Текст книги "По зову сердца"

Автор книги: Тамара Сычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Книга вторая
ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ

I

– Приготовиться! – сказал старший команды, когда поезд приблизился к прифронтовой станции.

На путях лежали разбитые, обгорелые вагоны и платформы, валялись исковерканные цистерны. Темными воронками зияла земля. Наш вагон остановился у разрушенной водокачки.

Я соскочила с полки и вышла вслед за всеми на перрон. Товарищи разошлись в разные стороны, а я сидела, охраняя чемоданы. Через полчаса мои спутники вернулись, нагруженные свертками и кульками. Все были оживлены, шутили, смеялись.

Только к вечеру мы разыскали попутную машину и поехали в часть. Среди ночи машина свернула с шоссейной дороги. Прямо на нас смотрела круглая луна, она тяжело и медленно плыла над долиной, прокладывая перед нами серебристый путь. Запахло нефтью. В лунном свете заблестели нефтяные озера, над ними стояли высокие вышки.

– Вот она – грозненская нефть! Золотые родники, – сказал кто-то. – Недаром немцы так рвутся сюда!

Утром, когда мы прибыли в штаб части, нас предупредили:

– У нас десантная бригада. Люди еще не обучены. Есть добровольцы из бывших уголовных заключенных. Отбыли свой срок и пожелали пойти на фронт, чтобы очистить свою совесть перед Родиной. Заниматься придется много, срок маленький – шесть месяцев.

И когда передо мной в первый раз небрежно выстроились двадцать девять здоровенных бойцов, я немного струсила. Они оглядывали меня с насмешливой иронией.

– О-о, братцы, баба будет командовать нами! – послышался шепот в строю, когда командир представил меня.

– Дожили! – презрительно сказал кто-то на левом фланге.

Я смутилась, но виду не подала. Командир батальона сделал вид, что не слышит реплик, и стал рассказывать бойцам обо мне все, что успел узнать из личного дела и из короткого разговора.

– Смотрите, ребята, не подкачайте перед женщиной-командиром! – закончил он.

Бойцы пошли ужинать, а я отправилась в землянку. Лежала и думала: «Что же буду с ними делать? Они даже в строю стоять не умеют как положено. И приняли меня недружелюбно! Разве успею за короткий срок обучить их?»

Уткнулась лицом в вещевой мешок и, укрывшись с головой шинелью, всплакнула. Услышав, что в землянку кто-то вошел, быстро поднялась. Это был политрук батальона. Он, видимо, заметил мое настроение и, вынимая из кармана список людей моего взвода, сказал:

– Вот это уже напрасно. Что вы за командир, если собираетесь слезы лить.

– Почему именно мне дали таких бойцов? – вытирая глаза, спросила я.

– В нашей дивизии большинство новичков. Но вы не думайте, они неплохие ребята. Их только обучить нужно. Вот вам список бойцов. Вы должны хорошо знать каждого из них… Вот, например, помкомвзвода Анисин. Правда, он из бывших заключенных, десять лет просидел в тюрьме, неоднократно был судим. Выдала его жена, а сама уехала с другим, и с тех пор он ненавидит женщин, не верит им. Вы это должны учесть. Если он заметит у вас нетвердость, неустойчивость, вам его уважение ни за что не завоевать.

Я поняла, на что намекает старший лейтенант, и тут же вспомнила стоявшего в строю широкого в плечах, высоченного, с суровым лицом и с густым хриплым басом Анисина. Вспомнила, что его команде подчинялись все бойцы и слушали его больше, чем командира.

– Вы с ним будьте попроще. Воинской дисциплины он, как все, не признает, а воевать пошел добровольно. А вот боец Дробот, – может, вы заметили, – невысокий, с приплюснутым носом. Тоже из уголовников. Сидел в тюрьме за воровство – карманщик. Разболтанный балагур, очень ленивый боец…

Политрук дал мне характеристику каждого бойца, советовал, как добиться у них авторитета.

