Текст книги "Аналогичный мир - 2 (СИ)"
Автор книги: Татьяна Зубачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 93 страниц)
– За собой я сам послежу, – бурчит он, слезая по шаткой лестничке.
Ясно же, что это обычная облава-прочёсывание. Можно и не паниковать. Но мама…
…– Мама, я погуляю?
– Нет.
– Ну, а во двор?
– Нет.
– Ну, я с Анькой.
– Нет.
Мамин голос непривычно жёсткий. И жаркий шёпот Ани.
– Ты совсем глупый! Сейчас нельзя гулять.
– Почему?
– Это же оккупация! Облавы…
…Нет, этого он не хочет. Нет. Стол, покрытый тёмно-зелёной скатертью, белые чашки со смешными рисунками. Да, пусть будет это. И мамин голос. Лампа с оранжевым абажуром, как солнышко.
– Серёжа, не хлюпай. Аня, помоги Миле.
– А папа где?
– У папы учёный совет.
– А, – кивает он. – Опять концепцию ищут.
Мама звонко весело смеётся. Он не понимает почему, ведь на этот раз он не ошибся, сказал такое трудное слово правильно. Но когда мама смеётся, всё так хорошо. Посмейся ещё, мама…
Элли смотрит на его спокойное лицо, на дрогнувшие в улыбке губы и вздыхает. Сегодня ровно неделя, как Джимми привёз его. Бедный парень. Что Джимми с ним сделал? Вчера она сама побрила его, и вот опять отросла мягкая светлая щетина. И волосы надо ему расчесать. Волосы у него… как в сказке. Волос золотой, волос серебряный. Мягкими крупными кольцами. Красивый парень. Как же его мучили. Всё тело в шрамах. И от ножа, и от… нет, плетью его не могли бить, он же белый. Палкой наверное. За что? И зачем он Джимми? Джимми ничего не делает просто так.
ТЕТРАДЬ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Жизнь в лагере при всей её суете и частой суматохе, в общем, оказалась тихой и ровной. Эркин всегда уживался, принимая любые условия. И здесь он неожиданно легко приспособился. Да и условия были не плохие, а даже хорошие. И еда, и жильё, и душ, тьфу ты, баня, конечно – всё есть. И главное – Женя и Алиса. Они вместе. И можно, никого и ничего не боясь, взять Алису на руки, при всех подойти к Жене и стоять рядом с ней. И никому не надо говорить «сэр» и «мэм», он даже не знает, как это будет по-русски. И глаз опускать не нужно.
Эркин потянулся под одеялом и, подняв из-за головы руку, посмотрел на часы. Ещё час можно спать. Он вздохнул и повернулся набок, натянул на плечи одеяло. Бормочет во сне Костя, храпят наперебой Грег и Анатолий. И не мешает ему это вовсе. Как заснул в первую ночь, так и не замечает. И Фредди всегда храпел. Тоже не мешало. И чего тогда в Паласах они так давили шумевших? Здесь вот… Роману что-то приснилось, закричал, перебудил всех, так Анатолий и Фёдор подошли – он с замершим сердцем смотрел в щель между веками: неужто придушат? – а они даже будить не стали, повернули, по-другому уложили, и всё. И Роман уже тихо спал. А утром ничего не помнил.
Не открывая глаз, Эркин потёрся щекой о подушку. Женя… Женя здесь. В безопасности. Она жива, здорова… будто ничего и не было, будто забыла… это. Он и не говорит ей ничего про Джексонвилль, и письмо поэтому не отдал, чтобы не вспоминала. Пусть всё идёт, как идёт.
Сквозь сон он слышал, как встал Анатолий, зевнул, достал из тумбочки бритвенный прибор и вышел. И сразу заворочался, завздыхал Грег. Сейчас закурит. Да, зашелестел пачкой, щёлкнул зажигалкой. Сейчас проснётся Костя и отпустит замечание насчёт жлобов, что удавятся, а не поделятся, а Грег, нарочито перемешивая русские и английские слова, спросит, что это такое. И начнётся утро.
Эркин потянулся и открыл глаза. Пора. Под одеялом поправил трусы и сел на кровати.
– С добрым утром, – весело сказал Костя. – Сны хорошие видел?
– И тебе с добрым. Лучше всех, – ответил Эркин.
Грег в знак приветствия пыхнул сигаретой, пробурчал что-то невнятное, засовывая голову под подушку, Роман, засмеялся над немудрёной шуткой Фёдор. Всё как обычно.
