Текст книги "Избранное"

Автор книги: Тибор Дери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Как ты сказал? – переспросила та.

– Ногу прострелили, – повторил старик.

Старушка улыбнулась незнакомцу.

– Вы тут присядьте, – показала она на стул в углу. – Погодите минутку!

– Что ты думаешь делать? – спросила она, пройдя в комнату вслед за мужем и прикрыв за собою дверь. – Уж не хочешь ли оставить его здесь?

Старик вопросительно посмотрел на жену.

– Не след ему здесь оставаться, – твердо сказала она. – Да у него вся одежда в крови… Куда я его положу? Он и диван перепачкает.

– Перепачкает, – согласился старик.

– А то как же, – сказала она. – Ты его к Молнарам отведи, у них все же три комнаты.

– Вряд ли там найдется свободная кровать, – возразил старик.

– Да поставь ты куда-нибудь эту бутылку, что ты все держишь ее, – вспылила старуха. – Отведи его к Тимару – там как раз место освободилось.

– Так его еще не похоронили, – сказал старик, – и даже из дому не увезли.

Старушка взглянула на мужа из-под серебристого венчика волос, теперь уже без улыбки.

– Здесь он не может оставаться, – отрезала она. – И где это ему прострелили ногу?

– Не знаю, – ответил старик.

– Ну, конечно же, перепачкает весь диван, – не успокаивалась она. – Не пущу я его.

– Вам нельзя здесь остаться, сынок, – обратилась она в прихожей к молодому человеку, который, полулежа на стуле, все еще сжимал руками низ живота. – Я в войну, да будет известно вам, трех сыновей потеряла: двух на фронте, а третьего, младшего, нилашисты замучили. Хватит с меня, оставьте нас в покое! Я на вас не сержусь, а только уходите! В этом доме места осталось разве что для двух покойников.

Незнакомец продолжал сидеть.

– Слышите, что я говорю? Нет у нас места, – повторила она. – Муж отведет вас к соседям.

Когда через четверть часа старик вернулся, жена сидела на кухне у накрытого стола и вязала. На плите в двух кастрюльках томилась на слабом огне еда. Старик повесил в прихожей пальто, взял оставленное там вино и, принеся его в кухню, водрузил на середину стола.

– Иди-ка сюда, – позвала его жена. – Я гляжу, он и тебя перепачкал.

– Где? – удивился старик, осматривая одежду.

– Подойди-ка, – велела она. – У тебя воротник в крови. Смотри, и рубашка тоже!

Кровь была у старика не только на вороте пиджака и груди, но и на коротко стриженных усиках, и в уголках рта.

– Милый мой, да у тебя кровь носом идет! – испугалась жена. – Пойдем в комнату, я тебя уложу.

– Оставь, – противился старик, – лучше я сяду и голову запрокину.

Но когда они направились все же в комнату, его вдруг повело. Старушке не по силам было дотащить мужа до постели, так он отяжелел, и она уложила его на травянисто-зеленый диван, что стоял у входа на кухню, потом вытянула из кармана мужниных брюк носовой платок, тоже оказавшийся окровавленным, и прижала к носу старика. Чтобы тот лежал ровно, она вынула из-под его головы плотную подушечку. Букет астр со слуховым аппаратом упал при этом на пол. Старушка подняла букет и положила на столик рядом с диваном. По счастью, в бельевом шкафу нашлась пачка ваты, можно было попытаться остановить кровотечение. Она приложила к темени старика холодный компресс, расшнуровала и сняла с него ботинки, укрыла ноги стареньким клетчатым пледом. Но кровотечение было столь сильным, что вложенная в нос вата тут же намокла. Кровь капала и на травянисто-зеленый диван, но старик, слава богу, этого не замечал. Жена подняла жалюзи и распахнула окно. Мелкая дробь автоматных очередей снова долетела до слуха старика.

– Выключи свет, – попросил он.

Жена погасила свет.

– Легче тебе при открытом окне? – спросила она.

– Легче, – ответил он. Потом, помолчав, спросил: – Ты нашла его?

– Нашла, – сказала она.

– Разглядела?

– Нет еще… Не трать сейчас силы на разговоры.

