Текст книги "Деревня на Голгофе: Летопись коммунистической эпохи: От 1917 до 1967 г."

Автор книги: Тихон Чугунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

МОГИЛЬНЫЙ РЕЖИМ…

Три вида преждевременной смерти

Когда дело доходит до откровенности, то сами коммунисты определяют партийный билет, как «продовольственную карточку» или «ордер на жизнь». Это – меткое определение: партбилет – это гарантия «хлебной должности», а без «хлебной должности» в колхозе нет права на жизнь. Беспартийные колхозники, не владеющие «ордером», права на жизнь не имеют: они имеют только право на смерть, на преждевременную смерть...

Преждевременная смерть бывает: медленная, ускоренная или моментальная.

Медленная смерть на колхозной каторге

Первый вид смерти подробно обрисован в предыдущих очерках. Это медленная преждевременная смерть крестьян, как неизбежное следствие колхозной жизни впроголодь и впрохолодь, как результат чрезмерного истощения. Это – смерть, растянувшаяся на полжизни.

Мелкие кражи – путь в лагерь

Обречённые на медленное умирание, голодные колхозники пытаются защищаться от такой мучительной вынужденной смерти мелкими кражами колхозных продуктов.

Однажды мне пришлось наблюдать, как колхозный кладовщик отлучился на минутку, не замкнув склада, а колхозник юркнул в склад и с лихорадочной быстротой успел насыпать себе два кармана зёрна.

Но эти мелкие кражи продуктов часто ведут колхозников в лагерь.

Прежде, в доколхозной деревне, о таких «преступлениях», как «воровство колосков» или «кража муки у лошадей», никто не слыхал.

Не только самостоятельный крестьянин был сыт. И батрак был сыт. Поэтому ему и в голову не могла прийти мысль – воровать муку у хозяйских лошадей, которых он кормит. Деревенские ребятишки часто рвали в поле, на ближайших полосах, колоски незрелой ржи и поджаривали их: это было лакомство для детей. Но никто из крестьян это «преступлением» не считал. Детей за это не наказывали и не ругали.

А теперь в социалистическом государстве за это «воровство» осуждают на многолетнее заключение в лагерях. Причём осуждают «хозяев» этой колхозной земли, которым она будто бы «передана на вечно». Осуждают тех работников, которые своим тяжёлым трудом вырастили колхозную ниву.

Теперь земледельцев на много лет отправляют в лагерь за воровство одной корзинки картофеля на колхозном поле.

А в доколхозном селе за такое «воровство» не наказывали. В прежней деревне в предосеннюю пору, будучи в ночном или днём пася лошадей, крестьянские мальчишки любили развести костёр и печь картофель. И яркий огонь и печёная картошка доставляли ребятам большое удовольствие. Картофель для этой цели выкапывали на ближайших полосах, то есть, как правило, на чужих полосах. И за это никто ребят не наказывал и не ругал.

А теперь за корзинку картофеля приговаривают к многолетнему заключению в лагере того голодного колхозника, который вырастил этот продукт.

Мелкие кражи часто ведут колхозников в лагерь. А оттуда для многих возврата нет. Для большинства заключённых лагерь – это верная смерть: советский суд даёт сроки большие, а условия жизни там ужасные.

– Отправлен в лагерь и сгинул без вести, – часто сообщают колхозники о судьбе своих односельчан.

Так попытка колхозников, воруя продукты, спастись от медленной голодной смерти, приводит многих из них в лагерь, то есть к ускоренной смерти. Колхозники попадают «из огня да в полымя». Получается заколдованный круг…

Руководители жестоко защищают колхозную собственность от всякого посягательства. Для этого у них есть серьёзные основания. В благодарность за «продовольственную карточку» они: услужливо выполняют приказ хозяина, драконовские законы большевистского правительства. Начальники с остервенелостью цепных псов охраняют колхозные фонды от хлеборобов также и потому, что это – их личные фонды. Ведь их должности являются «хлебными» из-за того, что значительную долю колхозных продуктов они разворовывают сами.