Эркин в трусах босиком прошлёпал к батарее, взял свои портянки и трусы, заложил их в тумбочку и достал чистую смену. Быстро и незаметно переодел трусы, грязные сунул на нижнюю полку в тумбочке, натянул джинсы и стал обуваться.
– Чудной ты, – ухмыльнулся Костя. – Баба есть, а сам стираешь.
– Это я трусы менять в бабский барак бегать буду? – поинтересовался Эркин.
– Утречком да по ледку, – засмеялся Фёдор.
Эркин достал из тумбочки мыльницу, сдёрнул со спинки кровати полотенце и пошёл в уборную.
Народу много, но подолгу никто не задерживается. Все постирушки вечером. Эркин умылся, как всегда обтёрся до пояса и, растираясь полотенцем, отошёл от крана. Если не по имени, то в лицо он здесь почти всех уже знает. Вошёл Флинт, покосился на него, на энергично фыркающего под краном мулата и молча занял соседнюю раковину.
Когда Эркин вернулся в свою комнату, встали уже и остальные. Грег брился, осторожно обводя бритвой шрам на подбородке. Костя сокрушённо рассматривал свои рваные носки. Роман застелил постель и, сидя на ней, читал газету, которую, как обычно, принёс вчера из города Фёдор. Анатолия и Фёдора уже не было.
Эркин расправил полотенце на спинке кровати, аккуратно, как ему объяснила Женя, убрал кровать и достал из тумбочки чистую рубашку. Красно-зелёную ковбойку, что у Роулинга на перегоне купил. Тогда, на следующее утро после завтрака он с Женей пошёл в камеру хранения, где Женя взяла его мешок и армейский рюкзак из Бифпита. А потом у неё в комнате они разобрали и по-новому переложили вещи. Он хотел взять рубашку поплоше, но Женя запротестовала:
– Не позорься. Что ты, не работал, что ли, что оборванцем ходить будешь? И мне это старьё тяжело стирать.
И он взял обе красно-зелёные ковбойки, а третьей оставил тёмную – Женя зовёт её креповой – в которой тогда ушёл, а нарядные, конечно, здесь ему ни к чему. Двое трусов, портянки и носки под сапоги, а остальное пусть лежит. От шлёпанцев он отказался: ни у кого такого нет, так что нечего выделяться. Выпендрёж нигде не любят. Кроссовки, джинсовая куртка, старые джинсы, рабские штаны, остальное бельё – пусть лежит. И платки шейные здесь никто не носит, так что тоже ни к чему. И джинсовая куртка тоже. Холодно, дожди, в рабской намного удобнее. Женя настояла, чтобы он мешок со своим расхожим на свой номерок сдал. А то в её ячейке и так битком, а ему вдруг что понадобится, чтоб не бегать и не искать её, по чужому же номерку не дадут.
Эркин, держа в кулаке зеркальце, провёл расчёской по волосам и привычным взмахом головы уложил прядь волос на место. Мог бы без этого и обойтись, но тоже чтоб не выделяться. Ну вот, зеркальце и расчёску в ящик, розовый талон в карман. Куртку на плечи и вперёд.
– К своим или сразу в столовую?
– А что?
– Рыженьким шумни, что я их жду, – ответил Костя.
– А то носки продрались, заштопать надо, – закончил за него Грег.
Заржали все.
– Так и передам, – с трудом сохраняя очень серьёзный тон, сказал Эркин.
– Ладно вам, – буркнул Костя. – Сам скажу.
Снаружи было уже светло, прожекторы вдоль забора выключили, на лужах хрустел ночной ледок, но, похоже, днём развезёт. У столовой толпился десяток самых нетерпеливых. А на крыльце семейного барака зевал и тёр кулаками глаза Терёха, как всегда поутру хмурый и не выспавшийся. Обгоняя Эркина, Костя на бегу бросил:
– Эй, Терёха, никак десятого заделал?! Глаз не продерёшь.
Терёха на такое, как и на многое другое не отвечал. За него это делала его Доня. И сейчас она вывернулась из-за его широкой спины и зачастила… И по Косте, и по евонной родне, и по всем мужикам…
– Терёха, пулемёт заткни! – крикнули от столовой.
Терёха проигнорировал и это, буркнув Доне:
– Готовы? Пошли.
