Текст книги "Избранное"

Автор книги: Тибор Дери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Однажды штык вонзился в чью-то податливую плоть…

7-го сентября

Мое состояние все сильнее обостряется! К чему это приведет, господи?

Сегодня я хочу рассказать об одном случае… Только бы мне удалось изложить вразумительно!

Прежде, однако, отмечу новый симптом: последнее время я не могу видеть военной формы. Стоит мне только на ком-нибудь ее заприметить, как кровь бросается в голову, и я в невменяемом состоянии долго брожу по улицам. В этом состоянии я не ощущаю собственного тела, а душа моя, освобожденная от пут и оков, словно парит над миром, и сознание обособляется от меня.

Исчадие бед, ниспосланных миру!.. Да, в подобные минуты так оно и есть!.. Но это еще не конец… самое страшное впереди!..

Я хочу описать тот случай, хотя бы вкратце – иначе мне так и не закончить!..

Сегодня Сабо потребовал объяснения, почему я вчера вечером в десять часов, ровно в десять часов, утверждает Сабо, потому что тогда он стоял возле уличных электрических часов и заметил время, – словом, почему я, когда мы с ним встретились, не ответил на его приветствие, хотя и заметил его: ведь я посмотрел ему в лицо и на ходу задел его рукою. И почему я не ответил, когда он вслед окликнул меня, а я обернулся, в упор взглянул на него и зашагал себе дальше. Он верно описал, в чем я был одет, да и мой шрам на лице он успел хорошо рассмотреть. И насчет времени он не ошибся, потому что как раз запирали подъезд, у которого он стоял. Все это происходило на проспекте Юллеи.

А я вчера вечером в пять минут одиннадцатого сидел в кресле, у себя дома, в Уйпеште, в полутора часах ходьбы от проспекта Юллеи! В этот момент я проснулся, потому что от усталости заснул сидя, и сразу же, как пробудился, посмотрел на часы. Я запомнил время потому, что тогда прикинул: еще целых восемь часов можно поспать до утра. Утром, как обычно, я сверил свои часы с электрическими: они шли точно. А поскольку было воскресенье, то я весь день никуда не выходил из дома.

Как же мог Сабо встретить меня в десять часов вечера у дома № 89 на проспекте Юллеи?

Правда, когда я уснул, сидя в кресле, помнится, мне снилось, будто я иду по улице, и сейчас мнится, что, возможно, это был проспект Юллеи… А еще мне снилось, будто навстречу мне попался Сабо, и он был мне тогда крайне антипатичен.

Еще мне помнится, что на улице был густой туман. Туман плавал в пролетах меж домами, в вагонах трамваев, всюду был туман и клубами вырывался изо рта у людей.

…все сильнее и сильнее!

Иной раз я ощущаю такую усталость и такой жар во всем теле, что думается: коснись я какого-нибудь предмета, и он вспыхнет, загорится пламенем.

Коснись я мира – и весь мир загорится высоким факелом.

Гори, разгорайся, огнем занимайся!..

Я не могу видеть военную форму, мне нельзя открывать шкаф, потому что там висит мундир, обагренный кровью.

15-го сентября

За последнее время нередко случается, что, придя домой, я устраиваюсь в кресле и незаметно для себя засыпаю. В таких случаях мне снятся кошмары; я почти не помню их содержания, но мучительное воспоминание о них неотвязно преследует меня. Поэтому я решил не спать больше в кресле, но понапрасну: и позавчера, и вчера я снова уснул сидя. Теперь я не решаюсь даже садиться в кресло; вот и сейчас я пишу эти строки, примостившись на краю постели. Придется раздобыть какой-нибудь неудобный стул и поставить его у стола вместо кресла.

Сны, которые я переживаю в этом кресле, мне почти никогда не запоминаются. Но отдельные подробности так живо врезаются в память, будто я не во сне их видел, а… какое это слово я нашел?.. Ага: будто я пережил их наяву.