Шемякин суд…

Не менее рьяно деревенские коммунисты охраняют свою власть от всякого на неё посягательства и не менее беспощадно расправляются со всеми недовольными и непослушными: колхозниками.

В Болотном произошёл такой случай. Председатель сельсовета нанял группу местных плотников–колхозников, обязавшись по договору уплатить им за постройку школы 200 пудов колхозной ржи. Но, когда плотники построили школу, он отказался платить им за работу по договору, а перевёл им эту плату на колхозные трудодни, то есть уменьшил эту плату во много раз. Плотники бесконечное число раз приходили к председателю и, предъявляя письменный договор, просили выплатить им заработанный хлеб. А сельский начальник грубо выгонял их из своей канцелярии.

Один из плотников, нервный человек, не выдержал этого издевательства. Он обругал председателя «разбойником» и замахнулся, намереваясь «заехать ему в рыло». Откормленный начальник схватил тщедушного плотника за горло, избил его и выбросил вон из канцелярии. Вышло по пословице: «За моё же жито, та й мене и побито»…

Но этим дело не ограничилось. В назидание всем строптивым колхозникам, плотника арестовали и «сварганили» громкое дело: «о террористическом покушении врага народа на ответственного советского руководителя во время исполнения служебных обязанностей»… Бедный «террорист» был приговорён советским Шемякиным судом к пятилетнему тюремному заключению…

«Большевистская бдительность»…

Но коммунисты беспощадно расправляются с колхозниками не только за попытку нападения. Они наказывают даже за малейшие проявления недовольства властью, шпионя среди беспартийных.

В отплату за «хлебные должности» деревенские коммунисты необычайно усердно проявляют свою «большевистскую бдительность», донося органам НКВД, через свои партийно–комсомольские организации, по каждому поводу, часто совершенно пустяковому.

Местные милиционеры всячески поощряют такое доносительство об «антисоветских разговорах».

– Меня вчера задержала на базаре милиция, черт бы её побрал! – ругнулась баба, рассказывая свои приключения в городе.

– Ой, и плохо, ах, и тяжко живётся теперь на свете! – вздохнула колхозница, беседуя с соседкой.

– Колхозы не вечны, – сказал один крестьянин. – Прежде их не было. Наступит время, когда их опять не будет.

Эти разговоры были подслушаны «бдительными» деревенскими коммунистами. В результате – доносы в райком партии об «антисоветских настроениях». Оттуда – распоряжение начальнику районного отделения НКВД. В НКВД – дела «об антисоветской и антиколхозной пропаганде», аресты и ссылки.

Один колхозник чуть не попал в лагерь… за сновидение!..

Он рассказал своим односельчанам сон. Во сне он видел, как на небе появились Гитлер и Маркс и схватились драться. «В этой драке им обоим здорово досталось: у одного был вырван чуб, а у другого сильно пострадала борода»… Комсомолец настрочил донос. Милиционер произвёл допрос колхозника, «сварганил дельце» и уже готовился арестовать мужика–колхозника за «хитрую контрреволюционную пропаганду, замаскированную антимарксистским сном»… Несомненно, быть бы незадачливому сновидцу в лагере да вспыхнувшая советско–германская война помешала этому: сон оказался пророческим…

Большевистские опричники

Одного учителя–партийца беспартийные коллеги упрекали за донос по поводу «антисоветского разговора». А он оправдывался тем, что в этом случае он не мог промолчать: этот антисоветский разговор слышали комсомольцы и донесли. За умолчание он был бы немедленно исключён из партии. Ведь Центральный Комитет партии издал специальный строжайший приказ о том, что все коммунисты, под угрозой немедленного исключения из партии и комсомола, обязаны систематически доносить об антисоветских настроениях беспартийных, о каждом антисоветском разговоре. Каждый коммунист обязан контролировать «большевистскую бдительность» другого.