– Ты уж не серчай, Рози! – проговорил старик. – Думаю, он сослужит тебе добрую службу.

– Я и без того слышу неплохо, – сказала старушка. – Зря только деньги извел.

– Что, и стрельбу слышишь?

– Слышу, – ответила она. – Не надо сейчас разговаривать.

– Верно, ты в темноте слышишь лучше, – предположил старик.

– Лучше, – ответила она. – Кровь не остановилась?

– Не знаю, – сказал старик. – Может, и остановилась.

В доме не оказалось больше ваты, не помогал и холодный компресс. Кровь все текла и текла. Старушка, чтобы муж не догадался, что она собралась за врачом, не стала доставать из шкафа пальто.

– Ты куда это, Рози? – спросил он, когда дверь кухни приоткрылась, отбросив на пол продолговатый желтый прямоугольник света.

– Я сейчас, – отозвалась жена. – Кажется, в чулане была еще пачка ваты.

Она на мгновенье застыла на пороге кухни, прислушиваясь. Похоже, любовь возвратила ей слух. Она слышала, как где-то совсем рядом раздавались беспорядочные выстрелы, промежутки между которыми заполнял лишь приглушенный шелест дождя. Накрывшись шалью, старушка пересекла садик позади дома, пробежала двором Молнаров и очутилась на улице. Было темно, фонари перебили в перестрелке. Лужи разбрызгивались у нее под ногами, обдавая грязью опрятное черное платье. Жалюзи на окнах были повсюду опущены, свет погашен; присутствие людей выдавали лишь выстрелы, гремевшие то разрозненно, то выстраиваясь длинными цепочками. Губы у старушки дрожали от страха, но она продолжала бежать в темноте. Кромешная тьма пугала ее еще больше пальбы, как бы напоминая о том, что может наступить вслед за выстрелом. На бегу старушка иногда поднимала взгляд к небу, но и оно сплошь было залито тьмой; не видно было и рыжеватых бликов, что отбрасывали обычно огни Пешта. Скованная страхом, она даже не молилась. И следующая улица тонула во мраке. Глаза старушки постепенно свыклись с ним, но лишь настолько, чтобы отличать свободное пространство от смутно очерченных предметов, которые своей бесформенностью пугали еще больше, чем черная пустота. Она выбежала на мостовую, где было меньше препятствий. Пока она ни разу не упала. И если бы за тьмою не скрывались люди, наверное, и умереть было бы не так страшно. Страх ей внушали только люди.

До квартиры врача оставалось миновать небольшую улочку, что выходит к площади. Она тоже была погружена во мрак, только у самой площади светил одинокий фонарь. Когда женщина сворачивала в улочку, тусклое пятно света, отбрасываемое фонарем на дальнем ее конце, пересекла в бледно мерцающих нитях дождя чья-то сгорбленная фигура. Площадь, насколько можно было разобрать на расстоянии, была совершенно томна и оглашалась эхом перестрелки. Дом, где жил врач, находился за осаждаемым зданием Совета, в одном из этажей которого время от времени вспыхивал огонек пулемета, прочерчивая во тьме светящиеся пунктирные дуги.

Старушку настигли две пули. Она упала лицом к небу в нескольких шагах от квартиры врача. Глаза ее были открыты. Боли не было, и несколько мгновений она чувствовала себя почти счастливой: теперь она ни за что не в ответе. Позднее, теряя все больше крови, старушка вновь ощутила страх, но уже не перед людьми.

Много крови потерял и старик, лежа на диване. На какое-то время он даже заснул от бессилья. Очнулся от холода и все пытался повыше натянуть плед. Старик хотел, чтобы жена затворила окно, в которое задувал, достигая дивана, промозглый осенний ветер. Но сколько он ни звал, жена не откликалась. Из кухни сквозь открытую дверь все еще доносилось бульканье кастрюль.

– Рози! – снова позвал старик. «Выходит, не зря я его купил», – подумал он, заметив на столе черный аппаратик.

Ему очень хотелось, чтобы закрыли окно, но жена не отзывалась. Встать же он не решался, боясь, как бы снова не открылось кровотечение. Через окно ветер задувал в комнату дождь. Старик был счастлив, что все же купил слуховой аппарат.

