Текст книги "Король (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Если я помогу уничтожить Пресвитерианцев, что я получу взамен?
– Мою благодарность?
Кингсли молчал.
– Мою бесконечную благодарность? – Сорен повысил ставку.
Кингсли по-прежнему молчал.
– Ночь с Элеонор, как только она станет достаточно взрослой?
Кингсли прищурился на Сорена и почесал подбородок, раздумывая над предложением.
– Ты вместе с ней? В моей спальне?
Сорен молчал.
– Если ты чист, – наконец ответил Сорен, – и если будешь вести себя прилично, не дашь себя убить между настоящим и будущим, и если она одобрит эту идею.
– Согласен, – ответил Кингсли.
– Тогда договорились.
Кингсли взял футбольный мяч из рук Сорена.
– Первый Пресвитерианин никогда не узнает, что их поразило, – ответил Кингсли. Бок о бок они выбежали на поле, и в быстром порядке Кингсли принял главенство над командой, которая справедливо полагала, что, будучи европейцем, Кингсли играл лучше, чем они, поэтому и охотно следовали его наставлениям. Особенно юные игроки были в восторге. Целых два часа Кингсли не думал ни о предстоящих результатах анализов, ни о записи Роберта Диксона, ни о том, чтобы уничтожить Церковь Фуллера.
И ни разу он не подумал о Сорене иначе, как о досадно хорошем игроке своей команды.
Когда тренировка завершилась, они вернулись в церковь потные и уставшие. Но это был хороший пот, хорошая усталость.
– Признайся, тебе было весело, – сказал Сорен. – Веселье, не связанное с сексом, наркотиками, шантажом и/или подкупом окружного прокурора.
– Я не подкупал прокурора ради веселья. Это была просьбы ради тебя.
– И я ценю это. Как и Элеонор, даже если и не знает, что ты сделал ради ее благополучия.
– Когда-нибудь она загладит свою вину передо мной, – ответил Кингсли, пытаясь подначить Сорена и преуспел в этом.
– Я сказал, если она одобрит эту идею. Она может и не согласиться.
– Ты даже сказать об этом не можешь с серьезным лицом.
– К сожалению, я признаю это.
– Знаешь, – начал Кингсли, доставая ключи из кармана. – Я бы присоединился к команде и без ночи с твоей девушкой.
Сорен улыбнулся и отвернулся, направляясь к церкви. Он прокричал на французском.
– Я бы дал тебе ночь с ней без твоего участия в команде.
Кингсли рассмеялся. Может, этот священник не так уж и плох.
Глава 19
– Вы хотите, чтобы ваши будущие дети получили укол булавкой?
– Нет, – выдохнул Кингсли.
– Тогда, молодой человек, предлагаю вам стоять смирно.
– Я стою смирно, – ответил Кингсли и закатил глаза. Сначала Магдалена, теперь синьор Витале. Кингсли решил, что за этот век он более чем истратил свою квоту на страдания от жестокого обращения с итальянцами.
– Стойте более смирно, – сказал невысокий седовласый мужчина у его ног.
– Кинг, – сказала Сэм, раздраженно постукивая ногой. – Стой смирно.
– Когда передо мной на коленях мужчина, стоять смирно считается за оскорбление, – заметил Кингсли.
– Не льстите себе. Вы не в моем вкусе. – Портной, сеньоре Витале, посмотрел на него снизу.
– Вы натурал? – спросил Кингсли. Он всем приходился по вкусу. Кроме Сэм.
– Нет, но вы француз.
– Итальянцы... – Кингсли покачал головой. – Послушайте, я тоже не поклонник Наполеона. Но это было сто девяносто лет назад.
– У итальянцев долгая память.
Кингсли заставил себя не двигаться, не дышать и не думать.
– Лучше, – похвалил синьор Витале. – Намного лучше. Скоро ты будешь выглядеть как новый ты.
– Я думал, что прежним я выглядел хорошо.
– Ты одеваешься как гей-бродяга, – заявил синьор Витале.
– Неправда, – вмешалась Сэм, вставая на защиту Кингсли.
– Merci, – сказал Кингсли.
– Он одевается как бисексуал-бродяга.
Кингсли уставился на нее.
– К вашему сведению, я считаю себя пансексуалом.
– Значит ли это, что ты любишь трахать сковородки?
– Это значит, что я люблю трахать все подряд.