Таким образом, роль деревенских коммунистов не ограничивается только ролью «погоняльщиков» на колхозной работе и «выжимальщиков» непосильных налогов у голодных людей. Они обязаны также быть бдительными шпионами, большевистскими ищейками в среде беспартийных…

В отплату за «хлебные должности» они обязаны выполнять роль беспощадных опричников жестокого большевистского правительства, которое отправляет колхозников в лагерь и за «колоски», и за «намерения», и за «антисоветские разговорчики», и даже за «антимарксистский сон»…

Каждый третий домохозяин – репрессированный

Как–то в беседе один местный колхозник подсчитал, сколько жителей Болотного за 24 года революции, от 1917 до 1941 года, главным образом, за годы колхозной жизни, были отправлены в лагери и тюрьмы. Таких оказалось в селе около 40 человек на 130 дворов, то-есть треть домохозяев села…

А до революции, за полустолетие, которое местные старики помнили, только два односельчанина сидели один месяц в тюрьме, за воровство: они украли лыки у ночевавшего в селе обоза.

В свете этих данных так убедительно звучит анекдот. В огромной, всеохватывающей советской анкете есть, конечно, вопрос: «Были ли Вы при советской власти в лагере или тюрьме?» Нехватает только дополнения к нему: «А если нет, то почему?»…

В тюрьмах и лагерях жизнь ещё более тяжёлая, чем в колхозах. Там подготовляется смерть ускоренная.

Многие колхозники из лагерей не вернулись.

Другие вернулись, но после лагеря прожили недолго.

Смерть моментальная

Моментальная смерть тоже нередка среди колхозников. Как правило, это – смерть от безграничного произвола большевистских властей. От безграничного произвола самодуров гибли люди от голода в годы коллективизации. Из–за этого же погибли отходники–самоубийцы. По той же причине люди гибли и позже, в годы «нормальной» колхозной жизни.

«Огрызнувшийся дезертир»

Колхозники Болотного рассказывали: в соседней деревне в первые месяцы советско–германской войны произошёл такой случай. Молодой колхозник–красноармеец, после того, как его воинская часть была окружена и взята в плен немцами, совсем недалёко от его родной деревни, – выскользнул из окружения и пришёл домой. Узнав об этом, чиновник районного НКВД арестовал «дезертира» и повёл его в город, в котором ещё сохранялась советская власть. В пути энкаведист ругал арестованного красноармейца за «дезертирство» и давал ему строгое наставление:

– Не бежать домой, на печку, хотя бы и на один день. А немедленно вступать в другую воинскую часть Красной армии и бороться за советское отечество до последнего своего дыхания!..

Красноармеец ответил энкаведисту:

– Коммунисты гонят на фронт беспартийных, чтобы защищать свою власть. А сами сидят в тылу и воюют с бабами…

Этот упрёк попал не бровь, а в глаз чекисту. Не выдержало этого ретивое сердце большевистского опричника. Он тут же застрелил арестованного, своего односельчанина и школьного товарища…

И даже хвастался потом своим «геройским» поступком.

– Такая решительная расправа будет учинена со всеми противниками советской власти, со всякими критиканами!..

Так погиб «огрызнувшийся дезертир».

Гибель на «трудовом фронте»

Погубить колхозников самодуры–начальники легко могут и на «трудовом посту», в колхозной обыдёнщине.

Вот, например, другой случай, который произошёл в селе.

Председатель посылает колхозников зимою в город, за 15 километров, привезти семенной фонд из районного склада. Погода была плохая, метель начиналась. Колхозники просили своего начальника отложить поездку: погода опасная, а времени до посевной кампании ещё очень много. Но властолюбивый начальник накричал на «злостных саботажников» и настоял на своём.

Люди подчинились, поехали.

День и ночь бушевала вьюга.

Домой колхозники не вернулись.

