Текст книги "Деревня на Голгофе: Летопись коммунистической эпохи: От 1917 до 1967 г."
Автор книги: Тихон Чугунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО
Упадок растениеводства
Председатель колхоза цифры о колхозном урожае содержит в строжайшем секрете, соблюдая приказ правительства. Он хранит эту тайну также и по личным соображениям: колхозники постоянно бы кололи глаза председателю этими цифрами. А теперь колхозники, ругая колхозное начальство, точными цифрами свою критику подтвердить не могут.
Не мог получить точных данных об урожайности в колхозе и я. Но, сравнивая на глаз колхозные поля с бывшими единолично крестьянскими, я мог твёрдо установить, что колхозный урожай был приблизительно вдвое хуже единоличного урожая на тех же самых полях. Прежде основные массивы ржи на единоличных крестьянских полях определялись так: «рожь по грудь», «рожь до пояса». А на удобренных полосах, на хуторских и на поселковых полях рожь определялась: «стеной стоит», «в рост человека».
Теперь на колхозных полях нет ржи «в рост человека» или «по грудь». Массивы колхозной ржи – это «рожь до пояса», «рожь до колена».
Прежде рожь серпами жали. Только на некоторых, самых глинистых, холмах иногда приходилось косить её. Теперь, на колхозных полях почти половину ржи колхозники выкашивают косами: такая она низкорослая.
Другой пример может дать наглядное сравнение не прошлого с настоящим, а современного – с современным. Это сравнение каждый может увидеть на рядом расположенных участках земли: урожай картофеля на колхозных полях и овощей на колхозном огороде в два-три раза ниже, чем урожай картофеля и овощей на усадьбе колхозника.
* * *
Окуда же на колхозных полях быть хорошему урожаю? Навоз с колхозных ферм годами не вывозится на поля.
Голодные и истощённые колхозники принуждены работать там бесплатно, из–под палки. Поэтому все сельскохозяйственные работы в колхозе выполняются гораздо хуже, чем на полях единоличников. Хуже производится пахота и бороньба. Хуже проходит прополка, пропашка. Уборочные работы проводятся «из рук вон плохо», как говорят колхозники.
* * *
Колхозные урожаи сильно страдают от полевых вредителей: полевых мышей и зайцев. Зайцев развелось очень много: нет ружей, нет охоты.
Потравы колхозного урожая – огромные.
За колхозными стадами пастухи присматривают не особенно внимательно. Голодных колхозных крепостных мало интересуют колхозные поля, луга и колхозный скот.
А голодный скот колхозников – коровы, телята, поросята – летом вообще остаётся безо всякого присмотра. В лучшем случае скот остаётся под присмотром малолетних детей (до 12 лет), которых ещё не выгоняют на колхозную барщину (но часто «выводят» на колхозную работу школьников целыми классами).
Своих коров колхозникам воспрещено выпускать со двора. Но нередко коровы вырываются на пустырь, а оттуда дальше, на колхозные поля и луга. Однажды две голодные коровы колхозников вырвались на клеверное поле и паслись там с обеда до вечера. С голодухи обожрались и подохли.
Выпускать телят и поросят на пустырь в селе, под присмотром детей, колхозникам разрешено. Но этот пустырь выбит так, что на нем нет ни травинки: даже крапива, бурьян и «колуны–татарники» на нем теперь все поедены… Голодные телята и поросята рыщут неутомимо в поисках корма, натыкаются на плетнёвую изгородь колхозного огорода, пробираются под ней, через неё или сквозь неё на колхозный огород и опустошают его. Ребятишки, присматривающие за своими телятами и поросятами, не очень спешат выгонять своих питомцев с огорода…
Не очень старается об охране колхозного огорода также и огородник. Председатель колхоза возложил на него «по совместительству» две работы, которые трудно совместить: колхозного мельника и огородника. Причём, мельница находится от огорода на расстоянии целого километра, и от мельницы огород совсем не виден.
Нередко голодные телята и поросята пробираются и на колхозные поля, примыкающие к самому селу. Тогда они с остервенением набрасываются на рожь или овёс и «молотят» зерновые так старательно, что молотить их повторно на колхозном току едва ли будет целесообразно… Все взрослые колхозники в поле, на работе. А малолетние ребятишки при такой ситуации спрячутся по хатам и лукаво притаятся: словно они ничего не видят и ничего не слышат… Но вечером они расскажут родным, как их телята, поросята и куры «подкормились сегодня на колхозном поле»…
* * *
В результате всех этих обстоятельств, урожай на колхозных полях и на огороде гораздо ниже, чем в селе единоличников.
А при доставке на колхозные и государственные склады и во время хранения там колхозный урожай ещё уменьшается. Он гибнет: рассыпается, гниёт, мёрзнет, пожирается мышами. Продукты расхищаются начальниками и всякими работниками, соприкасающимися с перевозкой и хранением.
Только на пропагандном языке колхозный урожай называется «богатым». Колхозники оценивают его по–другому: «никудышний урожай».
Местные колхозники определяют средний урожай ржи на колхозных полях Болотного в 25–30 пудов с гектара. Такой урожай был в эпоху крепостного права. А средний урожай в пореформенном селе, перед революцией 1917 года, был: в общине – 50–60 пудов с гектара; на отрубах и хуторах – от 80 до 100 пудов.
Колхозный, «сталинский», урожай упал до уровня урожая в крепостной деревне. Сельское хозяйство при колхозной системе попятилось на сто лет назад. Бывшая «житница Европы» превратилась в некрасовскую деревню Неурожайку, в голодную Русь…
Упадок скотоводства
Скотоводство в колхозе находится в таком же запущенном состоянии, как и полеводство.
Поголовье скота в колхозном селе сильно уменьшилось, по сравнению с дореволюционным временем.
Колхозники не имеют теперь в личном владении ни лошадей, ни овец. А на колхозной ферме их теперь вдвое меньше, чем было у крестьян в дореволюционном селе.
* * *
Прежде в каждом крестьянском дворе, за исключением нескольких бобыльских, были свиньи: одна или две. А теперь у колхозников нет свиней. Свиньи есть только на колхозной ферме. Но их там в 4–5 раз меньше, чем было в доколхозном селе.
Прежде, кроме свиней, на каждом крестьянском дворе было от 5 до 10 поросят: маленьких и больших, «подсвинков». А теперь только летом в каждом дворе выхаживается по одному поросёнку. Весной колхозник покупает на колхозной ферме одного маленького поросёнка, кое-как кормит его до осени, а потом продаёт, чтобы получить деньги на выплату налога и займа.
Общее количество свиней и поросят в колхозном селе стало в несколько раз меньше, чем было в дореволюцинном.
* * *
Коров в колхозном селе тоже стало меньше, чем было их в доколхозный период.
Прежде, в дореволюционном селе, было около десятка бескоровных дворов. А теперь их число увеличилось раза в четыре. Не имея пастбищ и не получая от колхоза кормов, многие колхозницы не в силах кормить ни корову, ни телёнка.
Прежде крестьяне содержали от двух до пяти голов крупного рогатого скота на каждом дворе: в худшем случае – корова с телёнком, в лучшем случае – две коровы, два телёнка и большая тёлка.
Теперь же у колхозника в лучшем случае есть только корова с телёнком, а у многих – только одна корова: от бескормицы многие коровы остаются яловыми.
Общее поголовье крупного рогатого скота в колхозном селе на ферме и в единоличном владении – далеко отстаёт от того количества, которое было в доколхозном селе.
* * *
Ущерб скотоводству причиняют хищники.
Если колхозные поля сильно страдают от мышей и зайцев, то колхозные стада страдают от волков.
В больших лесах, Брянских и Курских, теперь развелось очень много волков: с самого начала коллективизации у крестьян были отобраны охотничьи ружья (другое оружие советская власть отобрала сразу же после Октябрьского переворота).
Волки теперь всюду рыщут по колхозным полям, а зимой и по деревням, безо всякой опаски. Нет теперь в колхозных деревнях ни ружей, ни охотников, ни собак (если прежде в каждом втором крестьянском дворе была собака, то в период коллективизации их вывели: кормить нечем).
Поэтому волкам, так же, как мышам и зайцам, очень вольготно живётся на колхозной Руси. Эти хищники свободно и без опаски бродят по полям, лугам и оврагам, незаметно подбираются к стадам (собак нет даже у пастухов), смело нападают и похищают овец и ягнят, телят и поросят.
* * *
Но «двуногие волки» расхищают и пожирают колхозный скот ещё более немилосердно, чем их четвероногие «товарищи из Брянского леса».
Колхозный председатель и заведующий складом, их семьи, родные и близкие обеспечены всеми видами колхозных продуктов, в том числе и мясом, вдоволь.
Хорошо обеспечены также и ближайшие начальники и сотрудники колхозных руководителей: председатель сельсовета, секретарь партийной ячейки, милиционер, бухгалтер, ветеринар.
Что касается районного начальства, то оно от «колхозных князьков» получает продукты тушами и возами. Управляющие колхозными имениями систематически дарят своим начальникам: гусей, поросят, телят, баранов, свиней, коров.
Денежные фонды на личные нужды (на одежду и обувь, на радио и мотоцикл, на дом и мебель и т. д.) колхозные руководители тоже создают за счёт общественных продуктов, главным образом, животноводческих.
В результате всех этих обстоятельств, колхозная деревня и в области животноводства пришла к странному парадоксу. Колхозники, выхаживающие скот, «забыли вкус мяса». А поголовье скота в социалистической деревне, несмотря на «великий пост» земледельцев, далеко отстаёт от дореволюционного уровня…
* * *
Обеднело колхозное село и в области птицеводства. До революции в каждом крестьянском дворе было от 10 до 20 кур зимой. А летом к ним добавлялись одна–две дюжины цыплят, от одной или двух наседок. Теперь же колхозники не могут содержать больше 5 кур: нет корма.
Прежде у многих крестьян были, кроме кур, также гуси и утки, а у некоторых – индюшки. Теперь, в колхозном селе, совсем нет такой птицы.
Куриная ферма в колхозе есть. Но общее количество птицы в селе – и на ферме и у колхозников – в несколько раз меньше, чём было в дореволюционный период.
Итак, поголовье скота и птицы в колхозном селе сильно уменьшилось по сравнению с доколхозным периодом, как дореволюционным, так и нэповским.
Кроме того, резко снизилась также продуктивность скотоводства и птицеводства в колхозе.
Яйценоскость кур резко снизилась: на колхозной ферме из–за тесноты и плохого ухода; на дворе колхозников – из–за недостатка корма для птицы.
* * *
Прежде крестьяне резали двух–трёх откормленных свиней в год. Каждая свинья была от трёх до шести пудов весом. А теперь вес худого поросёнка – подсвинка со двора колхозника не доходит до двух пудов, а вес свиньи с колхозной фермы чуть выше.
Прежде крестьянские коровы давали молока от 10 до 15 литров в день, или до полутора вёдер – «доёнок». Прежде крестьяне измеряли его вёдрами. А теперь голодная истощённая корова колхозника даёт от 3 до 6 литров молока в день, и корова с фермы – столько же.
– По удоям коровы «догнали» теперь козу… Надо надеяться, что скоро её «перегонят», – горько шутят по этому поводу колхозники.
* * *
У колхозников нет кормов для скота. Председатель колхоза не выдаёт для личного скота земледельцев никаких кормов: ни сена, ни яровой соломы, ни картофеля, не выделяет даже пастбищ. Крестьянское стадо получает пастбище только после уборки всего урожая с полей, т. е. глубокой осенью.
На колхозной же ферме кормов для скота при разумном использовании было бы достаточно. Но там корм используется неразумно: кормят скот неравномерно, много корма пропадает под ногами животных, bi навозе, немало расхищается.
* * *
За колхозным скотом нет вообще хорошего ухода.
Сельские начальники – плохие хозяева. Они интересуются только мясом, молоком, яйцами. Но их мало интересуют свиньи, коровы и куры. Эти крыловские «герои» охотно пользуются «жёлудями», но не любят заниматься вопросом об их выращивании.
Что касается колхозников, ухаживающих за скотом – конюхов, коровниц, свинарок, птичниц, – то колхозные порядки превратили их тоже в плохих работников. Колхозники не имеют никакого интереса к своей работе на ферме. Они ненавидят эту работу, как бесплатную, принудительную, мешающую им работать на себя.
Они непроизвольно переносят недовольство государственной барщиной и на колхозный скот.
Кормя колхозных свиней, свинарка озабоченно думает: «А чем же мне накормить моего поросёнка, чтобы он не подох?!. А подохнет, – где же мне тогда взять денег на налог?!».
Ухаживая за колхозными коровами, скотница невольно злится на них: «Вам, обломам, председатель и сено, и яровую солому, и даже картошку отпускает. А моя Бурёнушка от одной ржаной соломы подыхает…»
Если же доярка не имеет своей коровы (в селе более трети бескоровных!), тогда она думает о колхозных коровах ещё злее: «Я вас, дьяволов рогатых, кормлю, пою, ухаживаю за вами. А молока–то от вас ни я, ни детки мои ни капельки не получаем… Ну, зачем мне стараться – хорошо ухаживать за вами?! Да пропади, вы пропадом!.. И с председателем… и с коровьей начальницей вместе!..»
* * *
Озлобленные, голодные крепостные переносят своё озлобление и на работу, и на орудия труда, и даже на скот. Колхозники обслуживают скот, но он принадлежит не работникам–животноводам, а их жестоким угнетателям: советским крепостникам, «новым помещикам».
* * *
«Колхозная революция сверху» привела к тому, что лучшие хозяева в селе были «ликвидированы, как класс». А вместо них во главе сельского хозяйства были поставлены люди неумелые, нерадивые и нечестные. Эти люди, колхозные начальники, работают «из рук вон плохо». Но расхищают и разоряют сельское хозяйство они очень основательно…
Колхозники – ограбленные, голодные, истощённые, работающие из–под палки, крепостные советского государства. – не имеют никакой личной заинтересованности в колхозном труде. Мало того: жестокие и неразумные колхозные порядки вызывают у них глубокую ненависть и к государственному имению и к работе в нем.
А эти обстоятельства привели к печальному экономическому результату. Колхозно-крепостническая система привела к снижению урожайности, к упадку скотоводства, к разорению всего сельского хозяйства. Хозяйство в колхозной деревне сброшено в болото, утопает там и не может выкарабкаться…
Разорение сельского хозяйства привело к голоду страну, которая прежде была «житницей Европы»… Колхозная деревня превратилась в некрасовскую Пустопорожнюю волость в Подтянутой Советской Империи…
«Второе крепостное право»
Во время коллективизации кто–то из крестьян ночью повесил задушенную курицу на столбе, около колхозного правления, и под ней прибил записку: «Лучше повеситься, чем вступать в колхоз. – Честная труженица Курочка Петухова».
Спустя несколько лет, мне пришлось услышать в колхозе анекдот, который перекликается с этой ярой антиколхозной прокламацией, выявляя все то же непримиримо–враждебное отношение крестьян к колхозу.
«Политический комиссар, – рассказывает анекдот, – на политических занятиях в армии спрашивает у молодого красноармейца-колхозника:
– Что означают буквы – ВКП(б)?
– ВКП – это значит: второе крепостное право…
Комиссар удивлён и озадачен…
– Ну, а что же, в таком случае, обозначает буква «б» в скобках?. .
– А «б» – это уже такое слово, которое я вам, товарищ комиссар, повторить не смею: непечатное выражение… Потому и закрыто, для приличия, скобками…
И в этих красочных примерах острой антиколхозной агитации и в повседневной колхозной практике ярко выявляется отношение крестьян к колхозу. Колхоз – это не их хозяйство, а чужое имение, чужое дело, не только чуждое, но даже враждебное крестьянам. Колхозный труд – это даровой, подневольный, крепостной труд, проклятье колхозника. Колхозная барщина тяжелее барщины помещичьей. «Второе крепостное право», колхозно–государственное, тяжелее первого, помещичьего.
И колхозники испытывают острую вражду к этому, ненавистному им, государственному имению и к этой постылой, проклятой, колхознокрепостной барщине…
«НЕ ЖИЗНЬ, А МУКА…»
Бюджетный разговор с кузнецом
В селе я встретил знакомого кузнеца. С первых же слов он стал жаловаться на то, что «хлеба нет».
– Как же так: ты крестьянин, а хлеба у тебя нет? – спросил я.
– Какой я крестьянин?! Я колхозник, крепостной батрак, – угрюмо заявил кузнец. – А ты посуди сам, как колхоз нас оплачивает. Возьмём, к примеру, мою семью. У меня в семье пять душ: трое рабочих – я, жена и взрослая дочь; да двое малолетних детей – школьники до 12 лет. Заработали мы в прошлом году уйму трудодней: 600 трудодней! Заработали в колхозе трудодней больше всех односельчан. А что получили за свою работу? Только 15 пудов ржи; в прошлом году выдавали по 400 граммов на трудодень. Нам этого хлеба едва до Пасхи хватило. А с той поры мы живём без хлеба. Хлеб делаем, а без хлеба живём. Вот она, друг ситцевый, заковыка какая…
Почесал он затылок по поводу «заковыки» и продолжал:
– Ты знал нашего раскулаченного соседа, Ивана Васильевича? Я утвердительно кивнул головой.
– Ну, так вот, этот сосед раньше, до революции и при НЭП-е, каждое лето нанимал батрака и батрачку. Батрачке он платил 40 пудов ржи за лето, а батраку – 50 рублей деньгами. Рожь тогда стоила в деревне 40 копеек пуд (в лавке – 50 копеек). Значит, батрак мог купить за своё жалованье 125 пудов ржи. Вот и учти, милый человек, сколько хлеба мы втроём могли заработать, если бы работали мы в батраках. Я, как батрак, 125 пудов да мои бабы – жена и дочь – 80 пудов; значит, вместе 205 пудов ржи! А теперь от колхоза мы втроём получили за свою годичную работу… 15 пудов! Во сколько раз меньше? Ну–ка, смекни: ты – человек грамотный.
– Это… в 14 раз меньше, – подсчитал я.
– Вот как, в 14 раз меньше!.. А?! Видал, миндал, что получается?! – засмеялся мужик.
И удивлённо покачал головой.
– Да, ведь, хозяин кормил своего батрака. А мы работаем в колхозе на своих харчах. В колхозе, как видишь, мы работаем почти бесплатно: мы там себе даже хлеба не зарабатываем. Но я должен работать не только на колхоз: я должен платить государству громадные налоги – и натуральные и денежные.
– Налоги?! – удивился я.
– Да ещё какие!.. За корову с меня сдирают и мясной и молочный налоги; два пуда мяса в год и половину всего молока, которое корова даёт за год. Из–за молочного налога нам самим остаётся молока в обрез, так что для продажи молока не имеем. На мясной налог мои ребята с большими трудами выхаживают в течение лета телёнка. Ведь выпаса для наших телят колхоз, не даёт. Поэтому все лето траву ребята сами кое-где собирают – для коровы и для телёнка.
– А кроме натуральных, я должен уплатить государству ещё и огромный денежный налог. Вместе с «добровольно–принудительным» государственным займом 600 рублей в год! Это на каждую семью, в селе столько налогу навалено: 600 рублей!..
– За что же?
– А пёс их знает, за что! Плати – да и все тут! Семь шкур с колхозника сдирают…
– Но где же берёшь денег на налоги?
– Прежде, когда я был единоличником, у меня был–полный двор скота и птицы: пара лошадей, две коровы, две свиньи с поросятами, десяток овец, полтора десятка кур, гуси были. А теперь у меня на дворе пусто: одна корова и пяток кур. Летом ещё телёнок да поросёнок. Потому – кормить скотину и птицу нечем. Раньше я откармливал на сало две свиньи за год: одну резал к Рождеству, другую – к Пасхе. А теперь я куплю в колхозе на свиноферме маленького поросёнка и с большим трудом могу вырастить его. Осенью вынужден продать подсвинка не откормленного: откормить на сало нечем. Должен продать на налог. Поэтому–то мы со времён коллективизации и забыли вкус мяса…
– Ас маслом как?
– Вкус масла тоже забыли. Нет коровьего масла: молока мало. Конопляного масла тоже не спрашивай. Прежде я картофеля на усадьбе садил немного, а большую часть картошки садил в поле. А на усадьбе выращивал коноплю и имел своё конопляное масло. А теперь колхоз отобрал у меня поле, и я должен выращивать на усадьбе и картошку, и свёклу, и. капусту. А вся усадьба с гулькин нос: гектара, двадцать пять соток. Конопли сеять негде. Масла нет. Обходимся совсем и без мяса, и без сала, и без масла. Жуём теперь всухомятку: капусту да картошку, картошку да капусту. Чтоб им было пусто!.. – не выдержал, ругнулся кузнец.
– А на заработки в город не ходил? – спросил я его.
– Председатель колхоза не отпускает. Без кузнеца колхоз как без рук: ведь на кузнице весь инвентарь держится. Поселковый кузнец может хоть изредка на дому мелочишку заработать от частных заказов. А я и этой возможности лишён: в селе – кругом начальство. Преследуют жестоко…
Кузнец расспросил меня о городском житьё–бытьё.
Выслушав рассказ позавидовал:
– У вас, в городе, стало быть, лучше: хлеба в достатке и чайку с сахарком можете попить. А у нас и того нет…
Потом помолчал, вздохнул, встал взволнованный:
– Вот так и бьёмся мы, как рыба об лёд: чтобы честным трудом прожить, чтобы хоть как–нибудь прокормиться, чтобы не умереть с голоду… Рассуди сам, как тут, в колхозе, жить можно?!. А может быть, что-нибудь и присоветуешь?.. – пытливо заглянул он в глаза.
Ни «рассудить», ни «присоветовать» я ничего не мог. Уж если такая семья, в которой трое здоровых, работоспособных и трудолюбивых работников, среди них мастер–специалист, – если такая семья бьётся в колхозе, как рыба об лёд, чтобы не умереть с голоду, – как же тут можно «рассудить» и что же тут можно «присоветовать»?! .
«Одет, как колхозник…»
Неказиста была одежда у орловских мужичков до революции. Холщевая самодельная рубашка, холщевые крашеные штаны у большинства мужиков. Холщевая рубашка и ситцевая юбка у баб. Армяк («сибирка», «зипун») из грубого самотканного сукна, сделанного из волны; полушубок из овчин. На ногах лапти из лык или чуни из верёвок; зимою – тёплые валенки.
Это была рабочая, повседневная одежда и обувь, домашнего изделия. А кроме самодельной, была обувь и одежда фабричного производства: ситцевые или сатиновые рубашки, брюки городского типа у мужчин. У девушек и баб были сатиновые юбки, шёлковые кофточки и платки. Почти у всех жителей деревни для воскресных дней были сапоги или ботинки. Это была праздничная одежда: в будни она бережно хранилась в сундуках. Отходники и зажиточные крестьяне ходили в кожаной обуви и в будни.
Теперь же колхозники не могут изготовить для себя самодельной одежды и обуви: нет у них для этого ни холста, ни пеньки, ни волны, ни овчин.
А одежда и обувь из советских фабрик поступает в продажу в провинциальных городках очень редко и в мизерных количествах.
Что касается цены, то текстильные и кожаные товары, как говорят колхозники, «очень кусаются».
Заглянул я в государственный магазин в районном городе. Там висела одна единственная рубашка: «русская рубашка» из льняного полотна фабричной выделки. Цена её – 80 рублей. До революции она стоила полтора рубля.
Никакой обуви в магазине не было.
На базаре увидел я обувь: пара поношенных сапог и две пары поношенных мужских ботинок. За сапоги хозяин просил 400 рублей, а за ботинки была назначена цена по 200 рублей за пару. Кроме этих трёх пар старой обуви, никакой другой на базаре не было.
Многие ли колхозники могут купить себе обувь и одежду при таких ценах?!
Советское правительство платит колхознику за пуд (16 килограммов) ржи 64 копейки. Значит, за одну рубашку, которая соткана изо льна, сданного колхозником, на государственной фабрике и продаётся в государственном магазине, – за эту рубашку колхозник должен продать (сдать правительству по государственной цене) 125 пудов ржи!..
Но сам колхозник в среднем зарабатывает в колхозе за «трудодень» 400 граммов, или за год (за 200 трудодней) – 5 пудов ржи (80.000 гр = 80 кг). Значит, для покупки в государственном магазине одной льняной рубашки колхозник должен работать в колхозе на государство… 25 лет, т. е. всю свою недолгую жизнь «трудообязанного колхозника»… И только при том условии, если сам колхозник заработанный им хлеб есть совсем не будет, а весь его продаст государству.
А для покупки сапог или ботинок всей жизни бедного колхозника не хватит…
Вот поэтому–то колхозники и вынуждены ходить в нищенском тряпьё. В ветхих, истлевших рубашках. В рваных штанах. В лучшем случае, штаны и рубашка колхозника состоят, главным образом, из заплат. Верхняя одежда колхозников – это отрепья, остатки от «зипунов» и полушубков нэповских времён. Это совершенно замызганные пиджаки и ватники неопределённого цвета. Ходят колхозники босиком или в опорках, перевязанных бечёвкою: опорки надеты на босу ногу и из дыры выглядывают пальцы… Зимой встречались в деревне люди, идущие по снегу совершенно без обуви: ноги обёрнуты тряпками, об вязанными бечёвкой…
Тряпьё и опорки колхозники носят до тех пор, пока они не истлеют окончательно и не рассыплются в прах…
– Так и носим это барахло, доколе с плеч или с ног не свалится, – говорят колхозники.
– Да, дондеже не свалится, – подтвердил колхозник, бывший дьячок.
Прежде крайнюю степень неблагополучия в одежде определяли так: «Одет, как нищий». Теперь в Советском; Союзе говорят в таких случаях по–другому: «Одет, как колхозник»… Прежде крестьяне носили одежду грубую и небогатую. Но эта одежда была крепкая, тёплая и хорошо соответствовала своему практическому назначению: она хорошо защищала людей, все время работающих под открытым небом, от холода и непогоды.
А теперь колхозники ходят «голы и босы, разуты и раздетых. Колхозные деревни – это некрасовские нищие деревни: Дырявино, Заплатово, Разутово…
Колхозная одежда не предохраняет даже от стыда… Штаны у мужичков нередко бывают в таком печальном состоянии, что, по их выражению, «весь срам виден: и спереди и сзади»… Бабы при встрече не могут удержаться от невольного смеха. А мужикам – стыдно… И выхода из этого трагикомического положения нет: починить Штаны нечем, тряпки для заплаты нет. Двойной стыд испытывают колхозники от своей одежды. Стыдно им носить такое убогое, нищенское одеяние. А ещё стыднее – оттого, что оно даже «срамные места» прикрыть не может…
Но советская печать упрекает разутых и раздетых колхозников в том, что они будто бы сами в этой беде виноваты. Писатель Алексей Толстой на страницах советских газет писал:
– Обуви недостаточно потому, что каждый мужик, который прежде ходил в лаптях, теперь желает приобрести ботинки и галоши…
Читая такие упрёки, колхозники говорили с глубокой обидой:
– Мы рады были бы сплести себе лапти или верёвочные чуни. Да ведь нет у нас теперь ни лык, ни пеньки… Неужели этого не понимает писатель?!
– Наши бабы и теперь, как прежде, напряли бы и наткали холста и сукна. И до сих пор ещё бабы на чердаках берегут и самопрялки и ткацкие станы. Да, видать, напрасно: нет у колхозников теперь ни конопли, ни замашек, ни овец, ни волны…
На страницах советской печати разутые и раздетые колхозники читали не только упрёки, но и утешения. Так, в «Правде» они прочли «весёлый» очерк писателя–коммуниста Серафимовича. Очерк о том, как дед–колхозник на Кубани, в родных краях писателя, пас колхозное стадо гусей и каждый раз, когда встречался с колхозницами, прятался в канаву с крапивой. Оказывается, единственные штаны старика были: в таком состоянии, что «Срама» прикрыть не могли… И деду была очень неприятна каждая встреча с бабами…
В очерке писатель величественно похлопывал деда по плечу и утешал:
– Это пустяки, дед что у тебя порты худые. Ты должен гордиться тем, что делаешь великое дело: помогаешь строить величественное здание социализма!..
Указывая на такие статьи в газетах, колхозники отплёвывались и неистово ругали их авторов. Комментарии их к таким статьям были очень злы.
– Конешно, писатель прав, – говорил колхозник степенно и серьёзно: ну, зачем колхозному деду штаны?! Что ему жениться, что ли? Ему уж давно пора помирать. А вот писателю, тому без прекрасных костюмов не обойтись, хотя бы он и был дедом. Дед–то он дед, а любит быть щёголем одет. Потому – на вольных хлебах писатели–подпевалы откормлены изрядно и чувствуют себя молодо, даже в стариковском возрасте наш брат, колхозник, к сорока годам так наголодается, так намучается, что без приказа председателя получает из колхоза «бессрочный отпуск» и переселяется в «Царство Землянское»… А те, сказочники, что для нас байки пишут они так рано помирать не собираются. Вот, к примеру, этот самый сказочник, который безпорточного деда так старательно утешал. Недавно двоюродный брат ко мне из Москвы заезжал: служит там парикмахером. Слухов всяких, анекдотов возы привозит. Так вот, он рассказывал, что этот самый «дед–утешитель» в семьдесят лет женился на молоденькой красивой девушке–колхознице. Она спасалась от голода и нанялась к нему в прислуги на дачу. А дед–сказочник девушку от голода спас и себя «утешил»… Ну, скажите, а разве перед молодой красавицей можно предстать в худых портах?!
Колхозники рассмеялись.
– Вот тоже и другой сказочник, – продолжил разговор колхозный агроном. – Тот самый сказочник, который упрекает колхозников, что они хотят иметь обувь. Молотов назвал его: «товарищ–граф». Разве графу можно жить в нужде? В нужде не любят жить ни «товарищи», ни «графы». А тем более «графы–товарищи» – Когда граф Алексей Толстой вернулся из-за границы в Советский Союз и написал книжку «Хлеб», то об этом анекдот ходил: «Хлеб–то граф испёк плохой. Но за этот дурной хлеб он получил вагоны прекрасного масла…» Да одного масла «товарищу–графу» мало. Как только Западную Украину заняла Красная армия, граф немедленно поехал туда со своими миллионами. И привёз оттуда несколько вагонов всяких драгоценностей. За это его окрестили теперь «графом–барахольщиком»…
– Что и говорить, жулики эти сказочники, – вмешался в разговор ещё один колхозник. – Вот у меня со времён гражданской войны сохранилась библиотечка книг Демьяна Бедного. Подписывался бойко: «Демьян Бедный, мужик вредный, просит братьев–мужиков поддержать большевиков». В одной его книжечке оказался портрет Демьяна. Показал я этот портрет моему отцу. А он изумился: «Это же граф, а не «мужик бедный». Это откормленный кабан, а не мужик в наши голодные времена»… Так вот, этот Демьян Бедный весёлые книжицы пописывал. Некоторые из них я наизусть помню. В одной книжечке он упрекал мужиков за то, что они в обмен за свой, кровным трудом заработанный, хлеб, требовали с горожан то, что мужику было необходимо: мануфактуру, соль, одежду или обувь. Это мужицкое требование советский писатель излагал издевательски:
«Как таперь мы все равны,
То… снимай–ка, брат, штаны!..»
А теперь партия Демьянов Бедных устроила порядки куда справедливей: она оставила «братьев–мужиков» и без хлеба и без штанов…
* * *
После таких бесед с нищими, оборванными колхозниками, разутыми Щедриными и Гоголями в худых портах, вспомнились народные пословицы.
Вспомнилась пословица испанская:
