Текст книги "Король (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

У Кингсли не было слов. Во рту пересохло, он не мог сглотнуть.

– Тогда мне было почти семнадцать. Становилось все сложнее контролировать себя. Каждый день я пробегал мили, изнуряя себя работой, тайно резал себя, пытаясь контролировать жар в крови. И тогда я мог получить все и сразу с Отцом Шоном. Я видел в его глазах, что он позволил бы мне уничтожить его прямо там, на полу офиса.

– Что ты сделал?

– Сказал, чтобы он перестал ко мне прикасаться, иначе я убью его. И мне стыдно признаваться, что именно это я и имел ввиду. Если бы он снова прикоснулся ко мне, я бы убил его. Я сказал ему встать. Сказал найти предлог, любой предлог, чтобы уехать из Святого Игнатия, потому что, если он вернется в следующем семестре, я бы рассказал Отцу Генри, что тот пытался предложить студенту секс.

– Ты хотел его?

– Я хотел сделать ему больно.

– Почему ты этого не сделал?

– Я не любил его, – ответил Сорен.

– Но ты причинял боль мне. В следующем семестре ты...

– Я любил тебя.

– Ну... – произнес Кингсли. – Теперь ты говоришь мне это.

Кингсли посмотрел в глаза Сорену. Он произнес это слово в прошедшем времени. Любил, а не люблю. Но и этого было достаточно. Сегодня этого было достаточно.

– Вот мое признание, – сказал Кингсли. – Я трахаюсь ради денег.

Сорен посмотрел на него в шоке и смятении.

– Почему? – прошептал он. – У тебя есть все деньги мира.

– Дело не в деньгах. Это бумажный след. Так проще шантажировать людей, если я оставляю бумажный след. Вот куда я ходил, когда оставил тебя наедине с Блейз. К жене окружного прокурора. Я заплатил окружному прокурору, чтобы вытащить твою королеву-девственницу из тюрьмы.

Сначала Сорен молчал. Тишина была чистейшим адом.

– Сколько ты берешь? – наконец спросил Сорен.

– А что? Хочешь купить час со мной? Я дам тебе скидку как родственнику.

– Хочу знать, какую цену ты назначил за то, что я считал бесценным.

– Секс не бесценен.

– Таким он был с тобой.

Внутренности Кингсли теперь сжимались от печали и вины. Сорен положил руку на голову Кингсли.

– Я прощаю тебя, – прошептал он.

– Я убивал людей.

– Я освобождаю тебя.

– Я перетрахал половину Манхэттена и три четверти Европы.

– Я освобождаю тебя.

– Освобождаешь меня? Я не католик.

– Это я тоже прощаю.

Кингсли снова рассмеялся, на этот раз по-настоящему. Сорен рассмеялся вместе с ним. Затем смех утих, в комнате снова воцарилась тишина, тишина кроме слабого плеска воды о борт бассейна от движений Кингсли. Сорен подошел еще ближе. Кингсли уперся лбом в грудь Сорена, он слишком устал, чтобы держать ее прямо.

– Ты должен перестать наказывать себя, – сказал Сорен, обхватив затылок Кингсли. – Суд только Божий удел. Ты совершаешь медленное самоубийство тем, как живешь. Это грех, от которого я не могу тебя освободить.

– Я так устал, – признался Кингсли, стыдясь поделиться даже этой малейшой слабостью. – Из-за кошмаров я боюсь спать. Неважно, как сильно я устал, мне не хочется спать. Но если со мной в постели есть кто-то, я сплю лучше. Они ждут, что я сначала их трахну. Нельзя же их разочаровать?

– Ты хотя бы осторожен?

– Не часто.

– Кингсли, ты должен.

– Священник читает мне лекцию о презервативах.

– У тебя будет гораздо больше, чем это, если ты не будешь осторожен. И тебе нужно перестать принимать наркотики. И ты не можешь пить столько.

– Я кутила.

– Ты самый несчастный кутила, которого я когда-либо встречал. Выпивка для празднования, а не для самоубийства.

– Мне нечего праздновать.

– Мне есть. Отпразднуй со мной.

– Что ты празднуешь?

– Много лет я понятия не имел, где ты, чем занимаешься, как живешь. А потом в тебя стреляли, и ты оказался в госпитале, и умирал. Вот почему они связались со мной. Вот как я нашел тебя. Теперь ты здесь, прямо передо мной. Бог вернул меня к тебе, вернул тебя ко мне. Я не перестаю праздновать с той ночи, когда впервые вошел в этот дом и снова увидел тебя.

– Ты был зол на меня.

– У меня сердце разрывается, когда я вижу тебя таким.

– В это я не поверю. Не верю, что у тебя есть сердце.

Сорен прикоснулся к щеке Кингсли и провел большим пальцем по скуле. Нежное прикосновение, любящее прикосновение. Кинг бы предпочел пощечину. Она бы причинила меньше боли.

– Ты помнишь все те заметки, которые делал в моей Библии? – спросил Сорен.

– Я писал их на французском, чтобы никто не смог прочесть.

– Они все еще у меня. Они все еще внутри моей Библии. Думаю, Кингсли, которого я помню, все еще здесь.

– Ты сохранил мои записи? – повторил Кингсли. Это последнее, что он ожидал услышать. Записки, остатки его пули... Что еще осталось от Кингсли у Сорена? Кроме его сердца?

– Все до единой.

– Почему? Ты больше не влюблен в меня.

– Я дорожу памятью о том, что у нас было. И молюсь, чтобы сейчас у нас было нечто лучше, глубже.

– Что?

– Дружба. Настоящая дружба.

– Ты больше никогда не трахнешь меня, верно?

– А если бы я это сделал, ты был бы мне верен?

– Это серьезный вопрос? – спросил Кингсли.

– Допустим, да. Допустим, я нарушу свои обеты с тобой. Допустим, я даже подумаю о том, чтобы оставить ради тебя сан. Мог бы ты быть верен мне?

– Только ты и я?

– Ты. Я. Элеонор. Втроем, как мы с тобой мечтали.

– Ты шутишь.

– Притворись, что да, – ответил Сорен, не отрывая от него взгляда. На долю секунды Кингсли поверил ему. – Это будет единственный раз, когда я сделаю тебе такое предложение. Ты. Я. Элеонор. Втроем. Навсегда.

– Навсегда?

– Элеонор согласна на вечность. А ты?

Кингсли закрыл глаза. Он мог получить Сорена и девушку, о которой они мечтали. И что? Больше никого? Никогда? Вечность – это так долго. И он был свободен от Сорена одиннадцать лет. Только Сорен? Только эта девушка, которую он никогда не встречал?

– Беру свои слова обратно, – ответил Кингсли. – Ты все еще волк.

Сорен схватил полотенце из стопки у лестницы. Он взял уголок и вытер им лицо Кингсли. Если Кинг мог бы заснуть прямой здесь, прямой сейчас, пока Сорен заботился о нем, то уснул бы и никогда не просыпался. Если он умрет сейчас, пожалуй, он умрет почти счастливым.

– Ты помнишь... – начал Сорен и выжал воду из волос Кингсли. – Было ли когда-нибудь время, когда ты чувствовал, что делаешь то, для чего Бог послал тебя на эту землю?

– Однажды.

– Когда?

– Когда мы были любовниками.

– Кингсли, серьезно.

– Я серьезно. Ты был таким одиноким, – сказал Кингсли. – Я никогда не встречал кого-то более одинокого, чем ты тогда. Все боялись тебя. Никто не говорил с тобой. Они обращались с тобой как с прокажённым. А ты этого хотел.

– Ты не хотел.

– Я был напуган. Но я любил тебя больше, чем боялся. Я должен был узнать тебя. И в ту ночь в коридоре, когда ты сказал, что не знаешь, почему Бог создал тебя таким, ты гадал, по какой причине...

– Je suis la raison, – повторил Сорен. – Вот, что ты ответил мне.

– Причина во мне, – прошептал Кингсли.

Сорен кивнул.

– Именно так, – сказал Кингсли. – В ту ночь я чувствовал, будто Бог послал меня на землю, чтобы показать тебя, почему он создал тебя таким. Ты нуждался во мне так же сильно, как и я в тебе.

– Верно. До тебя я думал, что был единственным, кто хотел того, чего хочу я.

– Ты никогда не делал мне больно. Ты знаешь об этом? Даже когда причинял боль, ты никогда не делал больно. Я любил боль. Было больно, только когда ты останавливался.

– Мне тоже было больно, – ответил Сорен проведя пальцами по волосам Кингсли. Прошло одиннадцать лет с их последней ночи вместе, а Сорен все еще помнил, как прикасаться к нему так, как он больше всего любил и нуждался. – Я ошибся. Мне не стоило жениться на Мари-Лауре. Я думал, что так решу все наши проблемы. Это было высокомерно и глупо, и теперь я это понимаю.

– Это было чертовски глупо, – согласился Кингсли. – Твоя Королева-Девственница была права. Ты идиот.

Сорен опустил руку в воду и в качестве наказания плеснул Кингсли в лицо.

– Приятно знать, что ты такой же ублюдок, как и всегда, – заметил Кингсли, схватил полотенце и вытерся.

Кингсли отбросил полотенце на пол и снова посмотрел вверх.

– Я не знаю, что делать, – признался Кингсли, наблюдая за танцем света на потолке. Теперь тот двигался быстрее, потому что он и Сорен находились в воде.

– Сейчас? Завтра? Вечность?

– Со своей жизнью. Мне не нужно работать. Ты видел это. Я не знаю, что с собой делать. Заводить врагов у меня хобби. Я пью, чтобы убить себя. Я трахаюсь, чтобы забыться.

– Я не могу указывать тебе, что делать с твоей жизнью, – ответил Сорен. – Это между тобой и Богом. Но сначала ты должен знать, что хочешь жить. Как только ты будешь уверен в желании жить, то найдешь причину жить.

– Я не знаю, хочу ли жить. Я смотрю в будущее и ничего не вижу. Оно черное. У меня нет ни снов, ни видений, ни надежды. И даже ты не хочешь меня больше так, как хотел.

– Если этот красивый, гордый Кингсли Буасонье, который преследовал меня по коридору, и смотрел, как я сплю, и признался, что думал обо мне все время, и кричал на меня за нарушение правил в игре без правил... если бы он вошел в эту комнату прямо сейчас, тогда я бы попытался нарушить свои обеты. Тот мальчик был королем, и поэтому я испытывал такое удовольствие опуская его на колени. Но этот жалкий, ненавидящий себя, уничтожающий себя Кингсли Эдж? Нет никакой чести сломать кого-то, кто уже сломан. И веселья тоже нет никакого.

– Я снова хочу стать им. Но не могу. Он ушел, он мертв. Я натворил слишком много. Я видел слишком много. – Кинг закрыл глаза и поднял руки, желая оттолкнуть видения в голове – преступления, трупы, миссии в военных зонах. Он где-то свернул не туда и нашел себя в темных закоулках ада.

– Ты можешь стать новым человеком, Кингсли. Если он мертв, значит, он мертв. Но ты не можешь прожить остаток жизни внутри его тела. Ты можешь начать новую жизнь.

– Тебе легко говорить, а мне так трудно сделать.

– Не так уж и трудно. Ты должен всего лишь захотеть. Ты должен захотеть жизнь, в которой делаешь то, ради чего Бог создал тебя. Если однажды ты ощутил, будто исполняешь свое предназначение, помогая мне, значит, найди других, как мы, и помоги им тоже.

– Как?

– Я не знаю. Ты один из самых умных людей в мире. Придумай.

– Я даже не знаю, с чего начать новую жизнь.

– Ты действительно этого хочешь? Хочешь отказаться от всей этой саморазрушительной глупости и сделать что-то стоящее? Хочешь стать новым человеком?

Кингсли замолчал и задумался над вопросом. Все казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Было похоже на магию фокуса. Вуаля. Новый человек. Новая жизнь. Но он хотел этой магии, даже если это была иллюзия. Что бы он не отдал, ради того, чтобы ощутить это снова, ощутить то, что он испытывал, когда они с Сореном были любовниками, когда его простое существование давало Сорену надежду. Когда существование Сорена давало ему надежду.

– Oui. – Кингсли посмотрел Сорену в глаза. – Я хочу. Что я должен сделать?

– Ты умираешь, а потом возрождаешься. Новая жизнь.

Кингсли закатил глаза.

– Умираю? Это займет время. Я уже десять лет пытаюсь умереть. Тщетно.

– С этим я могу помочь.

– Как? Ты убьешь меня?

– Да. – Сорен схватил Кингсли за рубашку и поднял на ноги.

– Жизнь. – Сорен посмотрел Кингсли прямо и пристально в глаза.

– Что?

– Смерть. – Сорен толкнул его под воду.

Кингсли тут же стал отбиваться и дергаться, пытаясь вырваться из железной хватки Сорена, которая удерживала его под водой. Он тонул, не мог дышать, не мог вернуться. Он знал, как работает удушье. Знал, что умрет через минуту. Вода покрывала его голову и лицо, он не мог потянуться, не мог дышать. Он смотрел смерти в лицо и царапал ей глазницы. Он убьет смерть, прежде чем позволит ей убить его.

