Текст книги "Король (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Ты хранишь это? Все это время с тобой была моя пуля? – спросил Кингсли.

– Да. Если хочешь ее вернуть, тебе придется заплатить.

– Я никогда тебя не пойму, – заявил Кингсли.

– Тогда перестать пытаться. – Он вытянул руку, и Кинг бросил контейнер с фрагментами пули ему на ладонь. Ему нравилась идея того, что Сорен носил с собой кусочек его. Было ли что-нибудь более интимным для жертвы, чем орудие, которым ее едва не убили? Эти фрагменты пули были внутри тела Кингсли и чуть не уничтожили его. Вместо прекращения его жизни они изменили его жизнь. Неудивительно, что Сорен испытывал такое родство с этими смертоносными остатками. У них было столько общего.

Сорен положил в карман контейнер с фрагментами пули Кингсли.

– Ты готов? – спросил Сорен.

– Да. К чему?

Сорен улыбнулся дьявольской сексуальной улыбкой, которая заставила Кингсли на момент забыть, что в его кабинете сидел не католический священник и не прежний Сорен, который использовал его в качестве человеческой жертвы на регулярной основе.

Он поднял руку и поманил Кингсли пальцем.

– Сейчас? – уточнил Кингсли.

– У тебя были планы? – поинтересовался Сорен. – Как тебе известно, мое свободное время ограничено.

– Вечером проводишь сеанс экзорцизма? – поддел Кингсли.

– Хуже. Консультирую пары.

– То же самое, – ответил Кингсли. – Это все ты виноват. Никто не сказал тебе найти нормальную работу.

Кингсли встал и обошел стол.

– Мне нравится моя работа, – произнес Сорен и последовал за Кингсли – И тебе стоит подумать о работе. Ты будешь приятно удивлен, когда узнаешь, как приятно быть полезным обществу.

– А знаешь, что еще приятно?

– Что?

– Не иметь работы.

Кингсли отвел Сорена в свою личную комнату для игр.

– Это мой настоящий офис, – сказал Кингсли, открывая дверь. У него был Андреевский крест, козлы, крестообразная распорка и несколько других, все виды манжет для бондажа и все мыслимое оборудование, которое могло понадобиться одному человеку.

– Нравится?

– Годится, – одобрил Сорен, хотя Кингсли заметил, с каким интересом Сорен рассматривает все вокруг.

Все спальни в его доме были оснащены БДСМ оборудованием. Ванильных тут не приветствовали. И в тех редких случаях, когда они проникали в его дом, больше они таковыми не являлись.

– Как часто ты играешь? – спросил Кингсли.

– Всякий раз, когда могу, – ответил Сорен. – Когда безопасно. Если я держусь больше месяца, то становлюсь... Какое бы слово подобрать?

– Смертоносным?

– Неприятным. А ты?

– Так часто, как могу. По крайней мере, раз в день.

– Раз в день? И кто счастливый обладатель этой чести?

– Поверь, у тебя нет времени на список тех, с кем я играю. Я, вероятно, трахнул каждого сабмиссива на Манхэттене. Возможно, мне придется переехать в Бруклин.

– Только сабмиссивов?

– Только сабмиссивов.

– Необычно для тебя, не так ли? – Сорен скрестил руки на груди и посмотрел на Кингсли.

– Почему? Потому что я подчинялся тебе и должен делать то же самое для остального мира?

– Не для остального мира. По крайней мере, для одного человека. Насколько помню.

– И что ты помнишь?

– Как сильно ты нуждался в этом, хотел этого.

– Я нуждался в тебе, а не в этом.

– Ты любил подчиняться боли. Почему изменился?

– Я больше не подчиняюсь. Точка, – отрезал Кингсли. – Конец.

Сорен изучал лицо Кинга, словно смотрел на инопланетянина.

– Ты собираешься научить меня трюку с кнутом или нет? – потребовал Кингсли.

– Да, но этот разговор еще не закончен, независимо от твоего решения.

– Покажи мне трюк.

– Нет никакого трюка, – ответил Сорен, изучая ряды кнутов на стене. Он выбрал один, натянул его, снова свернул и вернул на стену. Второй кнут оказался больше ему по вкусу. – Он требует много практики. И я не такой учитель, какой была Магдалена. За две недели она может научить тебя подбрасывать четвертаки концом кнута.

– Тогда почему не она меня учит?

– Она сейчас в Риме. Ты раньше пользовался кнутом?