Всю ночь я думала и твердо решила: дешевого авторитета у бойцов не искать, поступать по-своему. Требовать твердой армейской дисциплины, не делая никому скидок. А в бою действовать личным, только личным примером.

На другой день я приступила к занятиям.

Рассказала взводу о боях, в которых участвовала, о людях, не жалевших своей жизни для победы, ответила на вопросы. Потом говорила о том, зачем нам необходимо прежде всего изучить устав. Объяснила, что Красная Армия не может существовать без строгой воинской дисциплины и порядка. Устав – это закон армейской жизни. Предупредила бойцов, что все приказания старших командиров должны выполняться бегом. В перерыве, проходя мимо группы отдыхавших бойцов, услышала, что они смеются над моими словами. А на следующем занятии Анисин заявил мне:

– Воевать мы будем не хуже тех, о которых вы рассказываете, а вот дисциплину не очень требуйте. Мы к ней непривыкшие…

– Да, можно бы не очень строго, – послышались голоса. – Тогда мы вас будем уважать, а будете с нами по-плохому – ничего у вас не выйдет.

«Ну, это мы еще увидим», – подумала я. И, не дав больше им обсуждать этот вопрос, строго перебила:

– Продолжаем занятия.

Через несколько дней после занятий вызвала к себе в землянку Анисина. Войдя, он сразу же уселся на ступеньку и спросил:

– Явился по вашему приказанию. Вы меня звали?

– Да, звала, – ответила я, нахмурившись. – Вы, видимо, еще не читали тех разделов устава, которые я вам велела прочесть, если ведете себя так развязно в присутствии командира.

– Читал немного. Они неинтересные, – чиркнув спичкой и закуривая, проговорил Анисин.

– Когда закончится война и вы вернетесь домой, тогда будете в свободное время читать интересные книги, а сейчас идет война и воевать без уставов нельзя… Вас я считаю самым сознательным человеком во взводе, товарищ Анисин, вы первый должны понять, какое значение имеет дисциплина для боеспособности взвода, и приучить к ней всех бойцов. Иначе они и вас не будут слушать. Сегодня утром вы приходили ко мне с жалобой на то, что Евсюков вам не подчиняется, не хочет чистить винтовку так, как вы приказываете, а остальные за него заступаются. Это произошло потому, что нет дисциплины.

Анисин молчал.

– Я уверена, что, если вы захотите, сможете повести за собой взвод. Я не хочу делать скидку на ваше прошлое, – многозначительно взглянув на него, рискнула сказать я, хотя и опасалась за последствия разговора. – О нем и вы и мы должны забыть раз и навсегда.

Анисин встрепенулся и, нахмурившись, исподлобья взглянул на меня. Заметив на его лице раздумье, я осторожно продолжала:

– Да, об этом надо забыть. И армейская дисциплина поможет вам и нам это сделать. Внушите это всё бойцам.

Анисин потер лоб своей большой рукой, провел ею по глазам, словно смахивая воспоминания о чем-то очень неприятном, и, грустно улыбнувшись, с благодарностью посмотрел на меня небольшими, глубоко сидящими глазами. Заметив, что попала в цель, я постаралась закрепить свою первую победу и сказала:

– Договорились? Я вас освобождаю на два дня от занятий. Можете оставаться в землянке, но должны хорошо подучить устав.

– А когда вы меня спросите?

– Спрашивать не стану, буду требовать, чтобы вы выполняли устав и требовали этого от подчиненных.

Анисин задумался.

– О чем вы думаете? Не понравилось, что я сказала? – испытующе посмотрела я на него.

– Нет, товарищ младший лейтенант, но я никогда не служил в армии.

– Я тоже не служила… Разве вы слабее женщины? Если вы испугались этих трудностей, то чего же от вас можно ожидать в бою?

– Хорошо, товарищ младший лейтенант, попытаемся справиться, – смущенно улыбнулся Анисин.

– Идите и учите всем взводом устав, – приказала я.

Он вышел. Я долго размышляла над тем, как мне воспитывать бойцов. Достаточно ли одной строгости и требовательности или необходим еще какой-то особый подход к людям, еще что-то, чем я не успела овладеть.