Он сопротивлялся, сопротивлялся изо всех сил.

Сегодня он не умрет. Он будет жить, даже если ему придется убить Сорена ради выживания.

Сорен вытянул его, и Кингсли выплюнул воду, его горло и легкие горели.

– Воскрешение.

Вода успокоилась. Кингсли дышал. Слово «воскрешение» отдавалось эхом по комнате, отдаваясь в самой глубине его сердца.

Сорен отступил назад.

– Я выполнил свою часть, вернувшись к тебе, – сказал он. – Бог выполнил свою часть, сохраняя тебя живым достаточно долго, чтобы я вернулся. Теперь ты выполняй свою часть и сделай себя достойным второго шанса, который был тебе дарован.

– Ты пытался меня утопить.

Сорен улыбнулся.

– Это называется крещение, Кингсли. Добро пожаловать в Королевство.

Сорен поднялся по ступенькам, схватил полотенце и оставил Кинга одного в бассейне. Кингсли молча смотрел ему вслед. Он все еще ощущал привкус рвоты. Его одежда промокла насквозь, он выглядел ужасно. И все же он ощущал себя чистым.

Добро пожаловать в Королевство.

Королевство.

В тот момент, когда он стоял больной, трясущийся, замерзший и мокрый, Кингсли точно знал, что сделает со своей жизнью. Давным-давно он пообещал Сорену. Он дал обещание и теперь сдержит его. Он видел его перед собой, и оно казалось таким реальным, что к нему можно было прикоснуться, ощутить. Он видел здание, старое, готическое, разрушающееся, как и он, в ожидании возрождения. И люди попадали в него, люди с секретами. Они нуждались в нем, нуждались в его защите, нуждались в его знаниях. Они хотели преклонить колени. Им нужен король. Он слышал их крики экстаза, видел их голод и преданность. Он соберет их всех и отдаст одному более достойному.

И он никогда не видел ничего более прекрасного.

Давно данное обещание... Обещание, которое он сдержит.

В конце концов, у короля должно быть королевство.

Глава 12

Май

– Ты собираешься построить что? – спросил Сорен.

– БДСМ-клуб, – ответил Кингсли. Он наклонился над столом и протянул фотографию, которую выбрал из дюжин других клубов. – За последние три недели я объездил весь мир, чтобы посмотреть, что там творится. Эти фотографии сделал в Лос-Анджелесе. Это больше ночной клуб, чем БДСМ, но в нем есть несколько подземелий. Я был в одном клубе в Германии, он такой же ужасный, как и выглядит. Этот в Новом Орлеане. Бордель и клуб, скорее всего, как у твоей подруги в Риме. А это Чикаго. Ты знал, что в старых клубах «Плейбой» выдавали ключи каждому члену? Мы сделаем что-то подобное...

– Кингсли, остановись. – Сорен посмотрел на него с противоположного конца стола.

– Что?

– Ты снова на наркоте? – задал вопрос Сорен.

Кингсли швырнул фотографию.

– Я чист и чист уже две недели. – Он был не просто чистым, он был трезвым, как стеклышко, намеренно трезвым и блаженно трезвым. Его голова была чистой, глаза яркими, и глубокое истощение до мозга костей, с которым он жил почти год, исчезло. Впервые за все время, что он себя помнил, он был живым и счастливым. – Я пытаюсь сказать тебе, что знаю, что делать со своей жизнью.

– И это...?

– Я собираюсь построить самый большой, самый эксклюзивный, самый впечатляющий С и М клуб в мире.

Сначала Сорен молчал. Но все же он посмотрел на потолок и адресовал ему несколько слов:

– Боже, похоже, тебе не пришло в голову призвать его в Корпус Мира, – сказал Сорен, все еще глядя вверх. – Нужно было выбрать это?

– С кем, черт возьми, ты разговариваешь? – поинтересовался Кингсли.

– С Богом. Я критикую Его, и, возможно, хорошо, что ты вмешался. Это и есть твое великое призвание? Твоя конечная цель? Садо-мазо клуб?

– Нет, – ответил Кингсли, мотая головой. – Не садо-мазо клуб. А С/М клуб. И ты поможешь мне, потому что из-за тебя я его и делаю.