– На спине, там больше площадь.

– Тогда тебе нужно практиковаться на меньших целях. Не на человеке. – У Сорена была одна из визиток Кингсли. Он повесил ее на крючок в стене.

– Ты хочешь, чтобы я ударил по ней? – спросил Кингсли. – По визитке?

Сорен положил ладонь на центр груди Кингсли и оттолкнул его назад... назад... назад, пока тот не уперся спиной в стену.

– Нет, – ответил Сорен. – Я ударю по ней. А ты будешь смотреть. На безопасном расстоянии.

Сорен отошел, свернул кнут, выставил правую ногу вперед и затем отпустил конец кнута с быстрым щелчком. Кончиком кнута, Сорен разрезал визитку ровно пополам.

Кингсли зааплодировал и подошел к визитке. Удар разрезал карточку ровно между словами Эдж и Энтерпрайзес.

– Какой хороший трюк, – впечатленно ответил он.

– Кнуты мультифункциональны, – сообщил Сорен. – Хороши для боли. Хороши для бондажа.

– Бондажа? – переспросил Кингсли и потянулся к визитке.

Сорен взмахнул кнутом в его сторону. Он обернулся вокруг запястья Кингсли. Француз усмехнулся, когда тот затянулся туже, и Сорен потянул, притягивая Кингсли ближе.

– Мило, – протянул Кинг, его дыхание участилось. – Что еще?

– Запястья, – ответил Сорен, оборачивая второе запястье Кингсли кожаным кнутом. – Даже лодыжки. И шея тоже, но нужно быть осторожным. Хочешь увидеть любимый прием Магдалены?

– Покажи.

Сорен поднял восьмидюймовый кнут между запястьями Кингсли. Он быстро развернул и прижал Кинга спиной к своей груди, плотно обворачивая кнут вокруг его шеи.

Мир ушел из-под ног Кингсли.

Он моргнул, и стены стали черными, температура упала, и, когда он сделал вдох, ощутил аромат серы.

Кинг упал на колени и дернул за путы на шее. Если он мог просунуть пальцы, значит у его горла есть шанс. Воздух покинул комнату. Он ничего не слышал, ничего не видел. Но мог чувствовать, и то, что он чувствовал, это дыру в груди, треск костей и коллапс легкого.

Без воздуха. Ни вдоха. Неважно, как глубоко он вдыхал, как глотал, как боролся, он не мог получить воздуха.

Кто-то говорил... Словацкий? Украинский? Он не мог сказать точно. Голос был слишком далеко... и не имел значения.

Он умирал.

Он умирал.

Пуля в груди. Кнут на шее.

Он мертв.

– Кингсли.

Эдж слышал свое имя, но не отвечал. Мертвые не кричат.

– Кингсли, ты на Манхэттене. Ты дома.

Он не дома. Он истекал кровью на изгаженном полу подвала в Любляне.

– Ты живой.

Нет, это не так.

– Открой глаза. Ты слышишь меня?

Он слышал что-то в ушах. Щелчок. Это его поразило. Он подпрыгнул. Его глаза открылись. Мир был в тумане. Но он видел кое-что, серый свет.

– Ты должен дышать.

Он слышал что-то кроме этого голоса. Глубокий, громкий свист. Снова и снова.

Кингсли ощутил что-то на спине, ладонь, сильно бьющая его по лопаткам. Это должно было его напугать, но вместо этого, боль и ритм вернули его в сознание.

– Кингсли, поговори со мной, – приказал голос. Это был Сорен. Его голос. Его ладонь.

– Я в порядке, – ответил Кингсли.

– Хватит врать. Ты не в порядке.

Кингсли посмотрел вниз. Он сидел на полу своей игровой, опираясь спиной на стену. Его рубашка была липкой от пота, в горле пересохло.

– Я в порядке, – снова ответил он.

– Это была паническая атака? – спросил Сорен, присев на корточки перед ним. – Или флэшбек?

– Ничего особенного. – Тело Кингсли были напряжено. Руки дрожали. – Кажется, я на секунду отключился.

– Две минуты, – сообщил Сорен. – А не одна секунда.

Кингсли попытался встать, но Сорен положил руку ему на плечо и удержал на месте.

– Сиди. Посмотри на меня.

– Я не хочу на тебя смотреть, – ответил Кингсли.

– Мне все равно. Смотри на меня. – Сорен обхватил подбородок Кинга, заставляя его встретиться с ним взглядом. – Расскажи мне, где ты был.

