Текст книги "По зову сердца"

Автор книги: Тамара Сычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Нет, Аня, мы должны с первого раза сломить укрепления врага и двинуться вперед, – твердо отвечал сержант тоном, не допускающим возражений, и аккуратно начал счищать камешком землю с саперной лопатки.

– Аня, нельзя спорить с командиром, он прав, – сказала я. А сама подумала: «С твердым характером парень».

Аня наконец представила мне сержанта.

– Вот это и есть мой земляк, товарищ младший лейтенант. Видите, какой упрямый, – сказала она, бросив на Кучерявого обиженный взгляд.

Я улыбнулась.

– Если твои земляки все такие упрямые, значит, скоро будем в Берлине.

На нашем участке фронта продолжалось затишье, только изредка ветер доносил грохот сильных боев со стороны Ясс. Изо дня в день мы занимались на учебных огневых позициях.

Разведка нашего дивизиона вела усиленное наблюдение за противником. Командир взвода разведки лейтенант Гусев и старшина Немыкин не уходили с наблюдательного пункта.

Как-то, когда предвечерняя дымка начала окутывать уходящие вдаль предгорья Карпат, коммунисты и комсомольцы пехотного батальона и приданной ему нашей батареи собрались в землянке командира батальона на партийно-комсомольское собрание. Начальник политотдела дивизии майор Мишин сообщил, что подразделение получило боевую задачу: идти на прорыв укрепленного района противника, запершего вход в Карпаты.

– Долг коммунистов и комсомольцев, – сказал майор, – личной храбростью, мужеством и высоким воинским мастерством показывать пример в бою. Мы должны с честью выполнить наказ Родины: добить гитлеровских захватчиков в их логове и освободить порабощенные народы Европы.

На этом собрании выступил командир отделения автоматчиков гвардии сержант Николай Кучерявый. Выражая мысли всех собравшихся, он сказал твердым и спокойным голосом:

– Мы свою Родину любим, как мать, и мы это докажем на деле. Я, член Ленинского комсомола и комсорг девятой роты, завтра смело пойду в бой и, если это нужно будет для Родины, не пожалею своей жизни для победы над врагом. Думаю, что все присутствующие здесь будут драться так же.

Разошлись с собрания взволнованные, внутренне подтянутые. Предстоял тяжелый, напряженный бой.

С утра заговорили пушки и минометы. Они взрывали вражеские минные поля, разрушали проволочные заграждения. Мы стреляли по засеченным огневым точкам противника. Под прикрытием артиллерийского огня пошла в наступление пехота. Я видела в бинокль, как в атаку поднялась девятая рота. Впереди цепи атакующих бежали, увлекая за собой остальных, гвардейцы отделения Николая Кучерявого. Рядом с командиром мелькала маленькая стройная фигурка Ани.

Преодолев первую линию обороны, пехотинцы залегли под ураганным огнем успевшего опомниться противника.

– Вперед! – скомандовал Бородин мне и командиру второго взвода Анаденко.

Мы поволокли пушки и установили их в кустах в нескольких метрах от валявшихся впереди подорванных кольев, кусков колючей проволоки.

Первая линия вражеских укреплений была полностью сокрушена, но перед нами теперь находилась глубоко эшелонированная оборона противника с минными полями, проволочными заграждениями, за которыми были бетонированные доты. Нам было видно, как ливень огня все больше прижимает девятую роту к земле. Мы продолжали подавлять пулеметные гнезда противника, разрушали доты.

Впереди наших орудий, перед заминированной колющей проволокой, залегли автоматчики комсорга Николая Кучерявого. Над головами гвардейцев свистели пули.

С высоты противнику хорошо было видно, что наступление приостановилось и рота залегла у заминированной проволоки. Использовав это замешательство, немцы открыли огонь из всех дотов и дзотов по наступающему батальону. Положение создалось безвыходное. Что ни минута, то несколько бойцов выходят из строя.

И в эту страшную и решающую минуту комсорг роты Николай Кучерявый сделал то, что мог сделать только настоящий герой, патриот и коммунист.

Под огнем противника он встал во весь рост, поднял над головой автомат и со словами: «Вперед, гвардейцы! За Родину!» – бросился на заминированное заграждение.