Когда из каморки, где лежала собака, послышался стон, старик все-таки встал. Подтянув под себя скамеечку, он уселся у корзины, где уже барахтался первый щенок, несуразно длинный, с червеобразным хвостиком и розовыми подушечками на лапах. На подстилку вылилась лужица околоплодной жидкости. Из прихожей в каморку просачивался только слабый свет. В доме было тихо. Собака, напрягая все силы, трудилась беззвучно, слышалось лишь, как шершавый ее язык вылизывал скользкую черную шерстку новорожденного. Схватки время от времени останавливали ее, но едва боль отступала, она тут же вытягивалась и продолжала любовно вылизывать первенца розовым своим языком. В комнате временами поскрипывали створки распахнутого окна.

Старик тяжело перевел дыхание, от волнения его охватил озноб. Второй щенок, освобожденный от мокрой глянцевитой «рубашки», тоже оказался черненьким. Все было тихо в доме, только в кухне по-прежнему булькали кастрюли. Утихла и стрельба на улице. Старик все никак не решался оставить корзину и пойти в чулан за женой – ведь вата ему уже явно не понадобится. Он подложил ладонь под брюхо собаки, которая, опершись на переднюю правую лапу и выгнув шею дугой, дрожала каждым своим мускулом. Пока она разрешилась третьим, первый щенок уже отыскал сосок и зачмокал. Второй пищал, это напоминало скрип несмазанной двери. Мать по очереди вылизывала их. Из перегрызенной пуповины третьего на подстилку капала кровь.

Старик пошел в комнату и закрыл окно, боясь, как бы новорожденных не прохватило сквозняком. Он и жалел их, и испытывал к ним неприязнь. Когда он снова уселся на скамеечку и опустил седую голову на руки, собака на минуту повернулась к нему, разинула пасть и, вывалив язык, поглядела на старика большими черными глазами. Они светились счастьем. Старик погладил ее.

Он не знал, сколько времени просидел уже тут, на скамеечке, вслушиваясь в тишине дома в неутомимое шуршание собачьего языка, но усталости он не ощущал; в сердце закралась какая-то неизъяснимая тихая радость. Старик так погружен был в своя мысли, что не удивился даже, почему это жена так долго не возвращается из чулана.

Хвост собаки застыл в напряжении. Начинались новые схватки.

1960

Перевод В. Середы.

ПОВЕСТИ

Раздвоенный крик

1

С той поры, как Диро поселился в доме, там стали твориться по ночам странные вещи. Первыми об этом волей-неволей прознали жильцы, поначалу сами себе не веря и считая происшедшее случайностью, а после испуганно, шепотом передавали новость из уст в уста, и она с быстротой молнии долетела до обитателей соседних улиц.

Трехэтажный желтый дом стоял на самой окраине столичного пригорода, на углу узкой, короткой улочки. К северу, куда хватал взгляд, вздымались заводские трубы, а вдоль заднего фасада дома тянулась бескрайне широкая полоса железнодорожных путей, отходящих от расположенного поблизости вокзала. Копоть и дым круглые сутки отравляли воздух, превращая его в плотную, серую завесу; заводской шум, непрерывный перестук вагонных колес и плаксивые вскрики паровозов не смолкали ни на минуту, и переговариваться между собой люди могли только в полный голос. На некоторых заводах работали круглые сутки, и по ночам в той стороне мощные дуговые фонари слепящим светом разрывали тьму. Над железнодорожными путями, подрагивая, качалась гирлянда из тысячи белых солнц. Кроваво-красные глаза светофоров бесстыдно разглядывали оскверненную тайну ночи, вспыхивающие зеленые сигналы мигали над поблескивающим росчерком рельсов подобно падучим звездам. Вдали, над вокзалом, висела красноватая, подсвеченная снизу дымка. Немощеную улицу в эту осеннюю пору хлюпающим глубоким потоком заливала грязь, сплошь заполняя пространство между двумя рядами домов.

В тесных квартирках ютились семьи рабочих. Дом был старый, с толстыми стенами; окна квартир выходили во внутренний двор, длинный и узкий; забранные решеткой галереи тянулись вдоль этажей и опоясывали дом по замкнутому прямоугольнику. Комната, где с начала осени обосновался Диро, размещалась на чердаке. Рядом с дверью в комнату находилась железная лестница, по которой можно было попасть на крышу, к небольшой четырехугольной площадке, обнесенной решеткой. Этой крохотной площадке на крыше выпало сыграть важную и загадочную роль в последующих событиях.

Обитатели дома даже не заметили, что в чердачную комнату вселился новый жилец. Правда, в подъезде иногда встречали длинного худого незнакомца, но это никого не удивляло, потому что в дом нередко заходили чужие. И лишь после первой тревожной ночи соседи узнали от привратника, что этот человек живет в доме, в единственной здесь чердачной комнате. Это случилось дней через десять – двенадцать после того, как Диро обосновался в своем скворечнике.

Той ночью, примерно в час пополуночи – а некоторые жильцы утверждали, будто и раньше, – весь двор огласился хриплыми криками. Пронзительный крик и вспыхнувшая вслед за тем громкая перепалка – она то стихала на миг, то вновь разгоралась и долго не умолкала – ворвались в комнаты через окна из внутреннего двора и подняли людей от самого крепкого сна. Шум и крики не стихали около часа, и позднее жильцы определили, что откуда-то сверху, из темноты, звучали два голоса, разных, но оба одинаково хриплых, что голоса эти были похожи и все-таки чем-то отличались друг от друга, что слышались они не одновременно, а лишь поочередно. Создавалось впечатление, будто где-то вверху идет ожесточенная перебранка, и лишь казалось странным, что голоса не перебивали друг друга и ни разу не прозвучали одновременно, словно бы два человека, несмотря на обоюдную злобу, вежливо выслушивали друг друга до конца. И еще было странно, что, хотя голоса долетали даже до самых отдаленных уголков дома, никто из жильцов не мог разобрать ни слова, точно этот диалог, длившийся более часа, вовсе не из слов и состоял.

Однако все эти загадочные подробности были единодушно установлены и уточнены жильцами дома лишь на четвертые сутки, а в первую ночь все решили, что свара вспыхнула в одной из давно заселенных квартир дома. Однако в течение дня женщины, выспрашивая одна другую, вскоре – с помощью привратницы – добрались до чердака, а на следующую ночь уже безошибочно определили, что крик раздается сверху, из комнаты на чердаке.

На третьем этаже, непосредственно под комнатой Диро, жил паркетчик Иштван Кухар с женой и двумя детьми. Это были приличные, работящие люди, сам Кухар – человек в годах, а жена его – женщина молодая и приятной наружности. Оба они не слишком тесно соприкасались с остальными жильцами, у которых только и забот было, что ходить по соседям. Жила семья Кухар бережливо, муж не имел обыкновения заглядывать в корчму; наломав спину на работе, он возвращался домой лишь к самому вечеру, и спать они, как правило, ложились рано.

На этой семье больше всего и отразились последующие события. В первую ночь мужчина проснулся оттого, что скулила собака. Положив передние лапы на матрац, собака уставилась горящими глазами в лицо хозяина и, поскуливая, завывала. Кухар, ничего не подозревая, спросонок протянул руку, чтобы погладить собаку. И тотчас почувствовал, что шерсть у собаки встала дыбом и сама она дрожит всем телом. Сон мигом слетел с него, он испуганно приподнялся, пытаясь ощупью найти спички. Снаружи в окно мерно барабанил дождь, стекла подрагивали, отзываясь на грохот проносящихся мимо товарных составов. Покуда Кухар разыскивал спички, поезд промчался мимо, и на мгновение наступила тишина. Доносились лишь отдаленные гудки паровозов да мерный шум дождя.

Кухар позднее рассказывал, что в первый момент он подумал, будто в квартиру проник грабитель. Из головы еще не выветрились остатки сна, и к Кухару не вернулась способность трезво мыслить, иначе он сразу же отмел бы этот домысел: ведь если бы в квартиру действительно забрался чужой, собака, приученная сторожить дом, мгновенно с лаем набросилась бы на него.