– Типичный француз, – вздохнул Витале.
– Я плачу за эти оскорбления в адрес моей нации? – спросил Кингсли.
– Да, – ответил Витале. – Для французский клиентов пятипроцентная наценка.
– Сделайте два с половиной процента. Я только наполовину француз.
За свои двадцать восемь лет Кингсли повидал немало мужчин, стоявших перед ним на коленях на уровне промежности. Синьор Витале получил бы приз за самого старого и самого непривлекательного из всех мужчин, оказавшихся в таком положении. Он пытался не смотреть вниз, пока Витале делал самые незначительные изменения в брюках, закрепляя ткань и отмечая ее мелом.
– Хорошо. С тобой покончено. – Витале хлопнул в ладоши и с помощью Сэм поднялся на ноги. – Можешь их снимать.
С облегченным вздохом Кингсли зашел за ширму, где оставил свою обычную одежду. Ему не стоило позволять Сэм уговаривать его обзавестись новым гардеробом. За месяц она завладела всей его жизнью. Сэм привела в порядок все его файлы. Наняла экономку, женщину, которая когда-то работала в порнографической студии и поэтому была равнодушна ко всему, что происходило под крышей Кингсли. После одного сеанса с Анитой, боль в груди значительно уменьшилась.
Кингсли снял пиджак, но остановился, когда заметил кое-что на стене. Он подошел к ней, смотрел это, изучал...
– Кинг, что там? – спросила Сэм, подойдя к нему.
Он указал на крест на стене. Небольшая красивая вещица, шесть дюймов в длину, шесть в ширину. Он не сразу заметил его, потому что золотистый цвет сливался с золотисто-зелеными обоями.
– Это крест гугенотов, – ответил Кингсли. – Видишь? На верхушке Мальтийский крест – четыре точки – четыре Евангелия, восемь концов – восемь Заповедей Блаженства[15]. Голубь внизу – это Святой Дух.
– Не трогай, – сказал синьор Витале, когда вернулся из примерочной. – Это принадлежало моей бабушке.
– Ваша бабушка потомок гугенотов?
– Да, – ответил Витале, явно озадаченный. – Я же говорил, у нас долгая память. А что?
– Семья моего отца тоже произошла от них. Предположительно, мы скрывались в Италии в течение трех поколений, прежде чем вернуться во Францию.
Витале вытянул шею и изучал Кингсли сквозь свои маленькие круглые очки.
– В тебе течет итальянская кровь, – ответил Витале. – Теперь я это вижу.
– Бабушка была из Амальфи.
– Моя семья оттуда родом.
– Прекрасный город, – заметил Кингсли.
Витале осмотрел Кингсли с головы до ног, словно видел его впервые.
– Для чего вам нужен новый гардероб, монсеньор? – поинтересовался Витале. Монсеньор, сказал он. Не «молодой человек».
– Меня зовут Кинг. И я хочу оправдать свое имя.
– Ему нужно что-то особенное, – ответила Сэм. – Что-нибудь царственное. Что-то королевское.
Витале прищурился и снова оглядел Кингсли с головы до ног.
– Моя семья бежала в Англию, когда Муссолини пришел к власти. Мне было два года от роду, – поделился Витале. – Мы вернулись после окончания войны. Но пока мы жили в Англии, отец учился у Benson&Clegg[16]. Ты их знаешь?
– Конечно, слышал о них.
– Отец однажды снимал мерки костюма с Короля Георга VI. Что же, он был королем, который знал, как одеваться по-мужски. Как настоящий мужчина. Погоди...
Витале снова исчез. Сэм и Кингсли переглянулись. Когда Витале вернулся, в его руках была книга, большая, в кожаном переплете, напичканная желтыми закладками.
– Видишь? – Витале открыл книгу. – Это принадлежало моему отцу. Все образцы, измерения, законченные изделия. – Он перелистнул страницу, и вот он – король Георг VI во всей своей королевской красе. – Он был военным. Сначала моряком. Затем воздушные силы. Летчиком. Вы военный?
– Французский иностранный легион, – ответил Кингсли.
– Какое звание?
– Капитан, – ответил Кингсли.
– Ты был капитаном Французского иностранного легиона? – спросила Сэм, явно ошеломленная.
– Ты удивлена? – хмыкнул он, наслаждаясь ее шоком и широко-распахнутым ртом. Он поддел пальцем ее подбородок.