Оглушительный взрыв потряс землю, во все стороны полетели куски проволоки и обломки кольев. В образовавшийся проход ринулись солдаты. Подвиг товарища Кучерявого сделал их бесстрашными. Среди них, ничего не видя перед собой от застилавших глаза слез, бежала с автоматом Аня.

Скоро и мы потянули в этот проход свои пушки и прямой наводкой стали подавлять огневые точки фашистов, поддерживая пехотинцев.

Бой был упорный, жестокий и долгий. И враг не устоял. Шесть линий его обороны были прорваны на всю глубину. Мы открыли себе путь в Карпаты.

Вскоре мы узнали, что Указом Президиума Верховного Совета СССР Николаю Даниловичу Кучерявому посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

XIII

В горах постоянной линии фронта не было. Враг упорно цеплялся за каждый опорный пункт. На дорогах и в ущельях часто приходилось сталкиваться с танковыми засадами или арьергардными подвижными отрядами автоматчиков противника. Нередко их поддерживали танки.

Перед дивизией была поставлена задача обеспечить захват перевала Дуамнэ, опередив отступающего врага.

– По машинам! – последовала команда.

Наш противотанковый дивизион был передовым отрядом дивизии.

Шесть машин неслись по горному шоссе, прицепленные к ним пушки подскакивали на ухабах. Впереди колонны ехал со своими пушками лейтенант Осадчук, а за ним наша батарея.

Не доезжая несколько километров до небольшого румынского города Пиатро, наблюдатели увидели, что из густых зарослей кукурузы на нашу колонну мчатся пять танков.

Немедленно последовала команда:

– Танки слева. Дивизион, к бою!

Бойцы молниеносно спрыгнули с машин, отцепили пушки и развернули их в сторону врага.

– Батарея, по фашистским танкам – огонь! – скомандовал старший лейтенант Бородин.

Горное эхо усилило звук залпа.

За ними открыл огонь взвод Осадчука.

Встретив сильное сопротивление, танки врага остановились.

– Подавай быстрее, – торопил наводчик Осипчук заряжающего, всматриваясь в панораму и вращая поворотный механизм.

Боец бросился к ящикам, но почти у самой машины разорвался вражеский снаряд, моторная часть вспыхнула, вскоре пламя перекинулось на кузов. Боец остановился, не зная, что предпринять. Заминку заметил старший лейтенант Бородин и мигом вскочил на машину.

– Принимай! – приказал он бойцу и стал подавать ящики.

Пламя уже охватило кабину и борта. С секунды на секунду могли начать взрываться боеприпасы. Но Бородин, словно не замечая этого, продолжал работать на горящей машине. И только когда последний ящик был снят, он спрыгнул на землю, смахивая искры с начавшего тлеть рукава.

Бой становился все ожесточенней, но гвардейцы стояли насмерть. Пушки без устали посылали снаряд за снарядом. Два вражеских танка уже пылали, третий прекратил огонь. Остальные два пытались выйти из боя.

– Заряжай! – командовал Осипчук и отскакивал в сторону, чтобы подпрыгивающая при выстреле пушка не сбила его с ног.

– Не уйдете от расплаты! – И старший лейтенант Бородин, заменив раненого наводчика у одного из орудий, дал выстрел. Один танк вспыхнул, другой развернулся и исчез за бугром.

Из-за поворота шоссе неожиданно выскочила и свернула на проселочную дорогу вражеская легковая машина, за ней промчалась вторая.

– Бей по машинам! – крикнула я.

Но старший лейтенант Бородин поспешно остановил меня:

– Стойте, это наш.

– Куда же это он? – заволновался командир орудия Денисенко.

Во второй машине сидел начштаба нашей дивизии Бочков и стрелял из автомата по скатам первой машины, не обращая внимания на окружающий бой. Вскоре обе машины скрылись из виду. Но мы ясно слышали, как застрочил пулемет. Выстрелил один фауст-патрон.

– Расчеты, не сходить с мест!

Бойцы, сплевывая хрустевший на зубах песок, утирали пилотками потные лица.