Кухар сел в постели, чиркнул спичкой, но при тусклом желтом свете свечи не обнаружил ничего подозрительного. Он взглянул на часы: стрелки показывали без четверти час. Кухар встал и со свечой в руке обошел комнату. Затем вышел на кухню и там тоже обследовал каждый уголок. Собака, жалобно скуля, брела за ним по пятам.

Раздосадованный, вернулся он в комнату, но прежде чем лечь, подошел к колыбельке четырехмесячного сына и склонился над ним. Пораженный, увидел он, что ребенок плачет во сне. Крохотное личико ею болезненно искривилось, сжатые в кулаки ручонки дрожали, а из-под опущенных век медленно катились слезы. Мужчина испуганно и недоуменно смотрел на дитя. Собака теперь заскулила громче и жалобнее, она жалась к самым ногам хозяина, пытаясь спрятаться, и Кухар снова почувствовал, что животное дрожит всем телом.

– А?.. Что такое? Что случилось? – неожиданно проснулась жена и испуганно села в постели.

И в этот момент сверху донесся тот ужасный, хриплый крик. Минуты полторы-две он звучал с одинаковой силой, заполняя собой всю комнату, и словно бы распирал стены. Женщина испуганно ахнула и повалилась в постель навзничь.

Остаток ночи Кухар и его жена провели без сна. Удивительным образом эти крики, звучавшие в непосредственной близости, не разбудили детей. Но спавшая в кроватке трехлетняя девочка, так же, как и младенец, все это время – а хриплые крики не умолкали в течение часа – беззвучно плакала во сне. Девочка особенно сильно страдала: личико ее потускнело, она напряженно ловила воздух открытым ртом, и время от времени тело ее словно сотрясали судороги. Когда крики смолкли, дети тоже перестали плакать; какое-то время они тревожно метались, а затем утихли и заснули спокойным сном.

– Не след в чужие дела вмешиваться, – возражал Кухар жене, которая, едва у нее прошел первый испуг, не переставала просить мужа, чуть ли не умоляла его пойти и посмотреть, в чем там дело, посылала его на чердак или в другую квартиру, откуда неслись эти крики, помирить ссорящихся или приструнить их. Но Кухар наотрез отказался.

И все же именно эта женщина оказалась первой, кто обратил внимание на весьма приметную, хотя и непостижимо странную особенность этой истории; более того, пожалуй, она была единственной, кто заподозрил, а может, и узнал кое-что об этом деле, которое казалось недоступным человеческому разуму.

В ту первую ночь они после переполоха так и не сомкнули глаз, и наутро мужчина ушел из дома раньше обычного – часов в пять. Когда он выбрался на лестничную клетку, на мгновение у него мелькнула мысль все-таки подняться на чердак и посмотреть, в чем там дело… Его не покидало смутное подозрение, что ночные крики вряд ли могли быть обычной перебранкой. Кухар взглянул на лестницу, ведущую в чердачное помещение: там была тьма хоть глаз коли, снаружи едва светало, сквозь разбитое стекло в подъезд задувал холодный ветер, деревянные ступеньки скрипели. Мужчина вздрогнул и поспешно спустился на улицу.

Едва только за мужем закрылась дверь, как женщина накинула на плечи шаль и со свечой в руках вышла на лестничную площадку. Там она выждала какое-то время, пока не убедилась, что муж действительно ушел, и стала подниматься на чердак. Ей было очень страшно. Свеча дрожала у нее в руке, и, когда на последней ступеньке порывом ветра внезапно погасило пламя и на нее обрушилась кромешная тьма, женщина тихо вскрикнула. В первый момент она раздумывала, не вернуться ли ей за спичками, но скоро смекнула, что на чердаке должно быть светло, и поспешно отворила тяжелую, скрипучую металлическую дверь.

Некоторое время она, стоя на цыпочках, прислушивалась с замиранием сердца. Откуда-то, пожалуй, из чердачной комнаты, вроде бы послышался тихий стон. И хотя женщина тогда не знала, что в комнате кто-то живет, она была свято убеждена, что не ошиблась. Она внимательно огляделась по сторонам. При слабом, едва брезжущем свете зари стены просторного, со множеством углов и закоулков чердачного помещения были едва видны, в душном полумраке отовсюду проступали контуры каких-то громоздких, незнакомых предметов.