– В Словении.

– Почему?

– Там меня подстрелили.

– Это все, что там произошло?

– Думаю, да.

Он отвел взгляд. Было больно, когда на тебя так смотрели, с жалостью и заботой. Он не хотел, чтобы Сорен так на него смотрел. Он хотел, чтобы Сорен смотрел на него с похотью и желанием, жаждой и голодом.

Кинг снова попытался встать, но Сорен опять не позволил.

– Я прикоснулся к твоему горлу кнутом, и ты стал задыхаться, словно тебя на самом деле душили, – стал рассказывать Сорен. – Ты упал на колени и замолчал.

– Я в порядке, – ответил Кингсли в третий и последний раз.

Сорен вздохнул и убрал влажную прядь волос со лба Кингсли.

– Я не хотел тебя пугать, – сказал Сорен почти извиняющимся тоном.

– Ты не напугал меня. Я не напуган. – Его сердце колотилось, скрученный узел в животе выставлял его лгуном.

– Что же, это ответ на мой вопрос.

– Какой вопрос? – спросил Кингсли, опустив голову. Он не хотел смотреть в глаза Сорену. В них он видел страх, но не перед Кингсли, а за него. И что-то подсказало ему, что Сорен еще не скоро прикоснется к нему снова.

Если вообще прикоснется.

– Теперь я знаю, почему ты больше никому не позволяешь причинять тебе боль.

Кингсли посмотрел на Сорена снизу.

– Выметайся из моего дома, – сказал Кингсли.

– Кинг?

– Ты сказал, я тебе больше ничего не должен. Вали нахрен из моего дома.

И Сорен свалил нахрен.

Глава 10

Прошло семь дней и семь ночей, а Сорен так и не вернулся в дом Кингсли. Он не звонил, не писал, не навещал и ни разу не сказал Кингсли, что ему нужна помощь. Он ушел, ушел, ушел, и у Кингсли все было прекрасно, прекрасно, прекрасно.

Вот только это было не так. Потому что Сорен пообещал больше никогда не оставлять его. И сделал это.

Обещания, обещания.

Кингсли сделал еще один глоток из бутылки бурбона, слегка кашлянул и откинулся на шезлонг. Он скрестил ноги в лодыжках и наблюдал, как свет от лампочек в бассейне танцевал на потолке. Мужчина не знал, почему все еще держит внизу бассейн. Никто никогда не плавал в нем. Он держал двери запертыми, чтобы никто из его пьяных гостей не оказался тут случайно лицом вниз. Плохой знак, когда единственным у кого был доступ к бассейну, это у чистильщика бассейна. И даже тот не был достаточно привлекательным для Кингсли, чтобы удостоить его вниманием.

Но сегодня он хотел лежать у воды и пить. Тут было спокойно. Бассейн не был большим или глубоким, десять на двадцать футов и четыре фута глубины. Пол был украшен средиземноморской плиткой, и красные, желтые и золотые фрески с севера Италии покрывали стены. Рисунки напоминали ему о небольшой вилле на юге Франции, куда он и его семья уезжали каждый август, когда он был ребенком. Вилла у Средиземного моря. Красивое место, спокойное. Вода, холмы, виноградники.

Жена винодела соблазнила его, когда ему было двадцать два, и прятала его, пока он восстанавливался после первого огнестрельного ранения. У него остались только приятные воспоминания об этом месте. Близость к воде успокаивала его душу. Если у него была душа. Была ли она у него? Неважно была или нет. Он и Бог сейчас не разговаривали друг с другом. И это было замечательно. Кингсли не возражал. О чем вообще они с Богом должны говорить? Единственное, о чем он хотел спросил Бога, это почему Он призвал Сорена к священству. Мог ли Бог сыграть с ним еще более извращенную шутку?

– Тук-тук?

Кингсли вздохнул. Из-за двери послышался мягкий голос Блейз. Он устало махнул рукой, приглашая её войти.

– Его тут нет, – сразу сказал Кингсли.

– Я не его искала, честно, – ответила Блейз.

– Хочешь поплавать?

– И испортить прическу? – Она перебросила свои медово-светлые волосы через плечо. – Нет, я тебя проверяю.

Блейз села на шезлонг рядом с ним. Кингсли осмотрел ее с головы до ног.

