Текст книги "Деревня на Голгофе: Летопись коммунистической эпохи: От 1917 до 1967 г."
Автор книги: Тихон Чугунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
II. ОТХОДНИКИ
Мимолётные встречи
В 1935 году карточная система продовольственного снабжения в городах была отменена, и деньги вновь получили значение. Тогда в город хлынула большая волна колхозников–отходников, которые оставляли свою семью в колхозе, а сами уходили на временные заработки в город. Уехать с семьёй они не могли: в городах жилищ не было; или из колхоза их с семьёй не отпускали.
После 1935 года мне приходилось часто и во многих местах встречать знакомых отходников.
* * *
На вокзале большого города. Встретились два колхозника из одной деревни. Один уже работает в городе, другой только приехал. В отрепьях, с сундучком.
– Ну, что там в колхозе нового? Я уже два года там не был. Хлеб есть?
– Нету, брат, хлеба. Если был бы хлеб, кой чорт погнал бы меня сюда: таскаться, работу искать…
– Ну, пойдём со мной: на нашей новостройке работа найдётся…
* * *
На станционном рабочем посёлке. Стройка рабочих домиков. Окликает плотник, сидящий на стропилах крыши. Оказывается, знакомый колхозник из орловской деревни: был хуторянин–стольшинец, теперь – колхозник–отходник…
* * *
На улицах столицы встретился знакомый отходник, в специальной рабочей одежде Метростроя: работает на шахте при строительстве метро.
Знакомые рассказывали о колхозе, о своей работе, о судьбе некоторых земляков–отходников.
Где умереть легче?..
Об одной девушке из колхоза сообщили жуткую историю.
Из деревни она уехала на поиски работы. Хотела заработать себе на пропитание и помочь матери и сестрёнкам в колхозе. Работы подходящей не находилось, денег не было. Поэтому девушка вынуждена была согласиться на первую подвернувшуюся работу. Поступила на шахтные работы при строительстве подземной железной дороги в столице.
Очень тяжёлая подземная работа в шахтах, частые обвалы, гибель многих рабочих, – все это так напугало деревенскую девушку, что она решила вернуться назад, в колхоз. Теперь ей стало казаться, что легче умереть на колхозном поле от голода, чем погибнуть в шахтах, под обвалом…
Но с работы её не отпускали. Она уехала домой самовольно. Дирекция шахты послала по месту жительства девушки бумагу, в которой просила местную милицию арестовать колхозницу, как «дезертира социалистического труда», и вернуть её на работу. Милиционер арестовал девушку, привёл её в районный город и посадил на ночь в арестную комнату, предполагая на следующий день отправить её поездом, под конвоем, к месту работы.
Утром, отомкнув арестную комнату, милиционер остолбенел от удивления: перед ним висел труп «дезертира социалистического труда»…
Так бедная девушка на свой лад разрешила жуткую проблему, где колхознице умереть легче…
Квартира и судьба
В Болотном я натолкнулся на другую трагедию отходника.
– Где твой отец? – ничего не подозревая, спросил я у знакомого паренька–колхозника, повстречавшись с ним.
– Отец?! – вздрогнул подросток. – По… по…весился, – пробормотал он, заикаясь, заволновался, прослезился и ушёл домой…
Другие колхозники рассказали о судьбе его отца.
Колхозник этот ушёл на заработки и устроился работать на строительных работах в Ленинграде. Но угол для ночёвки вблизи большого города он найти никак не мог. Он смог найти жильё только в далёкой, глухой деревушке: в 100 километрах от города и в шести – от железнодорожной станции. Такая неудобная дорога отнимала у него больше времени, чем работа. На сон у него оставалось так мало, времени, что он никогда не мог выспаться.
Из–за этого он однажды проспал и опоздал на работу на полчаса. Его за это судили и, по советскому драконовскому закону об опозданиях, приговорили к тяжёлому штрафу: к выплате в пользу государства 25 процентов заработной платы в течение шести месяцев.
