Текст книги "Избранное"

Автор книги: Тибор Дери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Впрочем, строго говоря, привратница и не утверждала, что именно Диро она видела в обществе молодой Кухар. Очнувшись, она поначалу говорила сбивчиво и бессвязно. Да и позднее трудно было установить, что, собственно, она имела в виду, когда с полной уверенностью утверждала, что хотя и видела Диро с молодой женщиной, но это был другой Диро; она твердила о духе Диро, тени Диро и призраке Диро, и лишь поздней ночью, когда рассказ привратницы сопоставили с фразами, оброненными молодой Кухар в бреду, у людей сложилось суеверное убеждение, что зеркальное отражение Диро обособилось от него самого, и оно-то и ввергло в беспамятство обеих женщин.

А если это предположение правдоподобно или даже верно, тогда никакого значения не имеет тот факт, что зеркальный двойник Диро выбрался на улицу незамеченным. Теперь это перестало занимать людей.

К молодой Кухар вызвали врача; тот прописал холодные компрессы и полный покой. Врачу было не по себе среди смертельно перепуганных людей, молча обступивших его. Он попытался что-либо выведать у них расспросами, но, не получив вразумительного ответа, поспешно покинул этот странный дом.

Вот как впоследствии передавала привратница свои впечатления.

Спереди он выглядел как все люди, и, жизнью клянусь, это был Диро. Но как только он ко мне боком повернулся, тут-то я и увидела, что сзади у него и вовсе нет тела, и с боков тоже. Как бы это объяснить? Ну, вот если бы человека поставить перед зеркалом и его отражение вырезать, а остальное зеркало убрать. Разница только в том, что тогда сбоку будет видно стекло, а у Диро и того не было.

Той ночью жильцы дома почти не спали. Большинство женщин обосновалось в квартире Кухаров, ухаживая за больной хозяйкой. Люди боялись оставаться дома один на один со своими стенами, они собирались по нескольку семей в квартирах, что побольше, приводили с собой ребятишек и, тесно прижавшись друг к другу, сидели до утра не смыкая глаз. Ветер, поднявшийся с вечера, перешел в бурю, и непогода всю ночь бушевала под окнами. Сквозь завывания ветра порой доносились лихорадочные выкрики больной жены Кухара.

Состояние ее оставалось без изменений до вечера следующего дня. Женщина корчилась в судорогах, и хотя иной раз казалось, что она говорит отчетливо и ясно, в действительности она ни на минуту не приходила в сознание. И в словах ее не было смысла; можно было только догадываться, что какой-то тяжелый, постоянный страх гнетет ее.

Утром она вдруг села в постели, обеими руками крепко обвила мужа за шею и зашептала сбивчиво, отрывисто.

– …беги… спасайся немедленно… не теряй ни минуты… он хочет убить тебя…

– …клянусь тебе, это правда… он сам признался… повторял много раз, что скоро убьет тебя… ты должен мне верить…

– …но почему он твердил все время, что ты – солдат?.. Ведь ты же не солдат, правда?.. Ты не обманываешь меня, ты – не солдат?..

– …спасайся… беги прочь… он идет сюда! – вдруг вскрикнула она и упала навзничь.

Во второй половине дня женщина вдруг замерла всем телом и, будто лишь сейчас увидела мужа, закричала в голос.

– Ты все еще здесь, горе мое горькое!.. Беги, он стоит у тебя за спиной… он убьет тебя, спасайся… он спускается вниз по проводам, вот он на стене, вот подбирается к тебе… спасайся, беги… забери все деньги, и мои, и те, что для детей копили… в шкафу под бумагой деньги… беги… храни тебя господь!

Часом позже она снова села в постели и еле слышно прошептала:

– Сейчас я не могу тебе сказать, что делать, иначе он услышит; разбуди меня через полчаса, и тогда все узнаешь.

За целый день это была единственная осмысленная фраза. Потом уже с губ ее срывались только отдельные слова и бессвязные выкрики.