А утром, на второй день, родные отправились на розыски и нашли их в поле, недалёко от села, замёрзшими. Метель замела дороги. Люди заблудились, застряли в сугробах снега и, плохо одетые и истощённые, замёрзли… Замёрзли все шесть подводчиков. Лошади выжили, а люди погибли.

Из–за большого самодурства маленького чиновника погибло шесть человек, осталось шесть вдов и дюжина сирот… Говорят, что для поездки начальник выбрал колхозников, которых он особенно не любил…

Ни один волос не упал с головы начальника–самодура, погубившего столько людей. Вот, если бы погибли колхозные лошади, тогда его судили бы за «вредительство». А за людей… за погубленных людей в стране «социалистического гуманизма» начальники не отвечают…

Родственники погибших никуда не жаловались. Они, на основе многолетнего опыта, хорошо знали, что в «самом демократическом государстве мира» жаловаться некуда… Везде такой же произвол, от глухой деревни до столицы. Повсюду такие же начальники, от сельского до «мирового»…

Наказание за колоски и за убийство

Впрочем, бывали и суды за убийство людей самодурами, если виновником оказывалась мелкая беспартийная сошка.

Один шофёр, служащий райисполкома, рассказывал: как–то, будучи совершенно пьяным, он на грузовике «мчался как угорелый», «хотел попугать баб», налетел в деревне на толпу колхозниц и «раздавил трёх баб сразу»…

Шофёр рассказывал об этом со смехом, как об очень забавном приключении… Духом бесшабашного произвола и безграничного пренебрежения к людям прониклись не только большевистские начальники, но и их челядь.

Родные погибших пожаловались, был суд. Шофёр–убийца был приговорён к шести месяцам принудительных работ, без тюремного заключения и с выполнением работ по месту службы. Фактически «наказание» свелось только к штрафу: к отчислению 25% полугодичного жалованья в пользу государства.

Таким образом, в коммунистическом государстве за двадцатиминутное опоздание на работу и за убийство трёх людей наказание одинаковое…

За горсть колосков с колхозного поля советский суд карает голодного хлебороба неизмеримо строже (многолетним заключением в лагере!), чем бандита–самодура за убийство трёх людей…

В Советском Союзе такой «правопорядок» называется: «советская законность», «правопорядок социалистического гуманизма»…

Право на жизнь и «право на смерть»…

При таком «социалистическом правопорядке» основная масса колхозников уже от самого рождения приговорена к медленной голодной смерти – в колхозе.

Другие, в более позднем возрасте, приговариваются к ускоренной смерти – в лагерях.

А все вынуждены ещё видеть над своей головой Дамоклов меч моментальной насильственной смерти, ожидая её каждый день от любого, даже самого маленького, разбойника–самодура.

Установивши в стране режим неслыханного террора и организовавши экономическую систему невиданного голода, раздавая только избранным «ордера на жизнь» и на «хлебные должности» в коммунистическом государстве, – кремлёвские владыки создали для себя главную опору: партию коммунистического чиновничества, армию опричников большевистского правительства.

Коммунистические чиновники, владея неограниченной властью и монопольно распоряжаясь государственным имуществом в стране голода и террора, приобретают, таким образом, не только «право на жизнь», но и «право на смерть». Это – «право на чужую смерть», право на убийство, открытое или замаскированное.

Применяя по отношению к беспартийной массе колхозников три категории смерти – моментальную, ускоренную или медленную, – они осуществляют это своё чудовищное «право» и терроризируют колхозников.

Терроризируя колхозников, коммунисты добиваются от них строгого выполнения тех задач, которые большевистское правительство ставит перед земледельцами:

– Работать на колхозной барщине без отлынивания!

– Выплачивать государству огромные налоги и займы, отдавать ему все, до последнего куска хлеба!

– Соблюдать большевистское «табу», то есть абсолютную неприкосновенность социалистической собственности, колхозных и государственных (общепартийных) фондов!

