Текст книги "Король (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
– Возможно, я задушу тебя сегодня подушкой, – сообщил Кингсли.
– Тогда тебе придется взять мои уроки французского. План уроков на моем столе.
– Забудь. Ты будешь жить.
– Я так и думал.
Со вздохом Кингсли лег на грудь Сорена. Сорен приподнял волосы Кинга и поцеловал его за ухом.
– Ну, я переживаю, что они узнают о нас, – сказал Кингсли, переворачиваясь на противоположный бок от Сорена, на что тот не возражал. Он провел рукой по центру спины Кингсли. Кингсли наслаждался этими моментами, когда огонь садизма Сорена угасал. Ласковые прикосновения и поцелуи причиняли гораздо больше боли, чем удары ремня или трости. Они ранили его сердце, и все же он дорожил этой болью. Это была его любимая боль.
– Почему ты беспокоишься об этом? Мы всегда осторожны. Никто никогда не видел нас вместе. Мне плевать, если узнают обо мне. Мне есть куда пойти. Но я не хочу, чтобы ты...
– Не хочешь, чтобы я что? – спросил Кингсли.
– Я не хочу смущать тебя, – объяснил Сорен, и Кингсли громко рассмеялся над абсурдностью его предположения.
– Ты не хочешь смущать меня? Час назад ты раздел меня, сказал встать на колени и признаться в самых постыдных сексуальных фантазиях, а теперь говоришь, что не хочешь смущать меня?
– Это другое. Кто мы наедине, не имеет ничего общего с теми, кем нам приходится быть там. Хочешь, чтобы люди знали, кто ты?
– Твой любовник?
– Не то.
Кингсли задумался над вопросом. Наедине с Сореном он становился рабом, шлюхой, пресмыкающимся никем, который подчинялся сексуальным пыткам и благодарил за такую привилегию. Секс с другим парнем не смущал его. Все остальное его смущало.
– Non, верно. Я не хочу, чтобы люди узнали, что мне нравится испытывать боль. Они не поймут и не поймут тебя. Будут думать, что ты монстр.
– Я и есть монстр, – ответил Сорен и впился зубами в центр спины Кингсли.
– Да, но никто не знает об этом, кроме меня. Это наш секрет. Но... – Он шумно выдохнул и прижался спиной к груди Сорена. – Я боюсь, они все равно скоро узнают.
– И почему же? – поинтересовался Сорен.
– Ну, понимаешь... – Он приготовился к гневу Сорена. – Я беременный.
Кингсли прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать смех, когда Сорен от отвращения выдохнул так тяжело, что раскладушка завибрировала. Затем Кингсли ощутил что-то на спине, что-то похожее на ступню.
Эта ступня толкнула его, и Кингсли приземлился на пол на задницу.
– О нет, – сказал он, с силой ударившись о пол. – Я потерял ребенка.
Когда Кинг поднял взгляд, то обнаружил, что Сорен зарылся лицом в подушку. Он никогда не видел, чтобы тот смеялся до слез.
– Не плачь, – попросил Кингсли, гладя Сорена по плечу. – Мы попробуем еще раз.
Кингсли больше не мог сдерживаться. Безусловно, уже прошло достаточно времени. Он кончил в Фиби с такой силой, что зарычал от дискомфорта.
Он покинул ее тело и схватил ее халат с пола, чтобы вытереться.
– Эй, этот халат стоит тысячу долларов, – недовольно заметила она и вытянулась на кровати, обнаженная и счастливая. Одна рука дразнила соски, а вторая скользила между ног. Его семя вытекало из нее, оставляя влажные следы под бедрами. Если ей было наплевать на шелковые простыни, он знал, что и на халат ей тоже было наплевать.
– Теперь это тряпка для спермы за тысячу долларов. – Он бросил его на пол и застегнул джинсы.
– Ты просто ужасен.
– Всегда пожалуйста, – ответил он, и девушка села. – Надеюсь, тебе это нравится.
– Мне понравился твой смех.
Он поднял пистолет с пола и засунул его за пояс.
– Что?