Нервный и впечатлительный человек, хороший семьянин, колхозник этот был убит горем: ведь дети его голодают в колхозе, а он теперь не может оказать им никакой, даже малейшей, помощи, в течение полгода!..
Ночью, вернувшись после суда на квартиру, он повесился…
Отец колхозного начальника
В один из праздничных дней ко мне на квартиру в городе заехал знакомый старик, колхозник из Болотного. Оказывается, он давно приехал из колхоза на заработки и устроился на работу неподалёку от моего города. Узнавши мой адрес, он решил заехать: проведать хотел, побеседовать.
Я знал его давно. Будучи малоземельным крестьянином, он ещё с юных лет регулярно ходил на отхожие промыслы. На Украине он познакомился с сектой евангельских христиан, вступил в неё. Он не пил водки, не курил, не ругался, вёл себя очень тихо и скромно, обходился со всеми ласково, работал и жил честно. В противоположность другим отходникам, которые большую часть своего заработка пропивали, он свои деньги аккуратно присылал жене и кормил свою большую семью хорошо. Во время войны он из-за своих религиозно–моральных убеждений отказался от вооружённой службы и выполнял военно–тыловые работы. В годы нэпа он купил лошадь и успешно крестьянствовал. В период коллективизации голодал, как и другие колхозники.
Во время беседы старик–сектант рассказал о большом разладе, который произошёл в его семье.
Сын его вступил в комсомол и сразу же получил пост председателя местного колхоза. С первых же шагов своей административной деятельности он пошёл по стопам других деревенских коммунистов–начальников: стал воровать колхозные продукты, брать взятки, пьянствовать.
Отец упрекал сына за такое поведение и призывал его к честной жизни, говорил, что за зло непременно последует возмездие. Он напоминал сыну поучительный случай, который произошёл с ближайшим их родственником. Этот местный начальник, грабя крестьян, так привык к водке, что без неё жить не мог. Из-за постоянного безудержного пьянства потеряв партийный билет и службу, он уехал на заработки и там весь свой заработок пропивал в первые дни после получки, а потом приставал к каждому: «Поднеси стаканчик!».. Окончательно опустившимся пропойцей он доживал свои жалкие дни, валяясь у шахтёрских землянок Донбасса…
– Смотри, сын, ежели ты будешь воровать, обижать людей и пьянствовать, то тебя постигнет такая же судьба. Накажет Бог, люди, жизнь накажет, – предупреждал отец своего сына…
Но на юного комсомольца, который после голодных лет дорвался до ветчины и водки и из вчерашнего колхозного раба превратился в колхозного «царька», предупреждения отца совсем не действовали.
– Если я не буду воровать в колхозе, то какой же мне смысл быть руководителем?!. – отвечал сын отцу. – Ведь колхозному председателю полагается начислять за каждый день службы только полтора трудодня. Это значит – 600 граммов на день, кусок хлеба – и ничего больше. При такой оплате нам опять впроголодь жить придётся. Но голодать я больше не хочу: надоело! Очень не нравится мне голодать, отец!.. Ежели ты хочешь по своему Евангелию вести честную, но голодную жизнь, то можешь голодать. А я хочу жить по Сталину: «жить лучше, жить веселей…» Иметь в своём распоряжении колхозные склады с продуктами, фермы со скотом и птицею – и голодать?! Нет, отец, я такой глупости делать не намерен…
Тогда отец попросил сына–начальника отделиться от отцовской семьи и не позорить больше его дом своим безнравственным, грязным поведением. Сын женился, построил себе новый дом и отделился от отца.
Теперь юный колхозный начальник в своём доме жил с женою, сыт и пьян. А старик–отец ушёл на заработки, чтобы честным тяжёлым трудом зарабатывать свой хлеб. Он стал работать землекопом на новостройке. Половину своей заработной платы старик регулярно посылал своей семье: старухе и младшему сыну–подростку.
Некоторые односельчане отца «чудаком» называли за его разлад с сыном–начальником. Другие одобряли.
Прощаясь со стариком, я с уважением пожал его заскорузлую, мозолистую руку.