Выговаривая как-то после занятий бойцам, я решила и в них бросить тот камешек, который подействовал на Анисина и попал в самую цель.

– Вы должны стать настоящими, дисциплинированными бойцами. Я не хочу постоянно помнить о том, что некоторые из вас бывшие… заключенные, и делать вам скидку. Об этом надо забыть!

Я почувствовала, что мой маневр удался. Бойцы промолчали, и, как мне показалось, многие задумались. С того времени дисциплина изменилась к лучшему.

К Анисину была по-прежнему более требовательна, чем к другим. Но при подчиненных старалась не делать ему замечаний.

Однажды Анисин пришел в землянку, когда я писала конспект занятий.

– Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться?

Я взглянула на него и тоном, не допускающим возражений, сказала:

– Прежде чем обращаться к командиру, надо осмотреть себя и заправиться. Выйдите, заправьтесь, тогда и зайдете.

Анисин покраснел, видно, рассердился, но вышел. В это время в землянку спустился командир роты. Я встала и приветствовала его. Старший лейтенант взял мой конспект и стал проверять.

Вошел Анисин, заправленный, подтянутый.

– Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться?

– Товарищ Анисин, устав говорит, что нужно у старших просить разрешения обращаться к младшим. Зайдите снова.

Анисин быстро вышел. Не прошло и минуты, как он вновь спустился в землянку.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к младшему лейтенанту?

Получив разрешение, Анисин обратился ко мне по всем правилам. Когда я ответила на его вопрос и он ушел, командир роты засмеялся:

– Это хорошо, Сычева, что вы учите их строгому соблюдению устава. Но не забывайте, что бойцы любят, когда командир беседует с ними запросто, рассказывает о боях, а вам ведь есть о чем рассказать. Бойцы должны видеть в лице командира своего старшего товарища и руководителя.

Долго я думала над словами командира роты и поняла, что он прав – беседовать с людьми надо чаще.

Ежедневно во взводе шли занятия, основательно изучали противотанковые пушки, часто стреляли из них с открытых и закрытых позиций, зная, что воевать, возможно, придется в горах и может понадобиться навесной огонь. Изучали тяжелые 120-миллиметровые минометы, автоматы, учились бросать гранаты, знакомились с ружьями «ПТР».

Люди были толковые и быстро запоминали все, что им объясняли. Особенно радовали успехи взвода по строевой подготовке. Часто после вечерней поверки командир батальона выносил благодарность взводу за хороший строй и примерную дисциплину.

Как-то я подошла к землянке бойцов и услышала, как Анисин на кого-то кричал:

– Тише, ты!.. Не ругаться! Это тебе не «малина». Ты знаешь, что нельзя употреблять нецензурные словечки, она не любит этого. И без них можно. Что, не нравится дисциплина? А чего от тебя в бою ожидать, если ты здесь не слушаешься?

И, помолчав, строго добавил:

– Чтобы брани я больше не слышал. И потверже выучи устав, а завтра мне ответишь.

Сколько я потом ни добивалась у Анисина, с кем это он так разговаривал, помкомвззода не сказал.

– Если повторится, – ответил он, – я приведу его к вам.

Мои бойцы любили нашего молодого веселого политрука, организатора интересных военных игр, соревнований, викторин и бесед. Анисин всегда говорил бойцам: «Если сегодня не будет нарушителей дисциплины, попрошу политрука, чтобы побеседовал с нами вечером». И все дружно старались не заработать взыскания. С усердием чистили свое оружие и все приказания выполняли безоговорочно. Опасаясь нарушить дисциплину, они следили друг за другом, стремились один другому помочь. Меня радовало, что бойцы делают друг другу замечания, а младшие командиры, авторитет которых я всегда стремилась поднять среди рядовых, стали более требовательны и справедливы.

В течение месяца дисциплина во взводе заметно улучшилась, люди стали исполнительны и по-армейски подтянуты.

