Текст книги "По зову сердца"

Автор книги: Тамара Сычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

И вдруг выстрел. Второй, третий. Ну, ты знаешь, как это было. Я взглянула на Луизку, она сделалась белая как мел. Наверное, и я такая же была. Все за столом были так пьяны, что сразу даже не могли сообразить, в чем дело. Густав почти на себе потащил вниз в убежище берлинского гостя и звал с собой Луизу. А зенитки хлопали все сильнее.

Думаю, как же мне убежать незаметно? Потом догадалась, схватилась за живот и говорю буфетчице, что мне надо сбегать на минутку во двор.

«У нас здесь один офицер такой, – проворчала она мне вслед, – как стрельба, так он бежит во двор».

Во дворе было уже полно пьяных офицеров, они ругались и палили из пистолетов и автоматов в небо. Я сразу заметила, что один из наших самолетов, не обращая внимания на стрельбу, пролетает совсем низко. Нужен сигнал, поняла я, и кинулась в конец двора.

Кругом уже была паника. Кто-то кричал: «Все в убежище!» Густав тащил пьяного генерала с лестницы и спускался с ним в подвал. А Луизка! Ух, я б ее прямо убила в эту минуту! Чуть не провалила все дело. Выскочила на крыльцо, плачет, протягивает кверху руки… Хорошо, что в такой кутерьме никто внимания не обратил. Я больно ущипнула ее за руку: «Иди в подвал!» – и пробежала мимо. Больше я Луизку не видела. Не знаю, доведется ли еще когда-нибудь встретиться с ней, – в голосе Мани прозвучала грусть.

– Ну, а дальше что?

– Дальше? Ну что… я забежала за уборную и, убедившись, что поблизости никого нет, достала ракетницу и выстрелила два раза. В таком шуме никто, конечно, не услышал выстрелов. Ракетницу бросила в уборную, а сама обратно в помещение. Только успела вбежать – как ахнет во дворе! За ней вторая, потом, слышу, третья летит. Я прижалась к полу. Все сыпалось, гремело, кто-то стонал. Я вскочила и стала помогать вытаскивать раненых. Вижу, несут нашу буфетчицу. Я схватила носилки и – в медчасть, а оттуда домой. И больше не показывалась в штабе, все эти дни скрывалась. Говорят, что все, кто оставался в ресторане, погибли. И начальник штаба, и комендант. А мы с Луизкой, как видишь, остались невредимы, отделались испугом. Что-то она теперь поделывает, какое задание выполняет. Вчера я, правда, в первый момент подумала про нее плохое, – призналась Маня. – А потом решила – нет, на подлость она не способна.

Маня замолчала, молчала и я. Нас догнало трое женщин с такими же, как у нас, узлами. Пошли все вместе. Когда мимо проезжали немецкие машины, Маня прикрывала лицо платком, – мог встретиться кто-нибудь из штабных.

Потом нам удалось подъехать немного на машине, и к вечеру мы добрались до Белогорска. Но город обошли стороной, боясь нарваться на патруль. За день пути мы с Маней очень устали и проголодались, так как достать поесть было негде, а мои запасы истощились. В одной хате выпросили немного хлеба и пошли дальше.

Чем ближе было к фронтовой полосе, тем оживленнее становилось движение, и идти по дороге становилось опасно. Мы пошли прямо по степи. Шли днем и ночью, присоединяясь к группам людей, идущих в села менять вещи на хлеб. Ночи стояли лунные, холодные, морозный ветер все время дул в лицо. Беспрестанно приходилось оттирать снегом то лицо, то руки. Когда уставали, ложились где-нибудь в зарослях и следили за шоссе, подсчитывая проходящую в сторону фронта технику врага. Нас удивляло, почему больше едут от фронта к Симферополю, а не наоборот.

– Драпают, – высказала я свое предположение Мане.

На второй день пути я почувствовала себя плохо, совершенно обессилела и еле передвигала ноги.

– Что с тобой? – Маня потрогала мой лоб. – Да ты совсем больная. У тебя жар.