– Я нет, – ответил Витале. – У него хорошая осанка. Осанка солдата. Как и у короля Георга.
Портной перевернул страницу, на которой был изображен красивый мужчина лет тридцати пяти в офицерской форме и сапогах до колен.
– Мило, – заметила Сэм. – Кинг, тебе стоит одеваться вот так.
– Я никогда не служил в Королевских военно-воздушных силах Великобритании.
– Я говорю про сапоги.
– Гессенские сапоги, – сказал Витале. – Идеальны для верховой езды.
Сэм взяла книгу из рук Витале и осторожно пролистала ее.
– Черт, посмотри на эти костюмы, – сказала Сэм, разглядывая страницы с изображениями и образцами. – Утренние жакеты, сюртуки, двубортные пальто, бриджи, сапоги, кители... Эти мои любимые. Все эти медные пуговицы. Кинг, в подобном костюме ты был бы самым сексуальным мужчиной в городе.
– Сексуальным? Вздор, – с издевкой вмешался Витале. – Сексуальный – это для рекламы пива. Король должен быть завораживающим, властным. Каждый должен заметить, когда он входит в комнату.
– Оденешься вот так, – продолжала Сэм, указывая на картинку короля в длинном военном пальто, – и даже я захочу переспать с тобой.
Девушка улыбнулась ему, сияя глазами. Кингсли повернулся к Витале.
– Я беру их, – сказал Кингсли.
– Берете что? – спросил Витале.
Кингсли закрыл книгу и вернул ее Витале.
– Все.
– Все? – повторил Витале.
– И один для нее тоже, – добавил он, кивая в сторону Сэм. – Любой, какой она пожелает.
– Кинг, эти костюмы стоят по пять тысяч долларов, – сказала Сэм с широко распахнутыми глазами.
– Выбери любой, который захочешь, – произнес он и похлопал ее по спине. – Папочка платит.
Примерка закончилась, и Кингсли заказал двенадцать новых костюмов в различных винтажных стилях и королевских, включая эпоху Регентства, Викторианскую и Эвардианскую. Сэм настояла на эпохе Регентства. Фетиш к бриджам она списала на детскую любовь к романам.
– Могу я забрать твои старые рубашки? – спросила Сэм, собирая его одежду. – Поскольку у тебя появились новые рубашки.
– Сомнительная идея.
– Она очень милая, – ответила она. – Я люблю рубашки Brooks Brothers[17]. Эти шмотки вечные. В них будет идеально спать.
Она взяла его рубашку, белую, застегивающуюся на все пуговицы, и натянула поверх своего жилета.
– Сэм, не надо. – Кингсли подошел к ней, стоящей возле зеркала.
– Ты так привязан к этой рубашке? – полюбопытствовала она, улыбаясь. – У тебя две дюжины новых рубашек, сшитых специально для тебя.
– Дело не в рубашке, а в принципе рубашки.
– У твоих рубашек есть принципы? – Сэм застегнула три средние пуговицы.
– Ты ничего не знаешь о мужчинах, поэтому позволь поделиться с тобой небольшим секретом, – сказал он, становясь перед ней. – Когда женщина носит одну из наших рубашек, которую мы носили, в которой жили, она словно говорит: «Он – мой».
– И это плохо?
– Это очень хорошо при правильных условиях. Но ты носишь мою рубашку и спишь в ней, и оставляешь ее себе – это равносильно тому, если я кончу тебе на спину. Это как пометить свою территорию. Ты считаешь меня своей собственностью?
Сэм посмотрела на него, и он увидел удивление в ее глазах.
– Нет, – ответила она. – Конечно, нет. Ты мой работодатель, Капитан, – отсалютовала ему Сэм.
Кингсли поднял руки и расстегнул рубашку.
– Я знаю, что не привлекаю тебя, – сказал он, снимая с нее рубашку и натягивая ее обратно. – Но меня влечет к тебе, и я делаю все возможное, чтобы не думать о тебе в таком ключе. То, что ты носишь мою рубашку, мне не помогает.
– Прости, – прошептала она. – Я не... Честно, я даже не думала об этом.
– Все хорошо. Никакого ущерба не нанесено.
Кингсли посмотрел на часы в примерочной и вздохнул.
– Все хорошо? – спросила Сэм.
– Я должен идти, – ответил он. – Я опаздываю.
