой Танг.

Выбравшись из драки, Клайд, Джонни и Папаша Ход, забежали за угол и натужно поплелись в гору к Кингсвэю. На полпути их обогнало подразделение Дауда, который отсчитывал шаг, распевая его на манер блюза. Судя по всему, он вел их к кораблям.

К троице подъехало такси. – Вслед за взводом, – сказал Джонни, и они втиснулись внутрь. В машине был люк, и, конечно, не успело такси доехать до Кингсвея, три головы уже торчали над крышей. Ползя за коммандо, они пели:

Что это там за грызун,

Который нас обскакал?

Х-У-Й-Т-И М-А-У-С

Наследие Свина Бодайна, который каждый вечер на стоянке с религиозной преданностью смотрел на камбузе детскую передачу; он за свой счет сделал всем поварам черные пристегивающиеся уши и сочинил на песню из передачи пародию, где этот вариант имени главного персонажа был самым сочным местом. Коммандо в задних рядах попросили Джонни научить их словам. Он согласился, получив за это бутылку ирландского виски, владелец которой заверил Джонни, что тот не сможет допить ее до выхода в море. (По сей день бутылка хранится у Джонни Контанго непочатой. Никто не знает, зачем он ее хранит.)

Эта странная процессия ползла по Кингсвэю, пока ее не перехватил английский грузовик для перевозки скота. Коммандо забрались в кузов, поблагодарили всех за веселый вечер, грузовик газанул и умчался прочь навсегда. Утомленные Дауд и Лерой сели в такси.

– Билли Экcтайн, – улыбнулся Дауд. – Господи!

– Нам надо назад, – сказал Лерой. Шофер развернулся, и они подъехали к месту недавней разборки. Прошло не более пятнадцати минут, но улицы опустели. Тишина, ни петард, ни криков – ничего.

– Черт меня подери! – сказал Дауд.

– И не подумаешь, что здесь что-то было, – сказал Лерой.

– В доки, – сказал Клайд шоферу, зевая. – Сухой док номер два. Американская посудина, покусанная винтоядной рыбой.

Всю дорогу до доков Папаша храпел.

Они приехали, когда увольнение уже с час как закончилось. Двое патрульных пробежали мимо заводского гальюна и по сходням поднялись на корабль. Клайд и Джонни, поддерживая Папашу, потащились следом.

– Все напрасно, – сказал Джонни с сожалением. Две фигуры, толстая и тонкая, стояли около гальюна.

– Давай, – торопил Клайд Папашу, – еще пару шагов.

Мимо пробежал Гнус Чобб в английской бескозырке с надписью на ленточке "Корабль Его Величества «Цейлон». Фигуры отделились от стены гальюна и подошли ближе. Папаша споткнулся.

– Роберт, – сказала она. Интонация не вопросительная.

– Привет, Папаша, – сказал другой.

– Кто это? – спросил Клайд.

Джонни остановился как вкопанный, а продолжавший идти Клайд развернул Папашу к ней лицом. – Обмакните меня в камбузный кофейный бачок, – сказал Джонни.

– Бедный Роберт. – Но она сказала это с улыбкой и так нежно, что будь Джонни с Клайдом трезвее, они разревелись бы, как дети.

Папаша махнул рукой. – Идите, – сказал он, – я держусь на ногах. Скоро приду.

С квартердека доносился спор Гнуса Чобба с вахтенным офицером. – Что значит "проваливай"?! – кричал Гнус.

– На твоей бескозырке написано "Корабль Его Величества «Цейлон», Чобб.

– Ну и?

– Ну и что я могу сказать? Ты ошибся кораблем.

– Профейн, – сказал Папаша, – ты вернулся. Я знал, что ты вернешься.

– Я – нет, – сказал Профейн, – это она. – Он отошел в сторону, прислонился вне пределов слышимости к стене гальюна и стоял там, глядя на «Эшафот».

– Привет, Паола, – сказал Папаша. – Sahha, – что означало и то, и другое.

– Ты…

– Ты… – одновременно. Он сделал жест, чтобы она говорила.

– Завтра с похмелья, – сказала она, – тебе, наверное, покажется, будто ничего не было. Будто видения лезут в голову от метропольского виски. Но я настоящая, я здесь, и если тебя посадят…

– Я могу подать рапорт.

– Или отправят в Египет, или еще куда-нибудь – это не будет иметь значения. Я все равно вернусь в Норфолк раньше тебя и буду стоять на пирсе. Как все жены. Но до тех пор никаких поцелуев, даже прикосновений.

– А если я сбегу?

– Я уйду. Пусть будет по-моему, Роберт. – Каким усталым выглядело ее лицо в белом свете огней трапа. – Так будет лучше, и больше похоже на то, как должно быть. Ты уплыл через неделю после того, как я ушла. Мы потеряли всего неделю. Все, что случилось после, – моряцкая байка. Я буду преданно сидеть дома в Норфолке и прясть. Прясть подарок к твоему возвращению.

– Я люблю тебя, – вот и все, что он смог ответить. Каждую ночь он повторял эти слова стальной переборке и бескрайнему морю за ней.

За ее головой мелькнули белые ладони. – Вот. Если завтра ты подумаешь, что это был сон. – Волосы рассыпались по плечам. Она протянула ему гребень из слоновой кости. Пять распятых лайми – пять Килроев – продолжали смотреть в небо Валетты, пока он не убрал гребень в карман. – Не проиграй его в покер. Ему много лет.

Он кивнул. – Мы вернемся в начале декабря.

– Вот тогда я и поцелую тебя на ночь. – Она с улыбкой отступила назад, повернулась и ушла.

Папаша медленно пошел мимо гальюна, не оглядываясь. Пронзенный светом прожекторов, американский флаг лениво полоскался в высоте над всеми ними. Папаша ступил на длинный трап, надеясь протрезветь по пути к квартердеку.