Из всех бойцов только один не поддавался воспитанию, часто нарушал дисциплину – Дробот. Его круглые хитроватые глаза по-прежнему бегали по сторонам, а приплюснутый нос так и вынюхивал, где бы что стащить. На него постоянно жаловались бойцы и офицеры других подразделений. У одного он стянул табак, у другого сахар, а из деревни, смотришь, тащит какую-нибудь вещь, зачастую совершенно ему ненужную.

Однажды, когда я сидела в землянке, офицер, дежурный по части, привел ко мне двух девушек из села. Одна из них со слезами на глазах рассказала, что она эвакуирована из Ленинграда.

– Там остались мои родители и, наверное, погибли… – Губы девушки жалко дрогнули. – Сегодня к нам во двор за водой на машине приехал ваш боец. Он говорил, что у них лейтенант – женщина, и поэтому я к вам пришла… Мы с ним разговорились, и я ему, рассказывая о себе, показала висевший на золотой цепочке медальон с фотографиями моих родителей. Это у меня осталась единственная память о них…

Приложив руку к груди, девушка умоляюще посмотрела на меня, как будто это я забрала и должна отдать ей медальон.

– И когда он уехал, медальона на шее не оказалось, – развела она растерянно руками. – Я, наверно, обронила его… Но мы сейчас же стали искать и не нашли… Хочу спросить вашего бойца, – может быть, он нашел его?.

– Надо меньше с бойцами баловаться, – рассердилась я, уверенная, что это работа Дробота.

– Нет, – серьезно покачала головой девушка. – Мы на бойцов будто на родных братьев смотрим. Мы, ленинградцы, видевшие ужасы войны, особенно любим нашу армию… Он даже не подходил ко мне близко, мы просто беседовали, а уезжая, уже стоя на крыле машины, он только дернул меня за косу и, засмеявшись, крикнул: «Для памяти!»

– Вызовите ко мне Дробота, – сказала я помкомвзвода, который слушал рассказ девушки, хмуро глядя себе под ноги.

Анисин быстро ушел в землянку, где располагался взвод. Тем временем, беседуя с девушкой, я узнала, что они сопровождают эвакуированных из Ленинграда детей и завтра отправляются дальше, в глубокий тыл.

Анисина долго не было, а когда он возвратился, на его большом круглом лице скользила смущенно-виноватая улыбка. Он молча протянул руку девушке. На большой ладони лежал изящный золотой медальон.

– Он нашел его, – сказал Анисин, не глядя ей в глаза.

Изумленная девушка обрадованно поблагодарила нас. Подруги ушли.

– Почему не пришел Дробот? – пристально посмотрела я на помкомвзвода.

– Сейчас он не может, – пробурчал тяжелым басом Анисин, отводя от меня глаза.

– Анисин, в чем дело? – спросила я и хотела сама идти во взвод, но Анисин своим широким телом заслонил мне выход из землянки.

– Не ходите, товарищ младший лейтенант, его там хорошо обработали, я еле оторвал. В такие дела лучше не вмешивайтесь, – хмуро добавил он.

Я сделала вид, что рассердилась, но в душе была довольна, что воспитанием Дробота занимается весь взвод. На своем решила все же настоять и приказала, чтобы после ужина Дробот пришел.

Приказ был исполнен. Бросив взгляд на распухшее, разрисованное синяками лицо бойца, я сделала вид, что не замечаю ничего, и спросила:

– Товарищ Дробот, как это получилось, что у вас очутился медальон этой девушки?

Боец молчал, смущенно опустив глаза.

– Я вас спрашиваю!

– Да так… Нашел, – задумчиво потер он свой посиневший приплюснутый нос.

– Станьте, как положено перед командиром, и отвечайте правду!

Он стал, вытянув по швам руки, хотел что-то сказать, но потом опять пожал плечами и опустил глаза.

– Этот медальон – память о родных, а вы хотели его забрать у бедной девушки! – стала я стыдить бойца.

Поискала в полевой сумке газету и начала читать ему вслух о бедствиях, голоде в окруженном врагом городе, о героизме ленинградцев. Боец, стоя передо мной, не шевелился и внимательно слушал. Беседа, видимо, подействовала: мне показалось, что у него даже заблестели глаза от набежавших слез.