Недалеко от нас, в кукурузе, поднялась суматоха и началась беспорядочная перестрелка.

– В чем дело? – всматриваясь в бинокль, спросил Бородин.

– Открыть огонь? – предложила я.

– Нет, подождите.

В это время из кукурузы вышло около сотни румынских солдат с поднятыми руками. Под конвоем они вели нескольких немецких офицеров. Впереди шел солдат со штыком, к нему был привязан кусок белой материи.

– Мы в русских стрелять не будем, – сказал он, – это фашисты стреляли, их генерал умчался к Гитлеру.

Мы поняли, за кем погнался наш наштадив. Не попал бы он в лапы врагов! А у нас, как на грех, нет исправной машины, чтобы поехать ему на помощь.

Наконец развязка наступила. Из кукурузы на предельной скорости вынырнула зеленая машина нашего подполковника. Рядом с шофером сидел хмурый представитель фашистского генералитета с многочисленными крестами на груди, а сзади – с возбужденным, решительным лицом – начштаба. Машина остановилась. Бочков велел фашисту встать, сорвал с него погоны, кресты и с яростью что-то крикнул ему по-немецки.

Сдавшиеся румыны наперебой рассказывали:

– Фашисты нас за людей не считали, били, издевались. Это они здесь засаду устроили.

Подполковник Бочков, обращаясь к нам, скомандовал:

– Вперед, гвардейцы! За мной, к перевалу! Там ждет нас наш генерал.

Мы выполнили боевое задание к ночи. Соединились с нашими у перевала Дуамнэ, и наша дивизия вошла в глубь Карпатских гор.

Румынские солдаты, встречавшиеся по дороге, с веселыми лицами кланялись нам и улыбались, к штыкам их винтовок были привязаны белые платки.

Через несколько дней, 25 августа 1944 года, капитулировавшая Румыния объявила войну гитлеровской Германии.

Началась ранняя дождливая карпатская осень. Изо дня в день моросил мелкий, как водяная пыль, пронизывающий до костей дождь. Низко проплывали, скрывая на время вершины гор, серые, тяжелые дождевые тучи. Лес стал неприветливым и холодным. С каждым днем все хуже становились дороги. Колеса машин утопали в густой грязи и буксовали. По извилистым горным тропинкам бойцы и командиры стрелковых подразделений шли цепочками.

Нас окружала тишина, которая на войне бывает неприятной. Узкое ущелье, по которому мы двигались, терялось в темной цепи высоких гор.

Батарее было приказано установить орудия в мелком кустарнике над горной дорогой. По склонам заняли позиции пехотинцы. Все было приготовлено на случай вражеского нападения. Окопавшись, вечером бойцы развели костер. Утомленные тяжелым переходом люди отдыхали: жарили кукурузу, просушивали намокшие шинели и портянки.

Пользуясь затишьем, сержант Денисенко, до войны колхозник из украинского колхоза-миллионера, читал вслух недавно полученное из деревни письмо.

– Эх, скорей бы война кончалась – да по домам, – вздохнув, сказал он, пряча в карман письмо.

– Ты, значит, хоть сегодня готов закончить войну вот здесь, в Румынии, и домой ехать? – укоризненно покачал головой Осипчук, читавший у костра газету.

– А что? Со своей земли мы фашиста прогнали, а тут пускай сами румыны воюют, – неуверенно возразил Денисенко. Видно было, что он и сам не очень согласен с такой теорией, но говорить так заставляет тоска по родине.

Осипчук стал горячо убеждать его.

– Нет, Денисенко, ты не прав. Кто же, кроме нас, русских, сможет помочь другим народам освободиться от фашизма? Ты же видишь, что здесь сейчас? Сплошная безграмотность, бедность, угнетение. Мы обязаны помочь им построить новую жизнь.

– По-моему, надо забрать всю землю у богачей и организовать колхозы, – загорелся Денисенко. – Если бы мне поручили, я бы им помог. У нас знаешь какие колхозы на Полтавщине! Нам опыта не занимать!

– Вот видишь, – улыбнулся Осипчук. – А ты говоришь…

Долго бы еще беседовали бойцы, но к костру подошла Галя. Она обходила подразделения и делала перевязки, осмотры. Закончив свое дело, она спросила:

– Товарищи, хотите, я спою вам новую песенку?