И вперевалку побрёл к столовой, а Доня, не переставая трещать, гнала за ним весь их выводок: девятерых мальчишек и девчонок в заплатанном, заштопанном, подшитом и надставленном. Примерно половина этой разновозрастной компании не походила ни на Доню, ни на Терёху. Но такие мелочи, в чём Эркин уже убедился, здесь никого не волновали. Говоришь, что твоё дитё, ну, так, значит, твоё. И все проблемы тоже твои.
Эркин подошёл к женскому бараку и остановился в шаге от крыльца. По неписаным правилам до завтрака и после ужина мужикам ходу туда нет. Это только в первый вечер ему с Женей поблажку дали. Чтобы не стоять совсем без дела, Эркин вытащил сигареты, и почти сразу открылась дверь, выпуская облако душистого пара и Лариску-Белобрыску. Стрельнуть сигарету она никогда не упустит.
– Привет, дай подымить.
– Привет, – Эркин показал ей, что у него в пачке осталось всего две сигареты и протянул свою.
– Ага, спасибо, – Лариска жадно глубоко затянулась. – Фу, хорошо как. Твои выйдут сейчас. Ну, не паскудство, бабам сигаретных талонов не дают, а? А ежели я курю, а денег ни хрена?!
Эркин сочувственно хмыкнул, привычно глядя чуть в сторону от неё: уж больно она белая.
– Хорошо ещё, мужики душевные попадаются, понимают, каково без курева, – Лариска вернула сигарету и пошла к столовой.
На крыльцо вылетела Алиса и сразу ринулась к нему.
– А сколько часиков, Эрик? Покажи.
Эркин опустил левую руку и помог ей оттянуть рукав его куртки, открывая чёрный циферблат. Его часы так потрясли Алиску, что она теперь вместо игры в щелбаны требовала при каждой встрече показать часы. Особенно, когда темнело, чтобы насладиться волнующим зрелищем светящихся стрелок и цифр. Жене часы тоже очень понравились…
– Ой, Эркин, откуда?
Они сидели вдвоём. Алиса убежала во двор, девочки тоже ушли куда-то. Женя двумя руками держала его запястье, рассматривая часы.
– Это мне Мартин подарил. На прощание. Он с нами в Цветном от своры отбивался, и в тюрьме потом вместе были, и ночевал я у него.
Он боялся, что Женя начнёт расспрашивать, и у него выскочит о жене Мартина, но обошлось…
…Алиса крутила его руку, рассматривая циферблат.
– Доброе утро, – Женя легко сбежала с крыльца, привычно поправила на Алисе берет.
За Женей вышли Даша и Маша, и все вместе, как каждое утро, пошли к столовой. Алиса, увидев кого-то из своих приятелей, выдернула руки и помчалась вперёд. Женя взяла Эркина за локоть.
– Эркин, завтра девять дней Андрею, – и, видя его недоумение, пояснила: – Когда человек умирает, его поминают.
– Сразу, как похоронят, – вмешалась Маша.
– Да, а потом на девятый день, – кивнула Даша, – и на сороковой.
– Понял, – кивнул Эркин. – А… а это как… поминают?
– Собираются те, кто знал, родные, друзья, – Женя говорила не очень уверенно.
– Говорят о нём, вспоминают, – подхватила Маша, – ну, и пьют, едят.
– И ему обязательно рюмку ставят, – тихо сказала Даша.
– Да, – теперь кивнула Женя. – И свечку зажигают.
Они уже подошли к столовой, и разговор оборвался.
Определённых мест в столовой ни у кого не было, просто уже сложились компании, которые и держались вместе. Женя обычно посылала вперёд Алису, которая и занимала для них шестиместный стол, а на свободный стул кто-то подсаживался. Сегодня это был Костя. Он хотел сесть между Дашей и Машей, но те устроили небольшую толкотню и неразбериху, и Костя оказался рядом с Эркином да ещё так, что ни перемигиваться, ни перешучиваться с девчонками не получится. Костя с ожесточённой быстротой очистил тарелку пшённой каши, залпом выпил чай и ушёл, обиженно надувая губы. Эркин настолько ушёл в собственные мысли, что как-то плохо замечал происходящее вокруг. Женя понимающе поглядывала на него и тоже молчала.
После завтрака Эркин подошёл к прилавку, долго внимательно разглядывал и, ничего не купив, отошёл. И когда они все вместе вышли из столовой, заговорил сам:
– Если завтра будем… поминать, то мне сегодня надо в город. Купить всё.
Лицо его было сосредоточенным, и взгляд Жени стал тревожным.
– Эркин… – начала она.