«Ну, это ему хороший урок!» – подумала я и, взяв с него слово, что такой случай больше не повторится, отпустила.

Когда он ушел, я заметила, что карманчик гимнастерки у меня расстегнут. Застегивая его, я почувствовала, что он пуст. «Что такое? – удивилась я. – Где же комсомольский билет и командирское удостоверение?..»

Перепугавшись, я с волнением бросилась искать, но поиски были напрасны. «Может быть, я около землянки уронила, когда умывалась?» – подумала я и, схватив фонарик, выбежала наверх.

Бледный луч журчащего карманного фонарика прощупывал каждый камешек, каждый бугорок.

– Не ищите, товарищ младший лейтенант, – упавшим голосом проговорил за моей спиной Дробот и, оглядываясь, чтобы никто из бойцов не заметил, подал документы. – Пока вы доставали газету, я достал это.

«Неисправимый!..» – изумилась я и, вырвав из его рук документы, ушла в штаб полка на совещание.

– Как он мог вынуть?! – возмущенно удивлялась я, рассказывая в штабе о случившемся. – И главное – я не заметила…

– У нас не один он такой, – смеялись офицеры.

…На последних занятиях я убедилась, что мои бойцы хорошо знают свои места и обязанности у орудия. Материальную часть тоже изучили, метко стреляют по цели с открытых позиций. Все это они усваивали гораздо охотнее и быстрее, чем дисциплинарный устав, но воевать с такой дисциплиной уже можно было. Главное, я добилась, что мои команды выполнялись безоговорочно и мой авторитет перед бойцами рос с каждым днем. Это меня успокаивало. После занятий они часто просили меня, как бывалого воина, что-нибудь рассказать о боях и с интересом слушали.

Обстановка на Северном Кавказе усложнялась. Противник стремился прорваться к Грозному и Баку. Гитлер любой ценой хотел завладеть богатейшими нефтеносными районами.

Сосредоточив большие силы и много танков, гитлеровцы думали с ходу форсировать Терек в районе Моздока, но упорное сопротивление наших войск сорвало замыслы врага. Завязались кровопролитные бои за переправу.

В душную августовскую ночь 1942 года наша часть поднялась по тревоге и к следующему вечеру заняла оборону у берегов быстрого Терека.

За небольшим бугром, изрытым окопами и траншеями, мы установили свои пушки. Направление стрельбы – переправа, ориентир – большой мост.

Ранним утром я поднялась на бугор, присела на бруствер открытого, но никем не занятого окопа и залюбовалась широкой голубой лентой реки. Справа виднелись взорванный мост и уцелевшие небольшие амбары. Слева гремели орудийные раскаты, слышались длинные пулеметные очереди. Там уже шел бой за переправу.

В это прекрасное утро не хотелось думать о войне. Вокруг огневых точек и траншей, подступая к берегу реки, пестрели полевые цветы и разнотравье. Сорвала несколько цветков и поднесла невольно их к обветренным губам.

– Любите цветы, товарищ младший лейтенант? – раздался вдруг надо мной голос Анисина.

– Да, очень! Любила, а сейчас еще больше люблю, – в замешательстве ответила я.

Анисин заметил мое смущение и отвернулся, всматриваясь в даль. Ему, видно, захотелось вспомнить что-то хорошее, доброе, и он с грустью пробасил:

– Теперь, если жив останусь, жизнь построю совсем иначе, по-другому… Но есть у меня и хорошие воспоминания, – мечтательно вздохнул он. – Детство, родные места на Волге… Мы с отцом рыбачили. Хороша Волга!.. Как затянем, бывало, невод, а там рыбка плещет да серебрится. Вода течет плавно, а ширина-то какая! Давно я не видел ее. После войны поеду на Волгу рыбачить.

Круглое скуластое лицо Анисина подобрело от приятных воспоминаний. Узкие карие глаза прищурились, словно всматриваясь во что-то далекое.

