Текст книги "Король (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Принс? Он настоящий принц?

– Я так не думаю. Но разве я настоящий король? – спросил Кингсли и пренебрежительно пожал плечами. – Пфф.

– Пффф? – повторил Сорен. – Пффф? Это по-французски что-то значит?

– Это пфф на французском, – объяснил Кингсли. – Где ты достал рояль? Ты священник без денег.

Сорен поднял свой бокал.

– Я рассказал своей сестре Элизабет, как наш дорогой отец пытался отговорить меня с помощью «Дукати» от поступления в семинарию. Она сказала, что купит мне «Стейнвей», если меня посвятят в сан. Я подумал, что она шутит. Рояль появился в июне.

– Ах... Элизабет. Ты все еще разговариваешь с ней?

– Она моя сестра, а не бывшая подружка.

– А это, mon ami, спорный момент, – сказал Кингсли, наблюдая, как бордовая жидкость кружится в бокале. – Вы хорошо ладите, ты и она? Ты и ее? Черт, ненавижу английский. Tu et elle.

– Мы... лучше. Мы стараемся не находиться в одной комнате вместе. Слишком много воспоминаний. – Он уставился на вино, словно в красное зеркало. – Но мы разговариваем по телефону раз или два в месяц.

– Насколько ты пьян? – спросил Кингсли, поднимая голову, чтобы посмотреть на Сорена. Комната под Кингсли плыла, и он мог поклясться, что слышал шум океана. – Я что, на лодке?

– Пять.

– Я на пяти лодках?

– Нет, я пьян на пять. Ты не на лодке.

– Пять?

– По шкале от одного до пяти.

– День Благодарения Духовенства... – сказал Кингсли. – И почему я раньше не отмечал этот праздник?

– Он был придуман в прошлом году.

– Это все объясняет. – Кингсли перекатился и скрестил ноги. Он сел рядом с камином, в котором не было огня. В этом была какая-то символика, какой-то смысл. Если бы он был трезв, то понял бы. А поскольку это было не так, он просто решил разжечь огонь. – У тебя есть зажигалка? Я оставил свою дома.

– Тебе запрещено разводить огонь, когда ты так пьян, что думаешь, будто находишься на лодке.

Сорен встал и подошел к Кингсли. По крайней мере, Кингсли так думал. Сорен протянул ему руку, и Кингсли пожал ее.

– Я не руку просил, Кингсли. Я забираю у тебя бутылку вина.

– А вот это больше похоже на тебя, – сказал Кингсли, вынимая свою руку из хватки Сорена и заменяя ее бутылкой. – Держать за руку никогда не было в твоем стиле.

– Я держал тебя за руку, – напомнил Сорен. – Не так ли?

– Ты держал меня за запястье, – поправил Кингсли. – И чуть не сломал его.

– Запястье – это часть руки, – возразил он без малейшего намека на раскаяние. Сорен отнес бутылку на кухню.

– Я не жаловался. Мне нравилось. Ты можешь сломать мое запястье, когда захочешь.

– А сейчас ты говоришь на русском. Подумал, что тебе стоит знать, если ты сам не осознаешь.

– А ты говоришь на английском, – ответил Кингсли.

– И?

– Ты говоришь на нем с британским акцентом.

– Разве?

– Ты говоришь, как Джон Мейджор.

– Сколько градусов в этом вине? – спросил Сорен, изучая бутылку.

Кингсли мысленно переключил мозг обратно на английский. Он надеялся, что получилось.

– На каком я сейчас говорю?

– На английском, – ответил Сорен. – Более-менее.

– Bon. И нельзя так делать. Нельзя наливать «Пино» в бокал с «Каберне Совиньон». Это хуже инцеста.

Сорен проигнорировал его и закончил выливать остатки своего «Пино» в бокал с «Каберне».

– Могу я спросить, на какое направление указывает твой моральный компас? – задал вопрос Сорен, вернувшись в гостиную и снова усевшись в кресло. Кингсли махнул в ту сторону, куда указывал его моральный компас.

– Я так и думал, – ответил Сорен.

– Мне нравится твой дом, – похвалил Кингсли, оглядываясь по сторонам. – Он похож на дом маленького волшебника.

– Спасибо. Ты так считаешь?

– Он небольшой и симпатичный, и у тебя есть деревья. Что это за слово? Уютный.

– Хюгге, – ответил Сорен.

– Никакого датского, – попросил Кингсли. – Что угодно, кроме датского.