– Из-за меня? – повторил Сорен, указывая на себя. – Какие скачки в логике ты сделал, чтобы вывалить это на меня?

– Ты сделал меня извращенцем, – ответил Кингсли.

Сорен молчал.

– Я хочу оспорить это утверждение, – заявил Сорен.

– Oui?

– Я сказал, что хочу оспорить, а не стану оспаривать. – Сорен вдохнул, наклонился вперед в кресле и сложил руки вместе. – Должен сказать, мне приятно видеть тебя заинтересованным, а не то, как ты напиваешься до смерти, чтобы умереть в тридцать.

– Умереть от пьянства до тридцати так в стиле девятнадцатого века.

– Какова бы ни была причина такой перемены, я рад, что это произошло. Если я как-то могу помочь, я помогу. Но, пожалуйста, помни, что теперь я католический священник, так что я бы предпочел не делать ничего незаконного, если это поможет.

– Ничего противозаконного. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю, а у твоей подруги Магдалены есть клуб. С чего мне начать?

– Полагаю, начать стоит с локации. Клуб Магдалены был ее домом, ее дом, ее клуб. Но, думаю, особняк не предназначен для коммерческих предприятий.

– И он недостаточно большой. Как и «Мёбиус». Но, да, ты прав. Нам нужна идеальная локация. Много комнат для игр. Большой зал для большого подземелья. Бар тоже, но мы будем держать потребление алкоголя под контролем. Более-менее.

– Более, – ответил Сорен.

– Ты католический священник. Разве вы не все алкоголики?

– Если я до сих пор не стал алкоголиком, то с возвращением в твою жизнь обязательно стану. Между тобой и Элеонор, это чудо, что я в трезвом уме.

Кингсли указал на него.

– Я приму это как комплимент.

– Еще бы.

– Может, старый госпиталь, – продолжал Кингсли, вернувшись к фотографиям и листая их. – На Манхэттене есть какой-нибудь старый заброшенный госпиталь? Или психушка?

– Психиатрическая лечебница может послать неверный сигнал, – заметил Сорен.

– О, ты знаешь, что они говорят, – ответил Кингсли, широко улыбаясь Сорену. – Мы все тут сумасшедшие.

– Кто сумасшедший? – спросила Блейз, входя в кабинет без стука. У нее в руках было нечто похожее на газету. Плохой знак, когда Блейз была озадачена.

– Моя девушка сумасшедшая, раз прерывает нас, пока мы работаем, – ответил Кингсли, изображая неодобрение, которое было любимой прелюдией у Блейз. Чем больше он был раздражен, тем усерднее она работала над возвращением его хорошего настроения.

– Я же говорила, я не твоя девушка, – ответила Блейз. – Я твой сабмиссив.

– Она права, – вмешался Сорен. – Это совершенно разные понятия.

– Спасибо, Отец. – Блейз сделала реверанс перед Сореном, что было актом подчинения и эксгибиционизма, так как ее зеленый халат в стиле кимоно едва прикрыл бедра. По крайней мере, она была в нижнем белье.

Пока.

– Скажи на милость, какого черта ты делаешь в моем кабинете, когда я сказал не прерывать нас? – спросил Кингсли, схватив Блейз за руку и притянув ее к себе на колени. Она обожала, когда с ней грубо обращались.

– Мне нужно десять тысяч долларов, пожалуйста, – ответила она.

Кингсли посмотрел на Сорена, сидящего на противоположном конце стола.

– Она права. Она не моя девушка. Она моя бывшая девушка.

– Кинг, это серьезно. – Блейз встала с его колен и села на стол лицом к нему. – Это на благое дело.

– О Боже, еще одно благое дело. – Кингсли откинулся на кресло и застонал. – Больше никаких дел. Это приказ.

– Послушай меня, ты французский фашист, – начала Блейз. – Мне нужно пикетировать церковь.

– Chouchou, ты знаешь, как я обожаю тебя, но ты не можешь пикетировать Бога, – ответил Кингсли.

– Можно пикетировать Бога, – вмешался Сорен. – Насколько мне известно, в Библии на это нет запрета.

– Спасибо. Я ценю поддержку, – поблагодарила Блейз. Без улыбки она посмотрела на Кингсли. – Послушай. Это плохая церковь. Они из тех, кто постоянно появляется в новостях с заявлениями «Бог ненавидит педиков» и «Аборты – это убийство». И они приезжают в наш город. Твой город. Прочти.