Но прежде всего коммунисты с беспощадной жестокостью добиваются от населения повиновения большевистскому государству и его чиновникам. Они требуют от народа повиновения злейшему его врагу – коммунистической партии, советскому антинародному правительству.

Причём, всеми мерами добиваются от населения абсолютного, беспрекословного повиновения: без единого слова возражения, протеста или критики. Вырвавшийся вздох («ой, тяжело живётся!») коммунистические тираны считают политическим протестом, неугодное сновидение – нетерпимой критикой…

Раболепие, молчание, послушание, угодничество – возводится во всеобщий абсолютный закон социалистического строя, ставится во главе «советских добродетелей».

Немая жизнь и рыбья смерть…

Богатейшую, красочную речь русского народа большевистские унтеры Пришибеевы стараются свести к убогому советскому словарю, кратчайшему в мире: «приветствуем мудрого», «выполним на сто!»… Коммунистические Держиморды стремятся превратить говорливую деревню в немую.

Советские Юпитеры расценивают свободное правдивое слово, как своего злейшего врага. Они знают свою неправоту и боятся правдивого слова. Справедливое слово приводит к единодушию и к организованным действиям. Инакомыслие, критическое слово – признаки потенциального, «несдавшегося» врага. А «если враг не сдаётся – его надо уничтожить», – таков закон террористического большевистского государства.

И поэтому постоянные приказы из центра: о «большевистской бдительности», о партийно–комсомольском шпионаже. Указы и приказы: «Тащить и не пущать!..» Коммунистические руководители хотят выловить каждое справедливое, критическое слово и задушить его, вместе с его носителем.

Так коммунистические Пришибеевы устанавливают в колхозной деревне рыбье молчание, могильный правопорядок, режим смерти, Каинов режим.

Даже умирать колхозники вынуждены молча, без протеста, по-рыбьи…

Умирать – и не сметь шагу ступить для своего спасения…

Умирать – и не сметь пальцем пошевелить для своей защиты…

Умирать – и не проронить слова протеста, не вздохнуть громко…

– Не пищать, даже умирая!.. – таков краеугольный камень могильно–большевистского правопорядка, коммунистической тирании.

Не владея самым элементарным правом – на жизнь, – колхозники зато владеют всей полнотой «права на смерть»…

Террористическое большевистское государство, Государство–Дракон, предоставило колхозникам только одно «право» – на вынужденную смерть: вынужденно–преждевременную, вынужденно–беззвучную, смерть без протеста, немую, рыбью смерть…

Во многих государствах власть управляет своими подчинёнными «методом кнута и пряника». Но большевистское террористическое правительство расценивает этот метод, как детскую забаву. Организовав режим смерти, оно орудует не кнутом и пряником, а жизнью и смертью своих подданных.

Так Государство–Дракон посредством террора и страха смерти старается превратить колхозную деревню в некрасовскую «деревню Столбняки, уезда Недыханьева, Испуганной Империи»…

КОЛХОЗНЫЙ ГАРЕМ…

Без мужа

При посещёнии колхозных деревень резко бросается в глаза огромное численное преобладание женщин в колхозе. Среда взрослых колхозников женщин в два–три раза больше, чем мужчин.

– Колхоз – это бабьё царство, – говорят в деревнях.

Много мужской молодёжи находится в армии. На военную службу забирают молодёжь с 18 лет. Юноши уходят туда неженатыми. А после военной службы многие не возвращаются в колхоз, а устраиваются в городах и рабочих посёлках.

Немало мужчин уходит на заработки в города. Некоторые отрываются от семьи и оседают там.

Изрядное количество мужчин попало в лагери, оставив своих жён и детей надолго, нередко – навсегда.

Из–за этих причин больше половины женщин–колхозниц вынуждены жить без мужа.