– Куда направляешься?
– Никуда.
– Как можно опаздывать в никуда?
– Сэм, пожалуйста. Сейчас я не в настроении.
– Кинг? Что происходит? – спросила она и с беспокойством посмотрела на него. – Поговори со мной.
Кингсли молчал и взвешивал стоимость и пользу посвящения Сэм. Если он не расскажет ей, она продолжит волноваться, не зная причины. Если он расскажет ей, у нее будет повод для беспокойства. В любом случае, она будет волноваться. Нет смысла скрывать.
– У меня назначен прием, – ответил он. – Я сдал кое-какие тесты и должен получить результаты.
– Тесты? Какие тесты?
– Такого рода тесты приходится проходить двадцативосьмилетнему мужчине, переспавшему с половиной Европы.
– О, черт. Такого рода тесты. Жаль, что я не могу сопереживать, но единственная болезнь лесбиянок от секса, это спазм челюсти.
Кингсли усмехнулся. Боже, ей отлично удавалось его рассмешить.
– Все хорошо. Я думал о них, не переставая, две недели, так что, несмотря ни на что, по крайней мере, теперь буду знать.
– Мы узнаем. Я пойду с тобой.
– Тебе не обязательно идти со мной.
– Я не обязана, – ответила она. – Но хочу. И ты этого хочешь. Никто не хочет проходить это дерьмо в одиночку. Даже ты.
– Ты слишком хороша для меня, – сказал он, беря ее за руку и целуя тыльную сторону запястья.
– Прекрати увиливать.
– Я не увиливаю. Я флиртую.
– Ты мужчина, флиртующий с лесбиянкой. Это и значит увиливать. Это не сработает. На моих брюках замок, а ключ я выбросила.
Он посмотрел вниз.
– Я не вижу замка.
– Замок невидимый.
– Я найму невидимого слесаря.
– Занесу его в список. А сейчас, пошли. Какими бы ни были новости, лучше покончить с этим.
– Если новости плохие, я бы предпочел отложить их в долгий ящик.
– Тогда, полагаю, ты не захочешь узнавать эти плохие новости? – Она достала листок бумаги из кармана жакета.
– Что это?
– Счет от синьора Витале.
Взяв чек и посмотрев на итоговую сумму, Кингсли присвистнул.
– Хорошо, что я богат.
– Как капитан французского иностранного легиона смог разбогатеть?
– На комплексе вины, – ответил Кингсли.
– На этом можно зарабатывать? – спросила Сэм.
– Как оказалось.
– Как мне присоединиться?
– Слышала когда-нибудь выражение «если женишься на деньгах, жди, что придется зарабатыватьотрабатывать каждый пенни»?
– Ты женился на деньгах?
– Моя сестра. Но она умерла, и теперь я богат. Забавно, как устроен мир.
– Да, – ответила Сэм без иронии. – Обхохочешься.
Они приехали в клинику, и Сэм вышла их машины первой. Она придержала дверь для него и протянула в машину руку.
– Прими ее, – сказала она, взмахивая рукой. Он взял ее за руку и выдохнул. – Я снова чувствую себя рыцарем.
– Сегодня я не на каблуках.
– Да, но мне нужно было оправдание.
– Оправдание для чего?
Сэм переплела свои пальцы с его.
– Чтобы держать тебя за руку.
Глава 20
Когда они вошли в клинику, Сэм отказывалась отпускать руку Кингсли. Даже уже сидя в кабинете доктора Саттон, Сэм стояла рядом с ним и держала за руку. Или, возможно, это его рука была в ее. Она так крепко переплела их пальцы, что он не мог понять, кто кого держит.
Доктор Саттон вошла с папкой в руках.
– Без речей. Без вводных лекций, – сказал Кингсли, прежде чем доктор Саттон успела сказать хоть слово. – Скажите прямо сейчас, все хорошо или плохо.
– Кингсли... – Доктор Саттон села, и Сэм еще сильнее сжала руку. Плохо. Он знал, что это плохо.
Он умрет?
Что у него?
Заразил ли он кого-нибудь еще?
У него никогда не будет детей. Он больше никогда ничего не сделает.
Будет ли Сорен скучать после его смерти?
Будет ли кто-нибудь скучать по нему?
Доктор Саттон улыбнулась.
– Результаты хорошие, – ответила она.