– Ja, датский. Слово, которое ты ищешь, это хюгге. Уют, комфорт и быть окруженным друзьями и семьей. Хюгге.

– Я пытался учить датский. Злой язык.

– Не самый простой язык для изучения, – согласился Сорен. – Даже другие скандинавы испытывают трудности. Они хотели, чтобы ты выучил его ради работы?

Сорен сделал подозрительное ударение на слове «работа». Кингсли не винил его за это.

– Non.

– Тогда зачем ты пытался выучить его?

– Потому что однажды ты сказал мне что-то по-датски, и я хотел знать, что это было.

– Ты мог бы спросить.

– И ты бы ответил, если бы я спросил?

– Скорее всего, нет. Я, конечно, не сказал бы тебе правду, – сказал Сорен, улыбаясь поверх своего бокала. Улыбка, садизм и вино в одночасье ударили Кингсли. Он снова откинулся на спину и посмотрел на Сорена с пола.

– У тебя самые интересные глаза из всех мужчин, которых я когда-либо встречал.

– Кингсли.

– Мне нужен мой клуб, и я не могу его получить. Дай мне еще алкоголя.

– У тебя будет твой клуб. Найди другое здание. И я закрываю лавочку.

Кингсли швырнул пустой бокал в холодный камин и наслаждался его звуком осколков. Сорен ни слова не сказал.

– Этот отель, я люблю его – красивый, брошенный, затерянный. Она нуждается во мне.

– Она нуждается в тебе? Хочешь сказать, он нуждается в тебе?

Кингсли проигнорировал его.

– И он безопасный. Я посмотрел. Два выхода. Легко наблюдать, легко охранять, легко защищать людей внутри.

– Кого ты защищаешь?

Кингсли помолчал, прежде чем ответить. В эту паузу он подумал обо всех людях, которых подвел. Госпожа Фелиция. Лаклан. Ирина. Сэм.

Себя.

– Госпожа Ирина. Она моя русская. Муж трахал ее каждую ночь, рассказала она. Говорил, это его супружеский долг. Больная, уставшая, с месячными – ему было плевать. Даже если она отказывала. Моя Ирина. Которая работает на меня. С кем я играл. Ей двадцать два, и ее муж... – Кингсли посмотрел Сорену в глаза. – Я был твоим рабом. Помнишь?

– Помню.

– Я принадлежал тебе... телом и душой. А знаешь, почему я принадлежал тебе?

Сорен внимательно смотрел на него. Кингсли был уверен, что Сорен уже знает ответ, но все же сказал: – Потому что хотел, чтобы ты относился ко мне как к своей собственности. И хотел, чтобы ты причинял мне боль. И именно это делало это правильным. Делало это красивым. Муж Ирины обращался с ней как с рабыней. Она не хотела этого. Она была его рабыней, и это не было правильным и не было красивым.

– Это хорошо, что ты сделал для нее. То, что ты делаешь для нее.

– Знаешь, кто познакомил меня с ней, с Ириной?

– Кто? – Он встал, сделал два шага вперед и затем сел на пол рядом с Кингсли.

– Он коп. Участковый. Купер. Большой парень, большой, как дом. И еще он черный. Вырос в Гарлеме. Сабмиссив. Любит подчиняться женщинам.

– Те, кого меньше всего подозреваешь.

– Он боится, что его отряд узнает, кто он. Огромнейший мужчина боится других мужчин, меньших мужчин. Это неправильно.

– Да, это неправильно.

Кингсли повернул голову к Сорену.

– Они прикрепляли электроды к Сэм, потому что она любит девочек. Они накачивали ее наркотиками, чтобы ее тошнило, пока она сидела, привязанной к стулу, и заставляли ее смотреть лесбийское порно. Ей было шестнадцать. У нее до сих пор шрамы от ожогов. Хочешь посмотреть мне в глаза и сказать, что такие как мы не нуждаются в защите?

– Я знаю, что нуждаются, – не стал спорить Сорен. – И даже больше. На руках Элеонор шрамы от ожогов, которые она сама себе причинила. Ожоги второй степени.

– Кто-то должен научить ее правильно причинять себе боль.

– Да, кто-то должен.