Семья слесаря, жившая по соседству с Кухарами, в тот же день перебралась к родителям мужа. И некоторые из жильцов тоже решили, что больше не останутся в доме на ночь: не дожидаясь окончательного переселения, попросят приюта у родственников, знакомых или переночуют в гостинице. Кухары не могли последовать их примеру: у них не было родных в Будапеште, к тому же состояние жены оставалось таким тяжелым, что ее нельзя было трогать с места.

В предпоследний вечер наполовину опустевший желтый дом погрузился в тишину. Из жильцов третьего этажа остались одни Кухары, на втором этаже тоже пустовало несколько квартир. К вечеру столяр со всем семейством перебрался к Кухарам, ребятишек уложили спать, и соседи решили вместе скоротать ночь, чтобы не бросать Кухара одного с больной женой.

Вместе все-таки легче было пережить ночные кошмары.

А зеркальный двойник Диро, похоже, той ночью справлял на крыше собственную тризну.

Примерно в полночь началась разудалая гулянка, и бесчинство продолжалось до зари.

В тот вечер никто не видел, когда Диро возвратился домой. Люди сбивались группками и отсиживались по квартирам, привратница слегла от пережитого потрясения, а Кухар не отходил от постели жены, поэтому неудивительно, что Диро удалось незаметно прошмыгнуть в подъезд и подняться по чердачной лестнице к себе в комнату. И хотя позднее выяснилось, что Диро вернулся не один, а еще с кем-то, и, значит, можно было услышать, как они поднимались, тем не менее их никто не видал.

Буйное веселье вспыхнуло сразу и с неослабной силой продолжалось до зари. Крики и пение доносились с крыши, с плоской, огороженной терраски. Голос был все тот же хриплый, знакомый еще по первой ночи, и поначалу только его и можно было различить, и вроде бы он, этот голос, многократно отзывался эхом; оттуда же, с крыши, доносились пение и хохот нескольких человек.

Шум ночного застолья разбудил и обитателей соседних домов. И вот что показалось самым необычным: помимо выкриков, пения и гомона человеческих голосов из общего звукового хаоса вскоре выделился непостижимо странный звук, похожий на вопль смертельного ужаса; пронзительный визг рвал барабанные перепонки.

А на фоне этой тоскливой ноты шло какое-то безудержное, разнузданное веселье. Часто небесные своды сотрясал громкий, дружный хохот нескольких человек и пронзительно звучали песни: слов разобрать было невозможно, а мелодию выводили фальшиво.

Звуки шумной гульбы проникали в самые дальние уголки дома, и ни один из жильцов не сомкнул глаз в эту ночь. Собака Кухаров всю ночь выла не переставая и будто взбесилась: шерсть у нее на загривке встала дыбом, она носилась взад-вперед по квартире и никого к себе близко не подпускала, а когда Кухар попытался ее привязать, собака взвизгнула и укусила его за руку.

В квартире Кухаров люди молча сидели вокруг стола. Состояние хозяйки в эту ночь стало критическим, на нее было страшно смотреть. Она беспрерывно металась в постели и с самого начала и до конца шумного кутежа бредила без умолку. Бессвязные слова пробивались с запинкой, но в лихорадочном темпе и текли безостановочно, однако нельзя было доискаться до смысла ее речей. Одно бросалось в глаза: всякий раз, как взгляд женщины падал на мужа, она делала рукой усталый жест, словно отсылала его куда-то. И жест этот действовал на мужа угнетающе. Когда же сцена повторилась раз пять, Кухар не смог сдержать слез; повалившись на стол, он громко разрыдался, и на миг – всего лишь на миг – мелькнула мысль: послушаться жены, убежать отсюда! В этот момент он верил, что если не убежит, то предсказание жены сбудется, и он умрет. Но стоило ему взглянуть на жену, беспокойно мечущуюся в постели, как он тут же отбросил мысль о бегстве.

Жена столяра стояла у окна на галерею, прижавшись лбом к холодному стеклу. Она решила, что завтра обязательно надо бежать из этого треклятого дома, но только вот где отыскать жилье… Вдруг она громко вскрикнула и отшатнулась от окна. Снизу, со двора, донесся резкий звон бьющегося стекла, как будто на каменных плитах двора разлетелся вдребезги какой-то тяжелый стеклянный предмет, упавший сверху. И грохот этот был явственно слышен в наступившей вдруг полной тишине.