Мы зашли в лес. Я легла под кустом. Маня села рядом. В глазах у меня темнело, в висках стучало. Закрыла глаза и забылась. Мерещилось мне, что лежу в теплой постели, дома, а мама слегка сжимает мне виски прохладными ладонями. Очнувшись, поняла, что это Маня обкладывает снегом мою пылающую голову. Во что бы то ни стало надо было вставать и идти дальше. Уж скоро Старый Крым, а там и Феодосия.

– Кажется, фрицы бегут, – говорила Маня. – И наши уже недалеко. Слышишь, артиллерийская стрельба.

К вечеру опять вышли на дорогу. До Старого Крыма доехали на румынской подводе, а дальше снова пошли, стараясь никому не попадаться на глаза. Встречные говорили, что до фронтовой полосы оставалось километров десять. Но Маня поняла, что больше я идти не смогу, да и опасно, и мы решили добраться до первой деревни. Там постучали в крайний дом.

– Кто стучит? – спросил женский голос.

– Откройте…

– А кто это?

– Свои, не бойтесь!

– Нет, до утра не открою, – ответили нам.

У этого дома я свалилась Мане на руки и больше ничего не помню. Когда открыла глаза, увидела, что лежу в постели, яркое солнце заливает бедно обставленную комнату, вкусно пахнет чем-то жареным.

В комнате никого не было. Вдали что-то громыхало. Хотела подняться, но не могла, хотела крикнуть – голоса не было.

«Что такое могло случиться?» – подумала я.

Открылась дверь, и в комнату вошла Маня, за ней пожилая женщина.

– Ты очнулась, Тамара? Идти можешь? – спросила Маня. – Наши близко.

– Что вы, Маня, тревожите женщину? Она совсем больна, пусть лежит. Главное, чтобы немцы о вас не узнали. Заприте дверь на засов, – сказала хозяйка.

Мне стало опять плохо, и я закрыла глаза. Очень болело горло. Где-то совсем близко рвались снаряды, и стекла в маленьких окнах дрожали.

Разрывы напомнили мне события последних дней: в бреду я звала Луизу и Маню.

К концу дня снаряды рвались уже в деревне. Утром в комнату вбежала девочка, дочка хозяйки:

– Мама, в деревне нет ни одного немца, наши идут!

– Наши, наши пришли! – слышалось со всех сторон. Маня, накинув платок, выскочила на улицу, а я не могла подняться. Глаза от радости наполнились слезами.

В нашем доме расположился штаб какой-то части. Все донесения и документы, какие были со мной, я передала Мане, и она попросила командира сообщить о нас в нашу часть.

За нами скоро приехали, и нам с Маней пришлось расстаться. Меня, как больную, отправили на Большую землю.

XVII

Отлежавшись в тыловом госпитале, я прибыла в штаб за назначением. Меня спросили:

– Пойдете на курсы младших лейтенантов?

Меня часто преследовала мысль: «Не являюсь ли я в армии балластом?» Все казалось, что делаю очень мало, могла бы делать больше. Поэтому, когда мне предложили идти на курсы командиров, я обрадовалась: женщина-командир – это здорово! Личным примером поведу людей в бой, и даже самый малодушный не покажет перед женщиной своей трусости. Это я уже замечала в прошлых боях.

– Конечно, пойду, – сразу согласилась я. – Только в артиллерию, из пушек я уже стреляла.

– Хорошо, хорошо. Это как раз то, что нам нужно.

На следующий день всех отобранных направили на курсы младших лейтенантов при военном артиллерийском училище. Вместе со мной попали еще три девушки.

Казарменная обстановка смутила нас. В первый же день всех, в том числе и девушек, остригли под машинку и выдали солдатское обмундирование. Я совершенно перестала быть похожей на женщину.

– Ну, теперь в казарме артиллеристов будет полный женский порядок и уют, – радовался старшина, расставляя в казарме пять женских коек.

«С первого дня почувствую себя командиром, – решила я, застилая свою двухъярусную, 42-ю по счету койку в казарме. – Надо привыкать. Ведь на фронте все время придется быть с бойцами. Надо забыть, что я – женщина. Прежде всего я – командир, это главное».

Большинство курсантов были молодые, не нюхавшие пороху выпускники полковых школ, сержанты. Узнав, что я была на фронте, они с первых же дней окружили меня особым уважением и в свободные минуты просили рассказать о пройденных боях, о подвигах наших воинов. Я охотно выполняла их просьбы.

На первом же комсомольском собрании меня избрали секретарем комсомольской организации.

Учеба с каждым днем становилась тяжелее. Поступивших со мной трех девушек отчислили из училища.

– Почему их отправили обратно? – спросила я комиссара училища.

– Нестойкие они! – внушительно произнес, строго посмотрев на меня, комиссар. – Как ведут себя здесь с курсантами, так будут и с бойцами. Командиром может стать только идейная, волевая женщина.

Долго я думала над словами комиссара, понимая, что он прав.

* * *

Подъем, зарядка, умывание, завтрак, строевая подготовка, затем занятия в поле – таков был распорядок дня. В любую погоду, в дождь, ветер мы тащили пушки и минометы на плечах в степь и занимались там. Вечером от усталости еле добирались до кровати. Часто по ночам вскакивали по тревоге. За три минуты нужно было встать, одеться, навернуть обмотки, скатать шинель, взять котелок, ложку, оружие и стать в строй. Потом мы отправлялись в многокилометровый поход за город, занимались в степи, а на рассвете возвращались на короткий отдых.

Вначале я не понимала, зачем в училище применяют такой строгий уставной режим, зачем так усиленно занимаются строевой подготовкой. Казалось, нам надо научиться прежде всего стрелять.

Однажды на строевых занятиях командир взвода несколько раз сделал мне замечание. Я попробовала возразить ему. Командир приказал:

– Курсант Сычева, выйти из строя!

А я говорю:

– Не кричите на меня.

– Идите и доложите старшине, что я на вас наложил взыскание – два наряда вне очереди, – ответил командир взвода.

Я пожаловалась командиру дивизиона.

– Почему так строго относятся ко мне? Должны понять, что я – женщина! Зачем мне строевая подготовка? И без нее можно воевать, – сказала я майору. – Я совершенно стала непохожа на себя: подстригли под машинку, обмундирование и белье мужское…

Терпеливо выслушав меня, командир ответил:

– Вы воевали, не зная строевого устава. Это плохо. Но так сложились обстоятельства. Теперь вы готовитесь стать командиром, будете обучать людей, будете требовать с них знания строевого устава. Значит, вам самой его надо знать теперь безукоризненно.

Зима подходила к концу. Дни стояли пасмурные, дождливые. Глинистая почва налипала на ботинки тяжелыми комьями. С утра до темноты мы находились на полигоне. Шинели намокали, и холод пронизывал до костей. Однажды после вечерней поверки, не дожидаясь отбоя, я свалилась и уснула крепким сном.

– Сычева, тревога! – разбудил меня курсант с нижней койки.

Открыла глаза. Сигналили «тревогу». Вскочила. Портянки, ботинки, обмотки… Готово! Курсанты торопятся, толкая друг друга в узких проходах между двухэтажными железными койками: не опоздать бы!.. Гимнастерка, шинель, котелок, ложку за обмотку…

Товарищи уже строятся на улице. Бегу со второго этажа, но что-то путается в ногах, задерживает. Я теряю равновесие, лечу с лестницы и кого-то сбиваю с ног. Котелок гремит по ступенькам, винтовка летит в сторону.

– Конечно, Сычева, – слышу голос командира взвода. – Когда вы будете без грохота становиться в строй.

Курсанты смеются. Поправляю размотавшуюся обмотку, поднимаю ложку, котелок и винтовку, выхожу на улицу и становлюсь в строй.

– Ударилась? – спрашивают ребята.

– Нет…

По команде лейтенанта направляемся на шоссе, идем форсированным шагом. На пятом километре сворачиваем в горы и вскоре останавливаемся.

– Сегодня командовать батареей будет Сычева, – говорит лейтенант. – Тема занятий: рекогносцировка местности, смена огневых позиций, построение параллельного веера, ведение огня ночью. Сычева, для чего предназначен минометный огонь?

– Для истребления живой силы противника. Из миномета стреляют по пехоте, снайперам, пулеметным гнездам и другим огневым точкам. Из минометов хорошо стрелять из-за горы или другого укрытия. Миномет стреляет навесным огнем…

– Командуйте взводом противотанковых пушек! Вот вам два командира орудий. – И, видя, что я не знаю, с чего начать, подсказал: – Выберите район огневых позиций и укажите его командирам орудий.

Впереди темнеет силуэт невысокой горы. «Здесь, у подножия, – размышляю я, – танки противника могут обойти – не годится…»

Поднимаемся выше, ноги скользят по мокрому каменистому склону. Потом спускаюсь в ущелье, и все идут за мной. Вот площадка. «Может быть, здесь?.. Не маловата ли для двух орудий? Попробую, возможно, годится».

– Вот, можно замаскировать кустами пушки…

– А здесь разве не могут танки обойти? Какая это местность! – проговорил вполголоса один из курсантов.

– А больше негде, – остановилась я, пожав плечами.

– Так бы сразу и сказала, что здесь нет места для огневых, – подтвердил лейтенант.

Я пошла искать район огневых позиций. В темноте, под дождем трудно было ориентироваться. «Но так и на войне, еще хуже», – думала я. Наконец нашла место в начале ущелья. «Вот в этой лощине, перед горкой, и следует поставить пушки. Танки как поднимутся на горку, а мы их – бац!..» – и я подала команду.

– Первое орудие! Занять огневую в пятидесяти метрах от дороги за кустами. Окопаться! Второе орудие! Занять огневую у ручья, около большого камня! Составить карточку противотанкового огня!

Прошло несколько минут, и старший на батарее сообщил, что огневые готовы. Засветив фонарик, лейтенант посмотрел на часы на руке и громко крикнул:

– Батарея, стройся!

Через несколько минут под проливным дождем мы возвращались в казарму.

Положение на наших фронтах осложнялось. Фашистские захватчики, потерпев неудачу под Москвой, решили захватить бакинскую нефть и бросали все новые и новые силы, чтобы овладеть Кавказом.

Ввиду осложнившейся обстановки на фронтах, шестимесячную программу нашей учебы пришлось сократить до трех месяцев, не исключая из нее никаких дисциплин.

Знакомились мы с тяжелой артиллерией, с минометами всех калибров, изучали стрельбу с закрытой позиции, построение параллельного веера, подготовку данных и много других предметов. Хорошо зная тригонометрию, я быстро овладела этими сложными вычислениями и потом даже помогала другим.

В один из таких пасмурных зимних дней, когда над нами висели низкие облака и неприятно моросило, курсанты выстроились в колонну.

– Сычева, запевай! – послышалось со всех сторон, когда вышли на шоссе.

Взглянула на командира, он кивнул головой, и я затянула песню, высоко подняв голову и шагая в ногу со всеми по мокрой мостовой. И вдруг я увидела, что навстречу идут мой родители с Лорочкой на руках.

– Товарищ лейтенант, разрешите отлучиться?! – задыхаясь от счастья, спросила я командира.

– Что случилось?

– Дочка приехала!..

Получив разрешение, я бросилась навстречу, крепко прижала к себе Лорочку. Она не узнала меня, заплакала.

В этот вечер Лорочка гостила у нас в казарме. Я заметила, с какой грустью смотрят на нее некоторые бойцы.

– У меня такая же дома, – говорил командир нашего отделения, приглаживая Лорины светлые вихры. – Когда теперь увижу? – вздохнул он.

В этот вечер меня освободили от обычных дополнительных занятий, и мы долго сидели в опустевшей казарме, тихо разговаривая.

– О Грише ничего не слышно? – спросила я маму.

– Нет, – ответила она, опустив голову. – Ничего.

– Если бы я знала адрес, могла бы по окончании курсов просить направление в его часть…

До отбоя гостили старики с Лорой, а ночным поездом уехали.

…Все смелее начало пригревать весеннее солнце. Глядя на цветущие фруктовые деревья, я вспомнила весну в Крыму, родной завод, далекие счастливые дни…

Мы получили приказ начать подготовку к Первому мая. Каждый день по два часа курсанты шагали строевым по широкому двору, отчеканивая слова приветствия.

– Ты не пойдешь на парад, Сычева, – заявил мне командир взвода.

– Почему?

– Потому что по строевой у тебя не совсем благополучно. Надо иметь «отлично», чтобы перед трибуной пройти строевым шагом.

Я вспомнила, что при сдаче зачета по строевой подготовке у меня была оценка «хорошо».

– А если я добьюсь отличной оценки? – спросила я.

– Не успеешь, осталось только две недели.

«Надо исправить отметку», – твердо решила я.

Все свободное от занятий время я маршировала по двору и казарме. Надоедала товарищам и под их команду тренировалась. Труднее всего было ходить с оружием. Бывало, уговорю кого-нибудь из курсантов, и он командует:

– Шагом марш!

– На ре-мень!

– К но-ге!

– На пле-чо!

– На ру-ку!

– Кру-гом!

Пот выступал на лбу, руки болели от винтовки, но упрямо продолжала тренировку. Ребята посмеивались:

– Тамара хочет стать генералом!

Я даже во сне маршировала. Накануне Первого мая попросила командира взвода еще раз принять зачет.

– На парад хочешь пойти? Боюсь, снизишь на «посредственно». Я с натяжкой дал тебе хорошую оценку.

Долго уговаривала его. Ребята меня поддержали:

– Она хорошо натренировалась.

– Бери оружие, пойдем! – сказал командир взвода.

Взяла винтовку, и мы вышли во двор. За нами последовали курсанты. Лейтенант подавал команды:

– Шагом марш!

– Бегом!

– На месте!

– Налево!

– Строевым!

Чувствую, что у меня ноги подкашиваются, а командир взвода не унимается, думаю – запарить хочет. Ребята смеются.

Через некоторое время утомленный лейтенант сказал:

– Придется тебе поставить «отлично».

– На парад пойду?

– Теперь можно. Упорная ты, – ответил он.

С вечера я волновалась: завтра парад. Чистила ботинки, подшивала подворотничок.

На параде нам объявили Приказ Народного Комиссара Обороны. Запали в сердце слова:

«Мы ведем войну освободительную, справедливую… Наша цель ясна и благородна. Мы хотим освободить нашу советскую землю от немецко-фашистских мерзавцев. У Красной Армии есть все необходимое для того, чтобы осуществить эту возвышенную цель. Не хватает только одного – умения полностью использовать против врага ту первоклассную технику, которую предоставляет ей наша Родина. Поэтому задача Красной Армии, ее бойцов, пулеметчиков, ее артиллеристов, ее минометчиков, танкистов, ее летчиков и кавалеристов состоит в том, чтобы учиться военному делу, учиться настойчиво, изучить в совершенстве свое оружие, стать мастерами своего дела и научиться, таким образом, бить врага наверняка…»

…Сдавали последний зачет по тактике. Руководитель – майор – вывел нас в поле на высотку, а там море цветов, высокая сочная трава. Вдали виднеется деревушка, цветущие сады. Солнце теплое, майское.

– Курсант Лубенцов, – вызывает майор. – Перед вами лощина. Вы действуете самостоятельно. Наши минометы стоят там, за высоткой, здесь же наши бойцы в траншеях. Пехота противника пошла в атаку. Ваше решение.

– Ориентир номер один, по пехоте противника – огонь! – смело отвечает Лубенцов.

– Правильно. Теперь ответит курсант Сычева. Из-за тех домиков выползают один за другим немецкие танки и движутся по лощине. На танках пехота. Ваше решение?

Смотрю и не могу себе представить, что такой цветущий весенний сад мнут и ломают фашистские железные махины, несущие смерть. О смерти не хотелось думать. Майор прерывает мои мысли:

– Командуйте!

– Жду подхода танков к ориентирам и командую: взвод, приготовиться! Ориентир три, по десанту противника – огонь!

– А если танки идут колонной по той, обсаженной кустами дороге? – продолжал майор.

– Открываю заградительный огонь.

– Правее вас стоит другой взвод. Немецкая пехота спешилась и обходит его. Ваше решение?

– Если взводу угрожает опасность, бью по врагу, помогая товарищам.

Задав вопросы другим курсантам, майор, удовлетворенный ответами, поставил оценки в блокнот.

В конце мая 1942 года нас выпустили младшими лейтенантами. С какой гордостью пришивала я на только что выданное комсоставское обмундирование черные, обшитые золотом петлицы, прикрепляла красный кубик, любовалась артиллерийской эмблемой. Красный кант пролегал на гимнастерке и брюках, черный суконный околыш отличал фуражку.

Получила удостоверение личности:

«Младший лейтенант, командир огневого взвода».

XVIII

В школу на наше место прибыли новые, молодые курсанты. До отправления в часть мы занимались с ними, овладевая командирскими навыками.

Получила взвод и впервые почувствовала, что я командир Красной Армии. Несколько дней занималась с новичками. Как-то утром пришла во взвод на занятия. Курсанты встали, поздоровались, но один не поднялся с места. Уже несколько дней замечала, что он не хочет подчиняться дисциплине.

– Садитесь, – разрешила я.

Когда все сели, подала команду:

– Курсант Петров, встать!

Курсант лениво поднялся.

– Вы почему не приветствуете командира?

– Чтобы я, фронтовик, и перед женщиной тянулся?! Вы небось и гитлеровцев живых не видели…

– Дисциплинарный устав знаете?

– Нет. Мы на фронте без устава фашистов били.

Я вспомнила, что и сама недавно рассуждала так же.

– Зачем вы приехали сюда? – спросила я.

– Учиться, чтобы потом, на фронте, еще лучше бить фашистов и научить этому своих бойцов.

Мне понравился ответ.

– Да, но если бойцы не будут выполнять устава, то они и ваши приказы не будут исполнять.

– Я научу своих бойцов, – переступая с ноги на ногу, сказал курсант.

– Как же вы их научите, когда вы сами не знаете устава? Идите принесите буссоль, – приказала я.

Курсант медленно повернулся и пошел, еле передвигая ноги. Когда он дошел до середины казармы, я скомандовала:

– Курсант Петров, кру-гом!

Он повернулся.

– За каждое нарушение дисциплины будете получать наряд вне очереди, то есть мыть полы в казарме, посуду на кухне и выполнять неприятные работы. Это значит, что вы закончите курсы не командиром, а уборщицей. Идите и выполняйте приказание.

И курсант пошел почти строевым шагом. В тот день я рассказала взводу, для чего нужны устав и строгая воинская дисциплина.

Вечером меня вызвал комиссар дивизиона и похвалил за требовательность.

– Прежде всего, Сычева, помните, что вы – командир, будьте взыскательны к себе и подчиненным, иначе не сможете командовать в боевой обстановке.

Эти слова мне не раз приходилось вспоминать на войне. День и ночь я была с бойцами. Бывали моменты, когда я, как женщина, должна была бы смущенно отвернуться или отойти и оставить безнаказанными проступки бойцов. Первое время меня мучил вопрос: как поступить? И я поняла, что в таких случаях надо действовать так, как действовал бы командир-мужчина. Основное для женщины-командира – это быть самой нравственно чистой, уметь переносить с бойцами все тяготы и невзгоды войны. Тогда заслужишь авторитет, тогда будут беспрекословно выполнять твои приказы. В этом я убедилась на собственном опыте.

Перед отправлением в часть нам дали отпуск на несколько дней. Товарищи собрались в город и звали меня.

– Тамара, пошли за девчатами ухаживать, – шутили они.

В эти свободные дни я с удовольствием ходила с ними по широким чистым улицам Тбилиси. В новом обмундировании, в хромовых сапогах, худощавая, с обветренным и загоревшим лицом, стриженная под бокс, я не походила на женщину. Выправка, манеры, которые привились в курсантской среде, – все это наложило на меня свой отпечаток. И без того низкий голос огрубел еще больше. Девушки засматривались на меня, и некоторые в беседе не сразу узнавали во мне женщину, но я не особенно огорчалась, считая, что женственность вернется, когда вернется прежняя жизнь.

То, что мне необходимо на войне, я старалась приобрести: знания, командирскую требовательность и выносливость. Закончив курсы, я чувствовала твердую почву под ногами и с нетерпением ждала момента, когда снова попаду в привычную боевую обстановку, чтобы свои знания применить в борьбе с врагом.

Настал последний день перед отъездом. У входа в казарму висело объявление о том, что 15 июля 1942 года в 5 часов дня состоится партийно-комсомольское собрание.

В дверях мне повстречался старшина..

– Сычева, тебе письмо.

Я взяла конверт, но тут раздалась команда строиться на обед. Увидев, что письмо от родных, решила прочесть его перед собранием и положила в карман.

– Становись! Последний раз пойдем обедать в столовую училища, – сказал старшина.

С обедом торопились. Зная точность комиссара, боялись опоздать на собрание.

Началось оно, как всегда, точно в пять. Первым подошел к длинному столу комиссар. Это был очень подтянутый и подвижный человек. Говорил всегда быстро, четко и коротко. Но в этот раз нас сразу насторожила его необычайная медлительность. Было похоже на то, что ему трудно говорить.

– В эти дни над нашей страной, – начал он, – нависла опасность. На огромной территории, от Балтики до ворот Кавказа, идут ожесточенные бои с оккупантами. Борется весь народ. Одни на фронте, другие в тылу. Нам, коммунистам и комсомольцам, нужно быть на передовой.

Сегодня на нашем направлении, в районе Моздока, врагу удалось превосходящей силой техники и ценой больших людских потерь, – комиссар достал носовой платок, приподнял фуражку и вытер высокий с залысинами лоб, – удалось потеснить наши войска. Завтра утром вы все получаете документы, и – на передовую. – Последнее слово он выговорил особенно отчетливо, прощупывая нас испытывающим взглядом серых глаз. – Мы надеемся, что сражаться вы будете мужественно и чести училища не посрамите.

Дальше я почти ничего не слышала. Думы о Лоре, о семье, о родных целиком поглотили меня. И вдруг я вспомнила о письме. Тихонько, стараясь не шуршать бумагой, вынула я его и надорвала конверт. И сразу мне бросилось в глаза слово, набранное крупными, черными, как само горе, буквами: «ИЗВЕЩЕНИЕ». В глазах потемнело. Я невольно вскрикнула.

– Что с тобой, Сычева? – спросил комиссар.

Все обернулись в мою сторону. Я не могла произнести ни одного слова, только слезы текли из моих глаз.

Кто-то поднял извещение и прочитал вслух, что лейтенант Григорий Васильевич Жернев погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

– Муж… – проговорил кто-то сочувственно.

Я, застонав, уткнулась в рукав.

Собрание продолжалось еще некоторое время, но я уже ничего больше не слышала. Вечером ушла в горы и там дала волю слезам…

Начинался рассвет. Солнце было еще за горами, и только его косые лучи золотили зеленые вершины. Потом засверкал серый камень утеса. Горе и тоска владели мной. «Вот восходит солнце, – думала я. – Начинается новый день. А Гриши нет… Нет и не будет… Никогда!»

…Нужно было возвращаться.

Вечером шумный воинский эшелон увозил меня на фронт.