Кингсли выхватил газету из ее рук. Он взял со стола очки и надел их.

– О, не делай этого, – промурлыкала Блейз. – Я не могу злиться на тебя, когда ты в очках. Ты слишком сексуально выглядишь. Разве Кингсли не выглядит сексуально в очках? – обратилась она к Сорену.

– Я поражен, – ответил Сорен. Кингсли посмотрел на него поверх очков.

– Просто прочти, Кинг. Церковь называется «Путь, Истина и Жизнь», и они пытаются захватить Манхэттен. Те люди, которые протестовали против «Мёбиуса», являются частью этой церкви.

– Ты уверена?

– Да, я спрашивала их, когда была там в прошлый раз. Они пытались доказать, что стрип-клубы эксплуатируют женщин.

– Что ты сделала?

– Ослепила их.

– Не поощряй плохое поведение, – сказал Кингсли и пригрозил ей пальцем. – Если они думают, что снова увидят твою грудь, мы никогда не избавимся от них.

– Мы не избавимся от них. Именно это я и пытаюсь донести до тебя. Они хотят захватить весь город. Парень, который управляет этим местом, кусок дерьма. Он священник Божьей кары и адских мук, хочет вывести содомию на уровень федерального преступления, объявить стрип-клубы и порнографию в любой форме вне закона, запретить общественным школам преподавать теорию эволюции и сделать аборты тюремно-наказуемым преступлением. А еще, они ненавидят католиков. Они считают папу Антихристом.

– И какое это отношение имеет к нам? – поинтересовался Кингсли. – Я имею в виду, кроме того, что ты феминистка, он католический священник, а содомия мое любимое хобби?

– Ты не слушаешь, – зарычала Блейз, щелкнув пальцем для привлечения внимания. – Губернатор Нью-Йорка лучший друг преподобного Фуллера. Его жена и жена мэра вмести ходят по магазинам. Этот парень даже произносит вступительную молитву на всех мероприятиях в Олбани. Церковь богата, могущественна и хочет забрать всю нашу свободу. Преподобный Фуллер словно злой Билли Грэм под кислотой, и мы должны его остановить.

– Я однажды встречался с Преподобным Грэмом, – сказал Сорен, закинув ноги на стол Кингсли. – Хороший человек. И сейчас пытаюсь представить его под кислотой. Только для мысленного эксперимента.

Но Кингсли не слушал. Он смотрел... изучал... пялился... видел...

Вот оно. Именно здесь.

Кингсли открыл ящик стола и достал пачку купюр, перевязанных бумажной лентой.

– Вот, – ответил он, протягивая деньги Блейз и снимая очки.

Блейз обняла его за шею и поцеловала в щеку.

– Merci, monsieur, – ответила она. – Обещаю, сегодня в постели я отработаю каждый пенни. И завтра. И послезавтра...

– Считай это платой за наводку, – произнес Кингсли.

– За что?

– За это. – Он поднял газету, указывая на черно-белую фотографию. – Я нашел клуб.

Кингсли был рад видеть удивленные глаза Сорена.

– Что это? – спросила Блейз.

– Эта церковь купила у города пятиэтажный заброшенный отель, – объяснил Кингсли. – В газете пишут, что они превратят его в новую штаб-квартиру церкви. Там есть бальный зал, бар и пятьдесят гостиничных номеров. В дополнение прилегающий паркинг. Это наш клуб.

– Ты собираешься купить это здание для своего клуба? – с сомнением спросил Сорен.

– Черт возьми, да, – ответил Кингсли.

– Ты серьезно? – уточнила Блейз. Она была испугана и возбуждена. Возможно, он уговорит Блейз на анальный секс, много анального секса. Ему стоит чаще ходить на антицерковные крестовые походы.

– Убийственно серьезен, – заверил Кингсли. Он не мог оторвать взгляда от фотографии в газете. Все выглядело так, как он и мечтал. Он не испытывал этого ощущения судьбоносности, этой правильности в том, что делал, с того дня, когда впервые положил глаз на семнадцатилетнего Сорена, сидящего за роялем в часовне в штате Мэн двенадцать лет назад. Отель был его. Он принадлежал ему. И он мог закрыть церковь, совершив удачную сделку – прихлопнуть двух зайцев одним флоггером.

– Но торги уже состоялись, – заметила Блейз. – Теперь здание принадлежит церкви.