Вот, к примеру, вчера. Помнится, бродил я по лесу… то есть, помнится, мне снилось, что я бродил по лесу. Мне было холодно, я чувствовал запах влажной листвы, землю устилали пожухлые мокрые листья, ноги часто скользили, и приходилось ступать осторожно. Выбравшись на какую-то лужайку, я увидел слева далекие мерцающие огни ресторанчика на горе Янош…

Сейчас я усомнился, во сне ли я это видел, ведь как-то на днях я действительно бродил ночью в тех краях; но было это не вчера… Вчера я был дома и спал в кресле. Или это было не вчера? Нет, конечно же, вчера! Домой я вернулся рано, в шесть часов… Значит, мне это приснилось? Когда же я гулял в парке?.. Не помню…

Прохладный ветер заставлял меня зябко поеживаться, я чувствовал запах влажной листвы… Да, да! И в то же время я ощущал твердый подлокотник кресла, я цепко обхватил его пальцами… И оба эти ощущения я испытывал одновременно!

Я насилу решаюсь выйти на улицу: стоит мне только увидеть военную форму…

Эти записи Кухар обнаружил, возвращаясь домой в тот вечер, когда ему посчастливилось снять квартиру. Несколько листков бумаги валялось на лестнице, перед дверью на чердак, как будто ветер рассыпал их. Кухар поднял сперва один листок, чтобы рассмотреть поближе, а затем тщательно собрал все до единого, унес к себе домой и в тот же вечер прочел их.

Листки эти, судя по всему, выпали из какой-то растрепанной тетради, на двух из них текст шел подряд, на остальных были отрывочные записи без начала и без конца, Последовательность записей так и не удалось установить, потому что не было найдено ни самой тетради, ни каких-либо других листков.

Кухар не очень сумел вникнуть в смысл написанного, однако он чувствовал, что записи эти имеют отношение к загадочным событиям и в какой-то мере дополняют их. Поначалу ему пришла мысль передать листки в полицию: тогда, пожалуй, больше веры будет, если рассказать кому-либо о ночных происшествиях. Кухар до сих пор не решался даже заикнуться об этом – ведь ему все равно бы не поверили… Да если бы и поверили: чем тут поможешь?!

Но затем Кухар отбросил мысль о полиции и спрятал листки в ящик стола. К вечеру, когда начало смеркаться и к дневным заботам прибавились ночные тревоги, Кухара вдруг охватил суеверный страх, и он вынул странички из ящика. Не хотелось ему держать у себя дома листки, на которые наложил лапу нечистый. «Может, сжечь?» – подумал Кухар.

– А что, если нечистая сила вздумает отомстить за свою уничтоженную собственность? – тут же возразил он сам себе.

Кухар долго размышлял, куда бы спрятать листки. У него все время было такое ощущение, словно «хозяин» знает, что происходит с его листками, а значит, надо любой ценой постараться не озлобить его против себя. Охваченный этими раздумьями, Кухар внезапно оглянулся, будто чей-то горящий взгляд ожег ему спину.

Наконец он решил спрятать листки в парадном. Ему вспомнилось, что на самой верхней лестничной площадке одна из каменных плиток прилегала неплотно. Каждый раз, когда на нее наступали, она шаталась под ногой. И с наступлением темноты Кухар спрятал листки под этой плиткой.

Рано утром, едва забрезжил рассвет, Кухар встал с постели и вышел в парадное. Он был почти уверен, что не найдет спрятанные листки на старом месте, поэтому испуганно вздрогнул и почувствовал разочарование, когда из-под приподнятой плитки выпали листки и шурша рассыпались у его ног. Кухар огляделся по сторонам, затем поспешно вставил плитку и прошмыгнул к себе домой.

Ночь прошла спокойно, зато утро принесло новые страхи, а за последующий день Кухар уверился, что жена его заболела, повредилась в уме.

Когда он вернулся к себе домой, жена еще спала. Кухар тоже лег и стал озабоченно всматриваться в ее осунувшееся, бледное лицо. За последние дни женщина исхудала, слова роняла тихо и скупо, а взгляд ее, прежде безмятежный и ясный, теперь сделался мутным. Кухар с бессильной болью отметил, что жена его тает на глазах.

Ко всем прочим бедам в то утро он готов был поверить, что у жены помрачение рассудка. Вскоре после того, как он опять лег, жена проснулась. Она резко села в постели и посмотрела на мужа помутневшим взглядом.

