Текст книги "По зову сердца"

Автор книги: Тамара Сычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Из-за бурунов медленно выползли еще два танка и пошли на орудия Конограя.

Наводчик Лобода-старший опять приставил к панораме глаз и громко крикнул своему сыну:

– Давай, сынку, снаряды! Накажем нимцям, щоб до нас не ходили!

После двух выстрелов танки загорелись.

Одному орудию в этом бою не повезло. Первый танк с ходу налетел на него и гусеницами раздавил пушку.

После боя с танками уничтожили и приданную им пехоту.

И опять двинулись по бурунам казачьи эскадроны, настигая и добивая врага.

У селения Ага-Батыр мы стали во второй эшелон. Наступление на этот населенный пункт вел корпус донских казаков, поддерживаемый моточастями.

Здесь у гитлеровцев была особенно сильная линия обороны. Немецко-фашистское командование знало, что, если казаки здесь прорвутся, придется оставить Моздок.

Мы четверо суток стояли во втором эшелоне в ожидании приказа о наступлении. Особенно томительными были ночи. Казаки мерзли в открытом поле, с нетерпением поглядывая на город, темнеющий на горизонте. Кравченко строго следил за тем, чтобы измученные казаки не засыпали.

– Казаки, не спать! – время от времени кричал он. – Мабуть вже скоро пойдем на Ага-Батыр, поможем донцам его отбить и там у хатах погреемся!

Но ночи проходили, а приказа наступать все не было…

С рассветом из-за города поднимались вражеские самолеты и безнаказанно бомбили казаков, гоняясь чуть ли не за каждым всадником. Конникам легче было рассредоточиться, чем артиллеристам, и они съезжались в лагерь только вечером.

Всем давно уже надоело топтаться здесь без дела.

– Скорее бы уж в бой! Надоело мерзнуть да слухать, как люди воюют. Дали б команду всем по коням… – ворчал Завалейко.

Только на одиннадцатую ночь пришел приказ об общем наступлении. Казаки ворвались в Ага-Батыр, оставив позади себя буруны ногайской степи, разрисованной следами танков, лошадиных и верблюжьих копыт, усеянной вражескими трупами, сгоревшими танками и машинами.

– Теперь вперед пойдем, Завалейко, вперед, на запад! – кричал Кравченко.

Вскоре части Красной Армии взяли Моздок. В этой победе была и наша доля. Окрыленные успехами на фронтах, особенно большим наступлением советских войск под Сталинградом, конники спешили на Дон, на Кубань, настигая и уничтожая фашистов.

Мы двигались по направлению к реке Куме. После небольших боев овладели станицами Суженской, Иргалки и другими. Шли по пятам противника, который прикрывал свое отступление частыми артиллерийскими и авиационными налетами на наши колонны.

Как-то подъехал ко мне Завалейко и показал огромный соломенный лапоть и кальсоны.

– Товарищ младший лейтенант, это я буду с собой возить. Как дойду до Берлина, Гитлеру покажу. Его войско потеряло, как бежало з бурунов.

До меня донесся неудержимый хохот казаков.

– В музей фашистский отправить! – кричал кто-то.

– Что там в фашистский музей хотят отправить? – спросила я у Кравченко.

– Да то ж Завалейко… Найшов фрицевские портки, а козаки предлагають сдать их у фашистский музей. На память.

– Ха-ха-ха-ха! – смеялись казаки. – Так бежали, аж портки потеряли!

– Как пошли в наступление, – смеясь, сказал Кравченко мне, – так у Завалейки и сердце выздоровело, и одышки нет, и ноги не опухают. Другим человеком стал. Як рыгоче…

V

Нам предстояло последнее в этом районе большое испытание. По заданию командования мы должны были опередить врага и войти в станицу Северную, лежавшую за горой Северной. Гитлеровцы отступали в обход гор.

