Текст книги "По зову сердца"

Автор книги: Тамара Сычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

VI

Настоящая зима в Крыму обычно наступает только в феврале. С моря начнут дуть морозные ветры, обжигающие лица прохожих, повалит снег, и старики крымчане станут говорить, вздыхая: «Климат крымский изменился, таких холодов мы давно не помним».

Вот в такой зимний день я получила известие:

«Еду, встречай! Трощилов».

Телеграмма выпала из рук. Всего несколько дней прошло, как я привезла из Грузии стариков и Лорочку, еще не устроились, в доме ничего нет, ведь в войну все было потеряно – и вдруг едет.

«Как его принимать?» – волновала мысль. На перроне беспокойно посматривала на большие круглые часы. Глаза слепили крупные хлопья снега, ноги в легких хромовых сапогах коченели.

Вот морозный ветер донес издалека пронзительный паровозный гудок. Из репродуктора раздался голос диктора:

– Поезд Москва – Симферополь прибывает на второй путь.

Перед глазами, замедляя ход, прогромыхали колеса и остановились.

Бегу к седьмому вагону. Знакомые глаза, радостная улыбка, дружеская рука – мы опять вместе.

– Так вот, Тамара, демобилизовали по болезни… Примешь инвалида? – спросил Трощилов, выжидательно глядя мне в глаза.

– Хорошо, что остались живы. Я тоже инвалид. Будем лечиться и беречь друг друга.

Он крепко пожал мои занемевшие от холода руки, и мы направились на автостанцию.

– Да, хороша твоя родина, но холодно. Я думал, в Крыму всегда тепло, – говорил Трощилов, оглядывая из окна автобуса заснеженные леса на горах и сады по долинам.

– Хороша, да запущена. Кругом разруха. Сады одичали. А зима здесь только один месяц, а то все больше тепло.

– Ничего, со временем привыкнем, – успокаивающе тронул меня за плечо Трощилов. – А разрушенное… Это нас пугать не должно.

Через несколько дней Трощилов уже разговаривал о работе в обкоме партии.

– Родился-то я в селе, в Курской области, с детства до восемнадцати лет работал в колхозе, но потом все время в армии. С садоводством, особенно крымским, совсем незнаком.

– Но ты же командир, – значит, сможешь и здесь справиться. Мы тебе дадим в помощь хорошего специалиста по фруктам и садам, агронома. Есть у нас один такой старичок. Ему уже на пенсию пора, а он просит: «Дайте мне самые запущенные сады. Я сейчас там нужен». Вот его к тебе и направим. Секретарем парторганизации подберем демобилизованного фронтовика, а комсомолом в районе жена заворачивает, – кивнул с улыбкой на меня заведующий отделом, – тоже опора хорошая. Вот и сила тебе не маленькая в помощь.

Сидя в глубоком кожаном кресле, Трощилов задумчиво барабанил пальцами по краю большого письменного стола.

– Берись, Петя, берись! – быстро шептала я мужу. – Сейчас это очень нужно, это же самое важное, это как передовая. Берись! Не бойся, Петечка!

– Добре, на передовую так на передовую, – решительно поднялся Трощилов.

Работы у меня в райкоме было много. Приходилось часто ездить по району, по нескольку суток не бывала дома, с мужем виделась редко, и меня волновало, как у него идут дела, как он, сугубо военный человек, привыкает к гражданской службе.

В первый же свободный от командировок день я решила поехать в совхоз.

На недавно оструганной, наскоро сбитой двери канцелярскими кнопками был приколот лист бумаги с надписью: «Контора».

В первой, большой комнате громко цокали костяшками счетоводы. Узенькая дверь с табличкой «Директор» вела в следующую комнатушку, так называемый «кабинет». Там было жарко, надымлено и тесно. У стены стоял старый, обитый потрепанным дерматином диван. Под маленьким окном за исцарапанным письменным столом сидел сам директор – Трощилов. Держа в руке лист бумаги, исписанный ровным красивым почерком, он недоверчиво посматривал на сидящего перед ним на диване худощавого седого старика и говорил:

– Гм… В своем заявлении, Александр Константинович, вы пишете, что чувство долга зовет вас сейчас в запущенные сады. Это верно, – задумчиво потер он подбородок. – Но не подведет ли вас здоровье в ваши семьдесят лет? Сады у нас в тяжелом состоянии, много сил нужно, чтобы их восстановить. Не трудно ли вам будет у нас?