Несколько секунд люди удивленно и вопрошающе смотрели друг на друга. Кухар опомнился первым.

– Должно быть, зеркало разбилось! – воскликнул он. – А может, и он сам… упал с крыши и разбился о каменные плиты… Господи боже!

Но тут снизу опять раздался резкий звон бьющегося стекла. Все бросились к окну, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в ночи. Двор тонул в густом, непроглядном мраке, и лишь сверху, с террасы, просачивался слабый отблеск света. Во дворе ничего нельзя было разглядеть. И в этот момент один за другим еще четыре-пять раз повторился грохот бьющегося стекла, а с террасы ему вторили хриплые крики. Но крики были гораздо слабее прежних разудалых воплей, и общий шум наверху стал стихать, а минут через десять дом погрузился в тишину.

– Господи, неужто!… Неужто и вправду ему конец? – воскликнул Кухар. Взволнованно расхаживал он взад-вперед по комнате и вдруг, внезапно отважившись, подошел к столяру и что-то шепнул ему на ухо.

– Не пущу… не пущу… – послышалось в это время с кровати, где лежала жена. Кухар вздрогнул и, изменившись в лице, посмотрел на жену. И хотя убедился, что она по-прежнему без сознания, все же не посмел уйти. Опустившись на стул, он неподвижно уставился в одну точку.

Через несколько минут, чуть успокоившись, Кухар снова вернулся к своему замыслу.

Медленно, стараясь не шуметь, он встал и на цыпочках направился к двери. Дверь слегка скрипнула, однако он беспрепятственно выбрался в темную кухню. И лишь когда Кухар закрывал за собою дверь, ему послышался возглас жены:

– Останься!

Ощупью двигаясь по кухне, он отыскал в шкафу спички и свечу и, крепко стиснув палку в другой руке, вышел на галерею и тщательно, бесшумно закрыл за собою дверь.

Кухар решил спуститься во двор и взглянуть… Что же он рассчитывал увидеть? Осколки зеркала? Погибшего двойника? Вот уже с четверть часа, с того момента, как раздался звон бьющегося стекла, в доме воцарилась полная тишина, и Кухар, опьяненный радостью и надеждой, почти уверовал: произошло нечто такое, что раз и навсегда положит конец бесчинствам этого чудовища. Надежда придала ему мужества и толкнула на поступок, который едва не оказался для него гибельным.

Кухар быстро проскользнул по галерее, и, чтобы его не увидели из окна какой-нибудь квартиры, он лишь на лестнице зажег свечу. Не решаясь оглянуться, он быстро сбежал по лестнице вниз.

У выхода во двор он остановился. Поставил свечу на пол и прислонился к стене: его подташнивало, он едва держался на ногах.

Свеча отбрасывала узкую полоску света в черный провал двора. Кругом царила ничем не тревожимая тишина.

Собравшись с духом, Кухар нагнулся, поднял свечу и осторожно, затаив дыхание, на цыпочках шагнул за дверь. Пройдя два-три шага в глубину двора, он остановился, высоко поднял свечу и внимательно всмотрелся в темные стены, замыкавшие двор.

И тут его охватил такой страх, что у него даже голова закружилась. Вдоль стен, будто живые, с молниеносной быстротой плясали тени, то сплющиваясь в пятна причудливых очертаний, то непомерно раздуваясь; наверху, то здесь, то там, точно глаза, мигали огненные блики. Стены сомкнулись со всех сторон, лишая возможности бежать.

Лишь через несколько минут Кухар сообразил, что это его собственная тень как безумная мечется по стене в свете подрагивающего пламени свечи, а отсвечивающие стекла окон он принял за огненные глаза. Пережитый страх отнял у него все силы, и лишь очень не скоро к нему вновь вернулась способность двигаться.