Неожиданно лицо его изменилось, брови нахмурились, пристальный взгляд остановился на какой-то точке.

– Товарищ младший лейтенант, кажется, гражданские переправляются. Смотрите правее моста.

Я побежала на наблюдательный пункт к командиру батареи, посмотрела в бинокль: на противоположном берегу реки в лодки грузились женщины в широких цветных юбках и белых платках, им помогали мужчины в белых кавказских рубахах. Оттолкнув от берега лодки с женщинами, мужчины быстро стали грузить сундуки, чемоданы, подушки и вскоре тоже отчалили.

– Гражданские эвакуируются, – проговорил командир батареи, продолжая следить за переправой в стереотрубу.

Лодки пристали к берегу. И вдруг переправившиеся мгновенно бросились к сундукам и чемоданам, «женщины» из-под юбок выхватили автоматы, залегли на берегу и открыли по нас огонь. Поднялась ожесточенная перестрелка. В сундуках оказались легкие минометы и боеприпасы.

– Вот гады! – выругался командир батареи. – Маскарад устроили. По местам! – закричал он.

Не прошло и получаса, как гитлеровцы расширили плацдарм, заняли мост, потеснив нашу пехоту. К мосту на большой скорости устремились немецкие танки, подняв облако пыли. По мосту ударила прямой наводкой артиллерия. Стреляли и наши пушки.

Не сбавляя хода, танки быстро проскочили на правый берег, сбросили десант автоматчиков и развернулись в нашу сторону.

Командир батареи подал команду, и мы вытащили свои маленькие пушки, как их называли – «душегубки», на открытую позицию, на бугор. По танкам стреляли и недалеко стоявшие тяжелые орудия. Взрывы наших снарядов отсекли вражескую пехоту от танков и прижали ее к земле. Танки приближались, выбрасывая из стволов языки пламени. Не дойдя нескольких сот метров до бугра, четыре машины свернули в обход позиций нашей батареи. Старший на огневой уже передал взводам приказ приготовиться к самообороне, установить «ПТР» и пополнить запас противотанковых гранат.

– Танки идут на нас? – встретил меня вопросом наводчик Дробот.

– Да, идут, – как можно спокойнее ответила ему. – А что, страшно?

– Да так… – замялся боец. – В первый раз ведь.

И он плотнее прижался к панораме противотанковой пушки.

– Это тебе не золото воровать! – ехидно засмеялся Анисин.

– Внимание! – крикнула я. – Выжидайте, пока танки поравняются с нашим ориентиром, бугорком в лощине, – видите, впереди? Тогда открывайте огонь.

– Внимание! – передал хриплым басом мою команду Анисин другому расчету.

«Ну, – мелькнуло в голове, – этот день будет испытанием не только для них, но и для меня, их командира. Я тоже первый раз командую боем».

Наводчики Горбач и Дробот, припав к панораме, не отрывали глаз от лощины, откуда доносился рокот моторов. Из-за бугорка сначала показались гусеницы, потом башни. Не успела я подать команду, как со всех сторон открылась пальба. Выстрелил и Дробот. Пушка отскочила и ударила его в плечо с такой силой, что он чуть не свалился. Один танк, кем-то подбитый, уже дымился, наружу вырывалось багровое пламя. Другой, обходя подбитый, продвигался по бугру. Вот он резко повернул и двинулся на нашу огневую.

Выстрел раздавался за выстрелом, но снаряды наших 45-миллиметровых пушек не пробивали лобовую броню фашистских махин, и те шли прямо на нас.

– Гранаты! – крикнула я на ухо Дроботу.

Тот схватил связку гранат, вскочил на бруствер, залег и, размахнувшись, бросил ее под гусеницы. Раздался оглушительный взрыв, танк вздрогнул, завертелся на месте. Третий танк проскочил мимо меня и пошел на второе орудие наводчика Горбача. Около него взметнулась огромная фигура Анисина с зажатой в руке противотанковой гранатой. Догнав танк, помкомвзвода с силой забросил гранату в моторную часть. Вначале ничего нельзя было рассмотреть, потом сквозь пелену дыма пробился язык пламени, – танк горел.