– Я не меньше вашего думал об этом, – резковато прервал директора агроном, – ручаться за здоровье не могу, но я старый вол, впрягусь и, пока не упаду, плуга не покину. Молодежь хотя бы подучить немного, привить ей вкус к садам. Это сейчас самое главное.

– Ну хорошо, спасибо, – сказал Трощилов. – Нам, конечно, ваша помощь очень пригодится. Вот, товарищ секретарь комсомола, – обратился он ко мне, – вашим комсомольцам не угнаться за такими стариками.

И размашистым почерком в углу заявления написал:

«Оформить на должность агронома».

– А теперь пойдемте в сад.

Холодный мартовский ветер рванул дверь и неприветливо бросил в лицо колючим дождем. Хмурое, серое небо повисло над растянувшимся по лощине пустынным селом и, казалось, хотело придавить его своей тяжестью.

Мы, с трудом преодолевая порывы ветра, свернули за угол и вышли на широкую улицу. По сторонам из-за каждого заборчика среди груд развалин торчали обгоревшие черные трубы.

– Сплошное кладбище, – заметила я, оглядывая пустые дворы с торчащими кое-где пеньками – все, что осталось от приусадебных участков.

– Да, особенно в этой части села. Когда-то, рассказывают, здесь было хорошо, весело, эти домики утопали в зелени. А вон там была большая школа и Дом культуры, – указал муж на полуразрушенные дома в конце улицы. – Все это надо строить заново.

На окраине села показались обнесенные плетнем навесы. Трощилов оживился:

– Это наше молочное хозяйство, но скот сейчас на выгоне.

– А что же он может сейчас найти в поле? – взглянула я на серую и неприветливую, голую степь.

– Делать больше нечего, корма нет, скот на ногах не держится, что же им, стойла грызть? Пусть лучше в поле идет, хоть бурьян пощиплет.

Вышли на проселочную дорогу. Она шла в долину. Там на несколько километров вытянулись совхозные сады, а за ними на горе виднелись виноградники.

В стороне, у приземистых строений, работало несколько человек.

– Это наши парники. Когда-то были богатые рассадники, а теперь – без стекол. И не можем их нигде достать. Фанерками застеклили, – горько улыбнулся Трощилов. – Вообще голова кругом идет!.. Все кругом разбито, разрушено, растаскано. Ночами не спишь, все думаешь – что делать? Где достать одно, другое? Корма для скота нет. Сеять скоро – посевного материала тоже нет, и в управлении не дают, все только обещают. Инвентаря нет, людей мало. А самое главное – денег нет. Зарплату полгода не платили, люди отказываются работать.

И, смущенно улыбнувшись, он добавил:

– Знаете, очень трудно здесь, устал я… Кажется, даже на фронте не утомлялся так.

В открытом поле ветер был особенно пронизывающим, он с остервенением трепал длинные полы офицерской шинели директора и концы серенького кашне на шее старого агронома, а с моей головы сорвал берет и покатил его по колючей стерне.

Некоторое время шли молча, а когда спустились в сады, Трощилов сказал:

– Вот здесь над дорогой живет Михеич, старейший садовод. Он вам все расскажет… Хороший старик. Партизанил, два сына у него погибли в лесу.

Среди деревьев показалась полуразрушенная хатенка. Скрипнула дверь, и на порог, натягивая красноармейскую ушанку, вышел сухонький старичок. Маленькое лицо его было величиной с кулачок. Острые глазки, теряющиеся в мелких морщинках, быстро скользнули по нас и вопросительно остановились на директоре.

– Знакомьтесь, Михеич, моя жена, а это новый агроном совхоза.

Бесцветные глазки старика приветливо заблестели, и он охотно протянул нам мозолистую, с узловатыми короткими пальцами руку.