– Ничего не случится, – сразу ответил он. – Фёдор, ну, мы в одной комнате, каждый день в город ходит. И ничего. Я с ним пойду. И куплю, – Эркин немного смущённо улыбнулся. – А что покупать?
– Выпивку, закуску, – начала Маша. – Ну, что положено.
– Маш, – перебила её Даша. – За выпивку же… визу отберут. Ты что, забыла?
– Ах ты, чёрт, – растерялась Маша. – Что же делать?
Эркин посмотрел на Женю, но и она явно не знала ответа.
– Может… поговорить с комендантом? – предложила Даша. – Ведь такое дело, девятый день.
– Не разрешит, – покачала головой Маша. – Тут у каждого… своё найдётся.
– И не помянуть нельзя, – вздохнула Женя.
– Нельзя? – переспросил Эркин.
– В том-то и дело, – горько вздохнула Даша.
– Я… поговорю с остальными, – предложил Эркин. – Поспрашиваю. Хорошо, Женя?
– Хорошо, – кивнула Женя. – И я поговорю.
Приунывшие Даша и Маша встрепенулись.
– Ага, и мы.
– Чего-нибудь, да придумаем.
– Ну вот, – улыбнулась Женя. – Ты только, когда в город пойдёшь, скажи мне, ладно?
– Ладно, – кивнул Эркин. – Обязательно скажу.
За разговором они дошли до женского барака. Обычно, если Женя только не отправлялась стирать, Эркин шёл за ней в барак и, сидя в углу, чтобы не мешать, молча смотрел, как она шьёт или штопает. Но сегодня он, не заходя к ним, пошёл за баню.
Там, между баней и котельной, днём собирались мужчины. Даже вчера, когда, не переставая, моросило, толпились, а уж сегодня…
Не дойдя до бани, Эркин сообразил, что сигарет у него для серьёзного разговора мало. Но возвращаться в барак за сигаретным талоном а потом бежать в столовую… Нет, вон уже последние вышли, и уборщица запирает дверь. Всё, значит, до обеда. Да и заметили его уже.
Не меняя шага, Эркин подошёл и встал в общий круг. И по тому, как ему кивнули, принимая, понял: дополнительной прописки не требуется. Эркин вытащил сигарету, закурил, чтобы не ломать компанию, не выделяться, и стал слушать. Разговор шёл о войне, чего он совсем не знал, даже не всё сказанное понимал, больше так… догадывался. Слушал и ждал подходящего момента, чтобы вклиниться со своим вопросом.
Подходили, уходили. Эркин ждал. Возникла неизбежная в разговоре о войне тема погибших, и кто-то сказал:
– А полегло сколько? И помянуть их некому.
Эркин спросил:
– А как это… помянуть?
Ему ответило сразу несколько голосов:
– Так уж положено.
– По обычаю.
– Да, у нас, у русских, так уж заведено.
Эркин кивал, переводя взгляд с одного говорящего на другого. Пока всё сказанное сводилось к тому, что он уже знал от своих. Посидеть, выпить, поесть и вспомнить.
– А… спиртное обязательно? – осторожно спросил он.
– Да уж, тут святое дело.
– Это положено.
Эркин хотел напомнить про запрет на спиртное, но вспомнили и без него.
– Это ты коменданту попробуй втолкуй.
– Да-а, упёрся…
– Нельзя, и всё.
– Рыжего помнишь? Ну, ты после уже пришёл, в самом начале было, ещё краска на воротах не просохла, так он вздумал… обмыть чего-то, – рассказчик разгорячился, – и тихо всё сделал, пока не разлил, никто и не знал, что он пронёс, только поднесли, глотнуть не успели… Комендант! И всё-ё. Вылетело всё застолье за ворота… лёгкими пташками.
– Настучал кто?
– У него нюх, он и так всё знает.
– А тебе чего, не поднесли? Раз не вылетел, – поддели рассказчика.
Тот смущённо засмеялся.
– Я опоздал просто.
Все дружно заржали.
Смеялся и Эркин. Ему очень хотелось сделать всё, как положено, и было страшно потерять визу.
– Пронести – не проблема, – сказал костлявый стриженый наголо мужчина.
Эркин уже знал, что если на входе найдут вшей, то без разговоров сразу в санпропускник, а там и наголо постригут, и тряпьё прожарят. Мужчина оглядел собеседников и повторил:
– Пронести – не проблема. Проблема – выпить незаметно. Если сам по себе, глотнул и завалился, то пронесёт, спящих не обнюхивают. Проспишься – и порядок. А в компании душевно посидеть… сразу накроют.
– Эт-то да, – сокрушённо вздохнул низенький жилистый в синей куртке на голое тело.
«Видно сменки нет, – подумал, глядя на него, Эркин, – постирал рубашку и ждёт, пока высохнет».
– А то ещё на входе перехватят.
– Ну, это дураком надо быть, чтоб через проходную выпивку переть.
– Так что дела…
– Хреновые, что и говорить.
– А помянуть надо.
– А визу терять надо?
– То-то и оно.
– Устроили, понимаешь…
– Ну, не скажи, спьяну много чего натворить можно, а так…
– Так-то порядок, конечно, кто спорит.
– Только тошно от порядка этого.
– Тоже, кто бы спорил.
Эркин кивнул, вздохнул со всеми и осторожно спросил.
– А питьё какое надо? И еду?
Собеседники переглянулись.
– А чего покойник любил, – авторитетно заявил жилистый.
С ним все дружно согласились. Эркин невольно облегчённо улыбнулся.
– Тебе кого поминать-то?
– Брату завтра девять дней, – ответил Эркин.
– Девятый и сороковой – это обязательно.
– Кто бы спорил.
– Да-а, влип ты, парень.
– Точно. И не помянуть – брата обидеть.
– А помянуть – визу потерять.
– Вот и крутись.
– А чего? За ворота вышел…
– И под кустом по-собачьи, так, что ли?
– Сказанул тоже.
– Дурак он и есть дурак.
– Ну да, а здесь ведь семьёй надо.
Эркину сочувствовали горячо и искренно. Он подождал, пока общий разговор снова уйдёт в сторону, и, выйдя из круга, пошёл искать Фёдора.
Но Фёдора перехватить не удалось, а идти в город одному Эркину не хотелось. Кто знает, что там и как там, лучше с напарником. Ладно, поговорит тогда с Фёдором вечером, а завтра с утра в город. К обеду или сразу после обеда вернётся, и сядем за поминки. А сегодня после обеда сходит в баню. Об этом тоже говорили. Что праздник – не праздник, поминки – не свадьба, конечно, но в баню перед этим надо, чтоб уважение покойному высказать.
Безрезультатно проискав Фёдора, Эркин обнаружил, что до обеда осталось совсем немного. Он зашёл к себе за талоном. В комнате никого не было. Кто в курилке, кто уже у столовой, кто ещё где. Эркин сел на кровать и потёр лицо ладонями. Как всё… странно, не так… Сколько ни говорили с Женей о том, как оно будет, но такого… Нет, это не плохо, совсем не плохо. Сытная еда трижды в день, отдельная койка, даже с бельём, душ, да нет же, баня, когда захочешь, и никакой работы. И Женя, и Алиса… живы, здоровы, сыты, и… не то что-то. Что? Нет, чёрт, голова кругом пошла. Ладно, Жене и Алисе здесь хорошо, лучше, чем в Джексонвилле, значит… больше ему ни о чём и думать не надо. А что будет потом… Чёрт, ну, всё же хорошо. Сходит завтра в город… Городишко, говорят, кто ходил туда искать приработок, поганый: работы нет, смотрят волками. Ну, так и чёрт с ним. Паёк хороший, можно и не рыпаться, прикупать и на прилавке в столовой можно. Деньги пока есть. Не в этом же дело. Сколько дней он уже здесь? Три или четыре? Да, четвёртый день сегодня. И завтра девять дней, как не стало Андрея, как его убили. Тридцать первое октября. Этого… нет, не дня, этой даты, так правильно, он уже не забудет. Уже не будет беспомощно бормотать про траву и листья, какими они были, когда Андрей Белую Смерть увидел. Ох, Андрей, как же так получилось, лучше бы меня. Ты бы и о Жене с Алисой, и о Даше с Машей позаботился бы, я тебя знаю. Ты… ты человек, Андрей, а я… трус я. Как подумаю, что опять к белякам идти, глаза книзу, так… аж холодом по спине тянет. Ладно. Завтра сядем, поговорим о тебе. Ты ведь услышишь нас, правда?
Эркин снова крепко растёр лицо ладонями и встал. Ладно. Если получится, что он придумал… должно получиться. Вот только денег бы лишь хватило. Он, правда, здесь только на мочалку потратился. Нож ещё там покупал, из еды кое-что… Он достал бумажник и пересчитал деньги. Сто сорок семь и ещё мелочь… Ладно. Спрятал бумажник во внутренний карман и пошёл, вернее, побежал к столовой. Женя уже наверное ждёт его.