– Доброе утро, родная! – ласково обратился к ней муж и обнял ее. Но женщина не ответила; похоже, она не слышала его слов. Остекленевшим взглядом она долго смотрела прямо перед собой, и голова ее судорожно подергивалась. Потом она вдруг расплакалась, уткнувшись в подушку.

Муж долго допытывался, что с ней. Женщина плакала навзрыд, и слова ее мешались со всхлипываниями. Кухару не оставалось ничего другого, кроме как поверить, что жена сошла с ума.

– Сегодня ночью я согрешила против тебя, – захлебывалась она рыданиями. – Но я не виновата… Клянусь тебе жизнью наших детей, что я не виновата… Ночью я ушла из дома, оказалась в лесу, там было темно, а я совсем одна… Я ничего не могла поделать… и он только сейчас отпустил меня домой.

Кухар с искаженным от страха лицом смотрел на жену. Он пытался успокоить ее ласками и поцелуями, затем с силой встряхнул за плечи, чтобы привести в чувство, однако ничего не помогало, женщина в отчаянии продолжала рыдать.

– Но ведь ты спала… всю ночь ты лежала здесь, рядом… Ты же знаешь, стоит тебе чуть пошевелиться, и я тотчас просыпаюсь… Вот и сегодня ночью я не раз просыпался и видел, что ты рядом…

Тщетно пытался Кухар ее утешить, все его усилия были напрасны. Жена как будто не понимала его слов, она плакала и ломала руки.

– Ну сама посуди: как ты могла незаметно выйти из дома? Тебе ли не знать, как чутко я сплю! – уныло твердил Кухар.

– Тебя тоже околдовали…

Женщина настаивала на своем: будто бы среди ночи она встала, оделась и ушла из дому.

– Но зачем? С какой стати тебе было уходить среди ночи?

– Не знаю… Я забыла…

– А как ты смогла выйти из подъезда? Кто отпер тебе дверь?

– Не знаю… наверное, привратница… Да, конечно, она меня выпустила.

А потом женщина, по ее словам, попала в лес. Что это был за лес и как она туда зашла, она не знала. Она долго брела лесом, затем пересекла какое-то поле. За полем черной стеной стоял лес. Трава в поле была мокрая и никла к земле, и было слышно, как в отдалении ветер раскачивает кроны деревьев. Листва трепетала на ветру и отзывалась шелестом, и было очень трудно идти по мокрой, вязкой земле. Женщина чувствовала себя потерянной, и ей было очень страшно, потому что за ней по пятам кто-то шел. Вдруг она увидела вдалеке окопы. Какая-то темная человеческая фигура, даже на расстоянии казавшаяся высокой, маячила перед окопами; солдат расхаживал взад-вперед, и дуло его ружья поблескивало при лунном свете. Желтое лунное сияние затопило все поле, но женщина все время оставалась в тени, и, как она ни старалась приблизиться к освещенному месту, лунный свет упрямо отдалялся от нее. И позади себя – на теневой стороне – она все явственнее слышала шаги. Она торопилась поскорее добраться до окопов – там солдаты защитят ее, – и на ходу рукой подхватила юбку, чтобы не мешала бежать, но ноги все глубже тонули а вязкой земле. Над полем нависла жуткая, глухая тишина, только и слышно было что хлюпанье мокрой земли под ногами да шум дальнего леса. В этот момент она пожалела, что ушла из дому, и дорого дала бы, чтоб вернуться туда.

Она приближалась к солдату, стоявшему на часах. Из окопов поднимался табачный дым и легкими клубами струился вверх. Слышался звон стаканов, должно быть, солдаты пили на дне окопа. По ту сторону окопа, сбившись в кучку у коновязи, стояли лошади; время от времени доносилось негромкое ржанье и приглушенный стук копыт о мягкую землю.

Но вот она подошла к проволочному заграждению. Солдат стоял по ту сторону заграждения, и она не могла к нему приблизиться. Подойдя вплотную, она коснулась рукой заграждения и взглянула поверх него. Но колючая проволока впилась ей в руку, и из раны закапала кровь.

– Покажи руку, – нетерпеливо потребовал Кухар.