Над ущельем взлетели дружные аплодисменты.

Галя пела с большим чувством. При свете костра лицо девушки еще больше похорошело, бойцы приветливо улыбались ей и весело переговаривались. Песня говорила о скорой победе и о возвращении бойца-фронтовика домой, к своей любимой.

– Галочка, – расплываясь в улыбке, обратился к девушке Денисенко, – кончится война – поедем к нам на Полтавщину. Вот где мы с тобой споем так споем!

– После войны Галя поедет к нам в Сибирь, – заявил старший сержант Грешилов, подсаживаясь поближе к девушке. – Верно, Галочка?

– Нет уж, в Сибирь я, пожалуй, не поеду. Я за войну так намерзлась, что несколько лет буду отогреваться в теплых краях, – засмеялась девушка.

– Когда Галя хочет тепло, она приедет к нам, в Ташкент. Я всем женщинам нашим расскажу, как Галя поет карашо. Гостем нашим будешь, барашка резать, шашлык, плов кушать будем, – и боец Юсупов поднес четыре пальца к губам, причмокнув и покачав головой. – Поедем в Ташкент, а? – повторил он.

– Нет, Галиночка, приезжайте лучше к нам, в Киев, – попросил чистивший у костра автомат Юркевич. – К нам ближе, и климат умеренный, а город-то какой, лучше его не сыщешь…

В это время раздался выстрел часового, и эхо пронеслось по ущелью.

– В ружье!

Все быстро вооружились, затушили костер. Несколько бойцов побежали к часовому в глубь ущелья, остальные залегли, заняв оборону.

Через несколько минут к нам привели группу румынских солдат и офицеров. Они заявили:

– Не хотим воевать против русских. Мы знаем, что вы пришли освободить наш народ от фашистов. Русские люди несут счастье каждому румыну. Мы хотим бороться против оккупантов.

– Ну что, видишь? – подтолкнул Осипчук Денисенко, многозначительно подмигнув.

Румын надо было отвести в штаб. Пленный офицер обратился ко мне:

– Мы знаем, что у вас все защищают родину, и мужчины и женщины… У меня были хорошие пушки, вот бы их направить против врага. Я со всей своей батареей пришел. Офицера-немца мы убили, замки от пушек закопали в землю и горами ушли к вам…

Рано утром мы снова двинулись по заросшим лесами горам навстречу дождю и ветру.

– Сычева, тебя вызывают в политотдел дивизии, – сказал мне комбат Бородин, когда я отдала последние распоряжения по оборудованию огневых позиций на окраине одной из горных румынских деревушек.

В политотделе мне вручили кандидатскую карточку Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Радость наполнила сердце. Я бережно взяла карточку и положила ее в левый кармашек гимнастерки.

Многое хочется сказать человеку, когда у него так радостно на душе. В такие минуты и солнце светит как-то иначе, и все люди кажутся более красивыми. Все поздравляли меня, а я посматривала с гордостью на левый кармашек гимнастерки, и на душе становилось светло и празднично.

Утром мы снова двинулись в путь, преследуя отступающего врага. Машины все выше и выше поднимались по горной дороге. Противник упорно сопротивлялся, почти через каждые пять – десять километров устраивал завалы из толстых деревьев, минировал и взрывал дороги.

Наши саперы, проявляя чудеса изобретательности, быстро устраняли все вражеские препятствия и ловушки.

Мы остановились на ночлег в маленьком горном селе. Поужинали. Спать еще не хотелось. Пришел боец и сказал, что в одной из хат есть гитара.

– Попроси на часок, поиграем, душа скучает без музыки, – проговорил сержант Юркевич.

Собравшись в кружок, бойцы приготовились слушать.

Заиграла гитара.

– Эх, нет здесь нашей Гали!.. – с сожалением произнес Денисенко.

Кто-то затянул родную песню, ее знакомый мотив подхватили все. Подошли румыны и с интересом стали слушать. Но вот они о чем-то заговорили между собой, одна женщина отделилась от группы и убежала вниз по улице. Минут через пять она привела с собой молоденькую румынку. Длинная оборванная юбка, такая же рваная кофта говорили о крайней бедности. Девушка была похожа на цыганку. Когда она подошла к нам, ее блестящие черные глаза искрились, по лицу блуждала радостная улыбка.