Его ждали. Да он особо и не опоздал. Столовую только-только открыли. Женя держала Алису за руку и улыбалась. И он издали улыбнулся им. И Маша с Дашей тут же.
Привычная уже очередь, поднос с тарелками. Теперь он уже спокойно отбирает у Жени её двойной поднос и несёт к столу, за которым гордо восседает Алиса. Щи, тушёнка с картошкой, компот, четыре куска хлеба. Алисе ещё печеньице с изюмом. Из тех, что он купил в первый вечер. На этот раз за их столом, как её зовёт Алиса, тётя Таня. Он уже знает, что она совсем одна, у неё все-все погибли. При ней ему почему-то неловко говорить с Женей. Даша и Маша то напускают на себя неприступный вид, то прыскают и фыркают в тарелки. Это если смотрит или не смотрит на них сидящий за соседним столом Костя.
После обеда Женя повела Алису укладываться спать. Алиса намертво вцепилась в Эркина, и он пошёл с ними. Женя раздела и уложила Алису.
– Эрик, ты посиди со мной, – попросила Алиса.
– Ты же раньше сама засыпала! – возмутилась Женя.
– Так раньше Эрика не было, – возразила Алиса, – а теперь он здесь.
Женя невольно рассмеялась. И ободренная её улыбкой, Алиса стала командовать:
– Эрик, ты на край садись, ага, вот так, и посиди.
– Может ему ещё и покачать тебя?! Ты же уже не маленькая.
На этот выпад Алиса уже не ответила. Она могла и капризничать, и ныть, но засыпала мгновенно. Женя с улыбкой смотрела на сидящего на краю кровати Эркина. Он улыбнулся в ответ мягкой, чуть виноватой улыбкой.
– Я поговорил, Женя. Ну, с остальными. Все говорят, что надо поминать. Я завтра тогда пойду в город и куплю всё. К обеду или сразу после обеда вернусь. И сядем.
– Ох, Эркин, а виза?
Улыбка Эркина стала хитрой.
– Я… я придумал одну штуку, Женя. Андрей был бы доволен. Ему бы понравилось.
– Эркин…
– Всё будет хорошо, Женя. И… и по обычаю, – он не хотел рассказывать, но, видя её тревогу, решил объяснить: – Я куплю то, что Андрей любил.
– Так, – всё ещё не понимания, кивнула Женя.
– Ну, а он не пил, не любил спиртного. Я его и покупать не буду. И по обычаю, и не придерутся.
Женя ахнула и тихонько засмеялась.
– Какой же ты молодец, Эркин! Как хорошо придумал!
– Правда?
Женя как раз стояла рядом, и когда он с робкой улыбкой посмотрел на неё снизу вверх, она погладила его по голове, ероша волосы, обняла. Эркин с замиранием сердца ощутил щекой её тело, у него дёрнулись руки обнять её, но Женя уже отодвинулась. У Эркина дрогнули губы, но ни сказать, ни шевельнуться он не успел.
В комнату влетели Даша с Машей и, увидев спящую Алису, затараторили шёпотом:
– Ой, Женя… завтра объявят… в пятницу отправляют… два автобуса… завтра списки объявят…
– Что-что? – переспросила Женя. – Куда отправляют?
– В Центральный лагерь, – наконец отдышалась Маша. – Мне моя тёзка из канцелярии шумнула. На кого уже визы готовы.
– А в Центральном уже окончательно, – подхватила Даша. – И оформят, и решат куда дальше.
– В пятницу – это…
– Это послезавтра, Женя. Как раз девять дней справим и поедем.
– Ой, Женька! – Маша бросилась к ней на шею, поцеловала в щёку.
Эркин, по-прежнему сидя рядом с безмятежно посапывающей Алисой, смотрел на них и улыбался. Что ж, если они и дальше будут все вместе, это очень даже неплохо. Даша и Маша – хорошие девчонки. Жалко, все бумаги уже оформлены, а вот записались бы они, скажем, сёстрами Жени, и тогда бы их точно не разлучили.
В коридоре уже гудели голоса и хлопали двери. Видно, шумнули не только Маше с Дашей.
– А на кого уже готовы? – спросила Женя. – Не сказала?
– Нет, – вздохнула Маша. – Темнит чего-то.
– Завтра после завтрака, сказали, объявят, – всунулась в дверь Лариска. – Девки, слышали?
– Ага! – в один голос ответили Даша с Машей и выбежали из комнаты.