Женщина выпростала руку из-под одеяла: на коже не было ни царапины. Другая рука тоже оказалась неповрежденной. Молодая женщина вдруг замолкла и долгим взглядом уставилась на свои руки. Кухар напряженно следил за нею.

Неожиданно женщина расплакалась.

– Поверь мне, я говорю правду… клянусь тебе… Не понимаю, куда исчезла рана, но хорошо помню, как текла кровь… Капала на проволоку, а с проволоки каплями стекала на траву… клянусь чем хочешь, это правда… Может, рука зажила…

Женщина долго не могла успокоиться и сквозь слезы продолжила свой рассказ. Она стояла перед заграждением и смотрела на солдата, и солдат тоже остановился и пристально уставился на нее. Они не говорили друг с другом, но ей хотелось подойти к нему поближе. Неожиданно за спиной у нее послышались шаги, кто-то бегом настигал ее. Оглянуться она не осмелилась.

– И вдруг сзади как закричали, как заухали, будто филин потревоженный, и прыжком вперед вылетел… кто бы ты думал? Диро!.. Луна светила ему прямо в лицо, и я его сразу узнала. Я со страху заплакала. А Диро ухватился рукой за проволоку и со всей силы принялся трясти ее, так что звон вдоль окопов пошел. Потом он одним махом перепрыгнул через заграждение и вмиг подскочил к солдату. Я крикнула солдату, чтобы поостерегся, да понапрасну, он не слыхал, потому что засмотрелся на меня. Тут лунный свет упал на солдата, и я увидела, что он как две капли воды похож на Диро. В первый момент я подумала даже, что он и есть Диро. До того они друг на дружку похожи были, родная мать и то их различить не сумела бы. Да только солдат погиб, а Диро… тот после со мною был… Значит, Диро никак не мог быть тем солдатом. Хотя мне казалось, что он – тоже Диро… Не остерегся солдат и понял, что ему крышка, только когда тот, другой Диро, подскочил к нему вплотную и нож вонзил. Закричал часовой не своим голосом и в окоп повалился, а ружье у него из рук упало на проволоку, аккурат в том месте, где я стояла…

Женщина замолчала и долго собиралась с силами, чтобы продолжить свои рассказ.

Она повернулась и побежала что было мочи. Но в лесу Диро настиг ее. Лунное сияние пробивалось сквозь листву, и чередование тени и света делало Диро похожим на пятнистого дикого зверя. Из глаз и изо рта у него вырывался огонь. Он сорвал ветку, и та, вспыхнув у него в руке, долго горела ярким пламенем. «Огонь… огонь… это свобода!» – повторял Диро. Тут-то и случился грех.

– Но я не повинна в том… Христом-богом клянусь, нет на мне вины…

Домой они вернулись к рассвету. Диро проводил ее до самой квартиры. Она тихонько открыла дверь и, чувствуя себя усталой до смерти, легла и часа два проспала.

Кухар весь день пробыл дома, чтобы не оставлять жену без присмотра.

К полудню, когда жена чуть успокоилась, он снова завел речь о ее странном сне.

На этот раз женщина выслушала его внимательно. Время от времени она задумывалась, и видно было, что она напрягает рассудок, стараясь докопаться до истины: сон это был или явь? Но целый день от нее нельзя было и слова добиться. На настойчивые вопросы Кухара она едва отвечала. Правда, работу по дому выполняла исправно, вела себя тихо, спокойно, и нельзя было заподозрить, будто она не в своем уме. Вот только печаль ее не проходила, и Кухар не раз замечал, что на глазах у нее блестят слезы.

Больше у них не заходило разговора о той ночи. К вечеру женщина вроде бы стала похожа на прежнюю, только держалась тихо и на слова скупилась, как все эти последние дни.

А один раз Кухар застал ее в момент, когда она под столом украдкой разглядывала свою руку.

Во всем остальном последующая ночь прошла спокойно, Диро, по всей вероятности, не было дома: ни Кухары, ни привратница не видели, чтобы он поднимался к себе.