Плечи Кингсли поникли, и он выдохнул ужас двух недель. Испытывал ли он когда-нибудь такое облегчение? Такую радость? Такую благодарность?
Сэм обхватила ладонями его лицо и поцеловала в обе щеки. Посмотрев на нее, он заметил слезы в ее глазах.
Доктор Саттон прочитала ему лекцию о сексуальном здоровье и в завершении об ответственности, назначила повторное тестирование через полгода и еще одно через год. Через полчаса они с Сэм, все еще держась за руки, вышли из кабинета. Светило солнце. Пели птицы. Прохожие не испражнялись на тротуар рядом с его обувью. Идеальный день.
– Признаюсь, я немного встревожилась, когда ты сказал, что перетрахал половину Европы, – сказала она. – Я бы согласилась на половину Челси. Или всю Челси, если она симпатичная.
– Ты осуждаешь?
– Я поражена.
– Может, ты меня и не хочешь, но другие люди хотят.
– По-моему, ты очень симпатичный, – ответила Сэм и похлопала его по руке.
– Спасибо. А теперь скажи, что я хороший человек.
– Ох, прекращай. Ты можешь заполучить любую другую женщину в городе.
– Ты права, могу, – согласился он, улыбаясь от уха до уха. – Я снова могу трахаться.
– А раньше не мог?
– Пришлось ждать результатов анализов.
– Поэтому ты и уехал на две недели в Рим?
– Кроме всех прочих причин.
– Чем ты занимался в Риме?
– Изучал искусство садизма у скандальной римской мадам.
– Пожалуйста, скажи, что у тебя есть слайды с отпуска.
Возле тротуара остановилась машина, но Кингсли остановил Сэм.
– Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, – сказал Кингсли.
– Для тебя все, что угодно, – ответила она.
– Садись в Роллс и возвращайся домой. Позвони всем из моей красной книжки и пригласи их сегодня вечером в особняк. Затем купи недельный запас презервативов.
– Никогда не покупала презервативы. Сколько нужно на неделю?
– Не знаю. Сотню? Погоди. Мы устраиваем вечеринку. Лучше тысячу.
– Что еще?
– Купи большого размера, – добавил он. – Поскольку я...
Сэм зажала пальцами уши.
– Ла-ла-ла, – запела она. – Не слушаю...
Он убрал руки от ушей.
– Закажи еду. Закажи алкоголь. У нас будет вечеринка.
– Какая вечеринка? – поинтересовалась она.
Кингсли улыбнулся.
– Поняла, – фыркнула Сэм. – Такая вечеринка.
Сэм приняла приказы и промаршировала прочь. Он был рад тому, что она не спросила, куда он направлялся, ведь поскольку сдвигов в поисках компромата на Преподобного Фуллера, он решил взять дело в свои руки.
Кинг поймал такси и назвал водителю адрес в Квинсе. От Сэм он узнал, что у Фуллеров в городе есть небольшой дополнительный офис. Они переедут в большую штаб-квартиру, как только «Ренессанс» реконструируют.
Водитель высадил его в конце квартала, и Кингсли быстро нашел офис богадельни. Они занимали трехэтажное кирпичное здание между школой и разрушенным жилым комплексом. Кингсли с опаской зашел внутрь, ощущая себя солдатом, вторгшимся на вражескую территорию. На самом деле, куда бы он ни посмотрел, то всюду видел надписи и плакаты, предупреждающие об опасности греха, неизбежности суда.
«Готовы ли вы встретиться с вашим создателем?»
«Узок путь.»
«Все согрешили и лишены славы Божьей.»
«Бежать от праведного гнева.»
Он изучил еще одни скудный постер, на котором были изображены люди с протянутыми к небесам руками в молитве, а их тела пылали в огне.
– Позитивно, – сказал себе Кинг.
Он заметил еще один постер: абортированный плод на кровавом покрывале и внизу драматичным шрифтом «Я сформировался в твоей утробе». Гротескный рисунок, он никак не повлиял на его мнение об абортах и лишь заставил захотеть излить свой обед на ковер церкви. Люди действительно находили утешение или просветление в таком месте?