В селении, у подножия горы, нам разрешили сутки отдохнуть. Помылись в бане, получили новое белье.

Жители рассказывали, что в это время года на горе свирепствуют суровые северные ветры, поэтому гора и называется Северной. Порывы ветра так сильны, что человек не может удержаться на высоте. Те, кто пытался перевалить Северную зимой, погибали.

Вечером я побеседовала с бойцами, разъяснила наши ошибки в прошлых боях и походах, вынесла благодарность отличившимся. Потом объяснила поставленную перед нами задачу. Рассказала о переходе Суворова через Альпы. Хотя лежащая перед нами гора Северная и не шла в сравнение с Альпами, но я все же считала, что рассказ о героизме суворовских солдат может помочь казакам преодолеть предстоявшие трудности. Бойцы с интересом, внимательно прослушали мою беседу.

Казаки расположились на полу у раскаленной плиты. Впервые за зиму они отдыхали под настоящим кровом. Молодой боец разыскал в какой-то хате мандолину и стал играть. Услышав знакомую песню, некоторые начали подпевать, другие «аккомпанировать» на гребешках и ложках.

– А ну, казаче, сыграй нам кабардинку, – сказал Кравченко.

– Танцевать будете?

– А как же, это мой любимый танец. Я в тысяча девятьсот сороковом году на донской олимпиаде приз за него получил.

«Оркестр» ударил бойкую кабардинку.

Кравченко, молодецки закручивая усы, пошел по кругу, показав знаком, что надо раздвинуться, закружился, засеменил ногами, прошелся на носках своих больших кирзовых сапог, а потом на каблуках, приговаривая: «Асса!», «Асса!» Казаки били в ладоши, а танцор притопывал и приседал на всякий манер. Концы его темно-синей суконной черкески были подобраны под отделанный серебром кавказский пояс. На груди двумя рядами блестели высеребренные газыри, красный сатиновый бешмет под черкеской был застегнут доверху на маленькие черные пуговицы.

– Асса! Асса! – На спине Кравченко бился красный башлык, быстро мелькало красное донышко белой овчинной кубанки.

Когда он кончил танцевать, раздался гром аплодисментов.

– Думаете, шо я вже и танцувать не можу? Чи я не казак? – сказал Завалейко, выходя из угла. – Играйте казачка!

Встав в середину круга, он хлопнул в ладоши, потом по коленям, по губам и заплясал, отбивая такт и приговаривая частушки. А потом пошел вприсядку. Он был в одном красном бешмете и синих брюках, без черкески. Казаки смеялись, глядя на его трясущиеся редкие рыжеватые усы, свисающие вниз, на хитро улыбающиеся глаза в морщинках.

– Видали? – крикнул мне на ухо Кравченко. – И сердце не болит.

Мы смотрели и не узнавали Завалейко, а он все плясал и плясал.

– Вот так больной, вот так Завалейко! – удивлялись казаки.

До поздней ночи люди веселились. На ужин нам сварили галушки. Мы с удовольствием поели и легли отдыхать.

…Подъем на Северную был очень крутой. Километров пять шли по глубокому снегу. Казаки, одетые в шинели и бурки, с трудом поднимались, ведя за собой навьюченных лошадей и верблюдов. Только поздно вечером мы достигли вершины, Она была покрыта ледяной зеркальной коркой. Ураганный ветер завывал на все голоса, снег больно хлестал по лицу.

Бойцы вели коней в поводу. Я хотела снять бурку, которая все время распахивалась, мешая идти, и по неосторожности бросила повод лошади, а ветер подхватил меня и, как соломинку, понес по ледяному насту вправо. Я хваталась окоченевшими руками за что попало, но удержаться не могла. Перевернулась на спину. Ветер продолжал тащить меня по льду, но уже не с такой силой. Впереди чернела пропасть. Я в ужасе закричала. В это время меня подхватили чьи-то сильные руки, и над ухом забасил Кравченко:

– Вставайте, товарищ младший лейтенант.