Эркин кивнул и встал. Женя оглядела спящую Алису, надела пальто и накинула вязаную шаль. Эркин застегнул куртку.
Когда они вышли из барака, весь лагерь уже вовсю обсуждал новость. Кого в первую очередь отправят – семейных или одиночек? Ой, бабы, мой-то так и не доехал ещё… Не бойсь, догонит… Куда он от тебя?… Два автобуса – это мест сколько? Шестьдесят?… А сотню не хочешь?… Охренел? Ты где такой автобус видел?… Маленький так вообще на двадцать… Один Терёха со своей командой на пол-автобуса… Ага, и Доню на крышу… Это зачем?… А заместо пулемёта, чтоб отстреливаться, если что… Т-ты… Да, ладно тебе, он же шутейно…
Эркина как-то отнесло в сторону от Жени, но это не страшно и понятно. Понятно, что мужики вместе держатся. Главной проблемой были, конечно, списки. Говорят, если что, ну, завёлся с комендантом или из обслуги с кем, но не так, чтоб визы лишиться, то в отместку тебя промурыжат здесь… Сколько захотят… Или пока на лапу не сунешь… Чего совать? Ни хрена же нет… Ага, в чём были, так и выскочили… Ну, это у кого как…
Эркин потолкался, послушал и, вспомнив, что собирался в баню, пошёл обратно в барак за банным талоном. Заодно и трусы, что утром снял, захватит и постирает. А трёп этот… как комендант с этим офицером – Олегом Михайловичем, его ещё особистом называют – захотят, так и будет. Нарываться, конечно, не надо, но и не подличать же за ради визы.
Сделав узелок из мыла, мочалки, полотенца и трусов, Эркин сунул в карман зелёный талон и пошёл в баню.
Хорошо, народу немного, все языки о зубы бьют, о списках гадают. Эркин отдал дежурному у входа – а его зовут… точно, банщиком – талон, сразу прошёл на угловое место и стал раздеваться.
В первый раз он, увидев большой зал со скамьями, чуть не запаниковал. Раздевался медленно, настороженно косясь по сторонам. Пока не убедился, что на него не смотрят, вообще каждый занят собой и других не рассматривает. И в мыльной – от мыла что ли? – так же. Конечно, он предусмотрительно старался держаться к остальным боком или спиной, а если лицом, то хоть чем-то загородиться. Но всё обошлось благополучно. Не сравнить с имением…
…– В душ сегодня, – буркнул Зибо. – Давай быстрее.
Он привычно повиновался. Душ – так душ. Хорошо бы, конечно, а то всё тело зудит, голова чешется. Но… но только как он с работягами вместе мыться будет? В распределителе спальников всегда гоняли в душ перед торгами отдельно. А здесь… нет, если опять полезут, будет бить. В прошлый раз так толком и не помылся, больше отбивался. Лезут, прямо руками хватают, лапают. Не видали спальников. Грегори всю шваль отогнал и… и в стойку поставил: руки за голову. И сам стал рассматривать. Потом лапнул. Грубо, по-жёсткому, он едва в голос не заорал. Если и сегодня так…
…Эркин тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания. Нет, здесь совсем не то. Если кто и посмотрит, то не пялится, а уж с руками и подавно никто не полезет.
Он аккуратно сложил и повесил вещи, взял мочалку, мыльницу с мылом, грязные трусы и пошлёпал в мыльную. В просторном сейчас зале пахло мокрым деревом и немного мылом. Народу тоже, считай, что нет, человека три, не больше.
Позавчера он не столько мылся, сколько следил за остальными и делал всё, как они, стараясь не выделяться и не привлекать к себе внимания. А сегодня действовал уже уверенно. Приглядев себе скамью, взял из стопок у стены две шайки, круглую и продолговатую. Ополоснул их под краном кипятком, потом кипятком же обдал скамью, налил в обе шайки воды уже по вкусу. Круглую на скамью, продолговатую вниз. Сел, поставил ноги в воду и стал мыть голову. Он, ещё когда с Андреем мылся в имении, заметил, что Андрей не моется под душем, а только в конце обмывается. А здесь все так. Ну и он, как все. И так даже удобнее. Когда сидишь, да ещё над шайкой нагнулся, тебя особо и не разглядят. Вымыв голову, он выплеснул грязную воду в сток, принёс себе свежей воды и взялся за мочалку. Конечно, с корытом в кухне не сравнить. Воды хоть залейся и брызгайся, как хочешь. Ну, тоже с умом, а то эта мелюзга – Сашка с Шуркой – и здесь, как в умывалке, брызги до потолка летят, их уже, говорят, выкинули раз из мыльной, чтоб другим не мешали.