– Я могу научить ее, – сказал Кингсли. – У меня это хорошо получается. Не знал об этом, пока не начал обучать Ирину. Я занимался этим грязными вещами ради денег: шпионаж, слежка, охрана важных людей... У меня есть все эти навыки. Я хотел найти им хорошее применение. Ну, знаешь, для нас. Нам это нужно в этом городе. Кто-то, кто будет присматривать за нами. Кто-то, кто может защитить нас. Кто-то, кто будет стоять между нами и ними. Какое же слово подобрать?

– Король, – подсказал Сорен.

– Король... – Кингсли рассмеялся. – Хорошая мечта.

– Ты пожертвовал своим королевством ради подданных. Нет большего признака достойности быть королем, чем готовность отказаться от короны ради своего народа.

– И мне это на пользу.

– Это не принесет тебе никакой пользы. В том-то и дело. Я буду спать спокойно, зная, что ты король для нас всех.

Кингсли прищурился.

– Правда?

– Я доверяю тебе свои секреты, свою жизнь. Я даже доверю тебе свою Элеонор.

– Королеву-Девственницу? – Кингсли перекатился на бок. – Здесь? Где?

Сорен положил ладонь на грудь Кингсли и толкнул его на спину.

– Веди себя прилично.

– Она такая... – начал Кингсли, театрально вздыхая в пьяном блаженстве.

– Какая? – спросил Сорен, усиливая давление на грудь Кингсли.

– Порочная.

Кингсли почувствовал, как рука Сорена легла ему на грудь, и постарался не обращать внимания на то, как приятно ему было от такого грубого обращения.

– Не надо, – предупредил Сорен.

– Что не надо?

– На наслаждайся этим.

– Слишком поздно, – ответил Кингсли. – Это поможет, если ты уберешь руку с моей груди.

– Не могу, – сказал Сорен.

– Почему?

– Я наслаждаюсь этим.

Кингсли посмотрел на Сорена, который размеренно дышал сквозь приоткрытые губы.

Жар от ладони Сорена просачивался через рубашку Кингсли и проникал в его кожу. С таким сильным давлением на грудь Кингсли с трудом мог сделать полный вдох. Или это его сильное возбуждение заставило его задыхаться?

– Я собираюсь остановиться прямо сейчас, – заявил Сорен. Пуговицы на рубашке Кингсли впились ему в кожу.

– Тебе не обязательно останавливаться, – ответил Кингсли

– Я должен.

Ладонь оставалась на месте. Давление усилилось.

– Я трахнул паренька блондина, потому что он напомнил мне тебя, – сказал Кингсли. – Это мое пьяное признание на ночь.

– Я никогда не позволю тебе трахнуть меня, – ответил Сорен, и Кингсли вздрогнул, услышав, как Сорен выругался – редкое и эротичное явление.

– Именно поэтому я и трахнул его. Какое твое пьяное признание на ночь?

– Если достаточно искренне попросишь, я могу разрешить тебе.

Глаза Кингсли стали огромными. Сорен рассмеялся, и затем давление исчезло с груди Кингсли.

– Я сказал, что тебе не обязательно останавливаться. – Кингсли снова перекатился в сидячее положение. В этот раз Сорен позволил ему сесть.

– Нет, обязательно. Я бы не хотел случайно убить тебя. Если и когда я убью тебя, это будет сделано намеренно.

Кингсли посмотрел в глаза Сорена.

– Ты хочешь меня, не так ли?

Со стоном Сорен откинулся на спину и растянулся на полу. Кингсли положил голову ему на живот и ждал, когда тот возразит. Он молчал. Без машины времени, без магии, они снова были подростками, прячущимися в эрмитаже в своей старой школе.

– Я хотел этот клуб для тебя, – признался Кингсли. – По правде говоря, я строил его для тебя. Мне хотелось, чтобы у тебя было безопасное место, куда бы ты мог прийти и быть собой. Потому что я люблю тебя, – сказал Кингсли.

– Кингсли...

– Я не хочу сказать, что влюблен в тебя. Нет, – поспешно ответил Кингсли. – Но я имею в виду...

– Знаю. – Сорен легонько потянул Кингсли за волосы. – Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– В тот день в «Роллс-Ройсе», когда мы ездили навестить твою сестру, я обещал тебе построить замок, а ты сказал, что построишь вместо него темницу. Почему не два в одном? Когда-нибудь я сдержу свое обещание. Как только все это дерьмо с Фуллером уляжется.

– Ты не...

– Я знаю, что не должен. Но хочу. И не только для тебя. Я хочу сделать это для себя. И для всех нас.