– Мне все равно. Я выкуплю его у них или украду. Но, прежде чем я сделаю то или другое, мне нужно узнать больше об этой церкви. Ты знаешь их? – спросил он Сорена.

– Слышал, – ответил Сорен. – То, что я слышал, безусловно, заставляет задуматься. Церковь политически активна – полноправный член Религиозных правых. Я твердо верю в разделение церкви и государства. Так лучше для государства. Лучше для церкви. Лучше для всех. Именно они, кажется, настроены превратить Америку в евангелическую христианскую теократию, которая, как ты можешь себе представить, относится к католикам не лучше, чем к язычникам подобным тебе.

– Ты должен спросить у Сэм о церкви, – добавила Блейз. – Это она показала мне статью в газете. Она все о них знает.

– Сэм? Кто такая Сэм? – спросил Кингсли.

– Сэм работает в клубе, – ответила Блейз. – В «Мёбиусе». В твоем «Мёбиусе»?

– Сэм. Она новенькая? – Он не мог представить бармена под именем Сэм.

– Она начала месяц назад.

– Почему ты знаешь это, а я – нет? – спросил Кингсли.

– Потому что ты не обращаешь внимания на клуб, кроме тех случаев, когда хочешь переспать с одной из танцовщиц.

– Может, ты и права. Итак, кто такая Сэм?

– Сэм новый главный бармен. И она потрясающая. Очень умная и смешная. У нее своя история с церковью Фуллера, плохая история.

– Насколько плохая?

– Она мне почти ничего не сказала, только то, что, если церковь Фуллера переезжает, переезжает и она. Что было бы печально, потому что она угощает меня бесплатными коктейлями.

– Потому что ты моя девушка? – спросил Кингсли. – Сабмиссив? Кто ты там еще?

– Нет, глупенький, – Блейз закатила глаза. – Потому что я нравлюсь ей.

– Нравишься ей?

Блейз уставилась и многозначительно посмотрела на него.

– Я. Нравлюсь. Ей.

– Кингсли, думаю, твоя бывшая девушка, в настоящее время сабмиссив, пытается сказать, что твой бармен лесбиянка.

– Почему ты еще в моем кабинете? – поинтересовался Кингсли.

– Ты вызвал меня, – напомнил ему Сорен.

– И когда ты начал делать то, о чем я просил?

– Обещаю, это больше не повторится, – ответил Сорен и встал. – Если ты больше не нуждаешься во мне в своем божественно вдохновленном стремлении построить самый большой БДСМ-клуб в мире, то мне нужно написать проповедь.

– Ступай, – разрешил ему Кингсли. – Ты сделал достаточно. Ты... – он указал на Блейз, – ты не уходи из дома. Я вернусь через несколько часов, и твое присутствие потребуется в моей постели.

– Куда ты идешь? – спросила Блейз, пока Кингсли снимал жакет со спинки кресла и шел к двери.

– В «Мёбиус», – ответил Кингсли. – Мне нужно соблазнить лесбиянку бармена.

Глава 13

Кингсли вошел в «Мёбуис» через парадную дверь, а не через черный вход, как обычно. Он хотел быть незаметным, а вход через дверь для персонала скомпрометировал бы его анонимность. Мужчина собрал волосы в хвост, и вместо костюма надел джинсы, черную футболку и черный пиджак. Сцена сверкала красными огнями и женской плотью, но он держал свой взгляд прикованным к бару.

Сначала он не заметил ее. В баре сегодня никто не работал, кроме худого парня с короткими взъерошенными волосами. Усевшись на табурет, Кингсли понял, что ошибся. Парень был девушкой. У нее были изящные женские черты, гладкая кожа, высокие скулы и прямой миниатюрный нос. Но она была одета как мужчина. На ней были прямые брюки в тонкую полоску, белая рубашка с закатанными рукавами до локтя и жилет тоже в тонкую полоску. И даже на туфлях были гетры.

– Что вам предложить? – спросила женщина, кладя перед ним салфетку.

– Информацию, – ответил Кингсли, пряча французский акцент. Тот сразу выдаст его личность.

– Информацию? Я здесь такое не подаю, – произнесла она с натянутой улыбкой.

– Только о твоей одежде. Где ты взяла этот костюм?

Она прищурилась на него.

– Хочешь знать, где я взяла костюм?

– Мне нравится твой костюм, – просто сказал он.

– Ты на что-то намекаешь?

– Только на то, что мне нравится твой костюм. – Кингсли заметил, что Сэм уже была в обороне. Несомненно, девушка неоднократно отвечала на неприятные вопросы о своей одежде, волосах, поле и ориентации.