– Давно дожидались мы настоящего агронома, а то все молодых нам присылали, а с них толку мало, – махнул рукой Михеич. – Придут в сад и не знают, с какой стороны приствольный круг начинать копать…

– Это не удивительно, – сказал агроном. – Ведь они как в агрономы попадают? Закончили десять классов – и в институт. А в какой – ему безразлично. А потом приедет в деревню и, конечно, грушу от яблони не отличит.

– Ну ладно, – перебил Трощилов, – вы здесь, товарищи, осмотрите сады, побеседуйте, а мы тем временем побываем в парниках у комсомольцев.

На обратном пути мы встретили стариков в верхнем саду. Агроном внимательно осматривал обледенелые ветки деревьев и что-то записывал в блокнот.

Увидев директора, он подошел и категорическим тоном заявил:

– Пока не началось сокодвижение в деревьях, надо немедленно приступать к обрезке.

– Да чем? – Михеич переступил с ноги на ногу. – Ни пилок, ни секаторов нема. В кладовой валяется только пара тупых ножниц да сломанная пилка. Этим не обрежешь.

– Купите, – сказал агроном.

– Покупать ничего не можем. На счету у нас денег нет, не за что.

– За свои наличные купите, товарищ директор, но обрезку надо начинать немедленно, иначе будет поздно. Если у вас не хватит – я добавлю, а инструмент купить нужно.

– Ото правильно, – оживился Михеич. – Сколько я просил директора, а вин каже – грошей нема. Оце верно, свои положим, а купить треба.

В этот вечер в конторе были собраны деньги на покупку секаторов и отданы заготовителю. Уже несколько раз, снаряжая совхозного заготовителя в город на дряхлой полуторке, Трощилов давал ему один и тот же наказ и список, в котором подчеркивались красным карандашом слова:

«Цапки, секаторы, кузнечный уголь, лопаты, запчасти к трактору».

Но каждый раз завхоз возвращался с пустыми руками, зато всегда навеселе.

На этот раз его поездка была решающей. Агроном уверял, что дальше тянуть с обрезкой – преступление. Скоро начнут оживать деревья – почки набухли, начинается сокодвижение. Но заготовитель опять приехал ни с чем…

VII

В эту холодную, ветреную, но уже по-весеннему лунную ночь Михеичу долго не спалось, как рассказывал он потом в конторе.

«Як же так, – думал он. – Опять завхоз приехал пустой. Чем же окапывать и цапать приствольные круги? А главное – обрезка, а пилок и секаторов немае, кто-то пару обещав принести старых. Так то ж мало. Шо же делать?» – ломал голову старик.

В саду, постукивая обледенелыми после дождя ветками, свистел ветер. На крыше сарая он озлобленно трепал оборванный кусок толя и скрежетал старым железом. Прислушиваясь к этим звукам, Михеич, несмотря на поздний час, никак не мог уснуть и, ворочаясь с боку на бок, все думал: «Где бы достать секаторы?»

И вдруг вскочил:

– Мать, а мать?! – толкнул он в бок старуху, перепугав ее насмерть. – Слухай, сходи до нашой Марфы, у ней есть секаторы, новенькие, те, шо они купували перед войной. Попроси, хай одолжит, або продасть, на шо они ей? Лежать у сундуку, а нам нужны, не пропадать же садам. Сходи!

– Вот пристал до меня, як той репяк, – сердилась старуха, но с рассветом, повязав теплый полушалок, пошла.

Сестра ее, Марфа, жила в соседнем селе. До войны оно славилось садами, а два сына Марфы считались лучшими обрезчиками не только в их колхозе, но и во всем районе и за это не раз получали благодарности и премии. Теперь сыновей у Марфы нет, оба погибли на фронте.

Михеич знал, что старая женщина в память о сынах бережет в большом зеленом сундуке жирно смазанные и завернутые в бумагу два новеньких секатора. Только во время обрезки садов она доставала их и, протирая, обливала холодную сталь горячими материнскими слезами.

Вначале, Михеева старуха не решалась идти к сестре, понимая всю силу материнского горя – у самой два сына из партизан не вернулись. Она долго возражала Михеичу, но потом все-таки решилась.

– Ох и плакали мы с сестрой. Вспоминала и я своих сынов, – рассказывала она нам вечером в конторе, выложив перед Михеичем на стол инструменты. – Вспомнили усих диточек, – вздохнула она. – Ну, а потом Марфа и каже: «На, сестрица, и секаторы и пилки – все, что есть у нас. Як бы булы мои сыны, они сами б пошли вам помогнуть», – и Михеева старуха стала вытирать концами белого головного платка красные от слез глаза.

– Оце ж бабы, – буркнул дед и, попыхивая трубкой, вышел, чтобы не видели люди навернувшихся на его глаза слез.

В этот вечер в совхозе состоялось открытое комсомольское собрание. Первой взяла слово я. Рассказала комсомольцам о лучших обрезчиках района и о том, как мать их подарила совхозу два секатора, дорогие ей как память о сыновьях.

– Благодаря таким людям, – говорила я, – мы одержали победу, и теперь наша задача – заменить их в рабочем строю.

После меня выступили несколько молодых ребят и девушек. Они взяли на себя обязательства создать комсомольскую бригаду обрезчиков, которая в самый короткий срок обучится нелегкому искусству обрезки и произведет в садах совхоза под руководством бригадира и агронома необходимую работу.

С того дня работа в садах закипела. Комсомольцы под руководством Михеича и контролем агронома старательно осваивали технику обрезки.

Часть людей была брошена на опрыскивание садов.

Но в целом положение в совхозе оставалось еще очень тяжелым. Вечерами в конторе собирались рабочие. Получая наряды на завтрашний день, они окружали директора, забрасывая его требованиями.

Дояркам нужны были полотенца и ведра, кузнецам – уголь, садоводы и полеводы требовали цапки, лопаты, трактористы – запчасти для ремонта тракторов и косилок.

Трощилов до ночи просиживал в своем кабинете, не зная, как выйти из положения.

Часами вместе с агрономом составлял списки, давал поручения в город заготовителю. Но тот ничего не мог достать. И тут же начинал оправдываться:

– Время сейчас такое, вот и нет самого необходимого. На складах пусто, все приходится покупать из-под полы. Плачу втридорога, а справки на это никто не даст. Но если нет денег, то ничего и не достанешь. А пью я за свои после работы, когда еду обратно, – объяснял он свое постоянное состояние «навеселе».

В одну из суббот, возвращаясь из совхоза домой в город, Трощилов заехал в райком.

Секретарь райкома встретил его радушно.

– Ну, как дело идет? – спросил он…

– Плохо, товарищ Варалов, – тяжело усаживаясь на стул, вздохнул директор… – Трудно. Ничего в хозяйстве нет. Нечем работать: ни инвентаря, ни денег, ни хлеба.

– Ну а земля-то есть? – весело опросил секретарь.

Трощилов знал, что Варалов старый коммунист, и ему стало неловко за свою жалобу.

– А если есть земля, то все можно создать руками! Ну, давай ближе к делу – чего тебе не хватает? Говори! Людей? Пришлем людей. Правда, они не только тебе нужны. И колхозам тоже. Но и тебе пришлем. Жди.

Когда в совхозе узнали, что райком обещал прислать на помощь комсомольцев из города, Михеич тотчас же начал наступать на директора:

– Как же, товарищ директор, люди приедут работать, а цапок и лопат немае, только две штуки, шо я им дам? Вот скоро сады зацветут, а окуривающего не хватает, весь цвет пропадет, если ударят морозы.

Обещание свое товарищ Варалов выполнил. В тот же день я получила от него указание организовать воскресные выезды городских комсомольцев на помощь селу, в первую очередь в колхозы, а потом и в совхоз. Стараясь выручить мужа, я решила, вопреки указанию секретаря райкома, направить в первое же воскресенье группу комсомольцев не в колхоз, а в совхоз к Трощилову.

Об этом я его предупредила в тот же день по телефону, а в пятницу, освободившись раньше, пошла в совхоз сама, чтобы повидать мужа и еще раз напомнить ему о приезде городских.

В конторе, как всегда вечерами, было тесно и накурено. Маленькая керосиновая лампа горела тускло и коптила.

Рядом с Трощиловым на диване, в потертом военном кителе с орденскими планками, сидел какой-то молодой человек. У железной печки на низенькой скамеечке, задумчиво попыхивая трубкой, согнулся дед Михеич.

Увидев меня, муж встал и, уступая место, сказал:

– Вот наш новый парторг. Знакомься, Тамара, я тебе о нем рассказывал. Партизанил здесь, в Крыму, был разведчиком.

Я повернулась и… окаменела. Рядом со мной сидел мой «брат» по разведке – Витя.

– Зобин, – представился он и тоже замер от неожиданности.

– Только теперь, Витя, я узнала твою настоящую фамилию, – проговорила я, не сводя глаз с возмужавшего за эти годы «брата».

– Сестра! – крикнул он, вскочив, на глазах удивленного мужа притянул меня ближе к лампе и, рассматривая» крепко тряс мне руку. – Тамара! А я смотрю – знакомое лицо. Еще подумал: как похожа на ту Тамару, с которой мы в разведке работали!

Но еще больше был поражен муж.

– Два месяца, как он работает, а ты не знаешь? Я же тебе не раз называл его фамилию, рассказывал, что у нас новый парторг, товарищ Зобин.

– Да, и в райкоме не раз слышала эту фамилию, не я же не знала, что это он. В разведке мы только имена друг друга знали.

– Ну, расскажи, что с тобой было после того, как мы расстались? Не встречал ли кого-нибудь из наших, с кем мы работали в разведке? – засыпала я «брата» вопросами.

Зобин рассказал, что он после моего ухода долго еще был у партизан. После освобождения Крыма пошел в армию. Был два раза ранен, дошел до Берлина…

– Маню не встречал? А с Луизой что, не знаешь? Мы тогда получили от нее такое странное письмо, что долго с Маней ломали головы…

Наш разговор прервал запыхавшийся агроном.

– Завтра приезжают комсомольцы, – взволнованно обратился он к директору. – А если завхоз не привезет сегодня лопат и цапок, чем они будут работать?

– Как, вы еще не приготовили лопаты? – воскликнула я.

– Сегодня заготовитель из Симферополя доставит, – уверенно сказал директор. – Я сам ездил вчера и выписал, осталось ему только привезти…

Под окном зашумел мотор машины и заглох.

За дверью послышался громкий голос завхоза.

– Приехал, – сказал, поднимаясь, директор. – Что-то он опять сегодня веселый…

– Сколько я его вижу – он всегда выпивши. На какие деньги пьет? Кто его прислал к нам? – спросил Зобин Трощилова.

– Из управления.

– Про него говорят, что он у немцев работал, тоже по снабжению, – сказал Михеич.

– Позовите мне его! – распорядился Трощилов.

Михеич приоткрыл дверь.

– А ну, хрант, иди сюды! – крикнул он человеку в коричневом кожаном пальто, жестикулирующему перед бухгалтером.

Человек вошел неверной походкой, поправляя на ходу галстук и улыбаясь.

– Вы опять пьяны? – строго спросил Трощилов.

– Нет, нет! Что вы? – бодро топтался на месте заготовитель.

– Лопаты и цапки привезли?

– Нет, – как ни в чем не бывало качнул головой тот.

– Как нет?!

– Ну нет, не привез, – ухмыляясь, отвечал завхоз.

– Да вы понимаете, что говорите? Нам завтра нужны лопаты. Я же выписал вчера. Почему вы их не привезли?

– Опоздал на склад. Целый день был вот так занят, – проводя пальцем по шее, оправдывался заготовитель.

Трощилов побледнел от негодования.

– Как вы смели не выполнить моего приказания? – крикнул он.

– С разрешения высшего начальства пришлось отложить, – опять ухмыльнулся заготовитель. – Вы, товарищ директор, все забываете, что это не армия. Был занят и не выполнил, вот и все, – развел он руками.

– Чем же вы так были заняты? – спокойно спросил Зобин.

Я удивилась его спокойствию. Во мне все кипело. Я негодовала на мужа – положиться на такого разгильдяя и пьяницу! Завтра приедут люди, что же они будут делать без инструмента?

– С утра доставал зерно, а потом возил его на мельницу и ждал, пока помелют. Когда вернулся в город, склад был уже закрыт, – услышала я слова заготовителя.

– Кому зерно доставал? – удивился директор. – Зачем?

– Вашему начальству, – хитро улыбнулся тот и в знак молчания приложил палец к губам. – Вы же им отказали в зерне, пришлось мне выручать. Не сидеть же начальству на карточной норме, – нагло ухмыльнулся он.

– Как?! Разбазаривать посевной материал?!. Где брал зерно, говори?! – проговорил Трощилов побелевшими губами и так стукнул кулаком по столу, что ламповое стекло наполнилось пламенем и копотью.

– В одном подвале, – многозначительно улыбнулся заготовитель.

– В каком подвале?

– Не волнуйтесь, Петр Степанович, – обратился к директору Зобин. – Не хочет сегодня отвечать, завтра у прокурора ответит.

– А я здесь при чем? – пожал плечами струхнувший заготовитель, сделав невинное лицо. – Директор перевез со станции в подвал четыре тонны зерна, запер на замок, а ключ увез с собой – и порядок.

Тревожно взглянув на Зобина, Трощилов заскрипел стулом, потом ошеломленно проговорил:

– А второй ключ мне было приказано оставить начальнику.

Меня бросило в жар.

– Ты что, Петя! – всплеснула я руками.

Зобин нахмурился.

– Ты из нашего подвала брал зерно?! – крикнул директор.

Заготовитель, испугавшись, что проболтался, попытался придать лицу серьезное выражение.

– Нет, зачем я буду брать из нашего, есть и другие подвалы. Сейчас все получают посевной… Я одолжил в другом месте, а когда будет новый урожай – пополним. Надо быть коммерческим человеком, а вы, товарищ директор, человек военный, не умеете. Вот нам сейчас необходимы запчасти для тракторов – на складах нет, а за пшеничку или за это… – он потер тремя пальцами, – можно бы и достать. – Уж так сейчас водится, жить каждый хочет.

– Ах ты! – не выдержал Трощилов. – Воровать учишь меня?! – Вскочив, он схватил стул, и казалось, еще минута – и он бросит им в заготовителя.

– Петя, Петя, ты что! Успокойся! – кинулась я к мужу.

Завхоз успел юркнуть в дверь.

– Вот паразит! Жить хочешь, да! – кричал ему вслед директор. – Снять! Выгнать! Под суд! Такие в войну перед врагом пресмыкались, а сейчас перед начальством! Вот кто спекуляцию разводит. Они могут и в государственный карман залезть…

– А невинного человека посадить в тюрьму, – хмуро добавил Зобин.

– Вот гады! – негодовал Трощилов, стискивая зубы.

Когда рабочие разошлись и мы остались втроем, парторг заговорил первый:

– Теперь, Трощилов, мне хочется с тобой поговорить в присутствии Тамары по-партийному.

Все еще расстроенный, Трощилов, бросив на стол ручку и достав из пачки папиросу, закурил, приготовившись оправдываться.

– Секретарь райкома, – медленно начал Зобин, – охарактеризовал тебя как спокойного, солидного и уравновешенного человека. Но сегодня я увидел другое. Ты чуть стулом не запустил в человека. Тебе не стыдно?

– Да разве он человек? – с презрением сказал муж. – Фашистское охвостье. Это паразит, которых развели фашисты. Таких уничтожать нужно!..

– Но не такими методами, как на войне, – возразил Зобин. – Ты забываешься.

– Да, трудно нам, нервишки, – вздохнула я и, стараясь как-то смягчить впечатление от поведения мужа, стала рассказывать о себе: – Недавно на комсомольском собрании в одном колхозе я не сдержалась и стала упрекать комсомольцев, что они в оккупации не сумели сохранить свои комсомольские билеты, разволновалась, вошла в азарт, наговорила много лишнего и оскорбительного. Потом мне за это на бюро райкома здорово влетело, – призналась я, – вот такие у нас нервы теперь.

– Защищаешь мужа? – укоризненно взглянул на меня Зобин. – Мы сейчас нервы лечить должны, а не распускать их, чтобы они в работе не мешали.

– Теперь скажи нам, Петя, – придвинулась я к мужу, – как это так получилось, что посевное зерно ты принял под отчет, а ключ отдал начальнику?

– Он приказал, я и отдал, – раздраженно ответил Трощилов.

– Как же так? Отвечаешь-то ты за него.

– Это можно понять, – подумав, сказал Зобин. – Человек в армии привык: командир приказал – и выполняй. Метод работы у тебя армейский, приказной. С этим надо, Петро, покончить. Я давно тебе об этом хотел сказать, – спокойно, но твердо продолжал Зобин. – Помнишь, как тебе тот рабочий ответил? – И Зобин рассказал мне: – На днях как-то подает директор команду, как пахать, а бригадир ему и говорит: «Вы, товарищ директор, даете неправильное указание. Сначала нужно вспахать верхние земли, а потом пройти по низам. В лощинах еще сыро, липкая грязь».

Трощилов возмутился и, сердито посмотрев на рабочего, спросил: «В армии служил?» – «Служил», – ответил тот. «Устав знаешь? Приказ командира не обсуждается. Работай».

Ну, и что же из этого получилось? Тракторы увязли, рабочие ругались. А если бы прислушался к бригадиру – этого не произошло бы.

– Что ты учишь меня? – возмутился Трощилов. – Что я не знаю сам, как мне работать? Вот попробуй на моем месте, покрутись, когда ничего нет! Дисциплина разболталась, приказов моих не выполняют, на работу не выходят, только и видишь: с корзинами на дороге голосуют.

– И все-таки Виктор прав, – сказала я мужу. – Я уверена, он тебе плохого не посоветует. Его спокойствие и рассудительность мне еще в разведке нравились. Помнишь, Витя, – обратилась я к Зобину, – как мы тогда ждали ответа из штаба перед банкетом? Мы с Маней с ума сходили. А ты был невозмутим. «Наши не допустят, чтобы что-нибудь случилось, найдут возможность связаться с нами», – говорил ты и спокойно ждал. Так и случилось.

– Да, – засмеялся Зобин.

В этот вечер, в неуютной по-холостяцки халупе Трощилова, мы с «братом» допоздна сидели над кружками давно простывшего чая. Утомленный Трощилов давно уже спал, а мы все вспоминали тяжелые минувшие дни.

– Маня погибла в Крыму, – горько вздохнув, сказал Зобин.

– Что ты! – вскрикнула я.

– Где-то в Советском районе. Ее выбросили в сорок третьем году на связь с подпольщиками Керчи. Долго ждали ответа от нее, но так и не дождались. Подробности ее гибели остались неизвестны, но ясно, что она погибла, иначе бы пришла на явку.

– Бедная Маня… А зачем ее вторично туда забросили? – с упреком посмотрела я на «брата».

– Она сама просилась. Я как раз в это время был там в штабе, тоже готовился к прыжку к партизанам. Потому и знаю. Выбросили – и все, – прочесав пальцами взъерошенный рыжий чуб, грустно закончил «брат». – А Луиза жива.

– Откуда ты знаешь?

– Случайно. Недавно ехал я из Москвы в поезде и вижу, в соседнем купе едет полковник летных войск, дважды Герой Советского Союза. Лицо его показалось мне знакомым. И кто это оказался, как ты думаешь?

– Неужели Свинцов?

– Он. Я подхожу, говорю: «Товарищ полковник, не узнаете?» Сначала всмотрелся в меня, потом стал обнимать.

– Ну и что? – нетерпеливо перебила я «брата». – А как Луиза? Что с ней потом было?

– Она еще с неделю работала в Симферополе. А потом как-то утром ей принесли из штаба телеграмму от «отца» из Парижа. Старый Фальцфейн писал, что выезжает в Симферополь. В эту же ночь наша Луиза ушла в лес, оттуда ее переправили на Большую землю.

– Значит, она потом встретилась с Анатолием?

– Конечно. Сейчас они живут в Свердловской области. Она работает в театре, кстати, как и я, секретарь партийной организации.

– Что ты? – удивилась я. – Вот не похоже на Луизу. С ее характером…

– Да, Анатолий рассказывал, что она по-прежнему такая же живая и веселая; правда, тяжелая работа в разведке не прошла даром. Болеет сердцем, но театр оставить не хочет. У них ребенок.

– Да-а, – вздохнула я, прихлебывая остывший чай. – Но Маня… Как мне жаль Маню!