Он нашел утешение и принятие в Академии Святого Игнатия, в католической школе, где встретил Сорена. Он не был католиком, никогда не был, но иезуиты в школе были пьяницами и интеллектуалами с открытыми взглядами. Иезуиты были скандальными либералами, по крайней мере, по католическим стандартам. Он вспомнил одного храброго юношу на уроках социальной этики, который спросил у отца Генри, при каких обстоятельствах аборт может быть разрешен. Отец Генри ответил: «В животе не должно быть пусто», и класс целых пять секунд был в шоке, прежде чем все рассмеялись.
Что-то подсказывало ему, что шутки об абортах не приветствуются в этой церкви.
– Ужасно, не так ли? – Кингсли обернулся и увидел молодую женщину, стоящую в дверях кабинета у входа в церковь. – Этот постер.
Кингсли понадобилось две секунды, чтобы перестроить разум, чтобы говорить без какого-либо намека на французский акцент.
– Ужасен, – согласился Кингсли. – Моя религия запрещает заниматься пропагандой.
– Простите?
Кингсли одарил ее безмятежной, ничем не угрожающей и потому совершенно фальшивой улыбкой.
– Я думал, здесь ли преподобный Фуллер. Мне бы хотелось поговорить с ним.
– Его здесь нет, – ответила она, в ее голосе слышались нотки нервозности. Девушка была симпатичной и могла бы называться красивой, если бы не прятала себя под бесформенным цветастым платьем. Она выглядела юной, двадцать или двадцать один, и в ее глазах был милый невинный блеск. – Главный штаб организации в Стэмфорде. Он не часто тут останавливается, потому что очень занятой человек.
– Еще я слышал он очень набожный.
Девушка широко улыбнулась.
– Да. Такой вдохновляющий. Преподобный Фуллер истинно любит Господа, и его церковь любит его за это.
– Никто не любит священнослужителей больше, чем я.
– Меня зовут Честити. Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Нет, целомудрие[18] мне ничем не поможет.
– Сэр?
– Вообще-то Вы могли бы мне помочь, – говорит он, подойдя к ней и установив минимально допустимое в социуме расстояние. – У меня есть подруга. У нее серьезные проблемы.
– Какого рода проблемы?
– Она лесбиянка.
Глаза Честити округлились.
– Это проблема. Вы говорили с ней об этом?
– Да. Она не раскаивается. – Он шумно выдохнул в притворном разочаровании.
– Понимаю. Чем дольше они остаются в своем грешном образе жизни, тем жестче становятся их сердца.
– Да, ее сердце очень несгибаемо. Такое несгибаемое, что даже я становлюсь несгибаемым.
– О, нет, вы не можете позволить своему сердцу становиться несгибаемым. Бог любит мягкие сердца.
– Значит, я должен быть мягким?
– Да. Мягким и открытым перед Богом.
– А Вы, Честити, мягкая и открытая перед Богом?
Девушка слегка покраснела. Когда она заговорила, то начала слегка заикаться.
– Я пытаюсь. Во имя Господа. – Она кашлянула и сделала небольшой шаг назад. – Значит, вы здесь потому, что волнуетесь о своей подруге-лесбиянке и о греховной жизни, которую она ведет?
– Я слышал, что у церкви преподобного Фуллера есть программа, помогающая таким людям, как она. Даже лагеря. Верно?
– Да, у нас есть программы. Программа «Новый Рай». Она включает в себя интенсивную переориентационную терапию.
– «Новый Рай»? Звучит многообещающе.
– Эта программа помогает гомосексуалистам вернуться к существованию, подобному в Эдеме и Райском саду.
– Значит, это нудистская колония?
– Нет, глупыш. – Честити покраснела и захихикала. Затем захлопнула рот ладонью. – В Эдеме были Адам и Ева, а не Адам и Стив.
– Бедный Стив. Он может остаться со мной.
– Сэр?
– Программа «Новый Рай»? – повторил Кингсли.
– Верно. Да, – ответила она, очевидно радуясь тому, что сошла с пути этих мыслей. – В рамках программы «Новый Рай» она пройдет интенсивную терапию, помогающую понять каково место женщины в мире.
– И каково?
– Под мужчиной.
– Место женщины под мужчиной?
– Безусловно. Женщины подчиняются мужчинам. Это библейская модель семьи.
– Я мужчина, – сказал Кингсли. – А Вы женщина. Значит, Вы должна быть подо мной?
– В библейском смысле, – ответила она, снова заикаясь.
– Мой любимый смысл. – Кингсли шагнул ближе, достаточно близко, чтобы ощутить, как дрожит ее тело от волнения. Но в этот раз она не отступила назад. – Боюсь, этой терапии будет недостаточно моей подруге. Она любит соблазнять натуралок.