– Она хорошо поет, – сказал нам румын, немного говоривший по-русски, – аккомпанируйте ей.

Девушка приготовилась петь. Лицо ее сразу изменилось, стало грустным и скорбным, в глазах появилась печаль. Полился приятный низкий грудной голос. Девушка пела на родном языке, мелодия была полна тоски. Но вот в конце песни в ее голосе появились другие нотки – твердые, четкие, лицо стало суровым, теперь оно, казалось, призывало к мести, к борьбе. Затем она осторожно, как что-то близкое и дорогое сердцу, протяжно произнесла: «Русский… Брат…»

– Я могу пересказать эту песню, – сказал тот же румын, когда девушка кончила петь. – В ней говорится о тяжелой доле народа под игом фашизма, о его нищете под властью бояр, о сиротах, у которых отцы погибли на войне. Песня призывает народ поднять голову и пойти за русскими братьями, за Советским Союзом.

– Откуда она знает ее? Где она могла ее выучить? – удивились мы.

– Ее зовут Марто, она жила с родными в Бухаресте. Отец и мать работали на папиросной фабрике. Один старый учитель пения пожалел талантливую девочку и взялся бесплатно учить ее петь. Учитель рассказывал Марто о России, о русских и научил ее этой песне. Он предупредил девочку, что петь ее она сможет только тогда, когда наш народ избавится от фашизма и станет вместе с русскими строить новую жизнь. Тогда Марто, говорил ей учитель, сможет учиться бесплатно и станет певицей.

Когда началась война, отца Марто забрали на фронт, и больше они о нем не слышали. Мать не могла одна прокормить детей. Пришлось и Марто идти работать на фабрику. А когда умерла от туберкулеза мать, трое детей остались сиротами. Марто вместе с младшим братом отправилась в деревню к бабушке, а старшего взял какой-то купец в работники. Целыми днями ходила Марто по деревням, пела песни. За это ей давали корки хлеба.

– Сегодня первый раз в жизни девушка поет громко песню надежды, песню, которую до сих пор пела только тайком. Вы, русские, освободили румынский народ от фашистов, простые люди Румынии знают, что русские несут нам спасение и мир, – закончил рассказ переводчик.

Марто спросила через переводчика:

– А это правда, что у вас все бесплатно учатся?

Бойцы стали рассказывать о том, как у нас живет молодежь. Марто с восторженными глазами слушала переводчика, и все окружавшие нас румыны удивленно, а некоторые и недоверчиво качали головами. Через несколько часов мы покинули румынскую деревню, но голос Марто еще долго звенел в наших сердцах.

XIV

Поспешно оставляя Карпаты, немцы старательно заваливали лесные дороги, минировали обочины, взрывали мосты, безуспешно стараясь задержать стремительный натиск наших войск. Скоро мы вышли к реке Быстрица.

Наша батарея, как всегда, ехала в голове колонны, и вдруг – остановка.

– Впереди взорвана дорога, – сказал комбат.

Мимо нас проскочила открытая машина командира дивизии. Саперы, вышедшие навстречу, остановили машину и предупредили, что ехать дальше нельзя. Генерал вышел из машины, осмотрел завал, как обычно, пошутил с солдатами, потом опять сел в машину, которая стала разворачиваться.

Вдруг оглушительный взрыв встряхнул землю…

Когда осела пыль, все с ужасом увидели отброшенного к самому берегу Быстрицы мертвого генерала. Соскакивая с машин, все бросились к берегу, окружили тело генерала. Долго стояли молча, обнажив головы.

В этот день я впервые видела, как старые, закаленные гвардейцы плакали, словно дети, потерявшие своего отца…

Командование дивизии было передано уже полковнику Бочкову. Он был культурный, боевой офицер, человек большой храбрости. С ним мы и закончили войну. Но и до сих пор при встречах гвардейцы всегда вспоминают погибшего в Карпатах генерала Боброва.