– Я сказала... – Она встала с кровати и подошла к нему, обняв его за шею. – Мне понравилось, как ты смеялся, пока трахал меня. Я чувствовала себя грязной, будто ты действительно был каким-то маньяком. – Она улыбнулась. Он мог считать ее привлекательной, тонкая изящная красота, которая выглядела на двадцать пять, но, скорее всего, разменяла третий десяток давным-давно. Однажды он считал ее привлекательной, но сегодня она отталкивала его. Он хотел сбросить с себя ее руки, но не станет ее расстраивать. Она была ему нужна. Если быть точным, ему нужен был ее муж. Роберт Диксон пробивал себе путь наверх. Если продолжит траекторию карьеры в том же русле, то однажды станет мэром. Кингсли хотел иметь мэра в кармане.
Поэтому он улыбнулся ей, подыгрывая, и позволил ей поцеловать себя.
– Я смеялся, потому что вспомнил кое-что.
– И что же ты вспомнил?
– Не помню, – солгал он.
Она подошла к комоду, чтобы достать из него кожаную косметичку. Она открыла ее и выложила две дорожки кокаина. Скорее всего, она была под коксом, пока он трахал ее. Это объясняло, почему она не могла заткнуться.
– Слышала, вы с Робертом ходили вместе пострелять, – сказала Фиби.
– Мне нужно было с ним кое-что обсудить.
– Меня? – спросила она с приторной улыбкой.
– Работу, – ответил Кингсли. – Просто работу. Твое имя не всплывало.
– Хорошо, – произнесла она. – Просто проверяла. – Она протянула ему скрученную купюру. – Угощайся. Устроим второй раунд.
Кингсли попытался изобразить заинтересованность в перспективе еще раз ее трахнуть. Она высыпала еще две дорожки для него. Он ненавидел кокаин, ненавидел, как сильно одна затяжка заставляла хотеть еще одну через полчаса. Но, может, если у него не встанет для второго тура, он спихнет всю вину на наркотики.
Фиби опустилась на колени перед ним и взяла в рот его член. Он глубоко дышал и пытался думать о самых эротических фантазиях, которые только мог вообразить, что угодно, чтобы вернуть настроение. По какой-то причине все, что приходило на ум, это воспоминания о Сорене и тех украденных ночах, проведенных вместе, будучи подростками. К счастью, это сработало, и он снова ощутил, как твердеет.
– Мам? – В коридоре раздался голос маленького мальчика. Фиби отстранилась и с раздражением вздохнула.
– Минутку, Коди. Мамочка только вышла из душа.
– Мне стало плохо у Тайлера. Они привезли меня домой.
– Подожди там, малыш. Мамочка идет.
Фиби закатила глаза.
– Сегодня он должен был быть с друзьями. Прости, – прошептала она Кингсли и поднялась на ноги. Она начала поднимать халат с пола, но заметила пятно спермы. Вытащив махровый халат из шкафа, она крепко завязала его.
– Я пойду. Все в порядке, – заверил Кингсли, с облегчением от такого легкого выхода.
– Я скоро позвоню. Обещаю.
– Не торопись, – ответил он, желая, чтобы она больше никогда ему не звонила.
– Ты потрясающий. – Она одарила его долгим страстным поцелуем, на который Кингсли ответил без особого энтузиазма. – Самый сексуальный мужчина на земле. Скоро увидимся? Пожалуйста?
– Bien sûr[5].
– Обожаю французский. В следующий раз изнасилуй меня по-французски. – Она еще раз поцеловала его и указала на прикроватную тумбочку. – Они там. Я позвоню.
Она оставила его одного в комнате. Кингсли ждал, пока в коридоре стихнут голоса. Он открыл ящик, на который она указала, и обнаружил конверт. Кинг выскользнул за дверь, спустился по лестнице и поймал такси. Все, что он хотел, это быстро принять душ, смыть Фиби с себя и вернуться к блэкджеку с Сореном.
Он помчался вверх по лестнице к входной двери, его сердце бешено колотилось от кокаина.
Проходя через холл, он заметил две точеные лодыжки в паре бежевых лодочек, расположившихся на подлокотнике его софы в гостиной.
– Блейз? – Он заглянул за спинку софы и обнаружил девушку, лежащую на спине в состоянии эйфории и блаженства. На ее груди балансировала миска клубники.
– Bonne soir, monsieur[6]. – Она устало и счастливо усмехнулась и закинула ягоду себе в рот. Ее обычно идеально уложенные волосы сейчас были взъерошены, и казалось, что в какой-то момент она раздевалась и одевалась. – Мне нравится твой дом. Он самый лучший в Нью-Йорке. Я когда-нибудь говорила тебе об этом?
Кинг прищурился.
– Ты под кайфом?
Она покачала головой и захихикала.