Кухар медленно шел, подавшись вперед и освещая перед собой желтые каменные плитки двора. Вскоре, к удивлению своему, он обнаружил, что по двору тонкими ручейками растеклась вода. Кухар никак не мог понять, откуда она взялась, ведь дождей не было уже двое суток. На миг у него промелькнула мысль, уж не кровь ли это, и он поднес свечу поближе; но лениво растекающаяся жидкость больше походила на воду.

Кухар не стал приглядываться внимательнее: ведь он хотел найти совсем другое. И эта мертвенная тишина вокруг лишь подкрепляла в нем надежду – да, он найдет, что ищет: осколки зеркала и останки двойника.

Когда же Кухар действительно набрел на осколки, его охватило глубокое разочарование; во всем теле он ощутил неимоверную слабость, палка выпала у него из рук а со стуком покатилась по каменным плиткам.

При свете свечи сверкали толстые зеленые осколки винных бутылок.

Кухар повернулся и быстро зашагал к подъезду. В этот момент наверху раздался хриплый хохот, и вслед за тем с прежней силой вспыхнул адский шум вакханалии. Кухару почудилось, будто в разгульном хаосе звуков он различает голос своей жены.

Он бросился бежать. И в тот же самый миг над головой у него просвистел какой-то тяжелый предмет и, ударившись о каменные плитки, разбился вдребезги.

Кухар машинально поднял голову, и очень кстати: он успел отскочить в сторону, и очередная бутылка, задев его плечо, упала и разбилась рядом.

Прыжками, что было мочи бросился Кухар к подъезду. И слышал, как вдогонку ему один за другим летела во двор тяжелые предметы. Зеркальный двойник Диро и впрямь решил разделаться с ним.

За эти считанные секунды, пока он взлетел по лестнице и отпер закрытую на ключ дверь, Кухар совершенно поседел.

Пошатываясь, добрел он до комнаты, и у него еще хватило силы дотащиться до постели и на ощупь удостовериться, что жена его здесь; вслед за тем он без чувств рухнул на пол.

Примерно через час он пришел в себя. Жена его окаменело вытянулась в постели, столяр и его супруга, неестественно сгорбившись, застыли у окна. Кухар с трудом поднялся на ноги и через силу шагнул к ним. Лишь полнейшей апатией можно объяснить, что он без особого потрясения сумел выдержать открывшееся ему зрелище.

На парапете террасы стоял зеркальный двойник, и все тело его светилось. В жуткой, глухой ночи не было ни проблеска света, кроме этого призрачного бледно-желтого сияния; даже рядом, в непосредственной близости от него все было окутано непроглядной тьмою.

Все контуры его тела были отчетливо различимы. Видны были даже гримасы рта, и не оставалось сомнения, что разноголосые крики и хохот изрыгаются именно двойником. Руки его двигались с неуловимой быстротою; резко запрокинув голову, он долго пил прямо из бутылки.

А потом пустился в пляс. Колени его, необычайно быстро стукаясь друг об дружку, вдруг подгибались, и в следующий миг он, точно подхваченный шквалом листок, высоко взлетел к темному небосводу. С каждым прыжком он взмывал все выше и выше, так что лишь слабым мерцанием в зените выдавал себя, и проходили минуты, прежде чем он снова опускался на крышу.

Но каждый раз двойник возвращался, словно не в силах был преодолеть земное притяжение.

До зари не смолкал разгульный шум кутежа. С рассветом тускнеющая фигура двойника в последний раз вырисовалась на краю площадки. Шум сразу стих, двойник стоял неподвижно.

Вдруг он высоко простер руки, угрожающе потряс кулаками и пронзительно, так что голос его эхом прокатился по всем уголкам дома, воскликнул:

– До завтра!

И вмиг исчез, а дом опять погрузился в тишину.

С наступлением утра все жильцы съехали со своих квартир. Заброшенный дом, подобно приюту смерти, устрашающе вытянулся вдоль железнодорожных путей, а напротив него, на противоположной стороне улицы с утра до вечера стояла толпа, и сотни людей взирали на молчаливые, зияющие пустотой окна.

Лишь семья Кухаров осталась в доме. Мужчину никакими силами невозможно было заставить покинуть квартиру; как его ни уговаривали, он лишь молча указывал на лежащую в постели жену и упрямо тряс головой. Даже когда забирали детей, он не проронил ни слова, только мать вскрикнула.

В полдень к дому пригнали взвод солдат, которые тотчас заняли все выходы. У квартиры Кухаров тоже был выставлен пост.

Человек десять солдат под командованием лейтенанта гуськом поднялись по чердачной лестнице и ворвались в комнату Диро.

Комната оказалась пустой. Мебель в полном порядке стояла на своих местах, и не было никаких следов пьяного кутежа.

С чердака по винтовой лестнице солдаты взобрались на террасу, а там, переглянувшись между собой, громко расхохотались.

Терраса была сплошь усыпана осколками стекла, вытекшее из разбитых бутылок вино собралось лужицами. Посреди пола валялся опрокинутый стол, а рядом с ним – мокрые, увядшие цветы. На краю террасы стоял какой-то необычно большой стул, а на стуле привязанная веревками так, что и пошевельнуться не могла, на задних ногах сидела здоровенная свинья, испуганно моргая маленькими глазками и похрюкивая, а на голове у нее, приплюснув уши, красовался огромный лавровый венок. Вокруг стула, точно вокруг алтаря, были разбросаны охапки цветов: роз, лилий и множество фиалок.

Плану захвата Диро предшествовало долгое обсуждение. Лейтенант, командующий взводом, был убежден, что имеет дело с душевнобольным, поэтому считал, что надо действовать осторожно и по возможности без насилия. Поскольку же рассказанные жильцами диковинные истории возбудили его интерес, лейтенант решил дождаться ночи, посмотреть, как развернутся события, и начать действовать лишь в том случае, если он воочию убедится в правдивости рассказов. Лейтенант в душе питал склонность к суеверию и, хотя умом он не мог поверить тому, что слышал, все же не без затаенного содрогания думал о грядущей ночи.

Всерьез он был поражен, лишь когда увидел совершенно седую голову Кухара и узнал, что этому человеку тридцать лет и еще вчера волосы у него были черные как смоль. Да и вид больной женщины, беспокойно мечущейся в постели, подействовал на него удручающе.

Тщательно обыскав весь дом, солдаты убрались восвояси. Лейтенанту не хотелось, чтобы Диро увидел их раньше времени или догадался о готовящейся западне; поэтому он велел разогнать зевак, околачивавшихся перед домом и очень неохотно подчинившихся приказу. В доме, правда, он оставил несколько постов – но не на виду, а в засаде, – у окна в квартире Кухаров посадил двух унтеров потолковее, а сам занял позицию в корчмушке напротив дома, откуда было удобно следить за входом в подъезд.

К пяти часам вечера все приготовления были закончены. Сумрак последней ночи медленно надвигался на опустелый дом и притихшую улицу. Лейтенант сидел в корчме у окна и, нетерпеливо покусывая ус, с растущим волнением приглядывался ко входу в дом и темным силуэтам прохожих. Рядом с ним дежурила привратница, которая должна была опознать Диро и указать на него лейтенанту.

– …Не извольте беспокоиться, господин офицер, – твердила привратница, – истинную правду говорю. Да что там мои слова, вы скоро сами убедитесь, что не вру, провалиться мне на этом месте! Я ведь не какая-нибудь сплетница, у которой язык что помело…

– …Едва он въехал, как я сразу себе сказала, что мне его личность не нравится, да только мое дело маленькое, мне велено всякого пускать, лишь бы за квартиру платил. А он платил исправно, не могу пожаловаться, по этой части вел себя, будто господин из благородных…

– …А глаза у него до того страшны: ну чисто у кота, когда тот замышляет по ночам на крыше шкодить… Я тотчас приметила, когда он в первый раз ко мне зашел: что такое, думаю, какая беда приключилась с этим господином… А он зашел ко мне и спрашивает, сколько, дескать, он должен за комнату платить, и тут как глянет на диван и до того перепугался, сердешный, аж задергался всем телом и голову отворотил… Я и сама-то напугалась, думаю: не иначе, как крысу увидел, их развелось видимо-невидимо, а ведь я квартиру в чистоте содержу, меня никто не упрекнет, что я, мол, свое дело не знаю… Ну, думаю, определенно крысу увидел… Подскакиваю это я к дивану и хватаю военный мундир сына моего… Схватила и давай трясти, а там никаких крыс и в помине нету… Ничегошеньки там не было на диване, только мундир да сабля, сын у меня в вахмистрах служит… Не сабли же ему пугаться, все ж таки взрослый человек, не дитя малое!..

– А еще был случай, тоже в самом начале, как он вселился… Как-то вышел этот Диро во двор, вынес стул и уселся в углу, где у нас куча песка свалена, незнамо с каких пор, и давай палкой в песке ковырять; чертил, рисовал чего-то, пока смеркаться не начало, а потом встал и ушел. Я разок подкралась к нему сзади, посмотреть хотела, чего он там делает, да он меня прогнал. Ну, а как он ушел, тут я опять туда сунулась… Не подумайте, будто я любопытная такая, просто у меня там дело было; ну, думаю, коли мне все одно в ту сторону идти, дай взгляну, чем господин этот занимался… А на песке человек нарисован, да так ловко, что я сразу узнала: это он самого себя изобразил. Только тот, который нарисован, очень печальный был, точь-в-точь будто в гробу лежит, а в головах вот эти слова написаны – прочтите! Я в тот раз списала их, уж больно они мне понравились, помру, думаю, пускай и мне такие на плите надгробной напишут… При таком-то муже никудышном, как мне достался, обо всем самой загодя думать приходится, а то помрешь, он о тебе не побеспокоится… Да только теперь мне и надписи этой не надобно… думается, из мертвых встала бы, напиши мне кто его слова в головах…

Привратница вытащила из кошелька мятую бумажку. Лейтенант рассеянно прочел: «Здесь покоится мнимая бессмертной человеческая воля, кою я сегодня собственноручно похоронил во славу господа и духа святого, по свидетельству чистой и непорочной плоти моей, вовеки и присно, аминь!»

Лейтенант скомкал бумажку и сунул в карман. Он с нетерпением всматривался в вечернюю улицу; неумолчная болтовня привратницы надоела ему сверх всякой меры. Однако нужного ему человека, которого, казалось лейтенанту, теперь он и сам мог бы опознать по описанию, не было видно; на улице вообще было пустынно: с наступлением сумерек пешеходы и повозки старались миновать стороной печально известный дом.

Взгляд его скользнул по темному фасаду дома, и лейтенант вздрогнул: в одном из окон зажегся свет. Но тут же ему вспомнилось, что какой-то рабочий, паркетчик – ах да, Кухар! – остался у себя в квартире; значит, это у него свет в окне.

Вскоре после этого к лейтенанту явился капрал и доложил, что из размещенного в переулке взвода в двадцать четыре человека внезапно исчезли трое. Одного из них, правда, видели, как он уходил, но решили, что это минутная отлучка; однако солдат так и не вернулся. А вот что сталось с двумя другими, неизвестно.

Лейтенант что-то буркнул в усы и прогнал капрала. Но через четверть часа тот опять пришел: еще шесть человек сбежали с поста, чего никогда не случалось.

– Прямо как бес в них вселился, – бормотал он и добавил еще, что один из бывалых солдат вдруг упал без сознания, и пришлось его уложить в подъезде соседнего дома. А пока они с сержантом хлопотали вокруг захворавшего, те шестеро солдат и дали деру. Просто в голове не укладывается, как это они могли на такое решиться: все солдаты – народ пожилой, бывалый, служаки бравые, ни в чем дурном не замечены.

Лейтенант в сердцах стукнул по столу кулаком и разругал капрала на все корки. И лишь позднее, когда гнев его улегся, он задумался над этой историей. Ему пришла мысль самолично наведаться к вверенным ему солдатам и разобраться на месте, но все же он не решился передоверить привратнице наблюдение за входом в дом. Не сводя глаз с томной улицы, лейтенант злился и теперь уже жалел, что добровольно – из любопытства – вызвался на дело, которое определенно сулит ему крупные неприятности.

«Чего они так испугались, те солдаты?» – подумал он, и страх мурашками пробежал у него по спине.

Время тянулось медленно. Откуда-то из ночи вдруг налетел порывистый ветер, высоко вздымая пыль. Полил дождь, захлестываемые ветром крупные капли дождя стекали по запотевшему окну корчмы, затрудняя обзор.

Лейтенанту пришлось выйти на улицу, чтобы не терять из виду вход в подъезд. Было зябко, и лейтенант с досадой плотнее запахнул шинель, проклиная тот день и час, когда он впутался в эту историю. Толстуха привратница топталась рядом, у нее зуб на зуб не попадал. Проливной дождь загнал под крышу редких прохожих; на улице не было ни души.

Лейтенант с полчаса мок под дождем у дверей корчмы, когда в конце улицы вдруг показалась какая-то темная фигура. Человек стремительно приближался, через несколько секунд стало ясно, что он бежит. Лейтенант инстинктивно наклонился вперед и в тот же момент почувствовал, как привратница стиснула его руку.

– Это он! – взволнованно шепнула она.

Высокий человек поравнялся с входом в подъезд. Остановился, замерев на мгновение. Лейтенант в темноте не мог разобрать, лицом или спиной к нему он стоит. И тут человек неожиданно вытянул свою длинную руку, указывая на них, словно тыча им в лицо. Лейтенанту послышалось что-то вроде смеха. Привратница взвизгнула, подхватила юбку и, распахнув дверь, одним прыжком очутилась в корчме. А высокая фигура скрылась в зияющем мраке подъезда.

Лейтенант быстро оправился от неожиданности. Он перебежал через улицу, подождал у входа с минуту-другую, затем вошел в подъезд. Одного из солдат, занявших пост в квартире привратницы, он отправил за подкреплением. Но сам не стал дожидаться, пока взвод прибудет, и медленно, на цыпочках, стискивая револьвер в кармане, начал подниматься по лестнице.

Тишина заполонила весь опустевший дом. Холодную лестничную клетку слабо освещали керосиновые лампы, размещенные далеко друг от друга; лейтенант, стиснув зубы, всматривался в пляшущие по стенам косые тени. В этот момент он вспомнил поседевшую голову Кухара и впервые почувствовал, что ему страшно.

Лейтенант добрался до второго этажа, когда услышал наверху какой-то стон. Страх приковал его к месту, ледяной рукой стискивая сердце, волосы на голове у него зашевелились, и тысячи иголок покалывали кожу. Наконец снизу донесся неровный, приглушенный шум: прибыл взвод. Лейтенант перегнулся через перила, чтобы отдать команду, но горло у него перехватило, и он не смог выдавить из себя ни звука. Он решил дождаться солдат наверху. Прислонясь к стене, он вытащил из кармана револьвер.

Но ожидание было напрасным: никто не поднимался наверх. Шум внизу стих, временами слышалось сдержанное покашливание; видимо, посланный им солдат неточно передал приказ, взвод разместился внизу, и у солдат и в мыслях не было следовать за командиром.

Лейтенант злился, досадовал на подчиненных и на собственную трусость. Потом, внезапно отважившись, он шагнул вперед. Чем выше он поднимался, тем явственнее доносились тихие стоны и плач. Но это не остановило лейтенанта, напротив, он ускорил шаги и стремительно ворвался в квартиру Кухаров, где оставил двоих самых сильных и надежных солдат.

И только тут лейтенант сообразил, что стоны доносились отсюда. Лежавшая в постели женщина плакала и стонала, руки ее были заняты какой-то странной жестикуляцией. Кухар сидел подле нее, опустив голову, и белые волосы его светлым пятном выделялись в полумраке комнаты. Оба солдата молча сидели у окна друг против друга и, лишь когда лейтенант в упор посмотрел на них, медленно и устало поднялись на ноги, отдавая честь.