«Летун»
Один отходник из орловского села посетил меня в городе и рассказал о своих похождениях. В поисках более выгодных условий, он очень часто менял место работы. Таким людям дали прозвище: «летуны». За последние годы этот «летун» поработал уже в местном совхозе на дорожном строительстве под Москвой, на лесных роботах в Архангельске, у калмыцких рыбаков на Каспийском море. А теперь возвращался из Биробиджана. Там работал он лето в качестве колхозного батрака в Еврейской Автономной области.
– Колхоз в Биробиджане имеет много скота и пастбищ, – рассказывал он. – Государству же колхоз сдаёт продуктов и скота мало. А больше продаёт в городе и деньги колхозникам на руки выдаёт. Местные жители там только колхозными начальниками служат. Все остальные вернулись жить в города: евреи – городские жители, в деревнях жить не любят. Всю рабочую силу, батраков, колхоз нанимает из отходников, которые приезжают на заработки из малоземельных колхозов: из русских областей и Белоруссии. Нанимать рабочую силу, кроме специалистов, колхозам воспрещёно. Но за большую взятку любой закон обойти можно, – подмигнул рассказчик…
– Побывал ты в различных местах, посмотрел много. Ну, и где же тебе больше всего понравилось? – спросил я у бывалого человека.
– Хорошо там, где нас нет, – ответил он шуткой… – Теперь везде плохо. Только по разному сапог жмёт. У прикаспийских калмыков – рыбы много, но хлеба нет. В Архангельске – холодно. Под Москвой – с квартирой очень трудно. А в совхозе и в еврейском колхозе – и кормят тощевато и платят скуповато. Впрочем, платят при советской власти везде плохо. А прежде до революции, я гораздо больше зарабатывал на отхожих заработках. Тогда я зарабатывал в месяц 20–30 рублей. И мог на этот заработок сам хорошо есть, одеться и семье посылать самое меньшее 10 рублей ежемесячно. «Ежели не пропьёшь только… А на эти 10 рублей семья могла купить… 25 пудов хлеба или два пуда сала! А теперь я могу заработать 200 советских рублей в месяц. Но на одну сотню рублей самому впроголодь жить приходится. А за другую сотню семья, в лучшем случае, сможет купить себе… только пуд хлеба и больше ничего. А в иные времена и одного пуда хлеба купить не сможет.
– Ну, а если взятку дать ближайшему начальнику, то можно заработать и больше, – добавил рассказчик. – Когда я работал на строительстве дороги, и работа была сдельная, то я каждое воскресенье угощал дорожного мастера. А он мне выписывал зарплату вдвое больше, чем другим рабочим: не 200 рублей, а 400. Да ещё как стахановца везде расхваливал, хотя я больше других и не работал. Я тратил на угощение 100 рублей ежемесячно. А сам получал за это лишних 200 рублей зарплаты. Лишняя сотня в кармане оставалась. Есть смысл угощать начальство! – подмигнул бойкий весельчак.
– А впрочем, без взятки даже из колхоза невозможно вырваться, – закончил летун свой рассказ. – Пойдёшь с пустыми руками к председателю просить справку об отпуске из колхоза, чтобы идти на заработки. А он тебя расчехвостит: «Шалишь, брат! Нашему колхозу рабочей силы не хватает. До зарезу нужна!..» И бумажку не даст. А без этой справки милиция не выдаст паспорта, и ни одно советское предприятие на работу не примет. Ну, а ежели председателю хорошую взятку дашь, то и рабочая сила в колхозе найдётся, и бумажку получишь. И даже на прощанье «счастливого пути и хороших заработков» колхозный начальник тебе пожелает. Известное дело: без подмазки – далеко не уедешь…
ВНЕШНИЙ ОБЛИК КОЛХОЗНОЙ ДЕРЕВНИ
(Дорожные впечатления)
В течении четырёх предвоенных лет, в 1937–41 годах, я посещал село Болотное ежегодно. Я внимательно наблюдал и досконально изучал колхозные порядки и жизнь колхозников. В последующих очерках будут изложены результаты этого наблюдения и изучения.
Насторожённость и страх колхозников
37‑й год.
Полсотни километров от станции до села мы со знакомым колхозником преодолеваем за два дня.
– Таковы теперь колхозные рысаки, – иронизирует подводчик.
Уже первые наблюдения над колхозниками и колхозными деревнями на пути от станции до колхоза о многом говорили.
Колхозники истощены и нищенски одеты.
Любопытна их реакция при виде нового человека. Бывало, когда по деревне проходил или проезжал новый, неизвестный человек, на него отовсюду смотрели лица с открытым любопытством и добродушной улыбкой. Теперь нет улыбок на встречных лицах. Колхозная жизнь настолько тяжела и горька, что она согнала улыбку с лица. Вместо улыбки горькая печаль, вечная озабоченность, застывший испуг на лицах. Вместо любопытства в глазах отражается подозрительная насторожённость, угрюмая враждебность.
В беседе возница подтвердил это наблюдение и объяснил его. Теперь почти каждый новый городской человек в колхозе это какой-нибудь партийный уполномоченный. А он непременно несёт колхозникам какое-нибудь зло, бедствие: то закон о налоге и займе, то приказ о дополнительной трудовой нагрузке, о новом ограничении, то угрозу драконовским наказанием, то доклад с «разносом», то начинает следствие, которое заканчивается лагерем…
– Как увидишь в деревне какого–либо нового человека, – говорил возница, – так и думаешь: ась?.. С какого бока он тебя укусит, пёс?! Чем он тебя сейчас ахнет, разбойник?!.
Вот почему всякий новый человек встречает теперь в колхозной деревне такой насторожённый, подозрительный, враждебный взгляд, пристально ощупывающий каждого нового человека, как врага и вероятного бедоносителя…
Молчащая деревня
Раньше ещё далеко от деревни слышался гомон, в котором смешивались самые разнообразные звуки: лай собак, кудахтанье кур, мычание, блеяние, визжание скота во дворах, крики играющих детей, громкий разговор баб и мужиков, пение девушек.
Теперь в деревнях – тишина… Словно вымерла деревня…
Не лают собаки: их теперь осталось о дна–две на деревню. Не кудахчут куры: их теперь в колхозных деревнях очень мало, да и те без подкормки потеряли голос. На дворе колхозника пустота: тощая корова да еле живой поросёнок.
Прежде каждая деревенская изба была забита детишками, В каждой семье на Орловщине, например, в доколхозные времена было в среднем 7 душ, из них большинство – дети различного возраста. Они заполняли всю деревенскую улицу.
А теперь? В колхозной деревне детишек осталось очень мало: в среднем два на семью. И те находятся вне дома и вне деревни. Младшие рыщут в поисках травы для своей коровы. А постарше, начиная с двенадцатилетнего возраста, уже находятся на колхозных работах.
Детишек в колхозных деревнях виднеется очень мало. Играют они молча: сидят и копаются в пыли… Молчат и взрослые колхозники. Изредка перебросятся парой тихих слов. Почему?
– У голодного сил нет, чтобы громко разговаривать, – объясняет колхозник–возница. – Да и опаска нужна при каждом слове: теперь за каждое слово погибнуть можно...
Заглохла песня в колхозной деревне: голодным людям не до песни.
Пропал сельский гомон.
Деревня, прежде шумящая и гомонящая, голосистая и певучая, притихла. Теперь она стала иной: голодной и нищей, забитой й полумёртвой… И поэтому в колхозных деревнях воцарилась мёртвая тишина…
Пустые хаты
Проезжая по колхозным деревням, замечали: почти все окна в колхозных хатах наполовину забиты, тряпками или досками.
– Стекла нигде достать невозможно, – объясняет извозчик.
Под разными предлогами заходили в хаты колхозников.
В хатах темно и пусто…
Темно: окна наполовину забиты.
Пусто: если прежде крестьянская хата была завалена одеждой, посудой, то теперь в хатах нет даже тряпок…
А где нежилые постройки?
В Болотном поразили некоторые очень резкие внешние перемены.
Кроме хат, никаких других построек в селе не осталось: ни сенных сараев, ни овинов и пунь на усадьбах, ни маленьких амбарчиков. Все эти постройки пошли на дрова.
Снесены сараи: нет теперь у колхозников сена. А если колхозник и сумел запасти немного, то держит его близко, во дворе.
В селе нет риг (овинов): колхозники на своих участках не имеют никаких посевов зерновых. Им нечего сушить и молотить.
Снесены пуни на усадьбах: нет теперь у колхозников яровой соломы.
Снесены амбарчики, так как нечего хранить в них. Нет теперь у колхозников ни закромов с зерном, ни упряжи, ни холста, ни сукна, ни овчин, ни праздничной одежды и обуви.
Все эти постройки снесены и использованы на топливо: колхозники испытывают острую нужду в нем.
Даже ракиты, которые прежде были около каждой постройки, тоже повырублены на отопление. Нет теперь у колхозников лошадей – и нет дров…
Забитых, пустующих хат в селе стало теперь меньше, по сравнению с 1933 годом. Некоторые переселенцы вернулись. Другие избы отданы под квартиры учителям, агроному и другим служащим.
Джунгли «колуна–татарника», которые в период коллективизации полонили все село, теперь выкорчеваны. Около своих хат колхозники уничтожили их по собственной инициативе. На пустыре колуны были уничтожены тогда, когда там разбили колхозный огород.
КУСТАРНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ
В Болотном до коллективизации было 26 кустарных предприятий и машин. Большая часть их теперь, в колхозе, совершенно ликвидирована.
Была хорошая маслобойка. Теперь колхозники не сеют коноплю для себя, потому что не имеют для этого земли. А конопля с колхозных полей сдаётся государству вся целиком, без остатка. Поэтому маслобойка ликвидирована в колхозе «за ненадобностью».
Прежде работали в селе три ветряных толчеи. Они толкли волокно от конопли: пеньку и замашки. Из пеньки крестьяне вили верёвки, вожжи, а из замашек бабы пряли нити и ткали холст, полотно на рубашки. Теперь у колхозников нет ни пеньки, ни замашек: все это сдаётся государству. Толочь нечего, и толчеи разрушены.
До коллективизации была в селе мастерская по выделке овчин. Работала также волнобойка, которая перебивала волну и подготовляла её к пряденью. Теперь в колхозе нет мастерской по выделке овчин. А волнобойка, бездействуя, валяется в заброшенном сарае. В этих кустарных предприятиях колхозники не нуждаются. У колхозников нет овец (нет сена, нечем кормить их). Следовательно, нет ни овчин, ни волны.
Прежде в селе работала крупорушка. Она очищала гречиху и снабжала крестьян гречневой крупой для каши. Теперь крупорушка превращена в колхозную овчарню. В колхозе крупорушка лишняя: нет теперь у колхозников ни крупы, ни каши.
До коллективизации работали в селе три ветряных мельницы. Теперь осталась только одна. Да и та работает с неполной нагрузкой. Так резко уменьшился перемол зёрна в колхозе.
После коллективизации мельница была объявлена колхозной собственностью. Мельник работает на ней в качестве колхозника за трудодни. Он мелет муку для колхоза и колхозного начальства бесплатно, а для колхозников – за деньги.
Работает мельница плохо. Мельник, работая за тощие трудодни, в хорошей работе не заинтересован. Председатель колхоза заинтересован только в деньгах: деньги за помол он забирает «на колхозные нужды»… Но что крыша худая, мельница разрушается – это его не интересует.
В селе работает кузница. Кузница теперь работает только для колхоза. Но колхозников она совсем не обслуживает. «Частные заказы» от них кузница не принимает: начальство воспрещает.
Личные потребности колхозников и частная деятельность ремесленников кажутся большевистским руководителям делом настолько «антикоммунистическим» («накорчеванные пережитки капитализма в экономике и сознании людей»!), что кузнецам запрещено принимать от колхозников «частные заказы» даже на дому, в после урочное время.
– Если возьмёшь от колхозницы какой-нибудь заказ на дом – лопату или кочергу сделать, ведро, кружку или миску починить, – рассказывал колхозный кузнец, – то прячешься с этим заказом от начальства где-нибудь на дворе, в уголке. Прячешься с работой, словно с дурной болезнью или с украденной вещью… Боже упаси: проведают – упекут!..
Кустарные предприятия в колхозе работают плохо. Из–за ничтожной оплаты мастера совсем не заинтересованы в работе. Колхозный кузнец с посёлка рассказывал:
– Прежде кузнец легко зарабатывал золотой рубль в день. На этот заработок можно было свою семью содержать недурно. За рубль можно было купить два пуда ржаной муки (32 кг). А теперь мне, как мастеру–специалисту, в колхозе за каждый рабочий день начисляют полтора трудодня. Значит, 600 граммов ржи. Денежной оплаты в колхозе нет никакой. Я подсчитал, что мой «заработок» в колхозе в 67 раз меньше, чем в дореволюционной деревне… Теперь даже хлеба для самого себя не заработаешь… А семья?.. А другие продукты?! А одежда, обувь и всякие прочие нужды?! На все эти нужды ничего не заработаешь. Ну, и работаешь соответственно, абы как… «По плате и работа»…
Некоторые кустарные предприятия в колхозе, по сравнению с прошлым, даже расширены. Но пользы от этого для колхозников никакой нет.
Так, например, прежде была в селе маленькая «цигельня», мастерская по выделке кирпича. В ней работал только один старик: делал кирпичи и высушивал их на солнышке. Но эта маленькая мастерская удовлетворяла все нужды крестьян в кирпиче–сырце: из сырца делали печи. А обожжённый кирпич крестьяне привозили с кирпичного завода.
Теперь в селе силами колхозников построен маленький завод, который начал изготовлять обожжённый кирпич.
Но колхозников это не радует. Они строили завод, теперь работают на нем, а кирпич приготовляется не для них. Весь кирпич с завода предназначается исключительно «на нужды колхоза»: на постройку колхозной канцелярии, для колхозных скотоводческих ферм. А на личные нужды колхозников, даже на ремонт печки, председатель колхоза не отпускает ни одного кирпича. Не предполагается этого делать и в последующие годы.
Так печально обстоит дело с кустарными предприятиями в колхозе. Одни преприятия ликвидированы «за ненадобностью». Другие остались, но работают исключительно «на нужды колхоза», совершенно игнорируя все личные нужды колхозников.
* * *
В деревне единоличников зимой каждая изба представляла собой домашнюю кустарную мастерскую.
Крестьяне зимой плели лапти, чинили валенки, вили верёвки, чинили упряжь и телеги, делали сани, мастерили разные забавы для детей: салазки, скамейки для катания, деревянные коньки и лыжи.
Крестьянки зимой пряли нити из замашек и волны; ткали на ручных станах холст, мешковину, сукно; шили для семьи бельё, мешки, чинили одежду.
А кроме того, зимой в крестьянских избах работали бродячие ремесленники: шили одежду, чинили посуду, валяли валенки, делали новую упряжь.
Теперь же нет у колхозников никаких материалов для всех этих перечисленных кустарных работ: ни пеньки, ни лык, ни замашек, ни волны, ни овчин, ни кожи. Поэтому не работают теперь ни прялки, ни ткацкие станы. Они валяются на чердаках и гниют…
Не ходят по колхозным сёлам и бродячие ремесленники. Советская власть прикрепила каждого труженика или к колхозу, или к фабрике, или к промысловой артели.
И поэтому нет теперь у колхозников ни самотканного белья, ни самодельной обуви и одежды.
А советские государственные фабрики выпускают на рынок одежду и обувь в таком мизерном количестве и по такой дорой цене, что для колхозников фабричная обувь и одежда стали недоступны.
Поэтому колхозники вынуждены теперь ходить в отрепьях, одеваться, как нищие.