– Неа. Это послевкусие.
– Послевкусие?
– А знаешь, Кинг, что удивительно? Он даже не прикоснулся ко мне. Но это была самая... – она широко взмахнула рукой, – самая лучшая боль, которую я когда-либо испытывала.
– Боль?
– Немного Б, чуть-чуть Д, и много С и М. Я была М.
– Ты была М, верно?
– Это было восхитительно. Твой друг – Бог боли.
– Кто? Кто бог?
– Твой блондинистый друг. Сорен.
Кингсли уставился на нее.
– У тебя был секс с Сореном, пока меня не было?
– Нет, глупыш. Я же сказала, он не прикоснулся ко мне. Ему не пришлось. Его душа прикасалась ко мне. Его боль прикасалась ко мне.
– Ты выжила из ума. Как такое могло случиться?
– Не знаю. – Она подняла обе руки и потянулась. – После твоего ухода он спросил, как произносится мое имя. Я ответила, как у Блеза Паскаля, и потом он рассказал мне о Блезе Паскале, тот был математиком, который...
– Ненавидел Иезуитов. Писал всякого рода клевету и, следовательно, правду о них.
– Именно. Итак, мы разговаривали, и потом я сделала то, что ты просил, отвела его в игровую, в которой над кроватью висит картина Фрэнсиса Бэкона, и вдруг меня выпороли и избили, и я кончила от одной только боли. Потом я спустилась сюда с задранной до талии юбкой. Набросилась на холодильник. А ты знаешь, какой голодной я становлюсь после игр.
Он подняла миску клубники и предложила одну ягоду ему. Кингсли проигнорировал жест.
– Как ты думаешь, ты и твой друг когда-нибудь будете играть в паре со мной?
– Нет. Ешь клубнику. Мне нужно поговорить с Богом.
– Передай ему, что я хочу поцеловать его ноги. Снова.
– Слово в слово.
Она махнула рукой, прогоняя его из комнаты.
– Сорен? – прокричал Кингсли, взбегая вверх по лестнице.
– Я в своей комнате, – ответил Сорен. Кингсли выделил ему собственную гостевую, чтобы он мог оставаться, когда пожелает. Пока что он не провел тут ни одной ночи.
– Все комнаты – мои. – Кингсли распахнул дверь в гостевую. Сорен стоял у края кровати, перед ним лежал открытый серебряный чемодан.
– Очень хорошо. Я в твоей комнате.
– Могу я задать один вопрос?
– Задавай.
– Что ты сделал с Блейз?
Сорен посмотрел на него.
– Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.
– Ты трахался с ней?
– Это два вопроса, и нет, я этого не делал. Ты расстроен из-за того, что мы играли? Она сказала, что может быть с кем захочет.
– Мне плевать, с кем она играет. Я хочу знать, почему эта девушка лежит на моем диване в ступоре и заявляет, что ты причинил ей самую лучшую боль в ее жизни?
– Самую лучшую? Уверен, это преувеличение, но я рад, что ей понравилось. – Сорен улыбнулся и продолжил рыться в чемодане с игрушками, которые Кингсли хранил под каждой кроватью в доме. – Мне точно понравилось.
– Значит, все это из-за не нарушения своих клятв?
– Секса не было, и я не женился на ней. И не взял у нее денег или отказался подчиняться прямому приказу Папы.
– А как же... – Кингсли особым образом взмахнул рукой.
– Что же, – ответил Сорен. – Это, конечно же, я сделал.
– Конечно же.
– Но мы, иезуиты, тверды и готовы отстоять свое, как папская курия, когда поднимается тема мастурбации. Боже, в последнем предложении, как минимум, три каламбура. Совершенно непреднамеренно.
– Хватит шутить. Это серьезно.
– Это несерьезно. Кингсли, успокойся.
– Я совершенно спокоен.
– Ты говоришь глоссолалиями, Кинг. Я слышал французский и английский, и немного испанского, и ты говоришь на них всех одновременно.
– Ты – священник. Иезуитский священник. А я ушел из дома на один час, вернулся и увидел девушку в постэкстазе на моем диване, поедающую клубнику и утверждающую, что мой бывший любовник, который сейчас католический священник, причинил ей самую лучшую боль. Я больше никогда не смогу покинуть свой дом.
– Ты знаешь по собственному опыту, что для всего мира будет лучше, если я буду кого-то избивать на регулярной основе. Я поговорил со своим духовником, и он разрешил мне разбираться с этой стороной себя, пока я не нарушу один из обетов. И вот.