– «Мое королевство – не в том, что я имею, а в том, что я создаю». Томас Карлайл. Ты король, когда ведешь себя как король, а не просто потому, что у тебя есть королевство.

– Не могу поверить, что ты цитируешь кальвиниста.

– Доказательство того, насколько я пьян.

– Красивые слова, но это все мечты. Я не король. У меня нет королевства. У меня нет подданных. У меня нет...

– Я буду твоим подданным, – прервал его Сорен.

Кингсли закатил глаза.

– Ты никому не подчиняешься, – заметил Кингсли. – Ты только притворяешься для безопасности своей работы.

Сорен сделал глубокий вдох, который Кингсли ощутил и услышал.

– Я, Отец Маркус Леннокс Стернс, священник Ордена иезуитов, сын лорда Маркуса Августуса Стернса, шестой барон Стернс, клянусь быть верным и нести истинную верность Его Величеству Кингсли Теофилу Буасоннье, его наследникам и приемникам, согласно закону. Да поможет мне Бог.

Кингсли сел и обернулся. Он посмотрел на Сорена, все еще лежащего на полу.

– Это присяга Британскому монарху.

– Я американец, – ответил Сорен. – И могу присягать кому захочу. Я присягнул тебе. И поскольку цари древности всегда были помазаны первосвященником...

Сорен сел и взял со столика штопор. И не моргнув или поморщившись, прижал конец к ладони, пронзил собственную кожу так же легко, как и открыл бутылку. Несколько капель крови упали в его бокал. Кингсли протянул руку, ладонью вверх.

– Ты сегодня в настроении поиграть с огнем, не так ли? – спросил Сорен.

– Фелиция не играет с кровью. Я скучаю по этому. Как и ты, – сказал Кингсли.

Сорен уставился на него, но промолчал. Он взял Кингсли за запястье, притянул ладонь поближе и воткнул острый кончик штопора ему в кожу. Учитывая, насколько он был пьян, Кингсли почти ничего не почувствовал. Но Сорен явно что-то ощутил. Его зрачки расширились, а дыхание участилось. Но он отложил штопор в сторону, перевернул руку Кингсли и позволил нескольким каплям крови смешаться с его кровью в бокале. Затем Сорен окунул два пальца в кровь и вино. Двумя влажными красными пальцами он помазал лоб Кингсли вином, затем прикоснулся к его губам и к центру каждой ладони.

Кингсли почувствовал что-то странное, когда Сорен коснулся его своими винно-красными пальцами. Даже пьяный, даже опустошенный, он чувствовал силу. Власть и груз ответственности.

– У меня все еще нет королевства.

– Будет, – пообещал Сорен. – Однажды будет. Я верю в тебя. А ты?

Кингсли посмотрел на свои руки, на красные пятна в центре ладоней.

– Если ты веришь, то и я верю.

Сорен обхватил лицо Кингсли ладонями и прикоснулся губами к его лбу. Это был не поцелуй, а, скорее, благословение. Быть поцелованным Сореном – значит, быть благословленным. Сорен поднялся на твердых ногах.

– Ты куда? – спросил Кинг.

– В постель.

– Могу я пойти с тобой?

– Да.

– Все будет как в старые добрые времена?

– Да.

Это действительно было похоже на старые времена. Сорен занял кровать и приказал Кингсли лечь на полу. Но лучше одна ночь на полу у Сорена, чем тысяча ночей в другом месте.

– Можно мне хотя бы...

На лицо Кингсли упала подушка.

– Merci, – поблагодарил Кингсли из-под подушки.

– Velkommen.

– Никакого датского, – проворчал Кингсли. – Пока не скажешь, что ты сказал.

– Я сказал «пожалуйста».

– Не сейчас. Тогда, в машине.

– Кажется, ты еще больше пьянеешь, а не трезвеешь. В какой машине?

– В том самом «Роллс-Ройсе», на котором мы ездили к твоей сестре в школу. Ты помнишь?

– Да, думаю, я бы запомнил тот день, когда впервые увидел Клэр.

– Помнишь, что ты сказал мне в машине, когда мы ехали...

– Помню, – сказал Сорен так тихо, что его голос был едва слышен. Но Кингсли услышал.

– Что ты мне сказал?

– Я сказал «Jeg vil være din family. Jeg er din familie».

– Что это значит?

– Это значит, – начал Сорен и устало выдохнул. – Я хочу быть твоей семьей. Я буду твоей семьей.