Кухар еще накануне решил, что, пока они живут на этой квартире, он не будет ходить на работу, а останется дома присматривать за женой. С утра он наведался на новую квартиру, хотел разузнать, нельзя ли перебраться туда не откладывая. Однако он не застал дома прежнего жильца, да и повторный его визит пополудни тоже оказался безуспешным: не было никакой возможности переселиться туда раньше первого числа. А Кухар очень боялся, как бы жене его не пришлось испытать новое потрясение: как знать, перенесет ли она его.

Им предстояло провести на старом месте еще неделю, и Кухар решил, не смыкая глаз ни днем, ни ночью, оберегать свою семью.

Он вновь и вновь перечитывал записи, спрятанные под каменной плиткой. С суеверным страхом вскрывал он свой тайник и каждый раз с не меньшим страхом обнаруживал, что бумаги на месте. Он и сам не мог понять, почему, но ему страстно хотелось, чтобы исчезли эти сатанинские письмена, – не видеть бы их и не читать. Но сжечь их, уничтожить Кухар не решался.

Без всяких на то оснований Кухар подозревал, что жене его известно больше, чем ему самому, что она знает о Диро нечто ужасное, о чем он даже не догадывается. Ему припомнилась первая тревожная ночь, когда он раньше обычного – на рассвете – ушел из дома, а вернувшись через полчаса, нашел жену лежащей на полу в глубоком обмороке. И никакими расспросами ничего не удалось у нее выведать. Сейчас же стоило ему восстановить в памяти все события, как он увидел, что с того самого дня жена его хиреет и становится все более замкнутой и молчаливой, точно какая-то жестокая тайна терзает ей душу.

Вечерами Кухар подолгу молился.

После нападения на возчика газеты дня два писали об этом случае. Но полиции не удалось расследовать дело, и вскоре она отступилась: возчик – не велика птица. Правда, из желтого дома просачивались кое-какие нелепые слухи, и сыщик, посланный на место происшествия, узнал о некоторых фактах, которые заинтересовали его; однако полицейские – народ занятой, а слухи были такими неправдоподобными, что смахивали больше на вздорные россказни. И следствие пришлось прекратить.

Впрочем, этот факт скоро забылся, потому что последовали события, которые даже полиция не в силах была бы предотвратить.

Жильцы дома постепенно успокаивались, ничего не ведая о происшествиях последних дней. Только столяр, связанный с Кухарами общей тайной, заходил иногда к ним, молча садился в угол и время от времени вскидывал на Кухара тревожный, вопрошающий взгляд.

На четвертые сутки после того, как Кухар нашел листки с записями, свершилась роковая встреча несчастной женщины с Диро. После этого она сразу слегла и двое суток металась в жару и в бреду, в мучительных судорогах, не притрагиваясь к еде и питью. Близкие с минуты на минуту ждали ее кончины. И вдруг – чуть ли не в одночасье – она полностью выздоровела. Перелом в болезни совпал с завершением всей драмы.

В тот вечер Диро вернулся домой часов в восемь. Кухары сидели у окна, выходящего на галерею; муж читал газету, жена занималась шитьем. Оба они хорошо видели, как Диро поднимается по чердачной лестнице, слышали, как дважды подряд скрипнула тяжелая железная дверь: когда ее открывали и когда закрыли.

Минут через десять женщина поднялась и направилась к выходу.

– Куда ты? – Кухар тревожно вскинул голову.

– Зайду… к привратнице, – ответила жена. Она говорила чуть слышно, с запинкой, точно сама была не уверена в своих словах.

– Зачем?

Кухар видел, как жена с минуту помедлила будто в раздумье. И после долгой паузы долетел ответ; она идет к привратнице одолжить сахару. Кухар вспомнил, что сахара и правда не было, они хватились еще за обедом, и жена тогда говорила, что надо одолжить…

Кухар успокоился.

– Надолго не задерживайся! – крикнул он вслед жене.

Он видел в окно, как женщина выходит на галерею, сворачивает к лестнице и медленными, неуверенными шагами начинает спускаться вниз. Керосиновая лампа тускло освещала лестничную клетку. Свет ее мягко коснулся спины, скользнул по плечам женщины, на мгновение высветил затылок, пока наконец вся фигура ее не исчезла в темном жерле лестничного пролета.