– У меня есть портной, – ответила она. – И ты должен что-то заказать, если собираешься сидеть в баре.

– Бутылку шампанского.

– Целую бутылку? Ты что-то празднуешь?

– Пока нет, но планирую, – ответил Кингсли.

– Тогда поздравляю с твоим будущим, – сказала она и достала бутылку вина из холодильника под баром. – Шестьдесят за бутылку.

Он положил на стойку сотенную купюру и сказал оставить сдачу себе. Она с подозрением посмотрела на купюру.

– Ты из другого города? – поинтересовалась она.

– Это ты мне скажи.

– Ну, здесь, в Нью Йорке, стандартные чаевые за напиток – доллар.

– Я купил целую бутылку.

– Это шесть порций. Шесть долларов.

– Обычно я не настолько щедр. Тебе стоит взять деньги.

– Я не пользуюсь пьяными.

– Я трезв.

– И трезвыми тоже.

– Ты прямолинейна.

– Ты говоришь так, будто это плохо, – заметила Сэм.

– Это неудобно, но я не буду на тебя обижаться.

– Ты слишком добр, – ответила она. – Так откуда ты? Ты похож на грека, но по акценту не скажешь.

– Я...

– Сэм? У нас лед заканчивается. – Менеджер клуба, Мак, навис над баром. Прежде чем Мак заметил его, Кингсли отсел в тень, скрываясь от глаз. – Соберись.

– У нас полно льда.

– Иди и принеси сорокафутовый мешок.

– Это в два раза больше, чем нам нужно на сегодня.

– Хочешь вести себя как мужчина, тогда иди и принеси этот чертовый мешок льда, как мужчина.

– Ладно. С радостью. – Сэм натянула безупречную фальшивую улыбку и пошла в подсобку. Она вернулась несколькими секундами позже, неся огромный мешок льда.

– Хороший мальчик, – похвалил Мак, когда она открыла верхушку мешка и высыпала лед в холодильник. – Теперь можно говорить, что в этом костюме мужчина, но думаю, внутри тебя никогда не было ни одного мужчины.

Сэм схватила нож для колки льда из-под стойки. Глаза Мака мгновенно округлились. Сэм улыбнулась снова и ударила им по льду, раскалывая тот на осколки.

– Иисусе, зачем ты заставил меня снова нанять ее, Дюк? – спросил Мак бармена. – Ее? Его? Это?

– Пошел ты, Мак. Она лучший бармен в городе, – ответил Дюк, нагружая поднос напитками.

– Дюк и Бутч. Ну и парочка. Я скучаю по Джейсону.

– Все девчонки ненавидели Джейсона, – напомнил Дюк.

– Мне нравился Джейсон.

– Джейсон был сексуально озабоченным придурком, который обращался с девушками как с дерьмом, – ответил Сэм. – Холли была готова подать иск, судя по ее рассказам.

– А, Холли... – ответил Мак и повернулся на стуле к сцене. – Вот это настоящая женщина. – Он указал на Холли, которая была в одних черных стрингах и кожаных ботфортах. В этот момент ее колени были вокруг шеи мужчины, в котором Кингсли узнал младшего сына барона мафии. – Мужчины должны одеваться как мужчины, а женщины – как женщины. А одеваться они должны именно так.

Кингсли заметил, как Сэм крепче сжала нож для колки льда, а ее фальшивая улыбка стала шире. Мак повернулся, подмигнул Сэм и продолжил свою ночную прогулку по клубу.

– Дюк и Бутч, – выдохнула Сэм. – Знаешь, он всю ночь обдумывал эту шутку.

– И всю следующую неделю будет гладить себя по голове, – ответил Дюк. – Ненавижу этого парня.

– Я бы с удовольствием пригвоздила его яйца к барной стойке этим ножом для льда.

Дюк уронил поднос на пол. Сэм повернулась к нему.

– Прости, – извинилась она. – Плохая ночь.

– У него интересное определение настоящей женщины. – Кингсли указал на сцену. – Мне самому нравится Холли, но если она не на сорок процентов искусственная, тогда я не знаю женщин. А я знаю женщин.

Сэм изучала Холли и постучала по подбородку, изображая задумчивость. – Сиськи фальшивые, – начала перечислять она. – И нос. Кажется, она говорила о липосакции. Значит, больше двадцати процентов пластики?