– И вот? Нет, никакого вот. Мы еще не дошли до вот. Ты... – Кингсли указал на Сорена. – Ты постоянно в хорошем настроении. И ты говоришь. И ты... милый. Точнее, милее. – Слово «милый» причиняло боль. – Ты изменился.
– Кинг...
– Это из-за девушки, не так ли? Королева-Девственница. Я должен был догадаться.
Сорен с подозрением смотрел на него.
– Кингсли, ты…
– Дай мне секунду. – Кингсли мерил шагами комнату. Голова шла кругом. Что произошло под его крышей? Он запустил руку в карман жакета, достал табак и папиросную бумагу.
– Что ты делаешь?
– Мне нужна сигарета, чтобы успокоить нервы. Они измотаны.
– Ты не вдовствующая герцогиня. У тебя не должно быть измотанных нервов в двадцать восемь, – заметил Сорен. – И ты не должен курить.
– Мой дом, мои правила. Это дом для курящих. Все должны курить в моем доме. Я не брошу курить, и, если ты останешься здесь, тебе придется начать. – Кинг быстро скрутил сигарету и облизнул бумагу, чтобы склеить ее.
– Тогда я вернусь в дом священника.
Кингсли щелкнул зажигалкой, зажег сигарету, сделал глубокую затяжку и посмотрел на Сорена.
– Как ты причиняешь самую прекрасную боль кому-то, даже не прикасаясь к нему?
Кингсли снова поднес сигарету к губам.
Он услышал звук щелчка, и сигарета больше не дымилась.
Он долго смотрел на сигарету, затем медленно повернул голову к Сорену, который держал в руке кнут. Сорен непринужденно свернул его.
Зажжённая сигарета.
Щелчок кнута.
Сигарета больше не горит.
Кинг держал в руке окурок, рассеченный надвое.
– Еще вопросы? – спросил Сорен с высокомерно вздернутой бровью.
Кингсли указал на кнут, указал на свою руку, указал на Сорена...
– Ты можешь научить меня этому?
– Я отвечу на твои вопросы, как только ты ответишь на мои.
Сорен положил кнут на постель и подошел к Кингсли. Он поднял руки к лицу Кингсли и поднял его веки.
– Какие вопросы? – спросил Кингсли, пытаясь моргнуть.
– Почему ты пахнешь как койка в борделе? Почему у тебя за поясом пистолет? И самый важный, под какой наркотой ты сейчас?
Глава 9
Когда у Кингсли были сомнения, он трахался.
И с тех пор, как Сорен поймал его на употреблении наркотиков, он утопал в сомнениях. А сейчас он утопал в теле Блейз, в идеально превосходном теле. Она совершила ошибку, выглядя слишком привлекательной сегодня, когда остановилась возле его кабинета пожелать доброго утра. Но она не жаловалась, когда он запустил свои руки под ее юбку, и определенно не жаловалась сейчас, оседлав его на большом кожаном кресле.
– Ты сегодня в хорошем настроении, – сказал Блейз и расстегнула ему воротник. Она опустила голову и поцеловала его в губы, в шею.
– Ты на мне. Конечно, я в хорошем настроении. – Его пальцы скользили по ее горлу и вниз в декольте.
– Если бы ты был внутри меня, настроение было бы еще лучше.
– Ты уверена? – спросил Кингсли. Его руки скользнули под ее юбку и помассировали нежные бедра.
– Есть только один способ узнать, не так ли? – Блейз прикусила мочку его уха и прошептала. – S’il vous plait, monsieur[7].
– Ну раз ты так мило просишь...
Блейз рассмеялась, когда Кингсли встал без предупреждения и усадил ее на край своего стола. Он задрал ее юбку, и Блейз напряглась.
– Что-то не так, chouchou? – поинтересовался он.
– Мне нравится эта юбка. Просто не порви ее. Пожалуйста?
– Если порву, я ее тебе возмещу.
– Она принадлежала Бетт Дэвис.
– Ты и твои наряды...
Кингсли стянул девушку со стола и развернул спиной к себе. Осторожно, чтобы не разорвать винтажную ткань, он расстегнул молнию и опустил юбку по ее ногам. Она вышла из нее, и он положил вещь на спинку стула.
– На тебе есть еще что-нибудь, принадлежавшее мертвой актрисе?
– Все что на мне или во мне – легкая добыча.