Тут ей снова подумалось, что лучше бы повернуть к выходу, убежать без оглядки, скрыться в своей квартире и запереть за собою все двери. От страха она дрожала всем телом, и свеча у нее в руках плясала, точно живая. Но страх сковывал ее всего лишь считанные секунды; женщина вздохнула и двинулась вперед.

Через несколько шагов она ясно увидела, что дверь в чердачную комнату не заперта, а просто прикрыта; впрочем, нет, – пожалуй, она была полуоткрыта. Впоследствии женщина никак не могла припомнить эту подробность. Ей помнилось лишь, что, когда она подошла к двери, тишину прорезал оглушительный грохот скорого поезда и что те минуты, пока поезд не промчался мимо и пока грохот его колес не замер в отдалении, она окаменело стояла перед дверью. Более того, впоследствии она вспомнила, что в тот момент, когда она коснулась дверной ручки, в разбитое чердачное окно возле самой двери внезапно ворвался серый паровозный дым и удушье мгновенно сдавило ей грудь. Но она ли сама отворила прикрытую дверь или та уже была полуоткрыта, ей так и не удалось восстановить в памяти. Хотя, в сущности, это обстоятельство не имело решающего значения.

Кухар через полчаса вернулся домой, вспомнив по дороге, что оставил дома рубанок, необходимый ему для работы. Все двери в квартире он застал распахнутыми настежь, а в комнате на полу увидел свою жену. Та была без сознания. Кухару не сразу удалось привести ее в чувство. Но и придя в себя, женщина не ответила на вопросы и, как ни допытывался муж, не сказала, что случилось. Лицо у нее было пепельно-серым, ее колотила дрожь, и какие-то невнятные слова срывались с губ. «Два лица… два лица…» – лихорадочно твердила она еще в полузабытьи, а когда сознание ее прояснилось, она замолкла совсем.

После второй ночи – с криками на чердаке – женщина бросилась перед мужем на колени, со слезами моля и заклиная его немедленно съехать с квартиры. Но муж о переезде и слышать не хотел. Квартира была дешевая и удобная, а переезд на новое место влетел бы в копеечку. Поэтому все мольбы жены оказались напрасными.

Ночной крик повторился и на следующую, третью, ночь, и в точности так же, как сутками раньше. Все началось около часу пополуночи и продолжалось тоже в течение часа. Теперь жильцы дома восстановили ночное происшествие во всех подробностях, и если накануне о нем говорилось лишь шепотом и с глазу на глаз, то на четвертый день о ночном кошмаре уже знали в соседних домах, и по всей улице, и во всей округе и с утра до вечера обсуждали случившееся: где с недоверием и усмешкой, а где – с содроганием и ужасом.

На третью ночь жильцы подметили еще две особенности. Обе казались загадочными. Одна из них – та, что поразила Кухаров в первую ночь и привела женщину в отчаяние: при полуночных криках все дети в доме беззвучно плакали во сне. В особенности тяжко страдали дети трех-четырех лет, и девочки мучительнее. На третью ночь, с первой же минуты криков, у четырехлетней дочки столяра начались сильные судороги. Мать с рыданиями вынула ребенка из кроватки, приложила к затылку холодный компресс, а когда и компресс не помог, принялась будить девочку, поставила ее на ноги, но та в глубоком сне осела на пол, и добудиться ее было невозможно. Лишь под утро девочка успокоилась, но выглядела бледной и слабой и целый день не притрагивалась к еде.

Вторую подробность, которая вскрылась в тот же день, жильцы дома узнали благодаря случаю.

В пять часов вечера привратница, разговорчивая толстуха, навестила жену Кухара.

– Ну и вид у вас, милая! – всплеснула руками привратница. Жена Кухара приткнулась в углу на скамеечке и, подперев лоб рукой, сидела неподвижно. Лицо у нее было белое, как стена, под глазами залегли глубокие черные тени. Когда дверь в квартиру неожиданно распахнулась, женщина вздрогнула и негромко вскрикнула.