Честити еще сильнее покраснела.
– Тогда она в глубоком грехе.
– В очень глубоком, – согласился Кингсли. – У нее короткие волосы, и она одевается как мужчина.
– Это ужасно. Женственность женщины – это подарок Бога. Они не должны носить брюки, ведь те скрывают женственность.
Кингсли посмотрел на ее бесформенное платье. Сэм в своих костюмах выглядела более женственной, чем эта девушка в домашнем халате.
– Согласен. Я пытаюсь снять с нее брюки, но до сих пор не преуспел в этом.
– Какая жалость. Она должна снять брюки ради вас. То есть, она должна носить платья. Все женщины должны носить платья или юбки. Вот о чем я говорю.
– Юбки действительно облегчают мне задачу.
– Простите?
– Расскажи поподробней о лагерях. Возможно, мне удастся обманом заставить ее отправиться в один из них.
– Ну, – начала девушка. – Их несколько, и смена длится двадцать восемь дней. Каждое лето по три смены. У нас есть лагеря в Техасе, Колорадо, Огайо и Пенсильвании.
– Ничего ближе?
– В штате был один, – ответила она, понизив голос, словно выдавала секрет. – Но его закрыли десять лет назад.
– В северной части штата Нью-Йорк было бы идеально. Почему его закрыли?
Девушка подняла ладони вверх. – Я слышала...
Кингсли наклонился ближе, очень близко, ближе к мужчине эта несчастная девственница никогда не была.
– Что ты слышала? – спросил он, прижимаясь губами к ее уху и позволяя дыханию щекотать ее шею.
– Я слышала, что там умер отдыхающий, – прошептала она. – Суицид. Преподобный Фуллер ни в чем не виноват. Расследование очистило его имя и церковь от преступления. Понимаете, в суициде никто не виноват кроме человека, совершившего его. Но тем не менее лагерь закрыли.
– Очень жаль.
– Но есть в Пенсильвании. Как Вы думаете, ваша подруга согласится поехать в лагерь в западной Пенсильвании?
– Думаю, ей там понравится не меньше, чем мне. – Кингсли с большим удовольствием пришил бы к глазам свои яйца, чем отправился в лагерь для переориентации в западной Пенсильвании.
– О, хорошо. – Честити широко улыбнулась. – Тогда ждите здесь. Я принесу Вам несколько брошюр.
Она ушла, и Кингсли обдумывал возможность соблазнить ее. Трахнуть девушку по имени Честити – как поэтично. Вероятно, для нее это будет полезно, даст вкусить то, что мир за стенами церкви мог ей предложить. Но опять же, зачем настраивать ее на жизнь беспричинные ожидания?
Честити вернулась с пачкой брошюр и книгой в твердом переплете.
– Я принесла Вам это, – сказала Честити. – «Чудесная женственность» Люси Фуллер. Отличная книга. Изменила мою жизнь. Может, это поможет вашей подруге.
– Можешь оставить себе, – ответил Кингсли. – У меня уже есть одна.
Выйдя на улицу, он поймал такси и, сидя внутри листал брошюры, которые ему вручила девушка. Одна подробно описывала работу духовенства. Церковь преподобного Фуллера фокусировалась на личном грехе и ответственности. Кингсли расценивал это так, что церковь на самом деле ничего не делала для улучшения мира. Множество программ, направленных на отказ от прелюбодеяния, алкогольной зависимости, даже на отказ от курения и программы для девушек забеременевших вне брака. Он предположил, что они отговаривали их от абортов, заставляли отдавать своих детей на усыновление, а потом быстро забывали о существовании матерей. Ему не удалось что-то найти о столовых или приютах для бездомных. У Сорена наверняка найдется что сказать по этому поводу.
Стоит ему позвонить. Он говорил на более чем дюжине языков. Может, один из них был фанатичным христианским.
Вернувшись в особняк, он обнаружил Сэм, обзванивающей всех из его красного блокнота с именами.
– Нам понадобится огромное количество алкоголя, – сказала Сэм в трубку. – Хорошего.
Кингсли щелкнул пальцами, привлекая внимание. – Кто придет сегодня вечером?
Она показала один палец.
– Придет один человек?
Она указала на него. Конечно, он будет сегодня. И с несколькими партнерами.