Во время коллективизации по деревням летала легенда об «общей сельской спальне», об «одном колхозном одеяле». На практике колхозная жизнь обернулась к женщине неожиданной стороной: колхоз отнял у женщины мужа, оставил большинство колхозниц без мужа.

Положение в Болотном представляет типичную картину: женщин там втрое больше, чем мужчин.

Девушки – «вековухи»

В колхозе теперь многие девушки не имеют никакой возможности выйти замуж.

В доколхозные времена в Болотном только две девушки всю свою жизнь провели без замужества. Они не могли выйти замуж из-за своих физических недостатков: одна была глухонемая, а другая – кривая. Таких незамужних девушек звали в деревне «вековухами»: век свой живущие без мужа.

А теперь «вековух» в колхозе полно.

Много также в колхозе и вдов.

Вечные вдовы

Прежде вдовы нередко повторно выходили замуж, за вдовцов.

А теперь они этой возможности не имеют. Вдовцы из-за колхозной нищеты предпочитают оставаться одинокими, А если некоторые женятся, то на девушках, которых в колхозе такое множество.

* * *

Характерный случай произошёл в селе. Одинокий пожилой вдовец женился, было, на своей молодой соседке, вдове с тремя детьми. А через два месяца они разошлись.

Стали колхозники допрашивать мужика:

– Почему же ты, дядя Мирон, развёлся с соседкой? Али тебе молодая баба не понравилась?

– Баба, как баба, – степенно разъяснил мужик. – А только пословица не даром молвится: «Жениться – не напасть, да как бы, женившись, не пропасть…» Так оно в колхозе и получается. Одному мне хлеба с трудодней на полгода хватало. А с такой оравой – не успел оглянуться, а хлеба уже ни зёрна не осталось… А потом дело обернулось ещё лучше. Колхозный «голова» вызвал в канцелярию, оскалился и говорит: «С молодой женой тебя, дядя Мирон, поздравляю… Только должен тебя предупредить: как вы теперь с соседкой женились, то записал я вас как один колхозный двор. А на один колхозный двор полагается, по инструкции, которая нам из самого центра спущена, только одна усадьба, а не две. По такому законному поводу наш колхоз другую усадьбу у вас отберёт»… Значит, не только хлеба не будет, а и картошки недохватка… Вот какая весёлая свадьба получилася. Если женишься, то, стало быть, живи без хлеба и без картошки, вой волком и помирай с голоду!.. Потому мы и развелись. Вот где собака зарыта. А что касаемо бабы, то я про неё плохого слова молвить не могу. Баба – как баба: молодая, работящая, Со всеми причендалами, как и другие протчие бабы…

Так и расстроилась эта женитьба. Вдовые соседи остались жить порознь: каждый в своей хате, каждый на своей усадьбе.

* * *

Дважды перед многодетными вдовами мелькала надежда. Вот дети получат от колхоза или от государства материальную помощь. Жить с детьми–сиротами станет легче, и шансы вдов на повторное замужество повысятся. Но, мелькнув, эти надежды быстро потухали.

Сначала это было тогда, когда в колхозах приступили к организации всяческих «колхозных фондов». Речь шла тогда и о фондах для сирот.

Но потом, в ответ на просьбы многодетных вдов, колхозные начальники разъяснили, что из этого фонда помощь может оказываться только круглым сиротам, у которых нет ни отца, ни матери. Но таких сирот в селе нет. Как только дети остаются круглыми сиротами, их забирают в город, в районный детский дом.

* * *

Другой раз эта надежда вдов на помощь для детей вспыхнула у них в связи с указом правительства о помощи многодетным семьям. После проведения всеобщей переписи в Советском Союзе в 1937 году правительство убедилось в том, что в результате коллективизации не только поголовье скота неслыханно сократилось, но также резко сократилось и людское «поголовье». И в целях поощрения рождаемости советское правительство издало указ о денежной помощи многодетным семьям, в которых было пять и больше детей.

Ряд многодетных вдов и вдовцов окрылились, было, надеждой на получение этого пособия. Детей будет содержать легче. Скорее можно будет восстановить нормальную семейную жизнь.

Но эти надежды, возбуждённые указом правительства, быстро погасли.

Один вдовец с тремя детьми хотел жениться на вдове с двумя детьми. Предварительно навели справки о своих перспективах на получение пособия для многодетной семьи. В советских учреждениях вдовые люди получили разъяснение, что, в случае такого брака, они пособия все же не получат. По инструкции пособие выдаётся только в том случае, если все пятеро детей в семье происходят от одних и тех же родителей. На сводных детей этот правительственный указ не распространяется…

Советские чиновники иронически «утешили» вдовца и вдову:

– Да, на этих пятерых детей вы никакого пособия не получите. Но, если после этой свадьбы вы будете иметь ещё пять детей, ваших общих детей, тогда уж пособие непременно получите. Если, конечно, до тех пор не будет нового декрета или новой инструкции…

Женитьба расстроилась.

Другая вдова, мать пятерых детей, от трёх до пятнадцати лет, тоже тешила себя надеждой на это пособие для многодетных. Но и ей в пособии отказали, разъяснив, что пособие выдаётся только в том случае, если в многодетной семье есть ребёнок до двух лет.

Так у этой многодетной вдовы рухнула надежда на пособие. Вместе с ней погасла и надежда на то, что она сможет улучшить жизнь своих детей, а, может быть, даже и найти себе мужа, детям – отца.

Вдовы в колхозе не имеют никаких шансов выйти повторно замуж. Овдовев, колхозницы остаются теперь вдовами на всю жизнь, «вечными вдовами».

«Соломенные вдовы»…

В Болотном живёт с детьми жена одного из «районных вождей». Этот «районный вождь» завёл себе любовницу из своих канцеляристок, дал ей для жительства особняк в городе, рядом со своим домом. Но со своей женой он официально разводиться не счёл нужным. Он просто оставил её в деревне, когда сам переводился на службу в город.

Оставленную жену и детей он материльно обеспечил хорошо, за счёт колхоза. Для своего родственника он добился соответствующего назначения – кладовщиком в колхозе. И дал ему наказ: «кормить его детей и бывшую жену так же хорошо, как свою семью». Кормить – из колхозного склада, конечно. В колхозе она только числится, не работает, но продуктами обеспечена и живёт припеваючи…

Одежду и обувь для оставленной жены и для детей районный комиссар присылает из города.

Обеспечив материально эту свою бывшую жену, районный начальник потребовал от неё соблюдения только одного условия: чтобы она признала своё положение «жены в отставке» и «не мешала ему жить», то есть не скандалила бы с ним и его любовницей.

Это условие официальная жена районного комиссара соблюдает. И обеспеченно и тихо живёт в колхозе.

* * *

Таких бывших комиссарских жён, брошенных после официального развода или без развода, колхозники прозвали «соломенными вдовами». Это «вдовы», потому что живут без мужа. Но это вдовы «соломенные», ибо мужья их живы.

Таких «соломенных вдов» в колхозе немало.

В Болотном, кроме упомянутой выше, есть ещё две.

Одна жена бывшего председателя сельсовета. Этот местный коммунист, переехавший на работу в другое село, развёлся со своей женой–колхозницей и женился на молодой девушке.

Третья «соломенная вдова» – это бывшая жена местного секретаря сельсовета, партийца. Он переехал на работу в другой район. Там он женился на молоденькой учительнице, а с женой–колхозницей развёлся.

Коммунисты вообще, а деревенские в особенности, ведут кочевой образ жизни. Они недолго удерживаются на одном месте: партийные комитеты беспрерывно «перебрасывают» их с места на место. Учитывая ситуацию колхозов, как «бабьего царства», партийцы при переезде на новое место службы своих жён обыкновенно с собой не берут. Цинично заявляют при этом: «Этого добра» везде хватает»…

Жён своих они оставляют на месте, бросают их. А на новом месте работы они опять женятся на молоденьких девушках. В результате, в каждом селе, на каждом новом месте – новая жена: разбросанный гарем временных жён…

Многие деревенские начальники–комунисты предпочитают поступать ещё проще. Они вообще официально не женятся и не разводятся, а пользуются, как они выражаются, «колхозной клубничкой»… В «бабьём царстве», среда голодных колхозниц, в большинстве своём вынужденных жить без мужа, это занятие особых затруднений не встречает.

«Комиссарские сироты…»

У «соломенных вдов», оставленных комиссарских жён, есть дети. Иногда немало детей: до четырёх и даже больше.

Судьба этих детей незавидна.

В Болотном только один из этих «гаремных героев» оказывает своим детям материльную помощь. Да и то только потому, что эта помощь для него ничего не стоит. Как районный начальник, он приказал родственнику–кладовщику снабжать его детей колхозными продуктами. А зависимые от него работники городских складов – торговых, больничных и т. д. – доставляют ему достаточное количество одежды, обуви и других предметов для снабжения и районного начальника и его семьи.

Другие комиссары, разведшиеся со своими жёнами, оставили своих детей в колхозах совершенно безо всякой помощи. Только изредка они присылают детям посылки со своей старой, изношенной одеждой и обувью.

Колхозники иронически называют этих брошенных детей «комиссарскими сиротами» или «детьми заслуженных большевиков».

Эти дети чувствуют себя брошенными на произвол судьбы, глубоко обиженными. Матери воспитывают их в духе острой вражды к отцам и к их новым жёнам.

При таких условиях взаимоотношения между родителями и детьми, между старыми и новыми жёнами принимают враждебно-скандальный характер.

Оставленная жена–колхозница старается встретить свою молодую соперницу и как тигрица всякий раз бросается на неё, с руганью, драться.

Один подросток из такой брошенной семьи чуть не проломил молотком голову своему отцу, комиссару…

Жалоба на бригадира

Колхозная канцелярия.

Заходит девушка. Она заявляет председателю жалобу на бригадира. Вместе с другой колхозницей они работали целый день, сделали одинаковую работу, выполнили дневную норму. Но бригадир-комсомолец записал ей в книжку только половину трудодня, а другой колхознице, её «напарнице», полтора трудодня.

– Бригадир приписывает мои трудодни этой вдовушке. Потому – она ходит с ним в кусты спать… А я не хону идти. Так он мои трудодни отнимает. Пусть этот кобель моими трудоднями за свой удовольствия не расплачивается…

«Голова» колхоза разгневался. Он не стал разбирать жалобу девушки–колхозницы. И даже не пообещал разобрать это дело впоследствии.

Он с грубой руганью набросился на девушку:

– Вы все жалуетесь на бригадира! Бригадир знает, что делает. На то я его и поставил бригадиром, чтобы он командовал вами… Вон отсюда: мне некогда заниматься вашими сплетнями!..

Бедная девушка поспешила уйти от разгневанного начальника…

Интимные заботы колхозной девушки

Однажды шёл я из села на ближайший посёлок. Меня догнала девушка с этого посёлка и всю дорогу была моей спутницей–собеседницей. Мы давно знали друг друга.

В беседе девушка скоро перешла от общих жалоб на колхозные порядки к сокровенным темам и доверила свои интимные заботы.

– Бригадиры–комсомольцы покою не дают, – жаловалась она. – На каждом шагу «пристают» к девушкам и вдовам… Ежели какая «податливая», то бригадир ей поблажки даёт: трудодней побольше запишет… на часок до захода солнца с поля на свой огород отпустит… Если в город на базар его любезная пойдёт, бригадир промолчит, колхозному председателю не доложит. А «неподатливых» баб бригадиры на каждом шагу притесняют и допекают…