Четвертый танк развернулся и скрылся за бугорком, оставив за собой облако пыли.

– По местам! – скомандовала я.

Все бросились к пушкам. Оглушительные выстрелы следовали один за другим. Наводчик Горбач был тяжело ранен, санитары отнесли его на носилках в санчасть.

Атака гитлеровцев захлебнулась, но позиции свои на нашем берегу они закрепили…

В эту ночь во время полного затишья, предвещающего ожесточенное наступление врага, на правом фланге в густых зарослях кукурузы застрочил пулемет, посылая на нашу передовую цепь трассирующих пуль. Не умолкая простреливал он местность целый день. К пушкам на огневую нельзя было подойти. Ранило бойца из нашего взвода, когда он поправлял маскировку на пушке.

Мы с комбатом решили посоветоваться с командиром стрелковой роты, занявшей оборону перед нашими пушками.

– Вы пошлите людей снять пулемет. Мы огонь открыть сейчас не можем, нельзя себя демаскировать. Атаки отбивать придется с этих позиций, – сказал наш комбат.

– А у меня двенадцать человек в роте, – развел руками командир-пехотинец. – Я не могу рисковать людьми. На случай боя у меня нет бойцов. Пусть себе строчит, – махнул он рукой и спрыгнул в траншею.

– Пехотинцам что – они ходят себе по ходам сообщения, – задумчиво посмотрел вслед ушедшему лейтенанту комбат. – А вот нам труднее с пушками. Если начнется бой, то и к орудию никто не подступится, всех положит…

Не успел комбат договорить, как опять затрещал пулемет, позади нас в землю вонзились пули.

– Вот видишь? – как бы с упреком взглянул на меня комбат и решительно сказал, направляясь к НП: – Нет, сегодня ночью пулемет надо снять, другого выхода нет.

Весь остаток дня я с наблюдательного пункта внимательно просматривала в стереотрубу место расположения пулемета противника и засекла эту одинокую огневую точку на правом фланге.

Когда стемнело, я пришла во взвод и, внимательно посмотрев на людей, спросила:

– Кто пойдет со мной снять пулемет? Иначе в бою мы и головы не поднимем.

– Я пойду, – громко сказал Дробот, заложив руки в карманы и нервно передернув худыми плечами.

– Я тоже пойду, – глухим басом протянул Анисин.

Послышались голоса и других бойцов, изъявивших желание идти с нами.

– Мне нужно два человека… Пойдут Дробот и Анисин.

Отозвав их, объяснила задачу каждому.

– Побольше гранат, – уходя, предупредила я.

«Сейчас я вам покажу, что значит «баба». Ведь им это впервые!» – торжествовала я в глубине души.

Вооружившись гранатами и одним автоматом, мы, перейдя нашу линию обороны, поползли по направлению засеченного днем пулемета.

На темном небе ярко мерцали звезды, где-то в стороне уходили в небо, освещая левый фланг, фашистские осветительные ракеты.

Мы торопились, чтобы успеть вернуться до восхода луны, и ползли быстро, без остановок. Впереди в сухом, сожженном солнцем ковыле легко извивалось худое, гибкое тело Дробота. По его следу, пыхтя, с трудом преодолевая бугры и кочки, полз Анисин.

Внезапно совсем близко, где пролегала желтая полоса кукурузного поля, резко застрочил пулемет. Пули с визгом пролетели рядом с нами. У меня сильнее заколотилось сердце.

«Наверное, заметили», – с тревогой подумала я и тихо скомандовала:

– Стой!

Осторожно подняла голову и осмотрела местность, прислушиваясь. На краю кукурузной посадки опять застрочил пулемет, – перед нами в темноте проплыл каленый пунктир, и опять все стихло… Гнетущая тишина тревожила и настораживала. Я опять прислушалась, но услышала только тяжелое дыхание лежащего впереди Анисина и биение собственного сердца.

– Пошли по-над посадкой, – шепнула я.

Но только мы немного проползли, как пулемет снова застрочил в нашу сторону. Пришлось опять прижаться к земле.