– Через три недели ты женился на моей сестре.

– Интересно, почему?

– Сорен...

– Это давняя история, – ответил Сорен. – Отпусти.

– Но...

– Засыпай, Кингсли. Пожалуйста.

Если бы Сорен не добавил «пожалуйста» в конце, Кингсли бы не уснул. Но что-то в том, как Сорен сказал «пожалуйста», как другой бы сказал «пощади», заставило Кингсли замолчать. Давняя история. Пусть мертвые хоронят мертвых. Вместо того чтобы копаться в прошлом, Кингсли уснул.

***

Когда Кингсли проснулся, было пять утра. У него все болело, все тело. Теперь он вспомнил, почему решил прекратить пить. В следующий раз, когда он решит вырубиться у Сорена, он сделает это на диване, а не на полу.

Он вызвал машину, плеснул себе в лицо водой и вызвал рвоту ради принципа. Какой хороший кутеж и без небольшой чистки в довершение. После спровоцированной рвоты и выпитого галлона воды он чувствовал себя человеком, более или менее.

Кингсли нашел Сорена все еще спящим, лежащим на боку, натянув белую простынь на живот. За свою жизнь Кингсли переспал с тысячью людей, и он еще не встречал никого – мужчину или женщину – кто бы превзошел Сорена в чисто физической красоте. Не в состоянии остановить себя, Кингсли заполз на кровать и прижался лицом к шее Сорена. Он вдохнул и в один миг ощутил запах свежего снега в полуночном воздухе, лед на сосновых ветках, застывший и затаившийся мир.

Сорен ущипнул Кинга за нос.

– Я думал, ты спишь, – сказал Кингсли страдальческим гнусавым голосом.

– Я спал, пока какой-то француз не начал обнюхивать мои волосы. – Сорен отпустил его нос.

– От тебя пахнет снегом.

– У снега нет запаха.

– Словно по всей твоей коже зима.

– Я не доверяю чувственному восприятию человека, который всего пять часов назад думал, что он на лодке.

– Тебе никто никогда не говорил, что ты так пахнешь?

– Элизабет упоминала что-то об этом давным-давно. И кто-то еще. Недавно.

– Кто?

– Элеонор.

Элеонор. Королева-Девственница. Кингсли утешало, что Элеонор чувствует запах зимы на коже Сорена. Каким-то образом это было необыкновенно – Элизабет, Кингсли, Элеонор, трое любили Сорена, трое были или будут его любовниками. Возможно, Сорен был прав насчет этой девушки. Возможно, она была той, о ком они мечтали все эти годы назад. Кингсли опустил голову и поцеловал Сорена в правое плечо. Он целовал Сорена в лопатку, в шею, в затылок, ощущая вкус снега на коже. Кингсли опустился к центру спины Сорена, а пальцы скользили по его ребрам.

– Что ты делаешь, по-твоему? – поинтересовался Сорен.

– Я пытаюсь выяснить, в чем спит священник, – ответил Кингсли, запуская руку под простыню.

Сорен перехватил его руку и крепко, безжалостно, сдавил ее.

– Этот священник спит в постели.

– Ты сломаешь мне запястье, – заметил Кингсли, ничуть не обеспокоенный такой перспективой. Боль от хватки Сорена отрезвила его, прояснила мысли и разбудила.

Сорен усилил хватку, и Кингсли поморщился. Приятно знать, что Сорен не солгал – волк все еще был там. Сорен не стал менее опасным. Просто Кингсли больше не боялся.

– Сломай, – почти приказал Кингсли.

Хватка Сорена стала еще крепче. Но только слегка, а потом он отпустил.

– Ты не должен был останавливаться, – сказал Кингсли. – Ты можешь ломать меня сколько угодно.

– У меня могло бы возникнуть искушение поиграть с тобой, если бы у тебя было хоть какое-то чувство самосохранения.

– Самосохранение – удел слабых. Мне нравилось быть уничтоженным тобой.

– Ты помнишь среднюю школу совсем не так, как я, – ответил Сорен. – В предыдущей школе я убил кое-кого и боялся, что сделаю это снова. А потом появился ты и практически попросил меня убить тебя.

– Я не просил тебя убивать меня, – возразил Кингсли. – Я умолял.

– И ты удивляешься, почему я предпочитаю играть с людьми, у которых есть пределы.