– Хорошо. – Кингсли разорвал ее трусики, но оставил чулки и подвязки. Затем он резко ее шлепнул по обнаженной попке, достаточно сильно, чтобы Блейз взвизгнула. Он любил этот звук. Он шлепнул еще раз, в этот раз сильнее, затем щелкнул подвязкой пояса для чулок по бедру. Ее кожа красиво розовела. Но он предпочитал красный, так что шлепнул еще раз.
– Ты дьявол, – сказала Блейз, опустив голову и дыша через боль. – Как ты делаешь простой шлепок таким болезненным?
– Практика, – ответил Кингсли, ударив ее снова. – И ты знаешь, что тебе это нравится.
– Ненавижу.
– Уверена? – Кингсли развел ее бедра и проник в нее пальцем. – Это не похоже на ненависть ко мне.
Внутри она была влажной, очень влажной и горячей.
– Моя киска тебя любит. Другие части меня сейчас тебя ненавидят.
– Другие части? – Кинг обнял ее за талию и прижал ладонь к набухшему клитору. Он нежно потер его.
– Ладно... может, не каждая часть, – выдохнула Блейз. Она прижалась к столу, пока он ласкал ее, одной рукой внутри, другой снаружи. Он добавил третий палец в ее лоно и раскрыл его для себя. Блейз издала стон удовольствия, который, скорее всего, услышали все в доме. Хорошо. Он не потрудился запереть кабинет. Неспособность Блейз оставаться тихой во время секса работала лучше, чем любой галстук на дверной ручке.
– Где моя камера, когда она так нужна? – спросил Кингсли и толкнулся глубже в ее тело, пока внутренние мышцы не сжали его. – У нас сейчас получилось бы отличное кино.
– Как тебе такая поза? – Блейз еще шире развела ноги, предоставляя лучший обзор на свои прелести.
– Très jolie[8], – ответил он с благодарностью. – Но это еще больше улучшит картинку.
– Что именно?
Кингсли поднял ее и усадил на стол. Он снял с нее блузку и бюстгальтер и раздвинул ее бедра. Теперь на ней не было ничего кроме чулок, подвязок и пары туфель на шпильках. Кингсли восхищался ее телом, таким открытым и готовым для него.
– Parfait[9].
Кингсли расстегнул брюки и погладил свою эрекцию. Он потерся влажной головкой своего члена о клитор Блейз. Она застонала и приподняла бедра.
– Хочешь, чтобы я начала умолять о нем, не так ли? – спросила она.
– Разве я не всегда так делаю?
– Всегда, – согласилась девушка. – Пожалуйста, трахни меня.
– Недостаточно хорошо
Блейз блаженно выдохнула:
– Пожалуйста, monsieur, трахни меня. Ты самый красивый мужчина в Нью-Йорке и, вероятно, в ближайших трех штатах.
– Это что-то новенькое.
– Я обожаю твои волосы, их мягкость и твои темные глаза. И у тебя самые сексуальные руки на свете.
– Руки?
– Мне нравятся руки, – ответила Блейз. – Это девчачьи штучки.
– Что-нибудь еще? – спросил он.
– Эм... люблю твой акцент, твой член великолепен, и, если ты вскоре не засунешь его в меня, я заплачу и испорчу макияж, и все из-за тебя, так что, пожалуйста, трахни меня сейчас, прямо сейчас, в эту же секунду, или, клянусь Богу, я забуду, что в этих отношениях я сабмиссив.
Кингсли погрузился в нее одним резким выпадом. Блейз запрокинула голову и приподняла бедра со стола, полностью принимая его. Кинг вышел и снова пронзил ее. Он обхватил ее грудь руками, слегка пощипывая соски, а ее тело извивалось под ним. Внутри она была горячей и достаточно влажной, чтобы слышать, как он двигается. Он смотрел, как трахает ее. Подушечкой большого пальца Кинг помассировал место, где соединялись их тела. Блейз напряглась от удовольствия и ухватилась за край стола, чтобы удержаться. Ее кожа раскраснелась, соски затвердели. Внутри нее и вокруг него она пульсировала от нарастающего оргазма.
Сейчас он был просто телом. Чистым сексом. Он не думал, не помнил, не нуждался, не сомневался в себе, потому что его не существовало, не во время секса. Он бы трахался постоянно, если бы мог. Что угодно, чтобы не подпускать воспоминания. Что угодно, чтобы держать мир в страхе.