– Ты превзошла себя в этом ансамбле, – сказал он. – Ты похожа на... Как же ее звали? Красивая блондинка актриса. Мертвая, с волосами. Ривер? Оушен? Пул?

– Вероника Лейк. Именно этого я и добивалась. Видишь? – Девушка вытянула ногу показывая чулок со швом, который исчезал под юбкой-карандаш. Ее волосы были уложены в стиле «Пикабу» сороковых годов, прикрывая один глаз.

– Почему ты так одеваешься? – поинтересовался он. Каждый день она была в каком-нибудь новом винтажном наряде, который напоминал старый Голливуд.

– К сожалению, миру не хватает гламура. Я хочу быть частью решения, а не частью проблемы. И не все из нас роскошные от природы и цепляют взгляд, как ты, Кингсли, – заявила она, щелкнув его по носу. – Некоторым из нас приходится работать.

– Тебе нравится внимание. Ты та девушка в комнате, которая одевается так, будто забыла, в каком десятилетии она находится.

– Я пытаюсь забыть, в каком десятилетии нахожусь. Девяностым нужно шагать побыстрее. Знаешь, что сейчас носят люди? Намеренно? Фланель. Я видела по MTV.

– Я содрогаюсь.

– Я тоже. Ужасно. Во фланели нет ничего гламурного.

– Ты так одеваешься не для того, чтобы быть гламурной. Ты одеваешься, чтобы тебя запомнили.

– И? Что плохого в том, чтобы тебя запомнили? Даже если кто-то забудет мое имя, они по-прежнему будут помнить девушку в чулках со швом.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть запоминающимся. Кроме тех случаев, когда кто-то пытается тебя забыть.

Блейз вздохнула и положила голову ему на грудь.

– Я знаю, ты подавлен, – сказала она. – Ты всегда такой, когда пьешь.

– Я постоянно пью.

– Ты постоянно подавлен. Я думала, тебе станет лучше, когда объявится твой друг. Кстати, где Сорен?

– Я прогнал его. Он ушел.

– Ну, тогда загони обратно. Он мне нравится.

– Последнее, что нам нужно, это священник, слоняющийся по дому.

Блейз разинула рот.

– Он на самом деле священник? Это была не шутка?

– Если бы.

Блейз так сильно рассмеялась, что шезлонг затрясло.

– Не могу поверить, что играла со священником. Сгораю от нетерпения рассказать...

Быстрее, чем кто-либо из них ожидал, Кингсли перекатился, схватил Блейз и подмял ее под себя. Он схватил оба ее запястья и прижал над ее головой.

– Кинг...

– Заткнись. Быстро. – Он усилил хватку до болезненности. – Никому ни слова о том, что ты что-то делала со священником. Поняла?

Блейз смотрела на него со страхом, настоящим страхом.

– Черт, ладно. Я никому не расскажу.

– Ты никогда не видела меня таким серьезным, не так ли?

Блейз покачала головой: – Нет.

– На то есть причина. Ты никому не расскажешь.

– Хорошо, – прошептала она. – Клянусь.

Кингсли еще несколько секунд удерживал ее, достаточно долго, чтобы заставить нервничать, и достаточно долго, чтобы он возбудился.

– Хорошая девочка. – Он опустил голову и поцеловал ее, прежде чем отпустить.

Мужчина вернулся в свое исходное положение, скрестил ноги в лодыжках и снова посмотрел на танец света на потолке.

Блейз села и посмотрела на него.

– Ты напугал меня до смерти. – Она прижала ладонь к сердцу.

– Хорошо.

– Для того, кто говорит, что не любит Сорена, ты ужасно его опекаешь.

– Люблю или ненавижу, он один из нас. Мы заботимся о своих.

– Я не могу создать ему проблем, понимаешь. Я знаю только его имя.

– На самом деле, не знаешь. – Кингсли усмехнулся. Сорен представился как «Сорен» Блейз, а не Маркус Стернс. Нигде ни на чьих записях имя Сорен не фигурировало. Если она попытается найти католического священника в США по имени Сорен, то будет искать его вечность. Так вот почему Сорен назвался ей настоящим именем? Чертовски умный блондинистый монстр. Теперь все обрело смысл.

– Он назвал мне свое имя, помнишь? – Она закатила глаза. – Иисусе, сколько ты выпил?

– Достаточно, чтобы появилось настроение, но недостаточно, чтобы испортить его. А сейчас я собираюсь напиться, так что тебе лучше уйти, если только не хочешь оказаться полезной.

