Текст книги "Сброшенный корсет"
Автор книги: Сюзан Кубелка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
– Вот теперь превосходно! Это у нас с тобой хорошо получилось, Йозефа. – Тетушка отступила на шаг с выражением триумфа на лице. – Прическа удалась точь-в-точь. И вот что я вам скажу: это проливает свет на некоторые факты. Для кое-кого. Не так ли? Это пробуждает прекрасные воспоминания. Сейчас как раз самое время!
Йозефа энергично кивнула, церемонно подправила отдельные пряди, а когда она закончила, у меня закружилась голова.
По правде говоря, мне было совсем худо. Три битых часа я прямо, как свеча, сидела на золоченом стульчике, неподвижно, как статуя, утянутая до сорока сантиметров.
Несколько раз Зефи уколола меня шпильками. От спиртовки воняло. Запах паленых волос на щипцах раздражал желудок.
– Прошу прощения, но мне сейчас будет плохо.
И тут тетушка поднесла мне ручное зеркало. И все сразу же стало прекрасно.
Неужели это я? Белая нежная кожа, большие черные глаза, на голове великолепие из темных локонов, на лбу цветочный ободок – на меня смотрела улыбающаяся молодая барышня. Уже не ребенок. Живительно, до чего можно измениться!
– Ну вот, теперь у нас в Эннсе новая красавица, – довольно воскликнула тетушка. – Ты себе нравишься? Да? Могла ли ты представить себе подобное три недели назад, когда приехала к нам?
– Нет. Никогда… но… прошу прощения, не хочу никого обременять, только… мне так тяжело дышать… и я не могу… говорить. – Я ловила ртом воздух.
– Чудесно, – сказала Юлиана. – Тогда ты знаешь, как себя вести за ужином: улыбаться, молчать, не противоречить, ничего не критиковать, а если упадешь в обморок, то и это твой козырь. Кавалеры будут чувствовать себя защитниками, все бросятся тебя поднимать, и ты снова в центре внимания. Запомни раз и навсегда: ты плавно соскальзываешь на пол. Ни в коем случае не опрокидываться, как доска. Красавица должна и в обмороке не терять грациозности. И тогда все мужчины – твои рабы. – И она захихикала, будто девочка. – Я говорю это по собственному опыту. Положись на него.
Йозефа принялась упаковывать корзинку. Тетушка протянула мне свой веер – золотистый с красными крапинками, он ярко контрастировал с лиловыми цветами в моих волосах.
– Душа моя, сиди смирно на своем месте и не крути головой, пока не вернется Зефи. Она тебя оденет. А в половине девятого я зайду за тобой и отведу вниз. Готова держать пари на свой отель, что сегодня нас ждут сильные впечатления. Этот вечер принесет тебе новых пылких поклонников, если я не обманываюсь.
Уходя, она помахала мне рукой, а Йозефа даже сделала книксен.
Наконец-то я одна.
Я судорожно раскрыла веер. Уф-фф, свежий ветерок. И в этот момент я поняла, почему элегантные светские дамы всегда имеют при себе веер. Вовсе не из кокетства. Отнюдь нет. Они всюду носят этот предмет с собой, чтобы выжить. Не из тщеславия, а из чистой необходимости. Веер и корсет, я впервые осознала это сейчас, идут рука об руку. Без вееров туго зашнурованный дамский мир давно бы задохнулся. А если корсет когда-нибудь выйдет из моды, то исчезнут и веера.
Внезапно у меня заболела голова. В висках стучало. Никогда бы не подумала, что взрослые добровольно обрекают себя на такие муки. Красота требует жертв – гласит старая поговорка. Как же это верно! Как верно!
На секунду я поддалась жалости к самой себе. Но тут же выпрямилась, как свеча. Ни одна из женщин, которых я знала, никогда не жаловалась на подобные вещи. Я не хочу быть здесь первой. И потом, успех того стоит!
Я бросила удовлетворенный взгляд в большое зеркало на дверце моего гардероба. На меня смотрела красавица, и это была я. Могла ли я мечтать о таком раньше? К этому времени Юлиана успела тайком поведать мне десять заповедей женской красоты, я отвечала семи из них: у меня была предписываемая лилейная кожа, потому что я никогда не выходила из дома без шляпы, перчаток и зонтика от солнца. За этим следила Эрмина с тех пор, как мне исполнилось три года. У меня тончайшая талия. Маленькие руки и ноги. Большие глаза, к тому же черные, – вожделенный цвет глаз в стране, где большую часть населения составляют блондины. Маленький рот. Длинные густые волосы, и я невелика ростом.
Чего мне недоставало, так это пышной груди, широких бедер и круглых плеч. А если быть совсем уж честной, то рот у меня был не так уж мал. Но он не был вульгарно большим. И, слава Богу, губы мои нежно очерчены, потому что толстые губы вообще считаются одним из самых грубых недостатков женского лица.
Я наклонилась, чтобы получше разглядеть себя.
Прическа. Кого же она напоминала?
Я долго размышляла об этом. И наконец меня осенило.
У Эрмины в шкатулке для драгоценностей хранилась одна миниатюра. Живопись на слоновой кости. На портрете была изображена красивая женщина, похожая на императрицу, только глаза и волосы у нее были черными. Эрмина однажды, несколько лет тому назад, показала мне ее. У женщины была та же прическа.
Кто это, я не знала. Тогда не спросила, потому что меня это еще не интересовало. Теперь же история обретала другой поворот.
Я быстро встала и выглянула из окна. Пять минут седьмого. Солнце, правда, все еще светило над городской башней, но было уже поздно. Я же испытывала непреодолимое желание прокрасться в комнату Эрмины и отыскать миниатюру. На оборотной стороне портрета наверняка написано имя.
Стоп. Нет. Благовоспитанная барышня не рыщет в чужих комнатах. Это верх бестактности. А кроме того, как я уже говорила, у меня не было времени. Эрмина должна была вот-вот вернуться.
Через десять минут в дверь энергично постучали.
– Кто там?
– Это я.
– Входите, пожалуйста.
Я опустила веер и приняла позу: голова высоко поднята, грудь вперед… Переступив порог, Эрмина застыла как вкопанная. Глаза ее расширились, дыхание участилось.
– Маргита – как живая, – невольно вырвалось у нее, и она опустилась на мою постель.
– Пардон, кто как живая?
– Маргита, – пробормотала моя маленькая гувернантка, явно раздосадованная, что у нее сорвалось с языка. – Это так характерно для твоей тетушки. Она нарочно так сделала. Упряма, как осел. Все хочет довести до крайности. А к чему это приведет? Бессмысленная затея.
– Пожалуйста, скажите мне, кто такая Маргита? Я раньше не слышала этого имени.
– Моя… моя… дальняя знакомая. Она уже умерла. А ты действительно совершенно изменилась и выглядишь совсем не так, как моя дорогая маленькая Минка.
– Я вам не нравлюсь? – Я закрыла веер и стала крутить головой во все стороны.
– Да нет, нравишься. – Эрмина снова успокоилась. – Хочешь – верь, хочешь – не верь, в замке была одна дама с похожей прической.
– Хорошо было в замке?
– До того хорошо, что и домой не хотелось возвращаться.
– Ну и как вам сырые огурцы?
– Это варварство. Жесткие, как кость. Жевать приходится очень осторожно, иначе они ужасно хрустят на зубах. Но к этому вкусу можно привыкнуть… со временем. – Она встала. – Что я еще хотела сказать… Я напрасно беспокоилась. По дороге сюда мне как раз встретился господин барон. Придет один-единственный друг из казармы – Аттила Надь, молодой лейтенант, он его хорошо знает, а так мы будем совсем одна семья. Честно говоря, у меня камень с души свалился. Тем не менее, веди себя прилично, не смотри ему в глаза, этому другу, и не кокетничай с Габором. Чтобы мне не пришлось краснеть за тебя. – Она подошла поближе, пытливо оглядела меня с ног до головы и, сдержав улыбку, сказала примирительным тоном: – Вот так и вырастают детки. Да… а теперь я должна поторопиться. Не тебе одной надо сегодня принарядиться. Цилли уже ждет. Так что, адье, дружок. Встретимся внизу. – И она исчезла.
Ага. Маргита. Теперь я знала хоть ее имя. Очевидно, ее любили, потому что тетушка Юлиана говорила о прекрасных воспоминаниях.
Но дело было щекотливое. До того щекотливое – я принялась быстро обмахивать себя веером, – что моя безупречная Эрмина… лгала! Беглое знакомство? Вопиющая глупость. Кто же таскает за собой миниатюры малознакомых особ? И зачем же пугаться, если кто-то оказывается вдруг на эту особу похож?
И тут у меня зародилось подозрение, правда, настолько абсурдное, что я тотчас о нем забыла. А кроме того, меня насторожил неясный шум за спиной.
Я обернулась. Дверь была заперта. Но я чувствовала, что за мной наблюдают. Подсматривают в замочную скважину? Я задержала дыхание – и… что это? Кто-то просунул желтый лист бумаги в щель между полом и дверью. И сразу послышались удаляющиеся шаги. А потом снова все стихло.
Сердце стучало так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Я тихонько подошла к двери, но не смогла наклониться. Этот корсет! Что делать? Я повалилась на четвереньки на зеленый ковер, зубами зажала письмо, отползла назад, опираясь на руки и колени, и выпрямилась возле своего стульчика. После чего прочла то, что было написано на листке:
«Ваш преданнейший поклонник просит вас сегодня о любовном залоге. Доверьтесь мне. Omnia vincit amor».
Габор! Я прижала листок к груди.
Мне сразу стало хорошо. Зачем только я так мучилась сегодня утром? «Omnia vincit amor!»
Я поцеловала письмо и спрятала его в книжный шкаф.
Габор любит меня! Да, он любил меня уже тогда, когда я считала себя дурнушкой, и находил меня очаровательной. Принес мне торт. Похвалил мой голос. Ликовал по поводу моего успеха в «Юной спасительнице». Когда он бывал в отеле, я всегда находила письмо, и он устраивал так, чтобы мы случайно встретились. Он знал, когда я спускалась к обеду, когда играла на фортепьяно в актовом зале, когда шла к себе в комнату для дневного сна. И всегда, встречая меня, он такпроизносил «Добрый день!», что кровь приливала к щекам.
Мы пока и словом не обменялись наедине. Но теперь все должно измениться, благодаря его плану.
Что же касается этой Фогоши, дочери магната, и ее денег, то сегодня ночью я сумею ее затмить. Жизнь вдруг предстала передо мной в розовом свете. Из гадкого утенка я превратилась в белого лебедя. Может, произойдет еще одно чудо, и тетушка Юлиана заплатит за меня залог?
Но что же мне подарить Габору как сувенир? Платочек? Цветок из прически? Одно из двух. И тогда он всегда может вспомнить, как хороша я была в тот наш первый совместный ужин.
Однако как все устроить, чтобы Эрмина ничего не заметила? Надо что-то придумать.
Но это было не так-то легко. И когда пришла Йозефа одевать меня, никаких идей все еще не было. Господи!
Я была в большом волнении. С тех пор как себя помню, мне не доводилось испытать так много прекрасных ощущений сразу.
– Пожалуйста, стойте смирно! – торжественно изрекла Йозефа.
Она надела на меня свежее белье: плотные белые чулки из крученых ниток; отделанные кружевом, присборенные в талии и доходящие до икр панталоны со шлицей; белую нижнюю юбку с китовым усом, заменяющую кринолин, только не такой пышный, как это было модно лет пять тому назад. Поверх нее вторая и третья юбки из белого льняного полотна с широкими воланами. Это была длинная процедура.
И наконец платье. Тонкое и нежное. Когда Йозефа надевала мне его через голову, казалось, меня обволакивает белая вуаль. Материя состояла из нескольких слоев тончайшего батиста, а вплетенные в ткань белые и лиловые шелковые крапинки соблазнительно поблескивали. Когда я была окончательно наряжена, с лиловым шарфом, в лаковых туфельках и с шелковым белым веером в руке, Йозефа снова сделала книксен, словно я и впрямь была уже взрослой.
– Сударыня мигом покорит сегодня все сердца. – И подвела меня к зеркалу в дверце. Я замерла, разглядывая свое отражение. Это было самое короткое из всех моих платьев. Из-под него виднелись мыски башмачков. А талия! Такая тонкая, будто сейчас переломится. Я не узнавала себя. Это элегантнейшее создание – действительно я?
– Спасибо, Йозефа. Ты сделала из меня красавицу.
– Не надо большого искусства, когда барышня так сложена.
– Скажи мне, отчего умерла графиня Маргита? – спросила я как бы между прочим.
– Ее съел тигр, – не задумываясь, ответила она.
– Что?! В цирке?
– В Бенгалии, – она ударила себя ладонью по губам и покраснела. – Кто рассказал барышне о леди Маргите?
– Моя гувернантка. А теперь скажи, только честно. Я действительно на нее похожа? Ты тоже так считаешь?
Йозефа что-то пробормотала и так смутилась, что я решила больше не мучить ее. Одной загадкой больше, одной меньше, не все ли равно. Я еще узнаю обо всем здесь в Эннсе, когда это будет угодно судьбе.
А теперь я была слишком взволнована. Мне предстояло прощание с детством. И мой первый вечер в мужском обществе. Мой первый ужин. И ждущий меня поклонник, который мне предан. Вот вам, пожалуйста!
И когда зашедшая за мной без четверти девять тетушка, почти потеряв при виде меня дар речи, помазала мне за ушком настоящим розовым маслом, корсет вдруг перестал меня беспокоить и дышать стало легче. Под руку с тетушкой легкой походкой я спускалась по лестнице, с любопытством ожидая, что преподнесет жизнь свежеиспеченной красавице.
ГЛАВА 7
Венгерский ужин стал камертоном нового бурного отрезка моей жизни, но если кто-нибудь предрек бы мне тогда, что очень скоро я все подвергну сомнению – свое воспитание, Эрмину, родителей, свое мировоззрение и даже себя самое, я бы объявила его сумасшедшим.
Что произошло? Я влюбилась. Как простая горничная.
Но начну, пожалуй, с начала.
Эрмина ждала меня внизу, ее милое круглое лицо было невероятно бледным. Она выглядела очень элегантно в своем любимом платье (черное с желтым), огромный бант кайзеровского желтого цвета украшал высокую прическу, высоченные каблуки делали ее выше меня ростом. Я быстро чмокнула ее, и мы вступили в ярко освещенный красный салон, который превратился в сказочную страну.
Персидский ковер был свернут. Паркет натерт до блеска. Все вещи в помпейском стиле исчезли, не было и египетской кушетки, а стены были украшены пестрыми лентами, в которых переплелись цвета Венгрии – красный, белый, зеленый. Острый взгляд влево – картина с обнаженной женщиной на месте, раму украсил дубовый венок. Под ней стояла ваза с разноцветными гвоздиками, источавшими такой сильный аромат, будто здесь побрызгали духами.
Мягкий свет. Не керосиновые лампы, а сто дорогих восковых свечей в красно-зелено-белых деревянных шандалах.
Но прекраснее всего был стол. Он стоял в беседке из ивовых веток, густо оплетенных свисавшими вниз красными, белыми и зелеными перцами, так что казалось, что сидишь под небом из ярких овощей. Такого я еще не видывала.
Остальные гости были уже тут и стояли перед нишей, при нашем приближении они обернулись и застыли, словно пред ними предстало привидение.
Габор поднял голову, глаза его округлились. В салоне стало так тихо, что слышно было, как потрескивают свечи. Наконец генерал широко развел руки и произнес: «Добро пожаловать!» – оцепенение было нарушено. Нас радостно окружили, и со всех сторон посыпались комплименты.
– Да вас не узнать! – пробасил генерал, глядя прямо на мою тончайшую талию. – Не прошло и трех недель, а в Эннсе уже новая красавица. Нет-нет, душа моя, нет, нет и нет! Больше никаких книксенов. Пусть это останется в прошлом, – и, подняв меня, он поцеловал мне руку.
Я густо покраснела. Генерал целует руку пятнадцатилетней! Такая честь оказывается лишь замужним дамам. Молоденькой девушке никогда.
– Что ж, ребенок нравится, – воскликнула принцесса Валери своим хрипловатым голосом. На ней было платье королевского синего цвета, оно волочилось по полу и было слишком длинным для Эннса. – Прелестна, прелестна! Просто конфетка! – сказала она своему мужу. – Как вы считаете, Эди? Я права?
Лейтенант Шиллер ничего не ответил, но это никого не удивило. Он был известен как большой молчун. Принцесса говорила, он слушал.
– О! Моя Минка, – воскликнул граф Шандор. – Она выглядит, как… как наша… как, ну да… как настоящая маленькая женщина. Как бежит время…
И тут ко мне, не скрывая восхищенного взгляда, подошел Габор. Эрмина тут же предостерегающе подняла палец, и я опустила голову.
– Сударыня похожа на фею из сказки, – услышала я его голос. – И это не пустой комплимент. А сейчас… Позвольте вам представить. Мой друг Аттила Надь.
Я подняла голову – передо мной стоял незнакомец. Он был чуть старше Габора, выше и стройнее, с явно южным типом лица. Черные, как смоль, гладкие волосы, черные глаза, прямой нос и римский профиль. А еще тонкие породистые усы. Он так молодцевато раскланивался передо мной, что я забыла опустить глаза, уставившись на него как зачарованная. Выпрямившись, он улыбнулся мне. Боже! Что же это было! Его крепкие белые неровные зубы напомнили мне вдруг волка. Алчущего… чего? Но мне ничего не пришло в голову, потому что между нами протиснулся генерал в своей роскошной красной с золотыми шнурами парадной форме.
– Уберите свои коготки, Надь. Голубка принадлежит мне.
Он подал мне руку и повел меня как свою личную гостью к столу. И где же было мое место? На сей раз я сидела не в конце стола, куда обычно усаживают молодежь. Я царила по правую руку от Его Превосходительства, точно напротив Габора, и по левую руку от графа Шандора, который зачарованно следил за каждым моим движением, как будто видел меня впервые. Восхищенная улыбка не сходила с его уст.
– Добро пожаловать в мою csarda [7]7
Корчма (венг.).
[Закрыть], – пробасил Зольтан фон Бороши и кивнул мне: – Сегодня празднуем, как это делают в прекрасной Венгрии. Еда, питье, песни и танцы. Будет весело. Жизнь прекрасна. Hie et nunc! [8]8
Здесь и сейчас ( лат.).
[Закрыть]– И он указал на зеркальную нишу, которая преобразилась до неузнаваемости.
Ее превратили в музыкальный павильон. Широкая плюшевая софа была убрана, а под балдахином из красно-бело-зеленой ткани ждали пятеро цыган в ослепительно синих, шитых золотом униформах: Мор, первая скрипка, Янош, вторая, Кароли, басист, Писта, тарогатто, и знаменитый цимбалист Матиас. Генерал кивнул, и они заиграли.
– Минка, это чардаш! В нем столько чувства! – восторженно воскликнул Его Превосходительство, я же должна была собрать всю свою волю, чтобы не отбивать такт ногой. Такой зажигательной музыки мне еще никогда не приходилось слышать. Я едва замечала, как приносили блюда, до того околдовали меня эти мелодии. Некоторые начинались сладостной истомой, потом ускорялись, становясь все быстрее, еще быстрее, еще веселее, – и все завершалось диким воплем от переполнявшей душу жизнерадостности.
Мор, первая скрипка, подошел к нам, поклонился и, встав возле принцессы Валери, заиграл ей прямо в ухо. Полились высокие, тонкие певучие звуки, а трели рождались, казалось, в горле какой-то птицы и выливались в блаженное радостное ликование. Затем он приблизился к Эрмине, а потом мне снова пришлось покраснеть, потому что музыкант подошел ко мне, и я опять оказалась в центре внимания. О, эта сладостная музыка! Да еще пылкие взгляды поклонников – Габора и Аттилы. Это была совершенно новая ситуация. Но к ней вполне можно было привыкнуть.
Генерал подхватывал начало песен своим густым глубоким басом: «Дорога среди акаций» и «Выпив вечером красного вина». Подали закуски. Я с удивлением глядела на тарелку. Грубый салями, жирный паштет, три половинки соленого огурца, прозрачные, почти белые. Я сглотнула. Это произведение венгерского повара? Исключено. Я не смогу такое съесть. Наш шеф-повар был французом. И я привыкла к легкой, изысканной пище. А с тех пор как стала носить корсет, желудок мой стал очень капризным, прямо как у тетушки Юлианы, которой становилось плохо после каждого второго кусочка. Но и без корсета я не смогла бы ничего проглотить, потому что от близости Габора у меня перехватило горло. Он пожирал меня глазами, когда думал, что никто этого не видит. Я тоже не выпускала его из поля зрения. Из-под скромно опущенных ресниц я улавливала каждое его движение, и от одного этого сладко волнующего греховного чувства я была уже сыта. А трапеза только началась. Веселой чередой нам приносили бобовый суп с салом, капустный суп с острыми красными колбасками из Дебрецена, пеперони в масле, такие острые, что обжигали желудок. А к этому всему поджаренный, сочащийся маслом хлеб с чесноком.
Я вопрошающе посмотрела на Эрмину, которая тоже ничего не ела. Она тотчас подняла голову. «Это варварство, – говорил ее взгляд, – цивилизованный человек такое не ест». Габор тоже был не в своей тарелке и по большей части оставлял еду нетронутой.
Но остальные были в своей стихии. Они поглощали несметное количество еды, смеялись, пили, говорили и находили все просто чудесным. Блюд на столе прибавлялось: гуляш по-сегедски, курица с паприкой, свиное брюшко, снова пеперони, капуста, сливки – мой желудок протестовал от одного вида этих яств. Мне наложили огромные порции. Я усердно ковыряла вилкой в кушаньях, но чрезвычайно редко подносила ее ко рту. Что, к сожалению, не ускользнуло от внимания хозяина стола.
– Ешь, ешь, птичка моя! Ешь, чтобы из тебя что-то получилось. Отведай-ка голубцы. Только мы, венгры, знаем, как их готовить. Мы любим изысканное… – Он не отводил глаз, пока я не проглотила кусочек. – Браво! Ну как? Вкусно? – и он поднял бокал. – А теперь выпьем за мою прекрасную родину. За Дунай. За Саву. За Драву. За Тиссу. За сильную, славную, храбрую венгерскую нацию!
А затем последовал его любимый тост: «Без Венгрии нет жизни». Отдавало национализмом, а стало быть, было позорно, как меня учили.
Я покосилась на Эрмину. Она кусала себе губы. Тем не менее, храбро подняла бокал и улыбнулась хозяину праздника. Она даже выпила в его честь, и кроме меня, никто не знал, как она страдает. Вечер был явно не в ее вкусе, даже если отвлечься от моей метаморфозы, я это заметила, как только мы переступили порог.
Эрмина верила в Дом Габсбургов, что было видно уже по ее платью – черному с желтым. Ее любовь и симпатия принадлежали императору, наднациональной Австро-Венгрии. Она ненавидела национализм, все больше входивший в моду. Как она сказала еще вчера? «Монархия – это богатая, мирно объединенная Центральная Европа… Народы должны уважать друг друга, чтобы так все и оставалось. Но чехи, сербы и румыны дошли просто до мании величия. Другие народы тоже. А венгры и вовсе считают себя венцом творения. После примирения они стали думать, что все знают лучше, чем император в Вене. Наши враги за рубежом это знали. И они разжигали и разжигали страсти, и если так пойдет дальше, то скоро вся Европа вобьет это себе в голову. Подожди немного – и ты увидишь».
– О чем задумались, любезная кузина? – пророкотал генерал и чокнулся с Эрминой. – Мор, Матиас! «Хороша моя любимая!» – И он запел для Эрмины венгерскую любовную песню.
Она приняла это храбро, с улыбкой на устах. Раздались оглушительные аплодисменты, подали лимонное мороженое, с мучительной трапезой было покончено.
Унесли горы тарелок и плошек. На скатерть насыпали розовые лепестки, побрызгали духами. Стали разносить шнапс, а для дам вишневый ликер и шоколад. Торты, сказали нам, принесут позже.
Генерал поднял руку.
– Дражайшая принцесса, Эрмина, Шандор-бачи, мой дорогой Эди, Аттила, Габор, сегодня мы приветствуем нашу прелестную Маргиту…
– Не Маргиту! Минку! – мгновенно отреагировала Эрмина, но ее не слышали.
– … Нашу прелестную Маргиту, которая спасла меня от ужасного фиаско. Ради меня она совершила великий подвиг, – он растроганно улыбнулся, – проявила себя перед целой толпой чужих людей. На сцене. Бесстрашно. Она отважно сыграла с листа целую оперу как настоящий виртуоз. Она не опозорила нас, наоборот. Она стала героиней Эннса. И я, желая выразить свою благодарность, заказал маленький сувенир, – он покровительственно улыбнулся, – скромное напоминание о сегодняшнем вечере. Надеюсь, сударыня, вам понравится.
Он протянул мне футляр из тонкой белой кожи. В нем лежал – на гранатовом бархате – золотой браслет. Из нот. Четвертушки, половинки, целые ноты, тактовые черточки, нотные строчки были искусно спаяны друг с другом, образуя кружевной узор. А замочком служил скрипичный ключ. В каждой целой ноте – а их было предостаточно – сиял бриллиант!
Быстрый взгляд в сторону Эрмины – можно ли принять этот дар? Она утвердительно кивнула. Меня охватила горячая радость. До сих пор у меня не было драгоценностей. Это моя первая по-настоящему ценная вещь.
– Это самые прекрасные такты из «Юной спасительницы», – объяснил Его Превосходительство, – отлитые из золота, чтобы они остались нетленны! И так же вечна моя благодарность. – С этими словами он схватил мой стул, порывисто придвинул его к себе, взял мою руку и поцеловал. Отец Габора во второй раз поцеловал мне руку! Потом он торжественно надел мне браслет, и все, как по команде, подняли свои бокалы с криком «Виват! Минка! Браво!». Цыгане завели веселую песню: «У коня большая голова. Пусть он грустит вместо меня». Благоухали гвоздики, и я испытывала полное блаженство.
Но вот песня закончилась. Генерал отослал музыкантов, перерыв для куренья и закусок. Когда мы остались одни, он еще раз поднял руку.
– Я чуть было не забыл о главном. Наша талантливая бравая Маргита здесь…
Валери и Эрмина обменялись тревожными взглядами.
– Пардон, Ваше Превосходительство, Минка! – прервала принцесса своим грудным голосом, и на сей раз была услышана.
– Прошу прощения! Минка… Во всяком случае, эта милая маленькая пташка… жизнь дает ей шанс… – он сделал большой глоток шнапса и выглядел при этом очень растроганным, – этот хорошенький ангелок… мне не хватает слов. – Он обратился к сыну: – Габор, у тебя лучше получится, – и залпом осушил свою рюмку.
– Как прикажете, папа́, – Габор поклонился, улыбнулся всем, а я, сгорая от любопытства, упорно рассматривала свой браслет.
– Мой дядюшка, комендант полка, – начал Габор, – никак не возьмет в толк, что здесь в Эннсе я самый лучший наездник, лучше всех его господ. На будущий год осенью я закончу военную академию и стану лейтенантом. И что, слышу я, произойдет при вступлении в должность? Вам ставят в пример унтер-офицеров, которым следует подчиниться. Эти господа, говорят вам, уже двадцать лет учат верховой езде, а стало быть, вам целый месяц надо молчать и только слушать. А если кто выскажет свое мнение, того посадят под арест.
К нашему удивлению, капитан Шиллер открыл рот:
– Слушать никогда не повредит, – лаконично заметил он.
– Моим учителем верховой езды был мой знаменитый папа́, – гордо сказал Габор. – И я слушаюсь только его.
– Замечательно! – Эрмина отпила немного вишневого ликера. – Но не мог бы ты объяснить, к чему клонишь?
– Конечно, дорогая тетушка. Я поспорил со своим дядюшкой, что научу любого дилетанта скакать рысью, галопом, а также элегантно преодолевать барьеры, причем гораздо быстрее, чем любой из его учителей.
– К какому сроку?
– Ко дню рождения кайзера, 18 августа.
– До него осталось всего пять недель, – воскликнула Валери.
– Пять или три, – с облегчением воскликнула Эрмина, – у меня гора свалилась с плеч. Я опасалась, что твое пари имеет отношение к нам.
– Оно и имеет, – мягко заметил Габор.
Эрмина закрыла веер.
– Нынче после обеда мы уточнили условия. Дядюшка хочет спорить наверняка. Он хочет обучить верховой езде даму, которая никогда еще не садилась на лошадь.
– Но это не одна из нас! – с ужасом воскликнула Эрмина.
– Одна из вас, с вашего позволения, – ответил Габор с обаятельной улыбкой. – Папа́ тоже участвовал в нашем совещании, и он абсолютно убежден, что… наша милая барышня была бы самой подходящей кандидатурой.
Так вот каков план! Я стала пунцовой. Никакого обручения. Уроки верховой езды. О Господи!
У Эрмины перехватило дыхание.
– Выбрось это из головы, – воскликнула она возмущенно. – Моя Минка хорошо образованная юная дама, и осенью она отправится в пансион. Я не потерплю, чтобы она оказалась втянута в ваши безумные пари.
– Но, Эрми, дорогая, – благодушно воскликнул генерал.
– Нет! Никогда! Вы полагаете, я привезла ее в Эннс, чтобы отдать вам на съедение?
– Совершенно справедливо, – вступилась за меня Валери своим грудным голосом. – Забудьте о ребенке. Это исключено.
– К сожалению, мы не можем! – одновременно воскликнули Габор и генерал.
– Это почему же, позвольте спросить?
– Потому что… – и оба господина обменялись заговорщицкими взглядами, – иначе мы потеряем целое состояние!
– Дядюшка выплатит нам пятьсот пятьдесят гульденов, если до дня рождения кайзера я сумею научить нашу барышню верховой езде, – объявил Габор, – а если не смогу, неважно, по какой причине, то я должен выплатить ему эту сумму. Вот так обстоит дело. Мне очень жаль.
– Пятьсот пятьдесят гульденов? – в ужасе повторила Валери. – Столько зарабатывает мой Эди за целый год.
– Ты поставил на мою Минку, не спросив у меня разрешения? – возмутилась Эрмина. – Каким образом мы оказались втянуты в эту историю?
– Это была чистая необходимость, как говорится.
– Какая дерзость!
– Мой дорогой Габор, – голос принцессы стал на октаву ниже, – ты когда-нибудь видел образованную барышню верхом на лошади?
– Нет, пока нет.
– И вряд ли увидишь, – сказала Эрмина со значением, – воспитанницы императорского пансиона – это тебе не драгуны.
– Разумеется. Но, может, для нас сделают исключение?
– Нет! Даже в страшном сне, нет! – и ее милое круглое личико побагровело. – Скажи на милость, почему женщина должна сесть верхом на лошадь, если в этом нет необходимости? Чтобы повредить себе руки и набить мозоли, как у кучера? Растрясти себя внутри и снаружи, чтобы в голове все смешалось? Чтобы сломать ногу и всю жизнь хромать? Я никогда не сяду на лошадь, и моя Минка тоже не сделает этого.
– Я был уверен, что вы поддержите меня, милая тетушка.
– Как ты мог додуматься до такой мерзости? – воскликнула Эрмина, вся красная от гнева. – Не хочу больше и слышать об этом! Ни слова! – Поджав губы, она вскочила, схватив свой стул, повернула его задом наперед и села спиной к столу. К несчастью, она оказалась как раз напротив обнаженной купальщицы и, демонстративно опустив голову, уставилась на паркет.
– Габор! Сейчас же извинись! – пробасил генерал. – Что за глупости ты несешь! Где твой разум? Оставь свою скандальную скромность. Переходи сразу к делу, черт побери! Иначе я сам возьму слово, – и, схватив рюмку шнапса, он залпом ее выпил.
Габор встал и, подойдя к Эрмине, театрально опустился перед ней на колени:
– Горячо любимая, единственная тетушка, – он взял ее руку и поцеловал. – Я припадаю к вашим ногам, требуйте мою голову, но послушайте меня еще две минуты.
– Почему я должна тебя слушать?
– Потому что вы не можете отказать мне в просьбе.
– Вот как! Ну, это уже предел. Встань, шалопай! Зарвавшаяся обезьяна, – Эрмина с трудом удерживалась от смеха.
Габор вскочил и почтительно посмотрел на мою гувернантку.
– Ну говори уж, быстро. Что там еще у тебя?
– Если я выиграю пари, то получу право голоса на уроках верховой езды. И это для меня главное. А не пятьсот пятьдесят гульденов. Эти деньги для вас, для ваших бедных. Для лотереи на летнем балу. Вот что я хотел сказать, дорогая тетушка. Мерси.