Быстрым движением руки, Кингсли подтянул Блейз к краю стола. Он развела бедра, шире и ближе к груди. Когда она оказалась максимально широко открытой, а он максимально глубоко внутри, мужчина приказал кончить для него. Она схватила его за запястья и сжала их до боли, которую он любил, и она кончила жестко, ее плечи приподнялись над столом, бедра двигались в безумном темпе, ее голос был серией резких отчаянных выдохов. Когда она закончила, Кингсли обнял ее, поднял на руки и прижал к своей груди.
Она поцеловала его, и он ответил на поцелуй, на отчаянный голодный поцелуй между любовниками, которые точно знают, чего хочет другой. Он трахал и целовал, трахал без жалости, и она принимала каждый толчок, как и положено его хорошей девочке. Он должен был кончить, но не хотел, пока нет. Он хотел оставаться в ее горячем влажном лоне весь день и всю ночь, пока не умрет, трахая ее, а затем он больше не хотел ни думать, ни вспоминать, ни чувствовать что-либо еще, кроме гостеприимности женского тела.
Столько удовольствия... Кинг едва мог дышать... Его бедра дрожали от бесконечных толчков, член стал таким чувствительным, что болел... Блйез шептала ему на ухо эротические фразочки:
– Кончи в меня, Кинг... мой Король. Я хочу, чтобы твоя сперма вытекала из меня весь день... так сильно, как ты хочешь... так сильно, как ты можешь...
Так сильно, как мог, что даже из глаз брызнули слезы от силы собственного оргазма. Он кончил с волной, с сильным глубоким спазмом и излился в нее горячим семенем. Где-то в глубине души он услышал, как Блейз кричит от боли.
Он слишком быстро оправился от кайфа собственного оргазма. Мужчина положил голову на плечо Блейз. Она обняла его и усмехнулась.
– Ты смеешься надо мной? – спросил Кингсли, медленно отстраняясь.
– Да. Смотри. – Она приподняла свое плечо, чтобы показать след от укуса. – Ты вампир.
– Не помню, чтобы я это делал. Мои искренние извинения. – Он поцеловал рану. Он прокусил кожу, но лишь немного.
– Не извиняйся. Люблю, когда ты оставляешь мне подарки.
Кинг покинул ее тело и рухнул в кресло.
– Твоя очередь прибираться. – Он махнул рукой, указывая ей слезть со стола. Она спрыгнула и достала коробку салфеток из ящика.
– Всегда моя очередь убираться.
– Ты так хороша в этом.
– Ну, с этим спорить не стану. – Она опустилась перед ним на колени и языком нежно лизнула его. Больно. Прикосновения после оргазма всегда были болезненными. Удовольствие и боль в одном. Он не был удовлетворен, пока не получал и то, и другое.
Когда Блейз закончила, она убрала следы со стола салфеткой, оделась и поцеловала Кинга на прощание.
– Было весело. Хочешь повторить сегодня? – спросила она.
– Пожалуй.
– Ты будешь трезвым?
– Обещать не стану.
Блейз закатила глаза, снова поцеловала его и оставила в кабинете. Кингсли закончил поправлять одежду и приводить себя в порядок. А потом все случилось так, как было всегда. Мысли. Воспоминания. Вещи, которые он хотел забыть, но не мог, хлынули в его голову. Жизнь была бы намного лучше, если бы он мог постоянно удерживать кровь в члене и подальше от головы.
Кингсли отпер нижний ящик стола, большой для хранения папок, и проверил его содержимое. Одиннадцать бутылок бурбона, два грамма кокаина, унция марихуаны, два пузырька чистого кодеина, девяносто таблеток, по сто миллиграмм каждая, и одна бутылка кетамина. А все это там хранилось только потому, что бывали дни, когда только лошадиный транквилизатор мог его вырубить настолько, чтобы отправить в путешествие по Волшебной Стране Чудес.
Он потянулся к пузырьку с кодеином, но открылась дверь кабинета. Кингсли захлопнул ящик и выпрямился в кресле.
– Ты когда-нибудь стучишься? – спросил Кингсли.
– Стоны и рычание прекратились, и стены перестали дрожать, – ответил Сорен. – Предположил, что путь свободен.
– Свободен для чего? Что ты тут делаешь?
– Выполняю свою часть сделки, как и обещал.
– Ты здесь, чтобы снова накричать на меня? – поинтересовался Кингсли, и Сорен вошел.
– Я не кричал, – не согласился Сорен, садясь напротив стола Кингсли. – Я ни разу не повысил на тебя голос.
– А ощущалось будто кричал.
– Даже самое легкое прикосновение к открытой ране причиняет боль. Ты не можешь осуждать меня за беспокойство о тебе.
– Прекрати беспокоиться. Ты мне не отец.
– Надеюсь, что нет, – ответил Сорен, хмурясь. – Если так, то моему ребенку придется кое-что объяснить.
– И ты не мой священник, – добавил Кингсли, хотя Сорен сегодня не выглядел, как священник. Он был в обычной выходной одежде – черном джемпере и черных брюках.
– Ну, Кинг, ты сегодня груб
– Оставь меня в покое.
– Не могу. Ты попросил меня научить тебя трюку с кнутом. Вот он я.
– Я попросил научить меня трюку с кнутом?
– Не скажу, что удивлен тому, что ты не помнишь.
– Я помню. – Кинг прищурился. Теперь, когда Сорен напомнил, он вспомнил.
– Я могу уйти, если ты передумал, – заметил Сорен и встал.
– Нет. Сиди. Не уходи.
Сорен посмотрел на него и снова сел.
– Я не часто употребляю кокаин, – сказал Кингсли. – Была тяжелая ночь. Вот и все.
– И сколько плохих ночей у тебя случается?
– Одна или две. Не так много, – заверил Кингсли.
– Я знаю, что отдал тебе деньги без всяких условий. Но и не думал, что ты будешь тратить их на наркотики.
– Хочешь вернуть деньги?
– Нет. Хочу, чтобы ты лучше заботился о себе. Вот и все.
– Лучше заботился о себе? Интересное заявление от человека, который регулярно избивал меня до черных синяков. Вижу, ты нашел других мальчиков для битья.
– Девочек для битья.
– Нынче только девочки? – уточнил Кингсли.
– Только женщины. Меньше вероятность, что я зайду слишком далеко.
– Мне нравилось, когда ты заходил далеко.
– И поэтому, – с улыбкой ответил Сорен, – ты знаешь, почему я не играю с тобой.
Кингсли опустил голову и уперся подбородком на скрещенные руки.
– Кинг?
– Что с тобой произошло? Ты другой, – произнес Кингсли.
– Ты хочешь знать правду?
– Я спросил.
– Ее зовут Магдалена.
– Тайная подружка.
– Она хозяйка Римского борделя. Она и ее работники обслуживают очень специфическую клиентуру.
– Мазохистов?
– По большей части.
– Вот чем ты занимался... – Кингсли взмахнул рукой.
– Верно.
– Обычные мужчины ходят в спортзал, чтобы выплеснуть лишнюю энергию, – сказал Кингсли. – Как я слышал.
– Я не обычный мужчина. И не притворяйся, что ты тоже такой.
Кингсли закатил глаза и снова взмахнул рукой.
– Значит, она твоя подруга и...?
– Первые два года в семинарии были трудными. Не уверен, что смог бы их пережить без Магдалены. Я в долгу перед ней, но она отказалась принимать какую-либо форму благодарности от меня.
– Я знаю много проституток. Никогда не слышал, чтобы они отказывались от денег. Безусловно, это ты, и я бы сам заплатил деньги за еще одну...
– Кинг, мы с ней никогда не спали. Мы были друзьями. Я учился у нее.
– Ты учился, как сбивать кнутом сигарету из чьего-то рта?
– Да, один из первых навыков, которым она меня обучила, – ответил Сорен.
Теперь Кингсли узнал о «других хобби» Сорена. Последнее десятилетие он изучал искусство и науку садизма. Кингу это казалось более понятным, чем степень по теологии.
– Пока учился, я много путешествовал, – продолжил Сорен, – но, когда был в Риме, ни одной недели не проходило без посещения ее дома.
– Она позволяла тебе причинять ей боль?
– Да, – ответил Сорен. – Хотя сама она садистка. И очень хорошая.
– Насколько хорошая?
Сорен отвел взгляд и улыбнулся чему-то, затем снова посмотрел на Кингсли.
– Она была очень жестока со мной, – ответил Сорен.
Кингсли указал на него. – Хорошо. Кто-то же должен. В этом и есть причина этого... – Он взмахнул рукой снова.
– Этого чего?
– Хорошего поведения?