Лошадь ржала и била меня мордой в спину. Я крепко уцепилась за повод и с трудом подошла к взводу. Бойцы отстали от колонны, поджидая меня. Все молчали: говорить было невозможно – вой ветра заглушал голос. Оттого что бойцы молчали, мне было еще более стыдно; казалось, каждый думал: командир рот разинул, а ты рискуй жизнью, спасай его.

Я восхищалась выносливостью и мужеством казаков. Благодаря полнейшей дисциплине, воинской сплоченности и порядку мы без потерь перешли Северную.

К утру, когда мы спустились в долину, перед глазами открылась ставропольская станица Северная. Мы расположились на квартирах и смогли раздеться и снять сапоги. Узнав, что в станице стоят казаки, гитлеровцы хотели обойти нас, но напоролись на другой полк.

С рассветом мы начали новый переход, но теперь идти было значительно легче. По дороге останавливались в казачьих станицах. Население радушно принимало уставших бойцов.

Преследуя противника по ставропольским просторам, мы однажды натолкнулись на препятствие: мост через реку был взорван. Река оказалась неглубокой, решили перейти ее на конях вброд.

Мой взвод переправлялся последним по размытому и истоптанному копытами дну. Тяжелая повозка с минометами увязла, и кони стали. Как их ни понукали, они не могли вытянуть все более увязавшую повозку. Казаки забеспокоились – лошади в холодной воде, на морозе застынут и пропадут. Каждый давал совет, и все смотрели на меня, ожидая решения командира.

– Расчет, за мной! – скомандовала я и первая вошла в мутную воду. Казаки ахнули. Купание в сильный мороз было им не по сердцу, но они сами видели, что другого выхода нет. Ветер обжигал лицо и руки. В воде было теплее, а чуть поднимешься, мороз пробирает до костей, тело коченеет, зубы стучат. Казаки старались вытянуть повозку, но это было не так легко сделать: она погрузилась в топкий грунт. Долго мы раскачивали ее и наконец сдвинули с места. В это время к реке подъехала легковая машина. Шофер, видимо, хотел переехать брод.

– Куда ты, застрянешь!

– Я здесь уже переезжал, – ответил шофер и начал съезжать в воду.

Не доехав до середины реки, машина остановилась. Два казака бросились на помощь шоферу.

Открылась дверца, и выглянул командир казачьего корпуса.

– Вытаскивайте сначала повозку, – приказал он, – а потом поможете вытащить машину.

Минут через двадцать мы вытащили повозку. Обледенели, как сосульки. Пока стояли в воде – еще можно было терпеть, а как вылезли на берег, сразу окоченели… Распрягли лошадей, привязали к машине и стали тащить ее. Повозились минут десять, вытянули и машину. Генерал подозвал меня. Вся мокрая, дрожащая, я подошла к нему и доложила по всем правилам.

– У нас с шофером спор, – сказал генерал, – он доказывает, что вы женщина, а я ему возражаю.

– Я, товарищ генерал, командир взвода.

– Женщина?

– Да, женщина.

– Вот это здорово! Хороший командир, раз в такой мороз казаки пошли за вами в воду.

– У меня казаки молодцы, настоящие воины.

Увидев, что я, хотя и стояла навытяжку, в ознобе стучу зубами, генерал достал флягу.

– Надо вам погреться, – он налил граммов пятьдесят спирта в крышечку от термоса.

Я выпила спирт, и он огнем разошелся по телу.

– Еще налить?

– Нет, а бойцам хорошо бы тоже погреться.

Генерал засмеялся:

– Несите флягу..

Казаки дали флягу. Шофер, по приказанию генерала, налил доверху. Простившись с нами, командир корпуса уехал.

Обледеневшая одежда скоро дала себя знать. Ноги выше колен зашлись и сильно болели. Бойцы разделили спирт и выпили. Чтобы не обморозиться, мы не стали садиться на коней, а решили, бежать вслед за ними. Пробежала с километр и я. Но потом села на повозку, так как в больших, не по ноге, сапогах окончательно выбилась из сил. До населенного пункта осталось километров восемь, там мы могли догнать своих. На мне все застыло. Одежда ломалась на сгибах, а тело, как обожженное, неимоверно горело. Потянуло ко сну. Кравченко, бежавший около повозки, расталкивал меня:

– Товарищ младший лейтенант, не спите, не спите!

А я сквозь сон ругала его.

– Дайте мне хоть подремать.

– Нельзя, товарищ командир.

Я чувствовала, что закоченела, казалось, во мне остановилась кровь. Единственным спасением представлялся сон. Кравченко стаскивал меня с повозки и заставлял бежать, но я не то что бежать, двинуть ногой не могла.

– Товарищ младший лейтенант, выпейте, у меня осталось трохи, – сказал Завалейко и приложил к моим губам флягу.

На повозку сели два казака и тотчас же закоченели.

– Гони на полный! – приказал Кравченко ездовому, и лошади понеслись галопом.

В деревне остановились возле первой же хаты. Хозяин помог растереть снегом обмороженных. А мной занялась хозяйка с дочкой. Они разрезали голенища сапог и брюки. Но оказалось, что портянки и кальсоны примерзли к телу, и их долго пришлось отмачивать.

Наутро подняться я не смогла. Около двадцати дней пролежала я в медсанбате с воспалением легких и почек. Но как только спала опухоль ног и температура, я оттуда удрала.

Догнала свою часть, когда шел бой за одну ставропольскую станицу.

Радостно встречал нас народ в освобожденной станице. Женщины выбежали на улицу, и каждая звала к себе. Вошли в хату, а там старуха ставит на стол пироги.

– Деточки, я целую ночь пекла: вы воюете, а я пеку да плачу от радости. У меня тоже двое в армии. Кушайте, деточки… У нас в каждой хате пекли ночью. Пушки стреляют, а бабы пекут да слезами обливаются, – говорила нам старушка.

Около плиты суетились молодицы.

– Будь они прокляты, окаянные фашисты! Одно дело у них: лазят под окнами, выставляют автомат, а сами кричат: «Мамка, есть курка, яйка?..» Да какая ж я вам мамка, нехристи? Может, вы моих деточек поубивали, а у меня яйки пытаете, да еще и мамкою называете. Ешьте, деточки, ешьте, – приговаривала старушка, угощая казаков.

…В феврале мы дошли до Батайска. Начались ожесточенные бои на подступах к Ростову.

– Скоро увидим родной Дон, – радостно сказал Кравченко, когда мы заняли позиции недалеко от железной дороги.

– Кравченко, вот твоя родина, твой Дон! – крикнул Завалейко, когда мы вышли на железнодорожную насыпь.

Долго казаки взвода не могли успокоиться, когда узнали, что Ростов уже освободили другие части.

– Как же так, шо мы, казаки, и не первыми пришли у Ростов? – обиженно говорил Завалейко.

– Ничего, зато мы первыми придем в Берлин, – успокаивал его Кравченко.

Вскоре мы подошли и заняли оборону на реке Миус.

Однажды комбат объявил, что меня вызывают в штаб, наверное на празднование Международного женского дня. Я поехала. В штабе уже собралось много добровольцев-казачек, которые вместе с корпусом прошли большой и славный путь. У всех было торжественное настроение, все постарались принарядиться в новое, недавно выданное казачье обмундирование. Увидела Марию Яценко. Ее черная, туго заплетенная коса свисала до пояса.

После торжественной части и доклада о Международном женском дне объявили приказ командования о награждении. Почти всех женщин, присутствовавших на собрании, наградили орденами или медалями и объявили благодарность за безупречную службу.

На Воронежском фронте продолжалось наступление. Сюда направляли людей, технику, боеприпасы. Весной группу офицеров, в том числе и меня, откомандировали в распоряжение штаба Воронежского фронта.

Сообщение было тогда плохое, пассажирские поезда еще не ходили, пришлось ехать в теплушках, на платформах, попутных машинах. Наконец, после всех дорожных мытарств, мы приехали в Воронеж.

– Пойдете в офицерский резервный полк, – сказали нам в штабе.

– Товарищ майор, – попросили мы, – сейчас идут жестокие бои, трудно усидеть в резерве, пошлите, пожалуйста, на передовую.

Майор был неумолим.

Вышли на улицу с кислыми лицами.

Походили по городу и не встретили ни одного целого дома, везде сплошные развалины. Жители ютились в полуразрушенных квартирах.

В поисках ночлега постучались в маленький уцелевший домик. Хозяйка с измученным бледным лицом приветливо встретила нас:

– У нас, деточки, теснота, три семьи в двух комнатушках, но вы наши желанные гости.

– Где же ваши домочадцы? – поинтересовались мы, никого не найдя в комнатах.

– Еще на работе. У меня две дочери, да у соседки, что живет у нас, – в ее дом бомба попала, – тоже двое. Скоро с работы вернутся.

– Так поздно работают?

– Они ходят дом строить.

– Какой дом? – удивились мы. – Вы что, себе дом отстраиваете?

– Зачем себе? В городе комсомольская организация взялась дома восстанавливать, – объяснила хозяйка.

Тут в коридоре послышался звонкий смех, и в комнату вошли девушки. Увидев нас, они смутились.

– Танечка, познакомьтесь, у нас гости, – сказала женщина.

Молодые, крепкие, но с усталыми лицами девушки разглядывали нас не без любопытства. Они были в рабочей одежде, в брезентовых фартуках, заляпанных раствором. У той, которую женщина назвала Таней, блондинки с голубыми глазами, далее нос был измазан глиной.

Утром, когда я готовила завтрак, а товарищи, в ожидании каши из концентратов, весело разговаривали с девушками, во дворе забили в рельс. «Воздушная тревога!» – забеспокоилась я.

Девушка засмеялась:

– Да нет, это нас зовут на работу.

– На какую работу? Сегодня воскресенье, выходной день!

– А у вас на фронте разве есть выходные?

И девушки рассказали, что в свободное от работы время они восстанавливают дома для трудящихся города. Вскоре они собрались и ушли.

– Ну, если девчата в тылу не отдыхают, то нам тем более надо спешить.

И мы сразу же после завтрака двинулись в путь.

В резервном полку шли усиленные занятия: люди готовились к новым боям, изучали новую военную технику. Я с радостью согласилась заниматься на курсах переподготовки, выпускающих артиллеристов-противотанкистов. Сбывалась моя заветная мечта. Я с головой ушла в изучение артиллерийского дела.

Из газет и сводок Совинформбюро мы знали, что немецко-фашистское командование бросило на наш фронт свои лучшие дивизии. На вооружении противника появились мощные танки «тигр» и самоходные пушки «фердинанд».

С замиранием сердца следили мы, курсанты, за ходом ожесточенных боев на Орловско-Курской дуге. Всем хотелось скорее попасть на фронт.

Наконец мы закончили курсы переподготовки. Три лейтенанта и я получили направление в гвардейскую дивизию, сформированную из курсантской бригады в дни, когда враг стоял у стен Москвы. В настоящее время дивизия находилась в Чернянском районе, в лесу, на коротком отдыхе. Меня назначили в отдельный истребительный противотанковый дивизион, а моих спутников – в стрелковые полки.

По дороге мы встретили командира дивизии, седоусого бодрого генерал-майора Боброва. Увидев группу офицеров, он остановил машину и поинтересовался:

– Новые?

– Да, идем с назначением.

– С какого фронта?

– С Северного Кавказа.

Посмотрев на меня, генерал спросил:

– А это что за вояка?

Я доложила по всем правилам устава:

– Товарищ гвардии генерал-майор, младший лейтенант Сычева прибыла во вверенную вам дивизию для дальнейшего прохождения военной службы на должность командира огневого взвода отдельного истребительно-противотанкового дивизиона.

– Ну, посмотрим, как будешь воевать. Если так, как докладываешь, то хорошо, а не справишься, отправлю обратно.

И стал расспрашивать, откуда мы, где воевали. Узнав, что и я была в боях, сказал:

– Вот и ладно, значит, уже обстрелянная, – и, посмотрев на мою юбку военного образца, тапочки (сапоги были в вещевом мешке) и белые носки, добавил: – Только надо надеть брюки и сапоги.

– Есть, – ответила я.

VI

На лесной опушке, заросшей кустарником и высокой травой, размещался противотанковый дивизион майора Капусткина.

– Где здесь командир дивизиона? – спросила я проходившего солдата.

– А вот сидит, – ответил он.

Под ветвистым деревом у самодельного столика, склонив голову, сидел и что-то писал офицер. Гладко зачесанные набок черные волосы блестели на солнце. На плечи была наброшена простая солдатская шинель с полевыми погонами майора.

Я подошла и доложила о прибытии на должность командира взвода. Майор, прищурив глаза, внимательно посмотрел на меня:

– Откуда прибыли?

Я кратко рассказала о себе.

– Ну хорошо, идите в штаб, оформляйтесь.

Через несколько дней я получила взвод, познакомилась с бойцами. Всерьез узнать каждого предстояло в боях. Сейчас главное – обучить их, и мы стали учиться.

Среди бойцов моего взвода была невысокая, худенькая молчаливая девушка Аня Балашова. В первые же дни я увидела, что она пользуется во взводе большим авторитетом, разрешает все спорные вопросы, ее слово – закон для бойцов.

– Балашова считается хорошим наводчиком в дивизионе, – сказали мне в штабе.

…Пополнение дивизиона людьми продолжалось. Через некоторое время я зашла в штабную палатку. Начальник штаба капитан Фридман сидел на самодельной койке и разговаривал с незнакомым мне офицером.

– Познакомьтесь, Сычева, это ваш новый командир батареи.

Я приветствовала старшего лейтенанта. Он представился, пожав мне руку:

– Бородин.

Среднего роста, загорелый, скуластый, с быстрыми черными глазами, старший лейтенант производил впечатление смелого и энергичного человека. Увидев на нем горнокавказское зеленое обмундирование, я поинтересовалась:

– Вы воевали на Кавказе?

– Да, пришлось побывать, – ответил Бородин.

В разговоре выяснилось, что мы некоторое время служили в одной части.

В тот же день Бородин должен был принимать батарею.

После обеда бойцы чистили сапоги, умывались, заправлялись.

– Давайте подошью воротнички, кому еще не подшила, – говорила Аня. – Сегодня командир дивизиона майор Капусткин придет, будет новому комбату представлять батарею. Всем надо быть чистыми.

Девушка посмотрела вокруг.

– Ибрагимов, разве это заправка? Почему ремень болтается? А ну-ка, заправься хорошенько.

Вскоре последовала команда строиться.

– Смирно! Товарищ гвардии майор, по вашему приказанию первая батарея противотанкового дивизиона построилась. Докладывает командир второго взвода гвардии младший лейтенант Анаденко.

Командир дивизиона строго осмотрел бойцов. Те, кто воевал с майором, знали, что Капусткин хороший артиллерист, в критические моменты боя он всегда на огневых, и ни один вражеский танк не пройдет там, где стоит дивизион майора. Грамотный и отважный офицер, он был чрезвычайно требователен к себе и подчиненным.