– Парень, – окликнул его расположившийся на соседней скамье мужчина с редкими прилипшими к почти голому черепу желтоватыми волосами. – Помоги, а?
– Чего тебе? – невольно насторожился Эркин.
– Спину потри, а то трудно мне, видишь? – мужчина показал нелепо короткую руку, вернее остаток руки.
Эркин встал, бросил свою мочалку в шайку.
– Давай.
Этот мужчина приехал в лагерь вчера вечером. Эркин видел его, сразу обратив внимание на пустой рукав пальто, но не рассматривал, конечно. Ему и раньше приходилось встречать одноногих, безруких… знал, что это война, но… то ли из страха, то ли ещё почему-то, но отводил от них глаза. А вот такого, голого… ни разу не видел.
Эркин взял у мужчины его намыленную мочалку и, когда тот встал к нему спиной и опёрся рукой о скамью, стал тереть. Тот блаженно закряхтел. Меньше всего Эркин думал сейчас о массаже, но невольно, крепко водя мочалкой по костлявой с выпятившимся хребтом спине, разминал, растирал её.
– Ну, всё, – Эркин выпрямился. – Держи.
Медленно, словно прислушиваясь к чему-то, выпрямился и мужчина.
– Ну, спасибо тебе, парень, ну… – он смущённо улыбнулся. – Ну, нет слов.
– На здоровье, – Эркин сунул ему в руку мочалку и пошлёпал к своей скамье домываться.
– Потереть тебе? – предложил мужчина и, истолковав по-своему недоумённо-настороженный взгляд Эркина, улыбнулся уже по-другому, с горечью. – Ничего, с этим я справлюсь.
Эркин кивнул, намылил свою мочалку, отдал её мужчине и встал, как и тот, нагнувшись и опираясь руками о скамью. Тот тёр сильно, сильнее, чем Андрей когда-то, но так же неумело. Массажа явно совсем не знал. Но, чтобы не обижать – ведь старается человек, да ещё и с одной рукой – Эркин тоже немного покряхтел.
– Мускулистый ты, – мужчина, судя по его тону, улыбался. – Всё, держи.
– Ага, спасибо.
Эркин выпрямился и взял свою мочалку, встретился с ним глазами.
– Ты… ты кем работал? – вдруг спросил мужчина. – Такие мышцы нарастил.
– Грузчиком, – очень спокойно ответил Эркин. – Ну, и летом на заработки ездил, пастухом.
– А… до освобождения?
– Скотником в имении, – всё так же спокойно ответил, как всегда о прошлом, по-английски Эркин.
Однорукий понял, что больше расспрашивать не стоит, и вернулся к своей скамье.
Эркин домылся, окатил себя водой из шайки, налил свежей воды и замочил в ней трусы. Потом взял мочалку и пошёл под душ. Сделав сильную, на пределе струю, он растирал себя мочалкой без мыла, разминая мышцы, играя ими. Потянуться по-настоящему, конечно, не удастся, но хоть немного, хоть… опять Однорукий смотрит. Чего ему надо? Угадать в нём спальника мужик никак не мог, русские в Паласы не ходили, не слышал он о таком, хотя… Чем чёрт не шутит, когда бог спит. Андрей так говорил. И Фёдор. Ну, чего уставился? Нет, отводит глаза. Посмотрит и отведёт. Вот чёрт, всё удовольствие испортил.
Эркин выключил душ и вернулся к своей скамье, стал стирать. Стирал и Однорукий. У того белья было больше, видно, всё грязное собрал. И значит, одинокий. У него-то самого Женя всё забрала. А ловко одной рукой управляется. Теперь уже Эркин то и дело быстро искоса поглядывал на соседа. И заметив это за собой, сам на себя рассердился. Ну его. У каждого свои проблемы. Эркин опять сменил воду, прополоскал и аккуратно отжал трусы – трикотаж не выкручивают – Андрей рассказывал, что ему так мать говорила, когда он помогать ей лез – прополоскал мочалку. И стал убирать за собой. Вылил воду из шаек и отнёс их в стопки, собрал свои вещи. Уходя, молча кивнул Однорукому. Тот ответил таким же кивком, занятый своим бельём.
Предбанник – да, правильно, где раздеваются, так и зовут – после мыльной показался прохладным.