Некоторые из нас уже после войны побывали на могиле Героя Советского Союза генерала Боброва в городе Черновицах и, возлагая цветы у его памятника, рассказывали молодым о легендарном герое и человеке прекрасной, большой души.

Осень властно входила в свои права, становилось все холоднее. Солнце показывалось редко, в лесу, устилая землю, кружились желтые листья, и часто на вершинах гор порошил снег с дождем.

Наша колонна опять остановилась перед новым препятствием – огромным завалом из толстых деревьев, беспорядочно набросанных на дороге.

Справа на горе затрещали сучья.

– Ну иди, иди, а то здесь уложу, – услышали мы угрожающий голос дивизионного разведчика старшины Немыкина.

На дорогу сошел ссутулившийся от страха огромный гитлеровец, за ним спрыгнул Немыкин.

– Вот, товарищ капитан, – обратился он к Фридману, – поймал фашиста за этой горой.

– Обыщите его, – приказал капитан.

Разведчик начал выворачивать карманы пленного. Тот исподлобья смотрел на бойцов, как бы стараясь угадать наши намерения. Перед нами на крыло машины было выложено несколько патронов от парабеллума, грязный носовой платок, пачка сигарет, зажигалка, кусочек сахару и, видно, недавно написанное, но неотправленное письмо.

Капитан разорвал конверт. Уже темнело, и он, с трудом разбирая строчки письма, стал переводить:

– «Дорогая сестра Эльза! – писал гитлеровский вояка. – Мы с небывалой быстротой отступаем, даже не всегда нам успевают выдать на остановках продукты на дорогу. Мы думали задержать русских на венгерской границе, укрепили горные перевалы, минировали леса, но все напрасно. Русские с ходу все это преодолели и идут за нами по пятам.

Сейчас, правда, приказано занять оборону – и ни шагу назад. Окапываемся, ставим пулеметы, минометы, но мне кажется, что все это ненадолго. У нас много мадьяр, а это народ ненадежный, они нас ненавидят, и с ними много не навоюешь, так и смотрят, как бы удрать к русским. Завтра будет сильный бой, – если останусь жив, напишу письмо.

Не волнуйся, дорогая Эльза. Наш генерал говорит, что скоро мы получим такое оружие, с которым сразу начнем побеждать. Тогда русские снова завернут в Россию, и мы до зимы займем Москву».

Услышав последние слова, все громко рассмеялись.

– Отведите его в дивизию, – сказал Фридман.

Нам было приказано к утру установить пушки за высокой горой.

– Через эту гору пушки придется тащить на руках, – сказал комбат Бородин. – Если немцы ночью не уйдут, завтра предстоит бой.

Через полчаса на склоне горы раздалась команда:

– Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!

– Подставляй камни под колеса!

– Быстрей!

– Я и так быстро, разве моя вина, что гора крутая?

– Что гора – то гора, а тут еще вы медленно поворачиваетесь! – покрикивал на бойцов Денисенко.

И бойцы тащили орудие за орудием, преодолевая поросший колючим кустарником косогор. Только поздно ночью пушки были установлены и замаскированы в лощине между двух высоких лесистых гор, черневших на фоне неба. Выбившиеся из сил люди спали в своих окопах крепким сном, а я, укрывшись плащ-палаткой и засветив фонарик, читала письмо от Балатова.

«Уже летаю самостоятельно, – писал он. – Наверное, еще успею повоевать…»

Фонарик потух, и я, не дочитав письма, уснула.

Рассвет не предвещал ничего хорошего. Только мы успели наспех позавтракать, как услышали справа пулеметную трескотню.

– Гитлеровцы атакуют с фланга. Кончай перекур! – раздались голоса.

– Расчеты, по местам! – подала я команду и посмотрела на орудие, наводчиком которого был Осипчук – у него уже все было готово к бою. Он стоял у панорамы новенькой, недавно полученной пушки и белым носовым платком протирал стекла.

В секторе обстрела орудия, в лощине, показалось несколько вражеских танков и одна самоходка, за ними высыпало больше сотни автоматчиков.

Осипчук неторопливо достал из кармана гимнастерки пенсне с одним разбитым стеклом и надел его.