Со стороны вокзала доносился грохот маневровых паровозов, шипенье пара, резкие паровозные свистки. И эти звуки, свидетельствовавшие о близости людей и о разумном человеческом мире, неожиданно придали бодрости лейтенанту. Он оторвал взгляд от больной женщины и повернулся к солдатам.

– Видели его? – спросил он, с ужасом прислушиваясь к тому, как хрипло, отчужденно звучит его голос.

– Так точно! Он прошел наверх.

С мгновение лейтенант раздумывал. Рассеянно вытащил из кармана часы, сравнил время с настенными часами. Затем взгляд его упал на ослепительно-белые волосы Кухара, и ему подумалось, что волосы можно будет выкрасить в черный, и тогда от всей этой истории не останется и следа. А если женщина умрет?.. Лейтенант содрогнулся; в комнате было холодно, ветер сердито захлестывал струи дождя, и они несколькими ручейками стекали по вздрагивавшему оконному стеклу. Шум паровоза внезапно смолк, и в доме воцарилась тишина.

– Ну что ж, пошли!

Лейтенант ничуть не удивился, заметив, что солдаты переглянулись и лишь для видимости нехотя двинулись с места.

– Я пойду с вами, господин лейтенант! – раздался сзади срывающийся голос. Кухар поднялся и подошел к двери.

– Прихватите какое-нибудь оружие! – посоветовал лейтенант, но Кухар лишь отмахнулся.

– Ни к чему! – глухо, с болью проговорил он и, как был, с непокрытой опущенной головой не спеша пошел вперед.

Вдоль галереи со свистом носился ветер, забрызгивая им в лицо ледяные струи дождя. Лейтенант зажег карманный фонарик, длинный, унылый луч света прорезал ночную тьму и уперся в противоположную стену дрожащим светлым пятном.

Кухар медленным, ровным шагом ступал впереди. Лейтенант не мог понять, чего ради этот донельзя измученный человек по доброй воле вызвался на такую небезопасную – как он сам теперь чувствовал – вылазку. Ну, а сам лейтенант чего ради вызвался? Ведь если даже им предстоит столкнуться всего лишь с обычным буйно-помешанным, то и тогда это – не шутка… А могут случиться дела и почище!.. Знать бы только, что ждет наверху!

Шаги их гулко отдавались в вымершем доме. «Надо бы ступать потише, – подумал лейтенант, но ничего не сказал. – Впрочем, какой смысл?»

Руки-ноги у него будто свинцом налились, даже языком шевельнуть не было сил.

Кухар, не останавливаясь ни на секунду, свернул к лестнице. Лейтенант вытащил револьвер и снял с предохранителя. Он решил, что подстрелит Диро, прежде чем у них самих хоть волос с головы упадет. Да-да, при первом же подозрительном движении он стреляет немедля…

При свете фонарика блеснула железная дверь, в нос ударило спертым, сухим воздухом чердачного помещения.

«Значит, прибыли на место», – смекнул лейтенант. Луч света зигзагом пробежал по стене.

Однако Кухар не стал открывать железную дверь, а отступил в сторону.

«Хочет, чтобы я вошел первым!» – с внезапно вспыхнувшей антипатией подумал лейтенант.

Он посветил фонариком и увидел, что Кухар стоит у окна и, перегнувшись, смотрит вниз.

– Что вы делаете? – тихо окликнул его лейтенант.

Кухар недвижно всматривался в насыщенный влагой ночной сумрак. Лейтенант тоже выглянул в окно.

Далеко внизу, над сверкающей сеткой железнодорожных путей подрагивали десятки огоньков. В резком свете дуговых фонарей трепетали серые косые струи дождя, ветер с завыванием кружил над широкой равниной. Вдали, над вокзалом, туманное красновато-желтое сияние вздымалось к небу. Прямо под окном стоял громадный паровоз, дуговой фонарь освещал кабину: там с лихорадочной быстротой металась взад-вперед маленькая темная фигурка, и рыжеватое пламя, вырывавшееся из топки, на мгновение высвечивало тускло-черное лицо кочегара. Из-под колес с резким свистом вырывались белые клубы пара.

Кухар провел рукой по лбу и отступил от окна.