– Ты знаешь, что скучаешь по мне, – сказал Кингсли, проводя рукой по боку Сорена от лопатки до талии. Он почувствовал, как напрягся каждый мускул на его теле, и Кингсли убрал руку.

– Больно? – уточнил Кингсли, смущенный внезапным отвращением Сорена.

– Нет, сделай еще раз.

Кингсли осторожно положил руку на спину Сорена и провел ею по его телу.

– Еще? – спросил Кинг.

– Да.

Кингсли опустился на колени рядом с Сореном и обеими руками массировал его спину от шеи до бедер. Постепенно напряжение спало. У Сорена была прекрасная спина – длинная, подтянутая, с широкими плечами, обтянутая упругими мышцами. Закрыв глаза, Кингсли провел пальцами по позвоночнику Сорена, и тот испустил вздох удовольствия.

– Тебе нравится? – спросил Кингсли.

– Да.

– Почему ты никогда не заставлял меня делать тебе массаж спины?

– До сих пор я не знал, что он мне нравятся. – Сорен растянулся на животе и повернул голову на подушке лицом к Кингсли. – Я всегда боялся прикосновений. И это прекрасно. Кроме рукопожатий, священников никогда не трогают.

Сердце Кингсли сжалось от сочувствия. Иногда он забывал, какой вред нанесло Сорену его детство. Однажды вечером в их школьной хижине Сорен признался ему во всем, что произошло между ним и его сестрой, когда ему было одиннадцать, а ей двенадцать. Неудивительно, что Сорен избегал прикосновений, когда даже простые удовольствия были запятнаны стыдом.

– Но это... это тебя не беспокоит?

– Нет, – ответил Сорен. – Но держись выше пояса.

Кингсли рассмеялся.

– Да, сэр.

Теперь уже с большей силой и уверенностью Кингсли массировал спину Сорена. Это было почти лучше, чем секс, зная, что он был первым человеком, который так прикоснулся к Сорену. Почти.

– Знаешь, – начал Кингсли, – когда я ездил к твоей подруге Магдалене в Рим, она настояла на том, чтобы предсказать мне судьбу.

– Она и мне рассказала.

– Знаешь, что она сказала?

– Боюсь спрашивать, – ответил Сорен. – Но уверен, что ты скажешь мне, даже если я не захочу знать.

– Она сказала, что мы с тобой снова будем любовниками.

– Ну, гадалки зарабатывают на жизнь тем, что говорят нам то, что мы хотим услышать, – сказал Сорен язвительным тоном. – Таким образом, создается вероятность того, что пророчество сбудется из-за его самореализующейся природы. Мы хотим, чтобы это было правдой, и работаем над тем, чтобы это произошло.

– Разве? Что она сказала тебе такого, что ты хотел услышать?

Сорен тяжело выдохнул, и Кингсли почувствовал, как дыхание проходит через грудь и спину Сорена.

– Помимо всего прочего, она сказала мне, что однажды у меня будет сын. Мне пришлось напомнить Магдалене, что обет безбрачия делает это событие маловероятным.

– И что она на это ответила?

– Она сказала, что это произойдет по милости Божьей. Что бы это ни значило.

– Думаю, это значит, что ты тоже хочешь семью.

Сорен перевернулся на спину, и Кингсли держал руки при себе, демонстрируя самообладание, за которое, как ему казалось, он заслужил медаль. Если бы ему разрешили, Кингсли бы провел весь день, целуя и касаясь каждого дюйма тела Сорена, которое было без единого изъяна, не считая маленький кратер на плече, куда ему сделали прививку от оспы в детстве. Такая мелочь, но она напоминала Кингсли, что Сорен был человеком. Иногда об этом слишком просто было забыть.

– У меня есть семья, – ответил Сорен, глядя в глаза Кингу.

Возле дома тихо прогудел клаксон.

– Это за мной, – вздохнул Кингсли, жалея, что вызвал машину. Он хотел остаться с Сореном и поговорить. Поговорить? Да, даже больше, чем боли и секса, он хотел поговорить. Но у них было достаточно времени для этого. Вся оставшаяся жизнь. Сорен поклялся в своей преданности Кингсли, и ничто больше не разлучит их.

– До свидания, Кингсли, – сказал Сорен. Кингсли отстранился. Неохотно. Очень неохотно.

Он покинул постель Сорена. Но, прежде чем выйти из комнаты, Кингсли обернулся.

– Ты говорил серьезно? – спросил Кингсли. – Клятва? Что ты будешь спать спокойно, зная, что я король?

– Vive le roi, – ответил Сорен и перекатился на живот.

Да здравствует король!

– Ты имел в виду то, что сказал?

– Что именно?

– Твое признание?

Сорен поправил подушку, расправил простынь и снова улегся в постель.

– Полагаю, мы никогда этого не узнаем, не так ли? – заявил Сорен.

Кингсли решил принять это как «возможно».

– Ты нашел подарок, который я оставил для тебя? – спросил Сорен.

– Подарок? Нет. Какой подарок?

– Узнаешь. – Сорен перекатился на живот и натянул простынь до шеи, по мнению Кингсли, самый садистский жест, который он когда-либо проворачивал.

На обратном пути в город Кингсли услышал слова Сорена, эхом отдававшиеся в его голове. Vive le roi. Если Сорен, единственный мужчина на планете, которого Кингсли любил и уважал всем сердцем, со всей силы и всей душой... если этот человек мог поклясться в своей верности и преданности Кингсли, тогда как он мог сомневаться в своем достоинстве быть королем для всех остальных? Если Сорен был за него, то кто мог быть против него?

К тому времени, когда он добрался до своего особняка, Кингсли принял решение. Фуллер или нет, «Ренессанс» или нет, Сэм или нет, он построит свое королевство. Он найдет место, другое место, место, куда он и Сорен и все им подобные, могут прийти и быть в безопасности, и быть самими собой, а весь остальной мир будет заперт снаружи на холоде.

Он не станет терять еще один день. Он сделает это ради Сорена, потому что Кингсли сделает что угодно ради Сорена. И сделает это ради себя, потому что у короля должно быть королевство.

Он бы начал прямо с этой секунды, если бы не алкоголь, задержавшийся в организме. Ему нужно еще поспать, проснуться с ясной головой. Его королевство заслуживает самого лучшего, и поэтому он сделает все, что в его силах. Он даже не будет пить до тех пор, пока не откроет клуб. У него все еще была одна бутылка шампанского, которую он купил у Сэм. Они с Сореном выпьют ее. Было бы неправильно пить ее без Сэм. Но Кинг все равно сделает это, как бы ни скучал по ней, как бы ни хотел, чтобы она вернулась, как бы ни хотел услышать ее голос.

Кингсли вошел в спальню, включил лампу и стянул покрывало со своей кровати.

Сзади послышался голос: – Посмотрите, какую киску сюда занесло.

Он резко обернулся, внезапно протрезвев.

– Сэм?

Глава 37

– Не выгоняй меня, – попросила она, поднимая руки в знак капитуляции. – Пожалуйста.

Кингсли не мог поверить своим глазам. Он с удивлением смотрел на нее, больше с любопытством, чем с яростью.

– Выгнать тебя было последней вещью в моем списке бесконечного количества дел, которые нужно сделать прямо сейчас. Спросить, что ты здесь делаешь, на первом месте.

– Я заехала в «Мёбиус», – сказала она, запинаясь и нервничая. – Я хотела поздороваться с Холли и другими девочками. Он оказался закрыт. Я позвонила Холли, и она рассказала, что произошло.

– Ты произошла, – напомнил ей Кингсли, раздираемый яростью из-за нахождения ее в его доме и облегчением от того, что снова увидел ее.

– Знаю, – ответила Сэм. – Но, пожалуйста, выслушай меня.

– Я слушаю.

Сэм вдохнула.

– Я слышала об Ирине. Говорят, ее снова арестовали и собираются депортировать.

– Мой адвокат размахивает за меня белым флагом. Я сдался. Но этого должно было быть достаточно, чтобы документы Ирины не потерялись.

– Не могу поверить, что ты сдался.

– А разве у меня был выбор?

– Ты мог бы не сдаваться и позволить всем страдать, – ответила она, делая шаг вперед.

– Каким бы я был королем, если бы позволил своему народу страдать за свои ошибки?

– Ты можешь мне не верить, но ты должен довериться мне. – Она провела руками по волосам. Сейчас она была не в костюме. На ней были джинсы, белая рубашка и черные подтяжки. Она подстриглась и теперь выглядела еще более по-мальчишески, чем раньше. Мальчишеская и красивая, как всегда. – Я знаю, каково это – брать на себя вину за чужие грехи.

– И что это должно значить?

– Это значит, что ты должен подготовиться. Фуллер приедет сюда, и мы с тобой поговорим с ним.