– Ну, раз Осипчук надел свое пенсне, значит, танки от вас не уйдут, – шутливо сказал Юркевич.

Осипчук ничего не ответил. Он всматривался в панораму, выжидая, когда самоходка, направившаяся на его орудие, подойдет к ближнему ориентиру.

Наконец он выстрелил и отскочил от пушки, чтобы она его не задела, потом снова быстро подбежал к панораме, прицелился. Последовал второй выстрел, и самоходка остановилась. Покончив с бронированным прикрытием, Осипчук крикнул:

– Заряжай осколочным!

И пушка затанцевала на огневой, выпуская снаряд за снарядом на головы обнаглевших фашистов. Вражеские танки пошли стороной по лощине.

Гитлеровцы остановились, залегли, но тут наша пехота поднялась и пошла в контратаку.

Убедившись, что неприятельская атака отбита, Осипчук прекратил стрельбу. И снова, достав из кармана белый платок, стал смахивать пыль со стекол панорамы.

Преследуя отступающего противника, наша батарея, приданная стрелковому батальону, мчалась на запад, опережая пехоту. Стоя на подножке первой машины с биноклем в руках, я всегда просматривала местность, чтобы вовремя обнаружить засаду. Две машины, груженные боеприпасами, на каждой по пятнадцати бойцов, на прицепе две 76-миллиметровые пушки – это была моя боевая единица, за которую я отвечала головой.

Как-то на марше подъехали к маленькому мостику, у которого образовалась пробка. Полковая артиллерия остановилась, по обочинам дороги скопилось много машин. Я спрыгнула с подножки.

В это время ко мне подошел майор Трощилов, с которым брали высотку на правом берегу Днепра.

– Здравствуйте, Тамара, – сказал майор и, улыбаясь, протянул мне руку.

В дивизии многие знали мое имя; может, за глаза и называли так, но при бойцах никто не осмеливался этого делать. Вначале я растерялась, покраснела, почувствовала, что сидящие за моей спиной на машине солдаты насторожились.

Вытянувшись, резким движением приложив ладонь к пилотке, я отчеканила, пристукнув каблуками:

– Здравия желаю, товарищ гвардии майор.

Рука майора застыла в воздухе, и он, смущенный, под тихий смешок бойцов, опустил ее.

– Я вас часто вижу, товарищ младший лейтенант… слышал о вас… А подойти как-то не решался. Наше знакомство памятно мне с Днепра.

Я была рада, что раздалась команда: «По машинам!» Отдала честь майору, вскочила на подножку, и мы снова двинулись в путь.

Батарея мчалась вперед. Подъезжая к одной венгерской деревне, я издали увидела, что у реки собралось много народу. Остановила машины, на всякий случай подала команду:

– Взвод, к бою!

Бойцы начали разворачивать орудия. Вижу, навстречу бежит человек в штатской одежде. Привыкнув к разным уловкам противника, я недоверчиво отнеслась к этому и уже хотела открыть огонь, но подъехавший комбат, который тоже наблюдал в бинокль за переправой, приказал не спешить. Он не любил поспешности.

Через несколько минут к нам подбежал человек средних лет. Он размахивал руками и кричал:

– Не стреляйте, не стреляйте! Это наши крестьяне, мадьяры. Вышла вся деревня, чтобы починить мост для вас. Гитлеровцы сегодня утром его взорвали, а мы починяем, скоро будет готов. Знали бы, как мы вас ждем!

Несколько бойцов тут же вызвались помочь крестьянам восстанавливать мост.

Сырая, дождливая зима особенно донимала нас на равнинах Венгрии. Днем – холодные дожди, ночью – сильные заморозки. Шинели бойцов, промокшие за день, ночью покрывались ледяной коркой. Почти каждую ночь приходилось менять огневые. Часто по нескольку суток подряд лил дождь, густая грязь покрыла проселочные дороги. Люди, вздыхая, вспоминали наши сухие, морозные зимы.

Было около одиннадцати часов ночи, когда я, хлюпая по непролазной грязи, медленно шла по обочине дороги. Кругом стояла такая темнота, что в двух метрах не было видно идущего впереди связного.

– Такая тишина бывает перед боем, – сказал связной.

– Да, похоже.

Мы подошли к маленькой хатенке, где расположился наблюдательный пункт батареи. Постучались, кто-то открыл дверь, на нас пахнуло теплом. Войдя в комнату, я увидела комбата Бородина, сидящего за столом перед разложенной картой.

– Вот что, товарищи, – обратился Бородин ко мне и к лейтенанту Анаденко, прибывшему раньше: – Пушки надо тянуть в район высоты двести двадцать. Смотрите на карту. Это примерно километров шесть отсюда. Сами знаете, какая грязь на дорогах. О машинах нечего и думать. Лошади тоже не пройдут. На руках не дотащить. Надо попросить у населения волов. Креме того, противник, воспользовавшись распутицей, минировал дорогу. Саперы прошли, но они могли пропустить кое-где мины, будьте осторожны. Пушки приказано установить и окопаться к шести ноль-ноль. У противника замечено скопление танков.

Нам очень не хотелось выходить из теплой комнаты. «А вдруг не успеем до утра окопаться? И где теперь возьмешь волов?» – думала я, переминаясь с ноги на ногу у дверей, пока комбат давал какие-то дополнительные указания лейтенанту Анаденко.

– Пойдем, Сычева, – прервал мои размышления лейтенант.

– Пойдем, – вздохнула я.

На улице в лицо опять ударили пронизывающий ветер и дождь. Меня трясло от холода.

Пошла в деревню искать волов. «Кто их даст в такую погоду? Кто пойдет с нами мучиться ночью? Наверно, придется на руках тащить пушки», – беспокоилась я. Долго стучала в первую попавшуюся хату. Хозяева уже спали. Мне открыли И очень приветливо встретили. Позвали говорившего по-русски. Вскоре вошло человек десять мужчин. Поздоровавшись, они спросили, чем могут помочь русским братьям.

– Ваша помощь была бы очень кстати. Видите, какая погода, а нам нужно поставить пушки на высоте. Очень просим вас, у кого есть волы, соберите три-четыре пары и пойдите с нами.

Крестьяне слушали внимательно, но, видно, не поняли. Однако после первых же слов переводчика со всех сторон послышались возгласы:

– Да, да, надо помочь.

Крестьяне разошлись. Через несколько минут они стали приводить рогатых тружеников, причем вместо нужных трех пар привели шесть. Две пары мы впрягли в повозку со снарядами, остальные потащили орудия. Даже волы с трудом везли пушки, им помогали бойцы, со всех сторон подталкивая орудия. Мадьяры погоняли волов.

Ватные брюки на мне давно насквозь промокли, ноги вязли по колено в грязи. Я закоченела, болели все суставы.

Люди работали без отдыха всю ночь, но в назначенное время орудия были установлены.

Серое неприветливое утро вселяло в душу тревогу. Бойцы стояли в сырых окопах, переминались с ноги на ногу, чтобы согреться. Но вот приехала кухня, и все оживились. Загремели котелки. Пользуясь туманом как маскировкой, бойцы выскакивали из окопов и бежали вниз, в лощину. Кухня с горячей пищей неодолимо манила их к себе, каждому хотелось погреться около нее и посушить хотя бы рукавицы, но старшина, руководивший раздачей пищи, торопил людей.

– Не собирайтесь все в одном месте, случайный снаряд может наделать беды.

Рассвело. Мы осмотрелись вокруг. Пушки стояли под бункерами[1]1
  Винные хранилища, подвалы.


[Закрыть]. Позади нас, в лощине, раскинулась деревушка, откуда мы тащили орудия. Впереди чуть пониже была равнина. Она заканчивалась метрах в пятистах от нас небольшим густым леском. Наблюдатели ничего не замечали, кругом царила тишина. Согревшись чаем, я решила написать домой. Села на станину орудия, достала из планшета карандаш, бумагу. Вдруг наблюдатель закричал:

– Товарищ младший лейтенант, смотрите, идут…

Из леска высыпала группа людей, человек двести, потом еще и еще. И не стреляют, а только размахивают руками и что-то кричат. Посмотрела в бинокль и, увидев мышиного цвета шинели, скомандовала: