Текст книги "Сброшенный корсет"
Автор книги: Сюзан Кубелка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
– Знаешь что, – Эрмина быстро схватила меня за руку, – пойдем поприветствуем тетушку Юлиану. Она так рада твоему приезду. Ваше Превосходительство, пожалуйста, извините нас. Увидимся наверху, в зале, адье.
В этот момент вернулся бургомистр. Его сопровождал статный господин с яркой внешностью. Породистый, глаза темные, густые, напомаженные и изящно закрученные черные усы. Он был во фраке, с цилиндром на голове, что подчеркивало его и без того высокий рост. Золотистый жилет из блестящего шелка и такая же роза на лацкане дополняли костюм.
– Дражайшая Эрмина фон Фришенбах! – Он протянул навстречу ей обе руки. – Наконец-то вы снова здесь! Эннс без вас просто осиротел. Выглядите ослепительно. Вы становитесь все моложе. Наш бургомистр уже успел сказать вам об этом?
– Нет еще! – просияла Эрмина, которая рядом с высоким мужчиной выглядела очень трогательно, почти как ребенок. – Вы первый, дорогой Луи! А это наша Минка. Минка! Это твой дядя Луи, совладелец этого шикарного отеля. Скажи ему: «Целую руку» и как ты рада приглашению.
Я снова присела, сделав особенно глубокий поклон. Это мой дядюшка? Я обрадованно подняла на него глаза. Он улыбнулся мне в ответ. Это была симпатия с первого взгляда.
– Какая хорошенькая… милая барышня, – дядюшка взял меня за подбородок и стал пристально всматриваться в лицо, – однако какое сходство. Бывает же такое, просто поразительно! Да… Сударыни, хорошо, что вы уже здесь. Опера начнется через двадцать минут. Все складывается просто замечательно.
Я хотела было что-то сказать, но не издала ни звука. Этот красивый господин, похожий на знаменитого композитора Иоганна Штрауса, кажется, назвал меня хорошенькой?..
Нет! Этого не может быть. По мнению папа́, я была страшнее ночи, и даже Эрмина, которая любила меня, ни разу не проронила ни одного доброго слова о моей внешности. Правда, у меня были исключительно густые длинные блестящие темные волосы и черные – «как вишни», говаривала маменька, – глаза, все же остальное, очевидно, выглядело ужасно.
Наверное, у меня нос картошкой и рот до ушей. И чересчур большие уши. Что именно делало меня уродиной, я не знала, потому что избегала зеркал, страшась их больше чумы. С тех пор как пять лет тому назад родился мой братец, я перестала смотреться в зеркало. Зачем? Чтобы страдать? Нет-нет. Я плохо представляла себе свой облик. О своей худосочности я знала и без зеркала. Еще не развилась. Никаких округлостей. Куда уж мне до прекраснейших женщин нашей монархии, которых воспевал весь мир. Ведь каждому известно, нет ничего ужаснее тощей женщины. Как мучительно выслушивать комплименты, обладая такой внешностью, как у меня.
Но сегодня вдруг два господина выразили восхищение мною. Мой новый друг Габор и этот обаятельный новый родственник. Очевидно, я похожа на свою тетушку Юлиану. Почему мама не говорила мне об этом? Но ведь Юлиана красавица. А я?.. Тут какое-то противоречие.
Но я недолго размышляла об этом, потому что жизнь вдруг стала ужасно занятной. Слава тебе Господи, что я приехала в Эннс.
Крепко сжав руку Эрмины, я на мгновение прижалась к ней. Она ободряюще улыбнулась мне.
Даже не подозревая о предстоящем мне испытании, мы переступили порог этого импозантного отеля.
ГЛАВА 3
Большое фойе было ярко освещено и украшено цветочными гирляндами. Здесь царила еще большая сутолока, чем на улице: дамы в вечерних туалетах, мужчины во фраках, генералы в парадной форме, офицеры, прислуга. И тут же разгуливали дети, которым предстояло петь в опере, уже загримированные, в париках, в костюмах, в пестрых нарядах разных земель империи. Вокруг гордые родители, сестры, братья, родственники, друзья.
И хотя я всегда всем сочувствую, эта картина вызвала во мне острую зависть. Мне тоже хотелось спеть в «Юной спасительнице» и блеснуть перед Габором. Мне хватило бы на это отваги. «Смелее в бой, как подобает настоящему мужчине! – учила меня Эрмина. – Но только тишком, героические подвиги – это привилегия мужчин. Кураж для юной барышни нежелателен. Но когда надо, решительно вступай в бой! Это в духе нового времени. В остальном положись на Господа Бога».
Я не оплошала на приемных экзаменах в Вене. Не спасовала бы и здесь; как уже говорилось, я была готова. Это было бы достойным дебютом в Эннсе. Но что это? Когда я следовала за Эрминой и дядюшкой Луи, прокладывавшим нам путь в этой давке, меня вдруг охватила сценическая лихорадка, какая нападает на выступающих при свете рампы: я горела с ног до головы. И это был верный знак, что сегодня произойдет что-то еще, что-то очень волнующее. И важное. Этот жар никогда меня не обманывал. Но что?
Тут дядя Луи остановился и открыл дверь:
– Ну вот, сударыни! Входите! Это наш новый красный салон. Как, дорогая Эрмина, удивлены? Меблировка от Макарта, как в лучшем венском городском дворце. Освежитесь, перекусите немного и не торопитесь. Моя Юлиана зайдет за вами.
И, приподняв цилиндр, он оставил нас одних.
– Боже мой! – воскликнула Эрмина, осматриваясь вокруг.
Маленькая передняя, где мы находились, вела в красный салон. Таких роскошных покоев я еще не видывала. Стены обиты красным переливчатым шелком. Красный восточный ковер, такой пушистый, что туфли утопают в ворсе. Египетская кушетка. Помпейские вазы на высоких подставках. А в них экзотические травы, цветы из шелка, страусиные перья. Венецианское зеркало, слева от него, у окна, картина маслом в золотой раме, изображавшая – Боже Всемогущий, не ослепла ли я? – абсолютно… голую купальщицу. Я немедленно отвернулась.
Посередине стоял длинный резной овальный обеденный стол темного дерева, вокруг него двенадцать удобных стульев. В глубине наполовину скрытая тяжелой бархатной портьерой ниша, увешанная зеркалами, в нише широченный плюшевый диван того красного цвета, который любил Макарт. Он плохо вписывался сюда, как и туалетный столик за помпезной ширмой красного бархата. Мы нерешительно двинулись дальше. Салон являл собой странный гибрид театра, столовой и будуара, мой нос безошибочно определил запах болгарского розового масла, а в воздухе было разлито что-то греховное и искушающее.
– И впрямь separée [4]4
Отдельный кабинет (франц,).
[Закрыть], – пробормотала Эрмина, тяжело вздохнув.
– Что-что? – переспросила я.
– Separée, – повторила она машинально, не повышая голоса.
– Я никогда не слышала такого слова.
– Неважно.
– А что это такое?
– Такого здесь, в Эннсе, раньше не было.
– Да, но что это значит, separée?
– Не спрашивай! Сейчас нам надо вымыться. Мы с тобой похожи на трубочистов, а через четверть часа начнется опера. Да не смотри ты на эту вульгарную картину. Это грех, требующий покаяния.
Я сделала книксен. Скинула с себя долгополую коричневую накидку, бросила ее на стул, затем сняла шляпу и взглянула на свое серое скучное дорожное платье. В сравнении с веселой нарядной публикой за дверью я выглядела в нем как монашка.
Эрмина тем временем проинспектировала туалетный столик.
– Очень хорошо, вода в кувшине теплая. Гостевые полотенца тоже на месте, специально для нас. А что это там такое? Похоже на мраморный торт. Ты уже можешь есть, Минка? Как твой желудок? Знаешь, я вдруг поняла, что просто умираю от голода.
Я тут же подошла к столу, отрезала от торта толстый кусок, положила на тарелку и отнесла своей маленькой гувернантке.
– М-м-м, как вкусно. А ты ничего не съешь?
– Кусочек шоколада, если можно. – Возле торта стояла большая серебряная ваза с конфетами.
– Сколько угодно! Шоколад придает силы. – Эрмина смыла со лба сажу. – Ну как, вкусно?
– Очень, – ответила я. Стоя спиной к голой купальщице, в стороне от зеркал я расчесывала свои густые черные волосы и туго заплетала их в косы. – Таких изысканных конфет я еще никогда не ела, это лучший в мире шоколад!
– Приятно слышать, – раздался у двери звонкий голос, – все в доме сделано моими бравыми людьми. Минка! Эрмина! Наконец-то вы здесь! Минка, я твоя тетушка Юлиана. Добро пожаловать под мой кров! Чувствуйте себя, как дома.
Я подняла голову.
В дверях стояла изящная белокурая дама, чуть выше меня ростом, в золотистом присборенном платье с рюшами, с небольшим кринолином, длина его позволяла видеть мыски туфель. Она была так похожа на мою мать, что я даже испугалась. То же сияющее лицо, та же линия губ, лилейная кожа. Только черты ее лица были тоньше, и глаза не голубые, а ореховые, искрящиеся радостью. А талия – в самом деле осиная, как у императрицы. Рядом с нею Эрмина казалась чуть ли не пухленькой. Когда обе дамы обнялись и настал мой черед, я присела особенно низко и почтительно поцеловала тетушкину маленькую, мягкую руку.
При этом я старалась не пялиться на ее прическу. Тщательно зачесанные наверх светлые волосы были увенчаны гнездом из коричневого бархата, в котором красовался ослепительно синий колибри с распростертыми крылышками. И когда это элегантнейшее создание склонило ко мне свою изысканно убранную головку и сердечно поцеловало в лоб, я уловила исходивший от тетушки запах английской помады. А еще я подметила, что цвет ее платья повторял цвет жилета и розы на лацкане у дядюшки Луи. Мне это показалось безумно элегантным.
Сходства со мной, однако, не было никакого. Об этом и нечего говорить. Странно. На кого же тогда я должна походить в Эннсе?
Моя прекрасная тетушка помогла мне встать и на мгновение застыла передо мной:
– Я сейчас упаду в обморок, – промолвила она. – То же лицо. Совсем как…
Эрмина сию же секунду приставила к губам указательный палец.
– …совсем как… как я ее себе представляла, – быстро завершила Юлиана начатую фразу. – Я хотела спросить вас обеих, все ли у вас есть, что необходимо?
– Благодарствуем. В избытке. Впрочем, погоди. Юлиана, не одолжишь ли ты мне какой-нибудь красивый бант для прически? Мой весь в саже от паровоза. У тебя такая элегантная прическа, что я кажусь себе бедной родственницей из деревни.
– Разумеется, с удовольствием. Сейчас же пошлю Йозефу, пусть поищет среди моих вещей что-нибудь подходящее.
И уже через несколько минут крепко сбитая брюнетка по имени Цилли принесла большой алый шелковый бант, который был, пожалуй, чуть ярковат для скромного темно-синего платья Эрмины.
– Это прислала вам госпожа, – сказала она, приседая. – Вы позволите помочь? – И она ловко принялась за дело. Эрмина наблюдала за ней в зеркале.
– Совсем неплохо, – сказала она, когда служанка ушла. – Не попросить ли нам ее в камеристки… Я и в самом деле кажусь выше, если бант сдвинуть немного вперед, как ты считаешь, детка?
– Вам это безумно идет.
– Умоляю, не говори все время «безумно», ненавижу это модное словечко.
– О, пардон. А можно спросить одну вещь?
– Спрашивай.
– Вы не находите, что тетушка похожа на мою маменьку?
– Еще как! Они выглядят как родные сестры.
– Но на кого же тогда похожа я? Никаких других родственников в Эннсе у меня нет.
– Ты? – спросила Эрмина. – А почему ты должна быть на кого-то похожа? Откуда ты это взяла?
– Потому что дядюшка давеча просто оторопел. «Разительное сходство», – сказал он. Сходство с кем? А тетушка…
– Дитя мое, это какая-то ошибка.
– Вы разве не слыхали? Что она сейчас упадет в обморок?
– Нет.
– Но…
– Никаких но, – строго сказала Эрмина. – Хорошо воспитанные дети не донимают взрослых вопросами. Когда они что-то не понимают, то просто ждут. Все в свое время!
– Да, но когда оно придет, это время!
– Не сейчас. Ну-ка! Давай немного надушимся! Это перебьет запах гари. И принеси, пожалуйста, мой веер. Держись прямо! Опять ты прячешь лицо, выше голову, душа моя! Расправь плечи. Грудь вперед, живот втянуть! Вот так. Ну а теперь устроим себе уютный вечерок. Мы это заслужили.
Но об уютном вечере пришлось забыть. Едва мы уселись наверху, в большом актовом зале, как начались распри – гостей оказалось больше, чем мест.
Пришлось молодежь поставить сзади у стенки. Так как я еще не оправилась от изнурительной поездки по железной дороге, для меня сделали исключение и оставили сидеть в третьем ряду возле Эрмины.
Прекрасный зал, с лепниной, большой сценой, с гобеленовым занавесом, набит битком, а люди все прибывают. Весь город устремился сюда. Такой сутолоки я еще не видывала.
Вот Юлиана спешит к нам, держа за руки двух нарядных девочек. Остановившись возле нас, она звонко представила барышень:
– Минка! Это Галла Пумб. Ее отец – знаменитый кондитер с Винерштрассе. А это Эмзи Кропф, дочь мясника с Главной площади. Вы все трое одного возраста.
Мы улыбнулись друг другу.
Галла мне сразу понравилась. У нее были блестящие каштановые косы, карие глаза и милое личико. Эмзи, блондинка с толстыми красными щеками, казалась старше нас обеих. У нее были вполне развитые формы, она носила корсет и выглядела как настоящая маленькая женщина. Симпатии она у меня не вызвала. «От нее, – подумала я, – стоит держаться подальше».
– Встаньте у стенки, – сказала Юлиана девочкам, – прямо перед средним проходом. Оттуда все прекрасно видно. А после оперы встретимся внизу в ресторане. У вас будет еще возможность подружиться, если захотите.
С трудом переводя дыхание, она села возле нас и, раскрыв веер, принялась обмахивать разгоряченное лицо.
Наконец поток гостей прекратился, и двери в зал были закрыты.
Но где же Габор? Я тихонько озиралась по сторонам. Ага! Он стоял со своими товарищами в боковом проходе. Фуражка съехала набок. Может, нарочно надел ее набекрень? Вид у него был залихватский. Он заметил меня и приветливо улыбнулся. Я густо покраснела и тотчас отвернулась.
– Кого ты там разыскиваешь? – строго сказала Эрмина.
– Никого. Просто… здесь так хорошо пахнет цветами. Я хотела узнать, откуда этот аромат.
– Ну уж не оттуда. И запомни раз и навсегда, неприлично вертеться, отыскивая кавалера.
– То, что она унюхала, – ароматизированный керосин, – вступилась за меня тетушка, – мы залили его в лампы. Очень рада, что ты заметила, душа моя.
Публика принялась аплодировать.
Фройляйн Шёнбек поднялась на сцену и, сконфуженно раскланявшись, села за празднично задрапированный рояль, который стоял слева на сцене перед закрытым занавесом.
– Браво! Браво! – кричали из зала.
Она была знаменитостью Эннса. Я хорошенько ее рассмотрела. Ведь и я могу однажды стать такой, как она. Если мне и впрямь суждено быть учительницей, то тоже придется сочинять музыку, давать концерты, принимать аплодисменты. Пожалуй, это совсем недурно.
На фройляйн Шёнбек глухое под горло платье изысканного серого цвета с небольшим кринолином. Она почти не утянута, волосы скромно зачесаны назад и собраны в узел. Никаких украшений, никаких лент, бантов, никаких гребешков, но она была миловидна, осанка безукоризненна, вид опрятный.
В зале воцарилась тишина.
Белокурый малыш в белой матроске, явно волнуясь, зажигал свечи справа и слева от пюпитра. Предвкушая первые звуки, я откинулась в кресле. И тут раздался пронзительный крик, заставивший меня вздрогнуть. С диким ревом, словно его поджаривали, мальчишка соскочил со сцены и, примчавшись к маме, которая сидела во втором ряду, уткнулся в ее колени. Что могло его так напугать?
Я изо всех сил вытягивала шею, но ничего не видела.
– Вот бестия! – послышалось где-то в первом ряду.
Все офицеры немедленно вскочили на ноги.
– Без паники, дорогие дамы! Я вас защищу! – обратился к нам уланский капитан. Выхватив из ножен длинную саблю, он властным взором окинул зал.
– Смотри, Минка, – воскликнула стоявшая на цыпочках Эрмина, – какая прелесть! Обезьянка… вон она бегает!
Я уже была на ногах. О-ля-ля! Живая обезьянка носилась по сцене, коричневая, с черной, как уголь, мордочкой, острыми ушками и длинным хвостом. Ростом с ленивца, но невероятно подвижная. Испуская громкие радостные вопли, обезьяна скакала вокруг рояля и фройляйн Шёнбек, которая застыла от страха на своей скамье.
– Какая славная! – во весь голос крикнула Эрмина.
– Дрянь, – заметила тетушка.
– Как? Ты ее видела? Где?
– У нашего генерала, – Юлиана скривила губы. – Это его любимчик, новая забава, зверушка, которой дозволено делать все что вздумается.
– Но это не шимпанзе.
– Это макака с Явы.
– Силы небесные! – Это уже был зычный голос отца Габора. – Чудо! Немедленно сюда! Живо!
Офицеры с саблями наголо обменялись недоуменными взглядами, ухмыльнулись втихомолку и расселись по своим местам.
– Проклятый паршивец, – не унимался генерал. – Уже ни на кого нельзя положиться! Я хочу свое Чудо… – Он вскочил.
Эрмина наклонилась к тетушке:
– Он что, всерьез думает, что произойдет чудо только потому, что сбежал его амулет?
Тетушка всплеснула руками и рассмеялась.
– Ты поняла меня, Юлиана?
Тетушка опустила руки.
– Пардон, ты меня развеселила.
– Но почему? – обиженно вымолвила Эрмина.
– Потому что «Чудо» – это имя обезьянки, – все еще смеясь, ответила Юлиана.
– Но почему?
– Потому что это чудо, что он не стал человеком, при его интеллекте – так полагает Его Превосходительство.
– Он становится чудаковат, – сказала Эрмина убежденно, – мне это сразу бросилось в глаза, как только мы приехали.
Генерал в красной парадной форме занял угрожающую позицию прямо перед сценой.
– Неисправимая бестия!
Чудо поднял голову, оскалил зубы и принялся кататься на спине, кокетливо косясь на публику.
– Ты опять хочешь меня опозорить?
Чудо дважды весело перекувырнулся в воздухе, вызвав невероятное оживление у публики, и снова уселся у ног Олимпии, со вниманием изучая подол ее платья. Бедная барышня побледнела, как полотно, глаза ее расширились от ужаса.
Это переполнило чашу терпения генерала. Одним прыжком он вскочил на сцену, но Чудо оказался проворней, кинулся вправо и, в мгновение ока вскарабкавшись вверх по занавесу, оказался за пределами досягаемости. Генерал стоял внизу, а Чудо что-то восторженно верещал, глядя на него сверху. Что он пытался растолковать на своем обезьяньем языке, понять никто не мог, но звучало это так потешно, что многие офицеры расхохотались. Это невероятно воодушевило обезьянку. Она карабкалась все выше и выше, корча такие забавные гримасы, что дамы, хихикая, прятали свои лица за веерами, а мужчины покатывались со смеху.
– Ти-и-и-хо! – прогремел генеральский бас, и тотчас все смолкли. – Слушай, ты, паршивец! Если ты сейчас же живенько-живенько не спустишься вниз, завтра будешь поститься до самой ночи.
Обезьяна, повиснув на занавесе, внимательно слушала. Вцепившись в гобелен обеими ногами и одной рукой, она сперва с наслаждением почесала себе свободной рукой подбородок, потом принялась с большим интересом изучать свой длинный хвост.
Гордость генерала была уязвлена, он побагровел.
– Эрнё! – проревел он. – Где этот кретин? Почему Чудо разгуливает на свободе? Габор! Приведи его немедленно! С лестницей и пресс-папье с моего письменного стола!
Через несколько минут невысокий жилистый парнишка взобрался на сцену. У него были торчащие уши и удивленные карие глаза. За ним следовал Карл, который нес высокую лестницу.
– Я жду! – проревел генерал, и его густые черные брови сошлись в одну прямую линию.
– Извиняйте, Ваше Высокоблагородие, – Эрнё низко поклонился, – подлая тварь спряталась, а как я из комнаты-то выходить стал, она выскочила, ну чисто молния, через эту проклятую дверь и исчезла, будто земля ее поглотила.
– Земля поглотила?! – рассвирепел генерал. – Вон он висит наверху!
– Да, теперь висит, – задумчиво согласился Эрнё, – свисает, как мокрая тряпка.
– Не стой, как истукан, – бушевал Зольтан фон Бороши, – приставляй лестницу и на штурм, с пресс-папье в руке, гоп-гоп.
– Уже наверху, Ваше Высокоблагородие, раз надо. – Эрнё задумчиво почесал шею и неторопливо стал подниматься.
– А зачем ему пресс-папье? – прошептала Эрмина, которая очень любила животных. – Надеюсь, он не сделает обезьянке больно.
– Ну что ты, – успокоила ее Юлиана, – просто это сокровище ничего не боится. Горящую керосиновую лампу запросто берет в лапы. Единственное, от чего он шарахается, – это пресс-папье.
– А почему?
– Напоминает ему змею.
Затаив дыхание, мы следили за продвижением Эрнё к плафону. Чудо забыл о своем хвосте и с любовью смотрел на маленького человечка, который к нему подбирался. Неожиданно он вытянул свободную руку и, ласково лопоча, ущипнул Эрнё за ухо. Зал радостно загудел. Тогда Эрнё пригрозил обезьянке пресс-папье.
Оскалив в испуге зубы, Чудо стремглав спустился вниз по занавесу и с жалобными воплями соскочил на сцену.
– Поймать! – приказал генерал.
Но за Чудом было трудно угнаться. Одним махом вскочив на рояль и балансируя, как канатоходец, на ребре косо стоящей крышки, он подобрался к перепуганной фройляйн Шёнбек и, перепрыгнув через ее голову, ловко опустился на пол, чтобы тут же исчезнуть за занавесом под градом несущихся вслед проклятий. Эрнё, Карл, Габор и генерал бросились за ним. За кулисами послышался детский визг, после чего раздался громкий торжествующий крик. Его Превосходительство вновь появился на сцене с выражением триумфа на лице.
– Схватили паршивца! – прогремел над нашими головами генеральский бас. – Простите великодушно за помеху…
Но продолжить он не успел. Удача опять ему изменила. Он неловко толкнул рояль, горящая свеча сорвалась с подсвечника и упала прямо на колени бедной Олимпии. Дальше все закрутилось с бешеной скоростью. Барышня, потеряв самообладание, закричала: «На помощь! Пожар!», скинула с себя свечу, вскочила, опрокинув скамейку, споткнулась об нее и, повалившись на пол, осталась лежать, тихо постанывая.
– Она повредила руку, – вскричала Эрмина. – Взгляни, Юлиана, бедняжка не может подняться.
– Дева Мария! Какой несчастливый день!
Тетушка вскочила, вслед за ней все повскакали со своих мест и устремились к сцене, спеша на помощь пострадавшей. Тем временем Зольтан фон Бороши, принося тысячу извинений, усадил Олимпию на скамью. Она терпела боль, усилием воли сдерживая слезы. Но было видно, что задето правое предплечье, поскольку девушка поддерживала его левой рукой.
– Сиди здесь, – приказала Эрмина, а сама отправилась вслед за Юлианой. – Жди, пока я не вернусь. И не двигайся с места.
Доктор Кнайфер, местный врач, сидевший позади нас, уже осмотрел пострадавшую.
– Рука, слава Богу, не сломана, но ушиб очень сильный, – объявил он публике. – Весьма сожалею, дамы и господа, но играть, увы, сегодня она не сможет. – Он открыл свою докторскую сумку и наложил повязку.
В зале стоял невообразимый гвалт.
Генерал наклонился к Олимпии и принялся взволнованно что-то шептать. Потом громко, перекрывая шум, обратился к публике:
– Мы ищем фройляйн Прехтль, – пробасил он. – Есть в зале фройляйн Прехтль?
Но фройляйн Прехтль нигде не было видно.
– Странно, – сказала тетушка, вновь подсаживаясь ко мне, – где же она может быть? Она дублирует Олимпию. Они обе вместе разучивали оперу.
– Фройляйн Прехтль просит прощения, – воскликнул господин из задних рядов, это был старший преподаватель Майер, – она подхватила летний грипп, внезапно поднялась высокая температура, головокружение, – я сразу же отправил ее домой.
Тогда на сцену отважилась выйти Анна Пумб, мать Галлы, хорошенькая брюнетка в лиловом платье.
– Она отлично играет на фортепьяно, – сказала тетушка, – это спасение, – и облегченно вздохнула.
Госпожа Пумб долго листала ноты, потом с огорчением покачала головой:
– К величайшему сожалению, я не рискну играть это с листа.
Разочарованный ропот в публике.
Бедная тетушка снова принялась обмахиваться веером.
– Невозможно отправить теперь людей по домам, – взволнованно проговорила она. – Сколько дней репетировали, шили костюмы, расписывали декорации, дети были в таком восторге, еще больше родители. А собранные деньги твердо решено пожертвовать вдовам Сольферино. Да здесь собрался весь цвет общества! Взгляни! Прямо перед нами княжеская семья из замка… со всей родней. Рядом сидит комендант полка. А толстый господин, весь в орденах, в первом ряду слева, – русский министр, он тоже остановился в нашем отеле. С ним рядом прусский посланник. А высокая рыжая дама, видишь? – это принцесса Валери. Слева от нее капитан Шиллер, ее супруг. Но что такое… – Она привстала со своего места. – Что там еще придумала наша Эрмина?
Моя маленькая гувернантка как раз появилась на сцене, подсела к фройляйн Шёнбек и принялась с ней о чем-то шептаться, усердно листая ноты.
– Замечательно, драгоценнейшая моя! Вы сядете за рояль, и вечер спасен, – промолвил генерал. – Никогда себе не прощу… Fortes fortuna adiuvat. Смелым судьба помогает. Мы будем век вам благодарны…
Эрмина что-то прошептала, но я не услышала, что. Зольтан фон Бороши недовольно покачал головой.
Эрмина несколько раз утвердительно кивнула, позволила помочь ей сойти со сцены и засеменила на высоких каблуках обратно к нам. Дядюшка Луи тем временем успокаивал гостей:
– Мы что-нибудь придумаем, досточтимые дамы и господа! Только не волнуйтесь! Позвольте просить вас снова занять свои места. Мерси.
Публика повиновалась и с готовностью стала ждать.
– Так, – радостно объявила Эрмина, – теперь мы им покажем! И прежде всего генералу! Сейчас он переживет второе чудо! Но теперь уже настоящее! Играть будет наша Минка.
– Пардон? – Я вытаращила глаза. Я должна играть? Без репетиции? Перед чужими людьми, при таком скоплении народа? Ну нет, я вам не сумасшедшая.
Тетушка прикрыла рот веером.
– Полагаешь, она это сможет? – спросила она шепотом.
– Безусловно. Минка, дорогая, все в до мажор. Потом вниз, и переход в ля минор. В ритме вальса. Справишься шутя, малышка.
Я сидела, словно оцепенев. Никогда бы не подумала, что Господь Бог здесь, в Эннсе, примется тотчас исполнять все мои желания. Если бы я могла предвидеть! Или это наказание за мою зависть?
– Не трусь, – ободрила меня Эрмина, – ты спасаешь честь перед Его Превосходительством, и ему потом будет до смерти стыдно, что он был так жесток по отношению к тебе.
– Но если она провалится, то опозорится перед всем городом, – в панике прошептала Юлиана.
– Моя Минка не провалится. Ты даже не представляешь, что ей пришлось играть с листа на вступительных экзаменах в Вене.
– Да? – в тоне Юлианы все еще сквозило сомнение. – Ну, если ей в самом деле это по силам, давай рискнем с Божьей помощью.
– Он тебя еще зауважает, господин барон. – Эрмина обернулась ко мне и злорадно ухмыльнулась.
– Но он меня терпеть не может, – слабо возразила я.
– Пока не может, сокровище мое.
– Его не переубедить, он сам сказал.
– Не увиливай! Теперь-то ты заставишь его устыдиться. Смелее, Минка! Вперед, как настоящие мужчины!
– А… это так важно, что он обо мне думает?
– Еще как! Даже если ты этого пока не понимаешь.
– Но я хотела бы взглянуть на партитуру.
– Разумеется. Я пойду с тобой. – Тетушка поднялась, взяла меня за руку и, прежде чем я поняла, что происходит, помогла мне подняться на сцену.
В зале наступила тишина. Все взоры были прикованы к нам.
– Мои дорогие гости! Почтенная публика! – воскликнула Юлиана своим звонким голосом. – Со мною ваша надежда на сегодняшний вечер. Наша маленькая гостья – она только что прибыла из Вены, – вероятно, сможет заменить фройляйн Олимпию.
В зале разразилось ликование.
– Смелее! – проревел Габор, стоявший в боковом проходе.
Раздались аплодисменты, а товарищи Габора бросали в воздух фуражки.
Сделав книксен перед фройляйн Шёнбек, я подсела к ней и углубилась в ноты.
– Ну что? – взволнованно прошептала она.
– Попробуем. Только дайте мне знак, когда вступать.
– Я буду сидеть рядом и перелистывать ноты. Смотри: вот увертюра, затем речитатив. Потом вступает хор, тут начинается первая ария. Вот дуэт, потом твой сольный кусок – ну как? Рискнешь?
– Да, пожалуй. Это для меня большая честь.
И тут мой взгляд упал на отца Габора. Он сидел прямо передо мной. В первом ряду, скрестив руки и плотно сжав губы. Он с ненавистью впился в меня своими азиатскими глазами. Вся моя отвага мигом улетучилась.
– Что случилось? – шепотом спросила тетушка Юлиана.
– Я не смогу.
– Почему это вдруг?
– Потому что… у меня нет платья для сцены. Наш багаж еще не доставлен.
Тетушка вздохнула с облегчением.
– Это не проблема. Пойдем со мной. Фройляйн Олимпия, мы сейчас вернемся. У нас великолепная костюмерная, мы что-нибудь тебе подберем, моя Минка. Дорогие гости, – продолжила она уже громко, – представление спасено! Через четверть часа мы начнем.
Под громкие аплодисменты она снова взяла меня за руку и повела в каморку за сценой, где царил невероятный хаос. Платья навалены на стулья, яркие мундиры разложены на комоде, шляпы, парики и маски развешаны на стене. Из одного ящика торчали павлиньи перья, из другого веера и вуали. Прямо на нашем пути валялись деревянные щиты и мечи, а посреди комнаты стояло чучело гуся.
– Дети все раскидали, – пожаловалась Юлиана. – Как я теперь… в этой спешке… Стоп! Удача! – Она достала из какого-то шкафа сиреневое платье. – Добрая фея из «Спящей красавицы». Недавно в нем выступала Галла Пумб. У вас примерно одинаковые фигуры. Быстренько раздевайся… Дай-ка я тебе помогу.
Платье почти целиком состояло из рюшей. Рюши на юбке, рюши на рукавах, две нижние юбки с рюшами, маленький кринолин.
– Прямо на тебя сшито, я не ошиблась. Так, теперь расплетем косы, на лоб серебряную повязку. Представляешь, как здорово ты будешь смотреться на сцене!
– Я вас очень прошу, – робко проговорила я. – Не могли бы вы начесать мне волосы на виски? Как можно больше.
– Зачем? Я тебя не понимаю.
– Так меньше видно мое лицо.
– А почему его не надо видеть?
– Просто так, – пробормотала я в отчаянии, – только один раз.
Тетушка покачала головой, так что колибри задрожал, но сделала, как я просила. Закончив, она отступила на шаг и внимательно на меня посмотрела.
– Ужасно, моя дорогая. Получается маленькая ведьма. Нет, так не годится. Ты сама не знаешь, что тебе идет. Волосы надо зачесать назад. Погоди-ка… сейчас… Ну вот, теперь ты мне нравишься.
Она подвела меня к высокому, до самого потолка зеркалу. Я мгновенно отвернулась, но тетушка энергично развернула меня, и, не успев закрыть глаза, я увидела свое отражение. Впервые за пять долгих лет. Это был шок. Из зеркала на меня смотрела абсолютно чужая девочка – нежное создание с тонкими чертами лица. Никакого носа картошкой, никаких слоновьих ушей. Рот как рот… И это я? В зеркале отражалась совсем не уродина. Могло ли это быть?
– Тебе надо носить одежду светлых тонов, – радостно заявила тетушка. – Серое и коричневое не для тебя.
Но я ее почти не слышала. В голове звенела блаженная мысль: я не уродина! Я не уродина! И нет больше причины скрывать лицо. Мне незачем стесняться своей внешности. Я такой же человек, как все. Кошмар кончился. Я разрыдалась и бросилась тетушке на шею.
– Спасибо… Спасибо… – бормотала я.
– Спасибо за что? – недоумевала Юлиана.
– За то, что я больше не уродина.
– Ты? Кто тебе сказал, что ты уродина? Наряд у тебя неудачный. Но я сразу увидела, что ты прелестная, маленькая, постой-ка… – Она достала из рукава кружевной платочек и вытерла мне слезы. – Ну, не реви! Все хорошо. Так, молодец… а теперь, марш! На выход! А то у наших гостей лопнет терпение.