– Заметили, – сказал Дробот.

– Если бы заметили, уже бы уложили, – успокаивала я не так бойцов, как саму себя, и твердо сказала: – Вперед! Анисин бросает первый.

Показалось, что мы ползли очень долго. Пулеметные очереди, шурша по листьям кукурузы, пролетали над головой и стлались далеко позади нас. Выбивавшийся из ствола огонек был уже совсем близко. В перерывах между очередями мы слышали негромкую немецкую речь.

– Вон окоп, – шепнул Анисин.

Дробот лежа направил в ту сторону автомат. Анисин еще немного прополз вперед и поднял могучую руку со связкой гранат.

Раздался оглушительный взрыв, пулемет умолк.

Мы плотнее прижались к земле. Комья земли больно били по спине, но я сейчас же поднялась и тоже бросила две гранаты.

Кто-то вскрикнул, кто-то застонал, но мы уже во весь рост бежали обратно. Позади послышался гортанный крик, прозвучала автоматная очередь, потом вторая…

Мы нырнули в кукурузу, изредка останавливаясь и отстреливаясь из автомата. Впереди бежал Дробот, за ним я, а позади всех Анисин.

– Паразиты! – громко крикнул Дробот.

Автомат без конца строчил в нашу сторону короткими очередями, сбивая длинные кукурузные листья вокруг нас.

Вдруг что-то горячее резануло меня по ноге.

Я вскрикнула не так от боли, как от испуга, и схватилась за голенище разрезанного пулей сапога.

– Меня, кажется, ранило, – сказала я подбежавшему Анисину.

Не успела я опомниться, как его сильная рука, обхватив меня, легко оторвала от земли. Прижимая меня к своему боку, он побежал.

– Отпустите, – била я его кулаком, – я могу сама идти! Меня только царапнуло, не больно.

Но он, будто не слыша, продолжал тащить меня.

У самой нашей передовой бежавший рядом Дробот вдруг жалобно замычал, пробежал, спотыкаясь, несколько шагов и упал как сноп.

Выпустив меня, Анисин подбежал к нему, но тело бойца было безжизненно…

Большая круглая луна уже висела над холмистой степью.

В нескольких метрах от нас темнели кусты, которые служили нам ориентиром. Грустно взглянув на них, Анисин стал на колени перед телом товарища, медленно снял пилотку и, чуть не плача, проговорил:

– Эх, браток, что же ты?!

Забыв о своей боли, я тоже склонилась над бойцом. На побелевшем широком лбу Дробота зияла огромная рана, по щеке бежала теплая струйка.

– Разрывная пуля. Берите его, – тронула я широкое плечо Анисина. – Я сама дойду…

Анисин взял Дробота на руки, как берут детей, и тяжело зашагал. Прихрамывая, поплелась за ним и я.

Когда проходили мимо нашей пехоты, Анисин остановился и посмотрел тяжелым взглядом на бойцов, снимавших пилотки. Потом пошел дальше. Бойцы молча смотрели нам вслед.

На рассвете противник пошел в наступление. Пулемет на правом фланге молчал, наши бойцы встретили противника жестоким огнем.

Несколько дней на тех же позициях мы отбивали яростные атаки.

Я гордилась тем, что мой взвод неплохо показал себя в первых боях, что я сумела поддержать свой престиж женщины-командира.

И у бойцов настроение поднялось. Напряжение, которое все мы испытывали, ожидая первой встречи с противником, прошло. Люди почувствовали себя увереннее, а значит, и сильнее.

Однажды после боя к нам во взвод пришел политрук.

– Ну, как самочувствие? – обратился он к бойцам.

– Отличное! – ответили ему хором. А Анисин, протирая автомат, смущенно улыбнувшись, пробасил: – На душе светло, потому что воюем мы.

– Вот это главное, – сказал политрук.

Но скоро меня ждало огорчение. Когда часть ушла на отдых, мне пришлось покинуть с таким трудом обученный взвод и людей, с которыми я уже успела сжиться.