– Зачем? У тебя есть еще информация обо мне, которую ты хочешь ему продать?

– Нет. Потому что я хочу уничтожить его так же сильно, как и ты. И мы можем.

– Каким образом? – поинтересовался Кингсли.

Сэм полезла в сумку у ее ног и что-то достала.

– Кинг, ты был прав. – Она протянула ему видеокассету и улыбнулась. – Всегда есть что-то. И я нашла это.

Глава 38

Сэм больше ничего не сказала Кингсли, и это был самый серьезный тест на его доверие – не давить на нее, чтобы узнать все ее секреты. Вместо этого она прошла прямо в его кабинет, как будто он был ее собственностью, включила телевизор и вставила кассету в видеомагнитофон. Она не нажала Play.

– Ты не собираешься говорить со мной? – спросил ее Кингсли. – Не хочешь объясниться?

– Запись все объяснит, – ответила Сэм. – И ты должен довериться мне.

– Я ничего не должен, кроме как умереть и платить налоги, и я думаю, что нашел способ, как обойти второй пункт.

– Кинг, пожалуйста. Позволь мне сделать это для тебя. Ты столько сделал для меня.

– У тебя есть только один шанс, – заявил он. – Один.

– Один – это все, что мне нужно. Обещаю. Я больше не подведу тебя.

Прежде чем Кингсли успел задать следующий вопрос, Блейз открыла дверь и впустила преподобного Фуллера внутрь. Она захлопнула за ним дверь и быстро вышла. Он не винил ее за это.

– Что все это значит? – спросил Фуллер. Он был в костюме и галстуке и выглядел таким пасторальным, каким Кингсли никогда его еще не видел. – Мистер Эдж, мне сообщили, что у вас есть кое-что для меня. Что-то, что я должен увидеть.

– Спрашивайте не у меня, – сказал Кингсли, зная, что Фуллер ожидает, что Кингсли попытается подкупить его. Скорее всего, сейчас на Фуллере была прослушка, записывающая все. – Я ничего не знаю. Спросите ее.

Преподобный Фуллер осмотрел Сэм с головы до ног.

– Вы ведь звонили мне, не так ли? – решил уточнить Фуллер. – Мы уже встречались?

– Неа, – ответила Сэм. – Но я встречалась с вашей женой.

– Вы знаете мою жену? Откуда? – с осторожностью спросил Фуллер.

Сэм взяла пульт от телевизора.

– Кинг, закрой глаза, – попросила Сэм.

Хотя он и не хотел этого, Кингсли сделал, как было приказано. И как только он закрыл глаза, Сэм, должно быть, нажала кнопку воспроизведения, потому что следующим звуком, который он услышал, была женщина – не Сэм – испытывающая оргазм.

Кингсли взорвался смехом. Ему стоило догадаться.

– Выключи эту гадость, – потребовал Фуллер.

– Гадость? – повторила Сэм. – Это ваша жена. И я. Мы не гадость. Мы только что вышли из душа. Она любит принимать душ вместе со мной.

– Выключи.

Сэм нажала на кнопку стоп. Кингсли открыл глаза. Он бы поцеловал девушку, но решил оставить это на потом.

– Ты соблазнила мою жену и записала это на видео? – спросил Фуллер, сердито сжимая кулаки.

– Кто-то отправил в мою квартиру головореза с деньгами, чтобы крысятничать на Кингсли. Я попросила устроить мне встречу с тем, на кого Мистер Головорез работал. Оказалось, это ваша жена. Мы очень долго разговаривали о Вас и ней.

– Ты трахнула Люси Фуллер, – сказал Кингсли, все еще смеясь. – Ты и твой фетиш на натуралок.

– Натуралок? Не в этот раз, – заявила Сэм. – Люси Фуллер – лесбиянка.

– Моя жена не лесбиянка.

– И все же у вас не было секса уже десять лет, – парировала Сэм.

– Это она тебе сказала? – с ужасом спросил Фуллер.

– Десять лет? – переспросил Кингсли. – Я едва продержался десять дней. Как у тебя это получается?

– Люси говорит, что он все время мастурбирует. Она показала мне его порно-коллекцию. Он конфисковал пошлые журналы у детей в его церкви и держал их у себя.

– Ты сука, как ты смеешь...

Кингсли угрожающе шагнул вперед. Лицо Фуллера побагровело, он стиснул зубы. Он выглядел как человек, находящийся на грани срыва. Кингсли это нравилось.