Текст книги "Деревня на Голгофе: Летопись коммунистической эпохи: От 1917 до 1967 г."
Автор книги: Тихон Чугунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)
Учительницы возвращались в свои квартиры голодные и хмурые…
* * *
Молоденькую учительницу стали часто навещать местные начальники. Узнавши её материальную нужду – в продуктах, в дровах, – начальники соблазняюще намекали:
– Оно, конечно, вся власть на местах. Всё от нас зависит: ежели мы захотим, то у вас будет все: и паёк и дрова. А если не захотим – помрёте с голоду и холоду. Все будет: лишь бы вы нос не задирали… да нам навстречу во всем шли…
Но учительница «навстречу» начальникам идти не хотела… А, следовательно, мёрзла и голодала.
Но этого мало. Её стали «допекать». То явятся начальники на уроки: проконтролировать, как учительница занимается… То придут на квартиру и начнут донимать политическими вопросами: как они выражались, «хотели прощупать учительницу с точки политической»… Однажды учительница пропустила день школьных занятий из-за погоды: побывав выходной день в гостях у родных, она из-за проливного дождя не Могла оттуда выехать во–время. Пьяный сельский комиссар, узнав об этом, явился к учительнице, в присутствии учеников набросился на неё с грубой руганью и, размахивая револьвером, даже угрожал арестовать её…
Тогда один пожилой зажиточный крестьянин сжалился над учительницей и предложил ей в своём доме квартиру и стол. Учительница с радостью перебралась к нему.
Но вот пришла очередная продразвёрстка. У её хозяина, у которого она имела тёплый угол и питание, отобрали все продукты, оставив ему только голодную норму. Крестьянин просил местное начальство: оставить норму продуктов также и на долю учительницы, которая никакого пайка не получает и питается у него. Но начальство, недовольное учительницей, ничего для неё не оставило, ссылаясь на то, что в инструкции о пайке для учителей ничего не говорится.
Притесняемая учительница вынуждена была покинуть гостеприимного хозяина и уехать из села, к своим родным, которые тоже бедствовали.
* * *
Два года не было в школе ни учителя, ни школьных занятий. Потом в село прислали новую учительницу.
Поздней ненастней осенью, вскоре после её приезда, мне довелось встретиться с нею, в её школьной квартире.
Измождённая старуха, в изношенном пальто, в лаптях, она сидела на скамейке в своей пустой и холодной школьной комнате, кашляла и горько жаловалась на свою судьбу. На столе горела коптилка.
– Уж тридцать лет работаю я в сельских школах нашего уезда. И вот доработалась… В первые годы своей службы я получала жалованье только 10 рублей в месяц. Одной мне хватало этого жалования на сносное житьё. А потом постепенно жалованье учителям повысилось до 30 рублей в месяц. В это время мать моя овдовела и жила со мной, на моем иждивении. Мы вдвоём на моё жалование жили без нужды: жили в тёплой и освещённой комнате, были сыты, обуты, одеты. И даже могли завести библиотечку: книги были нашей страстью. А теперь?..
Учительница посмотрела кругом – на пустую холодную комнату, на коптилку, на свои лапти – и поёжилась от холода: и внешнего и внутреннего. Поплотнее закутались в шаль…
– Мёрзну вот. И в школе и дома: сельский комиссар не доставляет дров ни школе, ни мне. Спасибо соседям: притащили по вязанке сучьев от своих костров. А то совсем замёрзла бы… Раньше, до революции, никогда и ни в одной деревне этого не было, чтобы школьники занимались в истопленной школе» а учительница оставалась бы без дров, без керосина, без ботинок, и даже без хлеба…
– И без хлеба? – переспросил я.
– Да, и без хлеба. Пошла на днях к сельскому комиссару и комбеду: паёк просила. А они осклабились и заявили: «По инструкции, – говорят, – шкрабы для снабжения ни в какую категорию не попали; ни к сельской бедноте, ни к городским рабочим и служащим»… Спасибо соседкам–бабам: пока спасают. Хлеба у них у самих недостаёт, а картошки принесли…
И учительница показала на мешок картофеля, стоявший в углу комнаты.
– Вот варю картошку в мундирах и тем питаюсь. Но хлеба нет и соли не спрашивай. А местные начальники не только мучают свою учительницу голодом и холодом, но ещё и издеваются. – «А за что мы должны» собственно говоря, кормить Вас? – заявил сельский комиссар. – Ежели стать на точку политическую, то Вы для нас только балласт мелкобуржуазного класса, гнилая винтельгенция… На собраниях несознательная мужицкая масса ругает советскую власть на чем свет стоит, а Вы никакой агитации за советскую власть не ведёте: все помалкиваете. А что касаемо подхода с другого боку, то что мы тут должны поставить в угол угла?.. Вы старуха и никакого антиреса, в общем и целом, для нас не представляете»… Вот так товарищи–комиссары и загнали старуху–учительницу «в угол угла» … Как из него выбраться?!. А жалованье наше? Вы сами знаете, что представляют собою «совзнаки»… На днях в уездном городе выдал нам «наробраз» (мы его «безобразом» называем) – запоздавшее жалованье за три месяца: несколько миллионов советских рублей. За все это трехмесячное многомиллионное жалованье смогла купить… одну коробку спичек… Вот так и приходится доживать жизнь: без хлеба и без соли, без дров и без керосина. Но зато в лаптях и холоде…
– За тридцать лет добросовестной работы дослужилась: стала «советской миллионершей!..»
Учительница разволновалась и едва сдерживала! слезы…
Гражданская война в деревне
Большевистская власть внесла гражданскую войну в каждую деревню.
Власть разжигала гражданскую войну прежде всего своей экономической политикой.
Она ликвидировала трудовую собственность зажиточного слоя деревни: хуторян, отрубников, обеспеченных землёй крестьян; кустарей и мелких торговцев.
Власть отобрала эту трудовую собственность у крестьян бесплатно. Советское правительство объявило эту собственность государственной и передало её под управление одной группе крестьян – комбеду, которым руководил коммунист.
Советская власть постоянно, бесплатно и произвольно отбирала у крестьянского населения продукты и скот, оставляя хозяевам голодную норму.
А бедноте советская власти всячески покровительствовала за счёт зажиточных и середняков. Безземельных и малоземельных власть снабдила землёй. Правительство обязало крестьян бесплатно обрабатывать землю безлошадных. От продразвёрстки беднота была свобождена. Мало того: после каждой продразвёрстки бедноте раздавали часть собранных продуктов.
Зажиточная группа крестьян была совсем отстранена от политической жизни: советская власть лишила зажиточных права голоса, их не допускали даже на собрания. А бедняки были поставлены у власти: сельским комиссаром, председателем комбеда. Бедняки стали управлять национализированными кустарными предприятиями. Комитет бедноты ведал проведением продразвёрстки и распределением поступавших из города промышленных изделий.
Между зажиточными и беднотой в те годы царила острая вражда. Бедняки нередко использовали в это время такую форму борьбы, как доносы органам власти. На одного донесут, что он спрятал от развёрстки часть продуктов. На другого – о том, что он выменял себе что–либо за продукты. Сообщат, что хозяин по ночам тайно работает в конфискованном кустарном предприятии. Донесут об «антисоветских разговорах». Или о таких дореволюционных «преступлениях»: наём батрачки, служба сельским или церковным старостой…
Доносы часто заканчивались конфискациями, штрафами, тюремным заключением.
Зажиточные платили бедноте той же монетой. Землю их обрабатывали плохо. Доносчиков иногда избивали. Ругали их беспощадно, составляли на них насмешливые частушки. Грозили им «припомнить все, когда власть комбеда закончится»…
Вражда между основной, середняцко–зажиточной массой крестьян и советской властью развивалась в основном из-за экономической политики большевистского правительства: национализации кустарных предприятий, социализации земли, продразвёрстки, конфискаций, воспрещёния всякой торговли.
Вражда эта проистекала также из-за политических вопросов. После отмены крепостного права крестьяне свободно выбирали, контролировали и сменяли свою местную власть, местное самоуправление: сельского старосту, сельского писаря, волостного старшину, членов земской управы. А большевики отменили все формы самоуправления, узурпировали власть и удерживали её насильственно, террором. Политика же власти была явно атинародной, противоречила интересам основной массы крестьян.
Поэтому взаимоотношения между местными руководителями власти, сельским комиссаром и комбедом, и крестьянами, между волостными комиссарами и населением – были враждебными.
Избиения, покушения на этих работников и даже убийства их в уезде были нередки.
По вопросу о Брестском мире, который был заключён советским правительством с Германией, у крестьянского населения с властью тоже произошёл острый конфликт.
* * *
Большевики обещали крестьянам немедленный и справедливьш мир, «мир без аннексий и контрибуций». Многие солдаты желали такого «мира без аннексий и контрибуций». Крестьяне выражали это своё пожелание на своеобразном языке, как «ничейный мир», «мир вничью».
Но вместо такого справедливого мира советское правительство заключило с Германией такой мир, какой даже Ленин не мог назвать иначе, как «похабным».
По всем деревням разъезжали агитаторы от уездного комитета партии большевиков, чтобы успокоить крестьянское неселение, в связи с заключением «похабного» Брестского мира.
– Где же ваш обещанный «мир без аннексий и контрибуций»? – грозно приступали к агитаторам мужички на собрании в Болотном. – Разве-ж немцы нас победили, что вы заключили с ними такой позорный мир?! . «Похабный» мир заключили вы, большевики, без нашего согласия. А теперь приходите к нам, уговариваете нас; успокаиваете. А кто будет расплачиваться за такой постыдный мир?!.
Агитаторы пытались ссылаться на то, что советское правительство вынуждено было-заключить такой мир потому, что солдаты, мол, воевать не хотели и разбежались по домам, оставив фронт.
– Теперь вы осуждаете дезертиров. А кто же призывал солдат: бросать фронт и уходить домой?! . Не вы ли сами, товарищи большевики?! .
– Да, ведь, вас мало кто послушал. Вы посмотрите; на наше село: все солдаты ещё в армии пребывают. Кроме двух большевиков, у нас в селе нет дезертиров. Вот они, рядом с вами сидят: сельский комиссар и комбед. Воевать за родину не захотели, – теперь воюют тут с бабами во время подразверсток… Так что напрасно вы о дезертирах болтаете и с больной головы на здоровую все сваливаете.
– Конечно, солдаты хотели мира. Но только мира справедливого, «ничейного мира». А ежели враг справедливого мира не хочет, то ясно, что войну надо продолжать, другого выхода нет.
Такие высказывания крестьян на сходах выражали не заимствованные у партийных пропагандистов мысли, а собственные думы крестьян. В селе левых эсеров не было. Из уездных органов власти их вскоре исключили. Часть левых эсеров сидела в тюрьме. Другая часть вошла Bi партию большевиков.
Так, вместо войны внешней, в советской России ширилась и углублялась война внутренняя, гражданская – во всех деревнях и городах.
Деревня в эти годы переживала смутное время: всякие конфискации, в особенности продразвёрстки, вражда и междоусобица, доносы и ругань, бунты и расправы…
* * *
На окраинах советского государства междоусобица среда населения приняла форму гражданской войны крупных воинских соединений – белых и красных. С окраин к центру советской России двигались белые армии, кольцом окружая центральные губернии. Осенью 19‑го года с юга к пределам Орловской губернии приближалась Деникинская армия.
Почти все жители Болотного, за исключением части бедняков и молодёжи), были очень недовольны большевистской властью и желали её свержения.
А Белую армию крестьяне ожидали с надеждой. Они надеялись на то, что после свержения «босяцкой, самозванной власти» будут восстановлены нормальные порядки: свобода трудовой частной собственности, частнохозяйственной трудовой деятельности, возвращение хозяевам кустарных предприятий, отмена продразвёрстки, свободная торговля, мир и порядок в стране.
Крестьяне надеялись на то, что делами села станет по–прежнему управлять общее собрание всех жителей села и избранные, уважаемые ими, руководители.
А назначенные партией «самозванцы», сельский комиссар и комбед, будут с позором изгнаны из органов самоуправления.
Что касается судьбы крестьянской земли, то у крестьян было предположение, что вся она будет разделена на отруба и хутора, так, как это уже было начато в последние годы перед революцией.
Что касается помещичьей земли, то для крестьян Болотного этот вопрос был неактуален: это село помещичьей земли не получило.
Крестьяне же соседних деревень, к которым после революции часть земли отошла, предполагали, что вопрос о помещичьей земле будет разрешён справедливо, на основе, приемлемой для крестьян и для помещиков. Вероятно, предполагали крестьяне, новая власть обяжет земельные общины, посёлки или отдельных хозяев, отрубников и хуторян, оплатить эту помещичью землю в виде долгосрочной выплаты, подобно оплате столыпинских хуторов, только дешевле.
Предположение о восстановлении помещичьего землевладения никому из крестьян и в голову не приходило: такое предположение казалось им невероятным, немыслимым.
При таких настроениях мужички провожали отступающих большевиков со злорадством, а деникинцев встречали с надеждой.
Жители Болотного (впоследствии рассказывали любопытные эпизоды из тех дней.
* * *
Оступая перед наступающей Деникинской армией, уездная власть вывозила из складов все, что можно было вывезти: продукты, мануфактуру, вещи, инструменты и т. п. Для перевозки: этих ценностей до ближайших станций, на расстояния до 100 километров, были мобилизованы крестьяне с лошадьми и созданы обозы. Возвращаясь из такого обоза к своему селу, подводчики из Болотного встретили несколько экипажей с отступающими большевистскими начальниками уезда.
Комиссары стали запугивать крестьян:
– Поезжайте, поезжайте, землячки. Завтра золотопогонники, деникинские офицеры, придут к вам в гости. Они вам пропишут Кузькину мать!..
– За что же?!. Что мы им плохого сделали?! – отвечали обозники. – Это вам, товарищи комиссары, видно, чуточку припекло, что вы бежите. А нам бояться их нечего…
Крестьяне злорадно смеялись над уезжающими комиссарами. И кричали им вдогонку:
– Скатертью дорога, товарищи–босяки!.. Ни дна вам, ни покрышки!..
* * *
Оступающие части Красной армии разместились в Болотном и соседних деревнях.
Местные жители присматривались к ним с усмешкой: красноармейцы были неорганизованны, недисциплинированны.
Один крестьянин рассказал о своих наблюдениях. В его хате ночевало шесть красноармейцев. Вечером, когда они улеглись спать, к ним пришёл ротный командир, разбудил солдат, двух из них назначил часовыми на окраину села. Солдаты слушали приказ командира, отвернувшись от него, почёсывая спину и зевая во всю пасть… А когда командир ушёл, назначенные часовые почесали затылки, выругались матом: «Тебе воевать надо – ты и иди!.. А нам что?!.» И завалились спать. Со стороны других солдат никаких замечаний не последовало: видимо, это было в порядке вещей. Так и ночевала эта воинская часть совсем без охраны…
– Ну-ж, и солдаты!.. Ну-ж, и войско!.. – удивлялся рассказчик, бывший солдат царской армии.
* * *
Мнение крестьян о большевистской власти и Красной армии было отрицательное: они уже видели и знали эту власть и эту армию.
Но что собою представляет Деникинская армия и белая власть, – крестьяне ещё не знали. Они ожидали деникинцев хотя и с надеждою, но, вместе с тем, настороженно.
От бывалых односельчан – «мешочников» и раненых красноармейцев – жители Болотного слышали тревожные вести.
Вернувшиеся с Украины «мешочники» рассказывали, что Белая армия, захватывая там деревни, устраивала террор: массами отправляла крестьян в тюрьму, устраивала публичную порку розгами, расстреливала людей. Офицеры Белой армии нередко мстили крестьянам за занятые помещичьи земли, за разграбленные имения.
Один раненый красноармеец, вернувшийся с Колчаковского фронта, рассказывал тоже страшные вести. Одна воинская часть Красной армии, около 300 человек, вся целиком сдалась в плен. А колчаковцы поместили их всех в сарае, замкнули там, подожгли сарай и сожгли пленных, а тех, кто пытался вылезть через крышу, расстреляли из пулемётов… Рассказчик, единственный из этих трехсот, незаметно выскользнул из сарая, когда он ещё не был замкнут, спрятался в рядом расположенном овраге, видел эту страшную картину, слышал крики сжигаемых заживо людей…
Но орловские крестьяне, слушая такие рассказы очевидцев, в большинстве своём отказывались им верить:
– Не может этого быть!.. Что они, белые, сумасшедшие что ли?!. – Это вы, братцы, с перепою нам страшные сказки рассказываете.
* * *
Наконец, орловцы дождались прихода Деникинской армии. Фронт гражданской войны докатился др них.
Село Болотное несколько недель находилось на самой линии огня.
Ежедневно село и соседние деревни были свидетелями боёв красных с белыми. Деревни переходили от красных к белым и наоборот, иногда дважды в день. Население сначала пряталось в погребах. Но потом местные жители, особенно мальчишки, так привыкли к боевой обстановке, что уже редко прятались, а больше наблюдали за боями.
Крестьяне видели, что при артиллерийской перестрелке обе воюющие стороны, и белые и красные, щадили деревни. Батареи располагались всегда вне деревень и вели перестрелку через селения.
Но пулемётные очереди не раз строчили по деревням. Странно поступали воюющие стороны с обозами. Обе стороны забирали в обоз местных крестьян с подводами. Обозы нередко подводили к самому огню, под обстрел. Все местные жители ездили в обозах, побывали под огнём, даже артиллерийским. Среди мирных жителей были раненые и убитые.
Крестьяне жаловались на то, что и белые и красные сильно грабили их. Забирали для лошадей много сена; отбирали овёс, иногда до последнего зёрна. Отбирали продукты и скот. Это делали руководители воинских частей. А, кроме того, многие солдаты своевольничали в индивидуальном или групповом порядке, без ведома начальства. Убивали птицу и мелкий скот, забирали яички. Грубо приставали к женщинам.
Про одну воинскую часть Красной армии, полк Красного Кубанского Казачества, жители рассказывали, что эта воинская часть вела себя по–бандитски, хуже всех воинских частей, которых видели крестьяне за время фронтовой жизни. Эти красные казаки ходили с нагайками по избам, обыскивали сундуки, забирали вещи, отбирали одежду, забирали лошадей, насиловали женщин. Командование полка не обращало никакого внимания на жалобы крестьян.
* * *
За время пребывания деникинских частей в Болотном и в соседних деревнях произошли события, которые ошеломили крестьян.
Ночью в селе деникинцы расстреляли пять красноармейцев, попавших в плен. Расстреляли публично: в присутствии многочисленных крестьян–обозников, которые ночевали в селе и грелись у огней в эту холодную, осеннюю ночь. Многие жители села, которые беседовали у огоньков с обозниками, также наблюдали картину расстрела.
По рассказам очевидцев, дело происходило так. Пленных красноармейцев привели на школьную площадь, к большому костру. Там белый офицер стал избивать пленных рукояткой револьвера.
– Ах бандиты: земли помещичьей захотели!.. – ревел он в бешенстве. – Имения наши захватили!.. Я вас награжу «имением»: получите три аршина земли на всю банду!.. И всем остальным земельным грабителям то же будет!..
Перед расстрелом офицер приказал конвою раздеть пленных красноармейцев догола, оставив на них только одну часть белья: на одних были оставлены кальсоны, на других – нижняя рубашка.
Расстрел производился у костра, в присутствии толпы: обозников и местных крестьян. Расстреливали поодиночке. Каждого упавшего под пулями красноармейца конвой прикалывал ещё штыками…
После расстрела офицер приказал, чтобы жители села не убирали трупов двое суток.
– Пусть все мужики смотрят и на ус мотают, А когда хоронить будете, то не смейте! хоронить их на кладбище: в буераке, как собак, закопайте!..
Утром весть о расстреле с молниеносной быстротой разнеслась по всему селу. С утра и до самого вечера местные крестьяне, от глубоких стариков-до детей школьного возраста, толпились на школьной площади, рассматривая истерзанные, окровавленные и посиневшие трупы расстрелянных. Русские люди жалостливы, они плакали, рыдали, над этими трупами. И ненависть закипала в их сердцах…
* * *
На следующий день другой белый офицер хотел застрелить одного старика, жителя Болотного. Сын этого крестьянина, давно живший в городе, был большевик. Старик говорил офицеру, что он не может отвечать за своего взрослого сына: он уговаривал сына не вступать в эту проклятую партию, но сын его не послушался. Офицер был неумолим и приказал старику идти с ним в штаб воинской части. Соседи, услышавшие этот разговор, вмешались. Они умоляли офицера не обижать невинного человека. Он зажиточный крестьянин, верующий, церковный староста. Старик сам противник большевиков, разве он виноват, что сын у него такой непутёвый?!. Офицер, наконец, смягчился. Он отпустил крестьянина, приговорённого было к смерти за своего сына:
– Ну, хорошо, пока помилую. А потом мы в штабе обсудим и решим, как с тобой поступить…
* * *
В соседнем селе командир стоявшей там воинской части Белой армии приказал: арестовать всех 29 домохозяев того посёлка, который после революции, по указанию советской власти, выселился на помещичью землю. Связанных посельчан привели в село и на церковной площади стали расстреливать публично, в присутствии жителей села, собранных для этой цели.
* * *
– Я учиню такую расправу, чтобы и вы, и дети, и внуки ваши не только не стали бы забирать помещичью землю, но даже боялись бы взглянуть на неё! – кричал толпе крестьян офицер, руководивший расстрелом…
Никакие вопли и мольбы родных не помогали…
Расстреливали по одному, отводя каждого недалёко в сторону. Трёх уже расстреляли. Повели на расстрел четвёртого…
Но тут верхом на коне прискакал местный помещик, бывший владелец земли, на которую выселился посёлок. К нему на усадьбу сбегали родные приговорённых к расстрелу и просили его немедленно вмешаться в это дело, спасти людей от смерти.
Помещик пригласил офицера в дом священника и там настойчиво упрашивал его не расстреливать посельчан. Он говорил о том, что эти люди заняли помещичью землю не самовольно, а по решению советской власти. Рассказал, что посельчане оставили ему дом, постройки, усадебную землю, часть скота, лошадей, – и все это сделали вопреки указанию власти. Он говорил о том, что посельчане охотно заплатят ему впоследствии и за землю, и за скот, который они взяли. А вслучае расстрела – их родные и соседи будут жестоко мстить помещику. Расстрел посельчан поставит под угрозу жизнь помещика и его семьи. С большим трудом помещику удалось уговорить офицера, и тот освободил людей от расстрела, заявив, что впоследствии они будут наказаны по суду за захват помещичьей земли…
Какой оборот дело приняло бы в той соседней деревне, в которой имение было разграблено, а вся помещичья земля была пущена в общий передел для всей деревни, – не известно: она в руки белых не попадала.
* * *
После таких страшных событии сочувствие к белым у крестьян пропало.
В красноармейских частях, которые вновь занимали эти деревни, царило сильное возбуждение: они рвались отомстить за белый террор.
Несколько недель фронт топтался на месте. Потом Красная армия перешла в массивное наступление, и фронт покатился назад.
И в Болотном и в во всех других деревнях, которые Красная армия вновь занимала, политические комиссары и местные возвращающиеся начальники устраивали торжественные похороны жертв белого террора и митинги. На митингах большевистские ораторы говорили о терроре Белой армии, о намерении белой власти восстановить помещичье землевладение, называли Красную армию «Армией–освободительницей» и обещали крестьянам после победы над белыми устроить «богатую и свободную жизнь»…
Некоторые белые офицеры показали себя так, что об их уходе сельские жители не пожалели.
* * *
Но и возвращению большевистской власти земледельцы не могли радоваться: они уже знали эту власть.
– Думали: вот белые прогонят большевиков – мужикам облегчение дадут, – разговаривали между собой крестьяне. – Живите, дескать, и хозяйствуйте свободно. А они… дали «свободу»! Нечего сказать…
– Чудны дела Твои, Господи! Прямо взбесились «господа»: грабят мужиков да бьют, бьют да грабят… И красные и белые, и товарищи–босяки и их благородия. Видать, им одно только и нужно: на мужицкую спину вскарабкаться да на нас и ездить… Хрен редьки не слаще.
– Нам своя власть нужна: мужицкая, народная. А не помещичья, не босяцкая. Господ нам никаких не надобно: ни белых, ни красных. Мы сами, без господ, управимся…
* * *
Но вернувшаяся большевистская власть с мнением крестьян считаться не захотела. Она восстановила все прежние советские порядки. Над деревней вновь нависли мрачные свинцовые тучи: произвол власти, продразвёрстка, голод, тиф…
Террор советской власти не ослабел, а усилился. Многие крестьяне, которые особенно сильно радовались приходу белых, были посажены в тюрьму. Многих, уклоняющихся от призыва в Красную армию, военкомат беспощадно расстреливал: для устрашения других.
В двух волостях уезда вспыхнули восстания. Но восставшие были безоружны. Они были легко разгромлены вооружёнными отрядами Чека. За подавлением восстаний следовали массовые расстрелы жителей восставших деревень.
Окоченевший труп сельского комиссара утром был обнаружен в болоте, в канаве. Упал ли он туда ночью сам, проходя пьяный мимо канавы, или ему «помогли» попасть туда, следствие не могло установить. Сожаления среди местных крестьян его смерть во всяком случае не вызвала…
Голод был не только в Средней России. Он захватил и Поволжье. В 1920 году через орловские села потянулись обозы поволжских крестьян: спасаясь от постигшего голода, они ехали на телегах в далёкий путь, на Украину. Некоторые орловские крестьяне присоединялись к ним: бывшие отходники надеялись найти в богатых украинских областях работу и хлеб...