Привратница пробыла у Кухаров с четверть часа. Но хозяйка все время сидела молча, не шелохнувшись, на сыплющиеся градом вопросы отвечала скупо; привратнице надоело вытягивать из нее слова, и она распрощалась. Об истинной цели своего прихода привратница так и не решилась заикнуться. А пришла она с намерением попросить молодую женщину, чтобы та проводила ее на чердак, в комнату нового жильца. Однако ей не представилось случая даже заговорить о жильце: в самом начале их разговора, едва только она упомянула Диро, жена Кухара, будто защищаясь, вскинула руки, лицо ее исказилось от страха, и с дрожью в голосе она воскликнула: «Не говорите о нем… Мне ничего неизвестно… я ничего не знаю!» Привратница смолкла, ошеломленно воззрилась на нее, затем поспешно перевела разговор на другое и вскоре распрощалась.

Выйдя из квартиры, она в раздумье остановилась на галерее. «Что это с ней такое?» – спрашивала она себя, недоуменно качая головой. А женская подозрительность и тяга к сплетням тотчас подбросили мысль: а что, если и семейство Кухаров каким-то образом замешано в этой истории? Привратница покачала головой и медленно, нерешительно двинулась вверх по лестнице.

По правде говоря, она боялась идти на чердак, боялась, что застанет нового жильца дома. Колени у нее дрожали, и она на чем свет стоит кляла соседок, которых она просила проводить ее, а те либо напрямик отказались, либо под тем или иным предлогом уклонились от опасного шага. Ни одна из трех-четырех женщин, к кому она обращалась, не отважилась пойти с ней, и теперь ей все равно пришлось тащиться в одиночку, под страхом, что этот нечистый свернет ей шею… А муж, как есть распоследний мерзавец, одно дело знает, околачиваться по пивным, чтоб ему пусто было!.. Но с домовладельцем шутки плохи, он еще вчера у нее спрашивал, когда будут готовы бумаги на прописку чердачного жильца…

Толстуха тяжело отдувалась, чтобы скрыть возрастающий страх. Смеркалось, и она уже подумывала, не отложить ли этот неприятный визит на завтра, выбрать более ранний час, когда на улице будет посветлее… Но тем временем она доковыляла до двери. И тут с отвагой отчаяния она сердитым рывком распахнула дверь и вошла.

Диро не было дома. Привратница облегченно вздохнула и опасливо огляделась по сторонам. Она пробыла в комнатушке минут десять, до дна изучив содержимое ящиков, заглянула в раскрытый шкаф, где висели пара солдатских штанов да грязная рубаха, не поленилась даже встать на колени и заглянуть под кровать: а вдруг да там обнаружится что-нибудь или – не дай бог! – кто-нибудь…

Удостоверившись, что комната пуста, привратница чуть успокоилась, однако когда она спускалась по лестнице, то ноги у нее все еще были как ватные и дрожь в коленях не унималась. Она поравнялась с квартирой Кухаров и тут внезапно услыхала, как ступени скрипят под чьими-то тяжелыми шагами: кто-то поднимался по лестнице. Привратница заглянула вниз, в темноту лестничной клетки, а затем поспешно прошмыгнула в квартиру Кухаров.

В окно было видно, как Диро в полном одиночестве прошел на чердак.

Вскоре подтвердилось, что этот человек и по ночам находится в своей комнате один. Привратница пробыла у Кухаров до десяти вечера: сидя у окна, она следила за входом на чердак. В десять часов ее подменила жена столяра со второго этажа, а привратница спустилась вниз, заперла входную дверь и никого не впускала в подъезд той ночью. Спать она не ложилась, стерегла вход, а чтобы не заснуть, нацепила очки и принялась штопать мужу носки. До часу ночи в доме царила гробовая тишина, стало быть, и в комнате Диро до той поры не было никого из посторонних. На лестнице никто де показывался, комната была пустой, когда привратница ее обследовала, а вторая дверь на чердак, тяжелая и окованная железом, была на двойном запоре – закрыта на цепочку и на замок, а ключ от замка хранился у привратницы в кармане. Со стороны лестницы к Диро никто не мог проникнуть, значит, он должен был находиться один.