– Почему много небритых? – Майор остановился против Ибрагимова. – Товарищ боец, два шага вперед, шагом марш!

Ибрагимов вышел из строя.

– Вы почему не бриты?

– Не успел, товарищ майор, – краснея, ответил Ибрагимов, – был в наряде.

– В чьем взводе этот боец? – обратился майор ко мне и младшему лейтенанту Анаденко.

– В моем, товарищ гвардии майор, – вытянулась я.

– И все небритые, наверное, из вашего взвода? После поверки зайдите ко мне!

Мне стало не по себе, краска залила лицо. Через час я спускалась по ступенькам в землянку командира дивизиона.

– Вы почему не учите людей аккуратности? – сразу спросил меня майор, отложив газету, которую читал до моего прихода.

Я стояла навытяжку и не могла ничего возразить. Голубые глаза майора, казалось, впились в самую мою душу.

– Если боец неопрятный, значит, он разболтанный и недисциплинированный, – сказал командир дивизиона.

– Виновата, товарищ гвардии майор, исправлюсь.

– Завтра я проверю у вас пушки, не такие ли они грязные, как бойцы.

Я молчала.

– У женщины-офицера бойцы взвода должны быть опрятны, как ни у кого. Учтите это.

Я сделала для себя вывод: в гвардейской части требовательность и дисциплина выше, чем в других частях, где я служила раньше. Надо и мне подтянуться.

Как-то утром на поляне, недалеко от штаба, я проводила политбеседу с бойцами своего взвода. Начали обсуждать поступок одного артиллериста, который во время танковой атаки, когда орудие вышло из строя, взял противотанковые гранаты и бросился под танк.

Зашел спор: правильно ли поступил боец? Одни говорили – правильно, другие – неправильно. Я прервала спор и объяснила, что именно так и надо поступать каждому бойцу: если орудие вышло из строя – сам ложись под танк, взорви его, погибни, а не пропусти мимо себя.

Сидевший неподалеку заместитель командира дивизиона по политической части капитан Питиримов слышал мою беседу с бойцами и, как только закончились занятия, вызвал меня в штаб.

Я зашла в мелко отрытую землянку и доложила о прибытии.

– Садитесь, Сычева, – вежливо сказал капитан.

Я села на ящик от снарядов и с нетерпением стала ждать, что он скажет.

– Вот как вы учите своих бойцов?.. Не драться с врагом, не истреблять его танки, а бросаться под них?

Меня как кипятком обдало.

– Нет, товарищ капитан, вы меня не так поняли, – пробормотала я, опустив глаза.

– Тогда повторите, что вы объясняли бойцам, – глядя на меня в упор, приказал капитан.

– Я объяснила бойцам, что, если орудие выйдет из строя или не будет боеприпасов, бери гранаты и бросайся под танк…

– Как вы можете учить этому бойцов? От вас я этого не ожидал. Другое дело, если в критический момент боя любовь к Родине подсказывает бойцу отдать свою жизнь, отдать недешево, не за один танк, а за исход боя, за жизнь многих боевых товарищей. Вам понятна ваша ошибка? – спросил капитан.

– Понятно, – шепнула я, сгорая от стыда.

– В комсомоле давно? – поинтересовался капитан, изменив тон.

– С тысяча девятьсот тридцать третьего года.

– Надо готовиться в партию, пора уже. И бойцы у вас есть такие, которых можно готовить. Вот старший сержант Балатов – хороший, дисциплинированный командир орудия. Рядовой Белюков и другие… Это ваша опора в боях.

Долго еще беседовал со мной капитан.

Возвращаясь к себе, я почувствовала, что передо мной открылась новая страница учебника, которая раньше не была мною усвоена. «Да, людей надо беречь и дорожить ими, человек – это самый ценный капитал. Капитан прав, воевать надо так, чтобы и врага победить и самому остаться живым, а если уж погибнуть, то очень дорого отдать свою жизнь».