Собственно говоря, женщина и сама не знала, куда и зачем она идет. Чтобы успокоить мужа, ей пришлось придумывать ответ, и она обрадовалась, что вовремя вспомнила про сахар. Спускаясь по лестнице, она прикидывала, сколько сахару попросить у привратницы. Но мысли ее путались, кроме того, ей приходилось спускаться на ощупь, чтобы не споткнуться на темной лестнице, и, добравшись до первого этажа, она начисто забыла про сахар. Точно во сне, замедленным шагом подошла она к входной двери, молча скользнула мимо стоявшей перед домом привратницы, которая оживленно болтала с соседкой, и двинулась вдоль по темной улице.

– Куда это вы, милая? – окликнула ее вдогонку привратница, но ответа не получила. С минуту она смотрела женщине вслед, заметив, что на той нет ни пальто, ни шали, – в этакие-то холода! Странным показалось также, что женщина на ночь глядя одна вышла из дому, хотя с того дня, как она расхворалась, муж ни на минуту не оставлял ее без присмотра. Скоро привратница вернулась к прерванному разговору с соседкой.

– Видать, совсем в уме повредилась, – обронила она, раздосадованная тем, что молодая женщина даже не поздоровалась с нею. «Ладно, пусть собственный муж о ней заботится, тем более что все равно дома сидит», – подумала привратница и снова посмотрела вслед женщине, чтобы узнать, куда та направилась. В этот момент молодая Кухар поравнялась с дуговым фонарем в конце улицы, белесоватый луч высветил из тьмы ее фигуру, и пораженная привратница увидела, что рядом с Кухар или вслед за ней – нельзя было сказать определенно – крадется какой-то мужчина.

– Вот те на! – всплеснула руками привратница. – Кабы не видела своими глазами, что Диро десять минут назад нырнул в подъезд и обратно не показывался, готова была бы голову прозаложить, что это он…

Толстуха всем телом подалась вперед, чтобы получше разглядеть необычную пару, но тут жена Кухара и ее спутник миновали освещенный круг и канули в темноту.

«Сейчас повернут обратно, по путям долго не нагуляешься», – успокаивала себя привратница. Но на вопросы соседки она отвечала невпопад или просто отмалчивалась и не сводила глаз с дальнего конца улочки.

Однако молодая Кухар и ее спутник не возвращались. Прошло четверть часа, привратница продрогла, но не решалась сбегать за шалью, чтобы не упустить самый интересный момент. Рассеянно и нетерпеливо отвечала она соседке, а сама ждала. Время шло, а Кухар не возвращалась.

Еще до того, как поравняться с фонарем, при свете которого привратница углядела молодую женщину, Кухар почувствовала, что все ее нервы предельно напряжены. Она брела, как во сне, и в то же время была охвачена необычайной тревогой. Случается, что человек лежит в постели, и вдруг к голове его прильет кровь, и предметы обстановки в дальнем конце комнаты тотчас вырастают до гигантских размеров и надвигаются вплотную. Так было и с Кухар: перед нею и дома вздымались, вырастали до неба, и грозно преграждал дорогу одинокий фонарный столб.

Это состояние предельной взвинченности нахлынуло волной и длилось всего лишь считанные секунды, но женщине они показались часами. Войдя в призрачный круг света, отбрасываемого фонарем, она вдруг ощутила облегчение. Она остановилась на миг и тотчас почувствовала, что за спиной у нее кто-то стоит.

Не решаясь оглянуться, женщина заторопилась вперед. Теперь она точно знала, что кто-то неслышным шагом преследует ее. И тут ее осенило: она поняла, что сегодня наяву переживет свой вещий сон. Тень жизни обрела живую плоть, отображение вышло из зеркала.

– Не гонитесь за смертью! – окликнул ее сзади дребезжащий, как стекло, возбужденный голос.

Женщина обернулась. Краем сознания она еще успела подметить, что силуэт стоящего позади нее Диро – плоский, бесплотный, и вся фигура как бы соткана из света. Мелькнула мысль, что подлинный Диро минутами раньше поднялся к себе домой… Но это был последний ее контакт с реальностью, и последняя осознанная мысль: дальнейшие события переживались ею как бы в лунатическом трансе.

Зеркальное отображение Диро беззвучными шагами скользило рядом.

– Все, не связанное со мною, забыто вами? – прозвучало над ухом у женщины, но казалось, что голос доносится откуда-то из дальней дали.

– Да, забыто.

– Иначе и быть не могло… Пламя, огонь – это я… Свобода и справедливость – тоже я… И природное естество, и чувства, и инстинкты – все это тоже я. Остерегайся: огонь безумия исторгнется мною, если оковы не в силах будут сдержать его. Я – справедливый пламень жизни. Теперь уж не долго ждать, скоро я соберусь с силами, окрепну и окончательно освобожусь от того человека, который сковывает мою волю… Я ненавижу его и скоро убью.

Женщина, вскрикнув, в ужасе уставилась на зеркального двойника Диро.

– Убьешь моего хозяина?

– Твоего хозяина?.. Значит, и тобою он помыкает?.. Все мы подвластны ему… Да, конечно, я убью его… Наш повелитель сейчас сидит в кресле и шелохнуться не может… Он одет в военную форму, он корчится в судорогах… Рукой тянется, тянется, чтобы схватить меня. Ему хочется уничтожить меня, но он бессилен… Я не тороплюсь возвращаться туда… Но скоро я убью его, и тогда ты наверно будешь со мною!

– Убьешь моего мужа? – опять вскрикнула женщина.

– …и тогда мы будем свободны! Я дохну пламенем на твои путы, и они испепелятся… Ты видишь, вон он, убогий, сидит перед зеркалом в кресле и корчится в муках, оттого что не в силах побороть меня… Ждет, когда я вернусь, чтобы погубить меня. Он давно вынашивает планы, как бы со мной расправиться, и если я не убью его, то он уничтожит меня… Десятки лет он только и делает, что губит, уничтожает… но теперь я расправлюсь с ним. Сумею досадить ему напоследок, а потом убью его. Иногда ему приходит охота писать, и тогда я овладеваю его рукой и пишу вместо него. Еще день-другой, и я соберусь с силами и убью его! Давным-давно я жду этого момента!.. Переоденусь в военную форму и убью…

Они подошли к железнодорожным путям, женщина часто спотыкалась о рельсы. Ей чудилось, будто она пробирается через какую-то сумрачную пустыню. Кроваво-красные фонари из стороны в сторону раскачивались на столбах, ветер рвал телеграфные провода, а одна из сигнальных ламп непрестанно звякала, ударяясь о металлический столб. Рельсы поблескивали в белом свете дуговых фонарей, издалека донесся резкий свисток паровоза.

Внезапно земля дрогнула, из-за дальнего поворота вынырнули желтые, сверкающие огни паровоза, а над ними тяжелые, черные клубы дыма взметались к звездному небу. Поезд с грохотом мчался прямо на них, натужно гудели провода, где-то вдалеке дребезжал звонок.

Женщина, вскрикнув, метнулась в сторону и широко раскрытыми глазами уставилась на зеркального двойника Диро; тот спокойно стоял на путях, лицом к приближающемуся поезду. Сейчас, с расстояния в несколько шагов, казалось, будто там стоит живой человек во плоти, во крови. Он смотрел на женщину и улыбался, точно забавляясь ее испугом. Тело его не отбрасывало тени, но фосфоресцировало бледным, желтоватым светом.

Женщина стояла неподвижно и смотрела. Ей было страшно, но в то же время к страху примешивалось и некоторое любопытство.

Поезд с грохотом приближался. Он был в десятке шагов, а двойник Диро по-прежнему не двигался с места. Обратись лицом к надвигающемуся паровозу, он беззвучно смеялся. Сигнальная лампа над головой у него, позвякивая, ударялась о металлический столб. Небо на горизонте рассекла широкая, слепящая молния.

В этот момент грохочущий состав поравнялся с женщиной. Холодная струя воздуха резко толкнула ее в грудь. На секунду она зажмурилась, а когда снова открыла глаза, то с ужасом увидела, что поезд проходит через стоящего во весь рост двойника, словно рассекая пустой воздух. Неподвижная фигура высвечивалась на фоне темных, быстро мелькающих вагонов, отчетливо были видны все ее контуры, каждая черточка светящегося лица; вот двойник поднял руку и указал на женщину. И сквозь грохот вагонов донесся громкий смех: двойник расхохотался вслух.

Состав был очень длинный; прошло не меньше минуты, пока последний вагон проскочил сквозь светящуюся фигуру двойника. Внезапно поднявшийся ветер прижал к земле паровозный дым, густое дымное облако клубилось у ног женщины, отделяя ее от двойника.

Тот стоял неподвижно, смеялся над женщиной и заглядывал ей в глаза. Вдруг он присел на корточки, фигуру его почти накрыло стелющимися вдоль колеи клубами дыма; с хриплым криком он сделал огромный прыжок и приземлился у самых ног женщины. И тотчас же он опять высоко подскочил, словно подброшенный пружиной, и несколько минут прыгал так вокруг окаменевшей от ужаса женщины. Даже сквозь клубы дыма четко различалась его светящаяся изжелта обезьянообразная фигура и ухмыляющаяся физиономия.

Через полчаса женщина подошла к подъезду своего дома, зеркальный двойник вышагивал рядом с ней. К тому времени соседка ушла домой, привратница осталась одна; прислонившись спиной к стене, она ждала. Кроме них троих, на пустынной улице не было ни души.

– Когда же вы успели выйти из подъезда? – воскликнула привратница, не в силах сдержать любопытство, и, подбоченясь, шагнула вперед.

Двойник Диро в это время находился шагах в пяти от подъезда; он громко засмеялся.

– Я с крыши спрыгнул, – услышала привратница. Она удивленно повернула голову, потому что голос шел откуда-то сверху, вроде бы из окна третьего этажа.

А в следующий момент молодая женщина и зеркальный двойник Диро боком протиснулись в подъезд. Толстуха привратница с душераздирающим криком отшатнулась к стене и без чувств рухнула на пол. Из-под краешка юбки у нее выскочила испуганная мышь, взобралась на неподвижную голую ступню привратницы, встала на задние лапки и с любопытством уставилась на диковинную фигуру двойника.

Кухар нашел жену часов в девять; она лежала на каменном полу галереи у двери в квартиру и была в беспамятство.

– Остерегайся… он хочет убить тебя! – воскликнула она, когда муж склонился над ней. Глаза ее были сомкнуты, а тело сотрясали судороги, и Кухару пришлось поддерживать ее голову, чтобы она не поранилась о каменный пол.

3

Той ночью желтый дом гудел, как потревоженное осиное гнездо. Слух о вечернем происшествии разнесся моментально, и люди взволнованно бегали из квартиры в квартиру, с этажа на этаж, собирались кучками, делились друг с другом последними новостями и сообщали свое мнение на этот счет. Кое-кто предлагал обратиться за помощью в полицию, но чем тут помогут стражи порядка? Две женщины лежали без сознания и бредили – это еще не причина, чтобы бежать за полицией. И хотя среди жильцов дома, пожалуй, не было ни одного, кто бы от слова до слова не поверил рассказу привратницы, все же никто не обратился к властям за поддержкой.

Если отсеять все домыслы и преувеличения, то можно было установить следующие факты.

Диро возвратился домой около восьми часов. Первой его увидела привратница, мимо которой нельзя было пройти в дом незамеченным. На лестнице с ним столкнулся столяр, наконец Кухары видели Диро поднимающимся наверх и минуту спустя услышали, как два раза подряд резко скрипнула железная дверь на чердак.

Зато ни одна живая душа не видела Диро выходящим из дому, и – если принять за истину клятвенные уверения привратницы, будто бы молодую Кухар провожал домой Диро, – в этом случае он мог очутиться на улице лишь каким-то сверхъестественным способом. Иначе его непременно заметил бы Кухар, который ни на минуту не отлучался от окна, откуда видна была вся галерея и вход на лестничную клетку, да и стоявшая у подъезда привратница не проглядела бы его: несколько свидетелей – в том числе и соседка, разговаривавшая с ней, – подтверждали, что привратница ни на миг не покидала поста примерно с половины восьмого и до без четверти девять, когда из дома напротив увидели, как она упала без чувств.