– Может, я хочу оказаться полезной, – ответила она, задирая юбку. Девушка прижала губы к его животу, и мягкие завитки ее волос щекотали его кожу. Да. Прямо сейчас он нуждался в этом. Отвлечение. Желание. Что угодно, чтобы сдержать воспоминания. – Люблю, когда ты так меня пугаешь.

– Именно поэтому, – сказал он, лаская ее щеку, – ты моя chouchou.

Она целовала ниже, глубже, и одной рукой расстегнула его джинсы. Он еще не был твердым, но если она продолжит то, что делала, то станет таким в любую секунду. Блейз взяла его член в ладонь и нежно массировала. Когда Кинг напрягся, она опустила голову и лизнула головку ствола. Несколько минут она только целовала, лизала, дразнила, сосредоточив там все внимание. Внутри него бурлила кровь, Кингсли становился все тверже в ее ладони. Он тихо застонал, когда девушка провела по длине и вобрала его в рот.

Идеально... Ее рот был таким влажным и теплым. Она массировала член своим искусным языком и сосала. Нарастало напряжение, и он приподнимал бедра волнообразными движениям, которые разжигали внутри каждый нерв. Он запустил пальцы в ее волосы в поисках контакта с женщиной, которая выказывала ему такую эротическую доброжелательность.

Блейз остановилась и добавила вторую руку, лаская его эрекцию от основания до вершины, сжимая и разжигая его для большего удовольствия.

– Люблю твой член, – прошептала она и снова облизала влажную головку. – Мне нравится, какой он большой. Нравится его вкус.

– Ты слишком добра ко мне. Продолжай, chouchou, и я удостою тебя чести глотания.

Блейз соблазнительно улыбнулась. – Продолжай, и я продолжу. – Девушка игриво подмигнула ему и вернулась к своей задаче. Теперь она сосала еще жестче, глубже, и стояк стал болезненно твердым. Она вертела языком вокруг него, вверх и вниз, снова и снова. Нежными пальцами она отодвинула крайнюю плоть и ласкала головку так умело, что спина Кинга изогнулась от удовольствия.

Мышцы на его животе напряглись. Он ощутил, как приливала кровь, как нарастало давление. Сердце колотилось, а пальцы впились в ткань обивки шезлонга. Еще несколько секунд он сдерживался, пытаясь отсрочить освобождение, желая отложить как можно дальше возвращение в горькую реальность. Блейз сосала, ласкала рукой, задабривала его, вбирала в глубину своего горла. Он завис на грани оргазма, дыша через нос, а Блейз продолжала работать над ним, заявляя права на него своим ртом. Она взяла его глубоко и массировала яички языком. Она поднялась до головки, и Кингсли жестко кончил в ее горло, спазм за спазмом удовольствие накрывало его, пока он изливал семя в ее гостеприимный рот.

И как хорошая девочка, которой она и была, Блейз проглотила каждую каплю и выпустила его. Она выцеловала дорожку к его губам, и он ощутил свой вкус на ее губах.

– Ты сейчас в хорошем настроении? – спросила девушка, вытирая губы одним из полотенец, сложенных рядом.

– В лучшем, – заверил Кингсли. – Пока что.

Блейз зарычала от разочарования.

– Ты король топ-дропа.

– Ты снова придумываешь слова.

– Топ-дроп. Это паника, в которую бросаются доминанты после завершения сцены. А ты рефлексируешь.

– Рефлексия – это моя версия послевкусия.

– Позвони священнику. У тебя настроение лучше, когда он рядом. Он не так рефлексирует, как ты.

– Он изобрел рефлексию. У него патент на рефлексию. Он получает гонорар, когда кто-то рефлексирует. Ты просто не видела, как он это делает.

– Позвони ему, – повторила Блейз, ткнув Кинга в грудь.

– Я не хочу. Он мне больше не нравится.

Блейз выдохнула и покачала головой с отвращением.

– Ты лживая французская задница. При мне ты называл его «старым добрым другом». Я была там.

– Это был сарказм.

– Тогда кто же он? – с раздражением спросила Блейз.

– Овдовевший муж моей покойной сестры.

Глаза Блейз широко распахнулись.

– Я не знала, что у тебя есть сестра.

– Больше нет. Сказал же, она мертва. Он был женат на ней несколько недель, пока она не сбросилась со скалы, ее тело разорвало на две части. И лицо тоже размозжило.

– О, Боже. – Блейз прижала ладонь ко рту, словно ее вот-вот стошнит.

Кингсли взял бутылку бурбона.

– Неважно, – ответил он. – Это было очень давно.

– Кингсли... я и не подозревала.

– И теперь ты знаешь, почему я пью.

Он сделал глоток, затем второй.

– Я надеялась, потому что ты любишь вкус бурбона. – Она попыталась улыбнуться, но попытка с треском провалилась.

– Люблю? Я ненавижу это дерьмо.

Блейз наклонилась вперед и опять поцеловала его, не в губы, а в лоб, как мать ребенка.

– Мне жаль, – прошептала девушка, затем поднялась с шезлонга и оставила его одного у бассейна. Нежная и чувствительная душа, вероятно она побежала куда-нибудь поплакать. Хорошо, что она ушла. Последнее, чего он хотел, это видеть женские слезы. Ему за жизнь этого более чем хватило.

Снова наедине с бурбоном. Он пил, пока не ощутил себя в достаточной безопасности, чтобы поспать. Алкоголь никогда не выключал кошмары, но размывал их. Однако сегодня выпивки оказалось недостаточно, чтобы достичь желаемого эффекта. В этот раз он вернулся в госпиталь, его разум жив и активен, тело бездвижно, инертно, умирает. Если бы ему удалось произнести хоть слово, тогда кто-нибудь понял, что он понимает, что находится в могиле, которой стало его тело.

И все, чего он хотел – это кричать.

В кошмарах его разум кричал, а рот оставался неподвижным.

Он проснулся в воде.

В воде?

Глава 11

Кингсли прокашлялся и сплюнул. Он наконец открыл глаза, вода плескалась вокруг.

– Какого черта? – Кинг не был уверен, говорил он на французском или английском, даже не был уверен, говорил ли вслух.

– Кингсли. Смотри на меня.

– Non.

– Кингсли. Сейчас же. Делай, как я говорю.

– Я больше не подчиняюсь твоим приказам. – Кингсли погрузился в воду, прежде чем сильная рука вытащила его обратно.

Сорен грубо обхватил его за шею, достаточно сильно, чтобы проникнуть под щит, в который превратилось его тело.

– Чего ты хочешь? – Глаза Кингсли снова распахнулись. Он увидел Сорена по пояс в воде. Сорен схватил Кингсли за рубашку и потащил к краю бассейна.

– Я хочу, чтобы ты жил.

– Только ты и хочешь этого. – Кингсли снова пытался отключиться, но Сорен встряхнул его.

– Ты слышишь, что я говорю?

– Я слышу тебя. – Кингсли наконец собрался с силами и открыл глаза, и держал их открытыми. Он снова увидел Сорена, увидел его лицо. Тот выглядел разъяренным и напуганным, почти человеком. Он снова был в сутане, в колоратке. – Почему ты в этом?

– Я священник, помнишь? Сколько клеток мозга ты сегодня убил?

– Недостаточно.

Волна тошноты прошла сквозь него. Кинг снова закашлял, и Сорен потащил его наверх, через край бассейна. И на большое белое полотенце Кингсли вырвало.

– Пусть все выходит, – спокойно сказал Сорен. Кингсли ощутил ладонь на своей спине, растирающую напряженные мышцы. Он был недостаточно пьян, чтобы его рвало от алкоголя. Сон сотворил с ним такое.

Тело Кингсли подчинилось приказу. Казалось, прошла вечность, пока его раз за разом. Сорен держал его волосы, растирал плечи, предлагал утешения, которые Кингсли едва слышал сквозь звуки собственного мучения.

Наконец Кингсли остановился. Он знал, что лучше не двигаться, чтобы меньше тошнило. Кингсли вздрогнул и сделал несколько неглубоких вдохов.

– Ты бросил меня в бассейн? – задал вопрос Кингсли, когда тошнота наконец отступила.

– Ты кричал и дергался. Я не смог тебя разбудить.

– Плохой сон, – прошептал Кингсли. – Иногда они у меня бывают.

Кингсли отстранился от Сорена и сел на ступеньки, ведущие в бассейн. Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на окружавшей его воде. Вода. Только вода. Она не причинит ему вреда. Ничего здесь не причинит ему вреда. Даже Сорен. Больше нет.

– Почему ты сегодня пьешь? – спросил Сорен, встав перед ним. Казалось, он не обращал внимания на то, что был полностью одет и промок до нитки. Если Кингсли отключится и упадет вперед, грудь Сорена его остановит.