– Ты тоже должна быть, – проговорил он губами. Она протянула список имен, подтвержденных лиц. Красным она обвела имена полудюжины девушек. Он вопросительно изогнул бровь.
– Цели, – прошептала она.
Кингсли усмехнулся, и Сэм протянула список имен. Сегодня вечером здесь будет полно народу. Хорошо. Впервые за долгое время он ощущал праздничное настроение. Выходя за дверь, он услышал, как Сэм щелкнула пальцами. Она прикрыла трубку рукой.
– Звонил твой священник. Ты должен перезвонить ему, – сказала она и вернулась к своему разговору. Выходя из комнаты, он услышал, как она говорила с доставкой еды.
– У нас будет вечеринка «У меня нет СПИДа», и нам нужна еда на сотню человек. Икра? Хорошее предложение.
В своей комнате он обнаружил доставленные от Синьоре Витале костюм и несколько рубашек. Сэм разложила их на кровати и оставила записку. «Наденешь костюм, и даже я задумаюсь не отдаться ли тебе. Я этого не сделаю, но задумаюсь». Она трижды подчеркнула «задумаюсь».
Даже ее мысли отдаться ему было намного лучше, чем их отсутствие. Он наденет все, что пожелает Сэм, если это сделает ее счастливой.
Он сел на кровать и взял телефон.
– Скажи, что новости хорошие, – сказал Сорен, когда Кингсли поприветствовал его.
– Новости хорошие, – ответил он. – Все хорошо.
Кингсли услышал облегчение в выдохе Сорена, дошедшего из Коннектикута в Манхеттен.
– Gratias tibi, Deus, – прошептал Сорен на латыни. – Две недели я непрестанно молился. Если ты еще раз так меня напугаешь...
– Не буду, – пообещал Кингсли. – Через полгода повторный тест. И еще через год второй.
– И? – спросил Сорен.
– И я должен пользоваться презервативами, если только не стану моногамным, коим я не являюсь, – шумно выдохнул Кингсли.
– Именно.
– В любом случае, спасибо. За то, что заставил сдать анализы. И за то, что был рядом.
– Мне всегда в удовольствие заставлять тебя делать то, что ты не хочешь.
– Мне больше по душе, когда ты заставляешь меня делать то, что я хочу.
– Кингсли. Знаешь…
– Знаю. Забудь. Нужно спросить у тебя кое-что. Ты слышал что-нибудь о лагерях, куда отправляют подростком-геев для переориентации?
– Кингсли, Бог любит тебя таким, какой ты есть. Ты сотворен по его образу и подобию, и это страшно и прекрасно одновременно.
– Как мило, что ты считаешь, что умеешь шутить, – сказал Кингсли. – Так что ты слышал о них?
– Ничего особенного кроме того, что они не работают. Переориентация работает так же, как и попытки левшу превратить в правшу. Ты изо всех сил сражаешься с природой. Больше вероятность превратить человека в самоубийцу, чем в натурала.
– Я бы стал самоубийцей.
– Хочу ли я знать, почему ты спрашиваешь?
– Долгая история, – ответил он. – В твоей церкви развешены плакаты с абортированными плодами?
– Когда я приехал сюда в марте, висел один в притворе. Я приказал его снять.
– И как это восприняли?
– Я сказал возражающим членам прихода, что им не разрешено размещать какие-либо изображения, связанные с мертвыми детьми, так как это несло противоположное значение касаемо святости жизни. И могу ли узнать, откуда все эти вопросы?
– Я говорил с кое-кем сегодня из богадельни.
– Пожалуйста, не говори, что я ненароком превратил тебя в фанатика, когда крестил.
– Это была попытка убийства, а не крещение.
– Расскажи, что происходит.
– У Фуллера есть офис в городе. Я заехал туда и поговорил с ассистентом. Церковь управляет переориентационными лагерями. Сегодня узнал, что кто-то в одном из них совершил самоубийство, но церковь освободили от ответственности. Никаких обвинений.
– У тебя сердитый голос. Ты принимаешь это на свой счет?
Кингсли обдумывал ответ.
– Сэм отправили в один из таких лагерей.
– Понимаю. И это расстраивает тебя.
– Сэм идеальна. Да, я расстроен.
– Кингсли, сейчас ты не понимаешь, но ты влюблен в свою секретаршу.