И все-таки в час ночи наверху раздался этот ужасный крик в два голоса.

Той же ночью жильцы решили заявить в полицию.

Однако на другой день что-то помешало им обратиться к властям. А следующая ночь прошла спокойно. Крик не повторялся еще пятеро суток. Казалось, жизнь вошла в свою обычную колею; жильцы совсем было перестали тревожиться и позабыли о случившемся, лишь молодая Кухар изо дня в день слезно умоляла мужа съехать с квартиры.

Итак, пятеро суток жильцы наслаждались прежним покоем. Похоже было, что темные силы покинули дом, а если и случилось где что-либо странное, то ни привратница, ни соседи ничего не заметили. Одно лишь неутешное отчаяние молодой Кухар повергало в размышление привратницу, которая и прежде успела кое-что заподозрить, теперь же она ежедневно навещала жену Кухара и внимательно присматривалась к ней.

На шестые сутки Диро вернулся домой раньше обычного. Весь день лил дождь, к четырем часам уже совсем стемнело. Пропитанный влагой осенний туман стелился по улицам, а тусклый свет фонарей едва пробивался сквозь густую мглу. Крыши домов тонули во мраке, резкие порывы ветра непрестанно гнали хлопья паровозного дыма вдоль раскисшей в слякоти улице.

Привратница стояла в дверях подъезда и видела, как Диро возвращался домой. В непролазной грязи возле дома застряла груженая подвода. Возчик, одетый по-солдатски, сыпал ругательствами, его брань и свист кнута разносились далеко по улице, а напряженно вытянутые шеи ломовых лошадей лоснились от пота.

Привратница с любопытством наблюдала за этой сценой, когда перед ней неожиданно вырос Диро. Женщине показалось, будто он пошатывается. Диро повернулся спиной к привратнице и, чуть подавшись вперед, тоже стал смотреть на застрявшую подводу; руки его подрагивали.

Позднее привратница описала этот случай со всеми подробностями. Несколько минут Диро стоял неподвижно, глядя перед собой. Солдат озверело нахлестывал лошадей, затем соскочил с подводы и забежал вперед. Ухватившись за удила, он рывком дергал их на себя. Возчик был пьян и злился, что подводу не удавалось стронуть с места. Неожиданно он повернул кнут другим концом и толщенным кнутовищем что было силы ударил лошадей между глаз. Лошади взвились на дыбы, тела их судорожно напряглись; одна из кляч громко заржала от нестерпимой боли и ударила всеми четырьмя копытами.

И в этот момент слух привратницы резанул леденящий душу крик наподобие того, какой раздавался по ночам с чердака. Хриплый вопль внезапно взметнулся над улицей, он доносился одновременно из всех окон каждого дома – как будто весь мир зашелся в предсмертном хрипе, – и невозможно было определить, откуда он исходит. На сей раз крик захлебнулся через несколько мгновений и был слабее истошных ночных воплей. Привратница вне себя от страха отшатнулась назад и ухватилась за дверной косяк; в лице у нее не было ни кровинки. Взгляд ее тотчас обратился к Диро, но тот все это время стоял неподвижно спиной к привратнице. И лишь после того, как крик отзвучал, он вдруг дернулся всем телом, точно ударенный током, и, взметнув вверх обе руки, на секунду застыл в этой позе. А в следующее мгновение он метнулся вперед, в сердцах отшвырнул свою шляпу и без единого звука, молчком кинулся на возчика. Вырвал у того из рук кнут и с такой силой отбросил прочь, что кнут описал в воздухе широкую дугу. Затем, ухватив солдата за грудки, он резко толкнул его, и возница, крутнувшись на месте, с воплем шлепнулся в грязь. А Диро на секунду замер над ним с поднятыми вверх руками, затем круто повернулся и, задев локтем окаменевшую привратницу, молча влетел в подъезд. Жаркое дыхание обдало женщину, глаза у Диро светились зеленоватым блеском, лицо его было перекошено гримасой, так что обнажились крупные белые зубы, стиснутые до скрежета. Позднее привратница уверяла, будто она долго еще слышала зубовный скрежет, – даже когда стремительные шаги Диро смолкли на лестнице.