– По той же причине, по которой я пью каждый вечер.

– И это?

– Это помогает мне заснуть.

– Снотворное помогло бы заснуть. Рассказывай правду.

Кингсли провел по мокрым волосам, приглаживая их назад. Он вздохнул, прежде чем посмотреть на Сорена с ухмылкой.

– Тебе лучше не знать. – Он покачал головой. – Ты думаешь, что знаешь, но это не так.

– Я знаю, что не хочу знать, – ответил Сорен. – Но ты должен мне рассказать.

– Почему тебе не все равно?

– Потому что мне не все равно.

– Это тавтология. Тебе нравится это слово? Я помню занятия философии в Святом Игнатии. – Кингсли издал усталый безрадостный смешок.

– Я забочусь о тебе, потому что я забочусь о тебе, и это факт.

– Тебе наплевать на меня. Я один вез ее во Францию.

– Я предлагал поехать с тобой, и ты отказал. Ты не хотел быть со мной.

– Ты отпустил меня и забыл обо мне.

– Я никогда не забывал о тебе.

– Забыл. Ты отпустил меня во Францию и забыл...

– Я никогда не забывал тебя, – прокричал Сорен. Слова отразились эхом от кафельного пола, стен и ударили Кингсли словно кулак, мгновенно отрезвив. Он никогда не слышал, чтобы Сорен так повышал голос. Никогда.

Кингсли устало улыбнулся.

– Теперь ты кричишь на меня.

– Ты хочешь, чтобы я кричал на тебя? Хорошо. Я буду кричать на тебя, Кингсли. Может, если я буду кричать, ты наконец услышишь. Я никогда не бросал тебя. И когда ты вернулся во Францию, я пытался тебя найти.

– Ты пытался меня найти? – Глаза Кингсли медленно сфокусировались на лице Сорена. – Когда?

– Я ждал твоего возвращения в школу. Когда ты не вернулся, то отправился тебя искать. Я уехал через два дня после окончания семестра. Я даже собственной сестре не сказал, что уезжаю из страны. Я собрал вещи, выполнил одно важное поручение и улетел в Европу. Я отправился в Париж, Лион, Марсель, даже в город, который ты сказал мне посетить во Франции. Я был в твоем старом районе. Я нашел бывшего делового партнера твоего отца. Я выследил каждого гребанного Буасонье во Франции.

Кингсли моргнул. Сорен сказал «гребанного»? Должно быть, он в ярости.

– Ты искал меня? – повторил Кингсли, пока что не в состоянии поверить словам Сорена.

– Я везде искал тебя. Я искал тебя до того, как увиделся с собственной матерью, которую не видел с пяти лет.

– Ты искал меня, – снова повторил Кингсли. На этот раз это был не вопрос.

– И я не нашел.

– Почему ты не сказал, что искал меня? – спросил Кингсли.

– Какое это имеет значение? – уже тихо произнес Сорен, но его голос все еще резонировал. – Я не нашел тебя.

– Не важно, что ты не нашел меня. – Кингсли покачал головой. – Важно, что ты искал.

– После шести недель поисков в пяти странах я сдался, – продолжил Сорен. – Думал, ты прятался, потому что не хотел, чтобы я тебя нашел. Я воспринял это как знак от Бога, что я должен стать священником, как и мечтал с четырнадцати лет. Моей последней и окончательной молитвой Богу в ночь перед поступлением в семинарию в Риме была: «Боже, если это не твоя воля, чтобы я стал священником, тогда позволь мне найти его сегодня». Я не нашел тебя. Стал священником. А ты...

– Вступил в Легион.

– Я никогда не считал тебя подходящим для военной службы. Хотя в ретроспективе должен был. Ты был очень хорош в выполнении приказов.

– Мои командующие офицеры не имели ничего общего с тобой. Это ты должен был вступить в армию.

– И пойти по стопам отца? Нет, спасибо. – Тон Сорена был ледяным и сочился горечью. – Почему ты пошел в армию?

– Не знаю. Возможно, это был лучший способ самоубийства. – Кингсли усмехнулся, хоть и не шутил. – Как бы то ни было, хорошо, что какое-то время мне не приходилось думать о себе. Мне это было нужно.

– Хочешь верь, хочешь нет, но я понимаю, – ответил Сорен. – Дисциплина в религиозных орденах имеет тот же успокаивающий эффект. Мои собственные мысли пугали меня после всего случившегося, после твоего ухода. Лучше, чтобы несколько лет моим существованием управлял кто-то другой.

– Я был слишком хорош в исполнении приказов. И слишком хорош в поражении цели. И хорош в английском без акцента. Кто-то в правительстве посчитал, что я буду более полезным в менее официальной сфере.

– Чем ты занимался? – Голос Сорен стал ровным и спокойным, но Кингсли услышал тончайшие ноты подозрения, скрытые под покровом слов.

– Всем, что мне приказывали. Я охотился на тех, на кого мне велели охотиться. Шпионил за тем, за кем мне велели шпионить. Убивал того, кого они говорили убивать. А потом кто-то поймал меня. Месяц я был заложником. Видишь? У меня все еще сохранились шрамы от кандалов.

Он протянул запястья. Две одинаковые полосы рубцовой ткани испещряли кожу на боках его запястий. Они терлись о кости, кандалы. Как пойманный в ловушку волк, он хотел отгрызть себе руки.

– Я был заложником, – продолжил он. – Меня пытали. И...

– И что? – Сейчас тон Сорена был нежным, осторожным, но не требовательным.

– Это было не просто пытка.

Он поднял глаза на Сорена и встретился с ним взглядом на секунду, затем снова опустил взгляд от унижения.

– Боже, Кингсли.

– Я был без сознания, – сказал Кингсли. – Думаю, ты бы назвал благословением, что я этого не помню. Помню лишь, как проснулся и понял, что это случилось.

– Кингсли...

Кингсли поднял руки к лицу и прижал ладони к глазам. Он не мог вынести эту жалость и печаль в голосе Сорена.

– Забавно. – Глаза Кингсли горели. Он хотел списать это на хлорку в воде. – Будучи мальчиком я любил Лоуренса Аравийского. Он был моим героем. Я прочитал все книги о нем. И теперь могу сказать, что у меня с Лоуренсом Аравийским есть кое-что общее.

– Две общие вещи.

– Две?

– Лоуренс любил хорошую порку.

Кингсли открыл глаза, но не мог смотреть на Сорена.

– Он мертв? – спросил Сорен, пока Кингсли смотрел на воду. – Мужчина, который причинил тебе боль?

– Мертвее некуда, – ответил Кинг.

– Хорошо.

– Хорошо? Разве ты не должен любить своих врагов?

– Запри меня в одной комнате с ним, и я с легкостью забуду об этом.

– Теперь он в аду, – сказал Кингсли. – С другой стороны, я тоже.

Сорен медленно сделал глубокий вдох. Тем временем Кингсли подумал, не заснуть ли ему. Заснуть и никогда не просыпаться. Мертвые не видят снов.

– Могу я прикоснуться к тебе? – наконец задал вопрос Сорен.

– Toujours, – ответил Кингсли, снова усмехнувшись. Всегда.

Сорен протянул руку и прижал ладонь к его щеке. Вода стекала по щеке Кингсли. Он надеялся, что это всего лишь вода и ничего больше.

– Этого не должно было случиться с тобой. Ты этого не заслужил.

Кингсли улыбнулся.

– А ты хорош. Они должны сделать тебя папой.

– Папа-иезуит? Этого никогда не случится.

Кингсли снова закрыл глаза, набрал в рот воды и выплюнул. Он не мог вспомнить, когда был таким уставшим, и все же не хотел спать.

– Есть кое-что, о чем я тебе никогда не рассказывал, – сказал Сорен. – Я хотел рассказать, но не смог подобрать нужных слов или причины рассказать.

Кингсли открыл глаза.

– Что? – поинтересовался он.

– За семестр до твоего приезда в Святого Игнатия, к нам приехал священник преподавать историю церкви. Я был в его классе. Это был молодой священник тридцати пяти лет. Очаровательный, ирландец, привлекательный. В свободное время он учил меня гэльскому.

Сорен замолчал. Кингсли позволил воцариться тишине.

– За три недели до Рождества мы оказались одни в его кабинете, работали над переводом Фионниады. На середине предложения Отец Шон просто перестал говорить. Он закрыл дверь в свой кабинет и запер ее. Опустился передо мной на колени и умолял самым отчаянным и тихим шепотом взять его. Он сказал: – Что угодно... Ты можешь делать со мной, что у годно, Маркус. Все, что пожелаешь. Все. – И попытался прикоснуться ко мне.