– Я только что рассказал тебе, что в семинарии каждую неделю ходил в бордель, чтобы учиться садизму. У тебя интересное определение хорошего поведения.
– Когда я приехал в Святого Игнатия, все тебя боялись. Все. Tout le monde[10]. Даже священники, хоть и любили тебя. Ты даже не говорил с другими учениками. Ты был эдакой недоступной блондинистой крепостью, и все ненавидели тебя, по веской причине. Что случилось?
– Я повзрослел, – ответил Сорен. – Я больше не в школе. Это творит чудеса с человеком.
– Мне не нравится, – заявил Кингсли.
– Я не нравлюсь тебе?
– Нет. Да. Не знаю, – признался Кингсли. – Когда мы были в школе, мы были словно испуганные щенки, а ты, ты был волком. Мне не нравится видеть тебя...
– Каким?
– Одомашненным. Они даже ошейник на тебя надели.
– Я сам надел на себя ошейник.
– Раньше ты пугал меня.
– А ты не думал, что причина, по которой я тебя сейчас не пугаю, в том, что ты больше не щенок?
Сорен ждал.
Кинг посмотрел на Сорена и гавкнул. Сорен просто смотрел на него. Может, в следующий раз ему стоит попробовать укусить?
– Если тебе от этого станет легче, – произнес Сорен, – волк все еще здесь, но он на более крепком поводке.
– Со мной ты отпускал волка с поводка.
– Именно поэтому мне нужен был более крепкий поводок.
– Не знаю, хочу ли платить этой Магдалене за то, что сделала тебя скучным.
– Что она сделала, так это заставила меня принимать себя менее серьезно, а это, знаешь ли, первое из трех чудес, за которые ее нужно причислить к лику святых.
– Я ей завидую, – признался Кингсли. – Ты был в ее жизни. Я не думал, что увижу тебя снова.
– Если бы не она, у нас бы не состоялось этой беседы, – ответил Сорен. – Без ее помощи я бы не смог встретиться с тобой лицом к лицу.
– Тогда, вероятно, я тоже ей должен. Даже когда ты кричишь на меня.
– Я не кричу.
– Какой у нее адрес? – спросил Кингсли.
– Зачем?
– Я отправлю ей чек. Если она та причина, по которой ты здесь, тогда я должен и тебе, и ей.
Сорен вздохнул, взял ручку и клочок бумаги со стола Кингсли и написал адрес. Он протянул его, и Кинг потянулся за ним. Сорен вырвал его из хватки.
– Я знаю, что ты делаешь, – сказал Сорен.
– И что я делаю?
Священник перевел взгляд направо и многозначительно посмотрел на архив Кингсли.
– У Блейз длинный язык, – проворчал Кингсли. – Одно из ее лучших качеств. Обычно.
– Вот, – ответил Сорен и передал адрес Кингсли. – Тебе стоит ее навестить. Она может помочь тебе так же, как помогла мне.
– Я в порядке, – отрезал Кингсли. – Ты ведешь себя так, будто я разваливаюсь на части.
– В прошлом году тебя подстрелили, и ты едва не умер.
Кингсли пожал плечами.
– У меня все неплохо сложилось, не так ли? Кто-то пришел к моему смертному одру и оставил «Прости меня» подарок.
– Это был не подарок. И не было извинением. Это было платой.
– Платой? За что?
Сорен потянулся в карман брюк и достал крошечный прозрачный пластиковый контейнер. Он поставил его на стол Кингсли.
– Что это? – спросил Кингсли и поднял контейнер. Несколько кусочков металла блестело в лучах полуденного солнца.
– Если бы ты был котом, это была бы одна из твоих жизней.
– Это моя пуля? – удивленно спросил Кингсли.
– То, что от нее осталось.
– Почему она у тебя?
– Я хотел ее, – ответил Сорен. – Я взял ее. Я заплатил за нее. И теперь ты ничего мне не должен.
– Они отдали тебе ее в больнице?
– Я попросил.
Кингсли вертел контейнер, притворяясь, будто изучает шрапнель. По правде говоря, ему было все равно, как она выглядит. Все, что имело значение, это почему Сорен хранил ее. Почему? Это был талисман? Сувенир? Напоминание о последнем разе, когда они видели друг друга? Кингсли думал о том, чтобы опустить руку в карман. Там лежал небольшой серебряный крестик на порванной серебряной цепочке – напоминание, которое он сохранил после первой ночи с Сореном. Крестик и воспоминания.
