Текст книги "Сброшенный корсет"

Автор книги: Сюзан Кубелка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 17

Несмотря на поздний час, в городе царило оживление. В этот вечер маскарад был не только в «Пивном источнике». В «Золотом быке» давали летний концерт. В «Зеленом дереве» праздновали крестьянскую свадьбу, а в «Золотом солнышке» веселились на своей вечеринке члены Клуба холостяков.

Напротив нашего отеля в «Корабле» тоже еще горели огни. Рестораны под открытым небом «Город Линц» и «У трех мавров» были полны посетителей. Из трактира Антона Йеннера возле «Черного орла» доносилась веселая музыка.

Ночные кутилы вовсю фланировали из одного трактира в другой, кареты развозили ночных гостей, и мы незаметно для посторонних глаз добрались до Бастайгассе, внезапно оказавшись у окрашенной в темно-красный цвет двери. Над дверью виднелась перекладина, на которой были развешаны пестрые шелковые подвязки. В остальном же дом ничем не отличался от остальных зданий.

– С этой минуты молчим, как рыбы, – прошептала Лизи, – ни слова не говорим. А если придется что-то сказать, изменяем голоса. Говорите более низким голосом. Не забывайте, что вы молодой мужчина!

Она откинула вуаль, потянула за железную ручку, торчащую в стене. – Изнутри послышался звонок, вслед за которым раздались шаги. В двери открылся глазок, и из него на нас уставилась пара пристальных глаз, после чего дверь слегка приоткрылась, и мы проскользнули внутрь.

Перед нами стояла черноволосая женщина в темно-красном вечернем платье с огромным кринолином, с острыми карими хищными глазками и темным пушком над верхней губой. Ее декольте, из-под которого виднелась полная белая грудь, было более чем смелым. От дамы исходил запах мускуса. Эту женщину я еще никогда в Эннсе не видела.

– А, гости из Испании, – радостно приветствовала она нас, поднося к нашим лицам фонарь, в котором горела одна свеча. – Давно не удостаивали честью. – Ее глаза остановились на сверкавшем бриллиантовом крестике на шее Лизи. – Уже наслышана, что вы взяли крупный куш. Вы прямо нарасхват у самых высоких особ. Поздравляю вас, Мануэла.

– Каждый устраивается, как может, – скромно заметила Лизи.

– Мои дела тоже ничего. – Женщина закрыла за нами дверь на засов. – Посетители час от часа становятся все знатнее. Да, моя дорогая, вы этого еще не знаете. Сейчас у нас программа, как в настоящем кабаре. Хорошо, что пришли к нам. Мы сегодня работаем позже обычного, далеко за полночь. После половины одиннадцатого ожидается очень знатная компания. Исключительно высокие персоны. Как раз вам под стать!

Лизи взяла меня под руку:

– Прошу прощения, со мной мой милый друг Мориц. Желает познакомиться с вашим знаменитым заведением. Хочу попросить уединенное местечко, где-нибудь сзади, в укромной нише, если можно!

Женщина поднесла фонарь к моему лицу и отпрянула в ужасе.

– Боже милостивый! Сколько же ему лет?

– Двадцать один год, – быстро проговорила Лизи.

– Не морочьте мне голову. Ему самое большее четырнадцать. Наверное, еще ходит в кадетское училище. А форму позаимствовал где-нибудь. Нет, так не пойдет. Вы, Мануэла, можете остаться, но мальчонке нельзя!

– Но там, в темном уголке, его никто не увидит.

– Это еще неизвестно. Не хочу неприятностей с властями… Надо же, именно сегодня явиться сюда с младенцем…

– Один момент, – Лизи открыла свой красный кружевной ридикюль в стиле мадам Помпадур и вынула оттуда монету, – возьмите, пожалуйста. Я сегодня плачу сама.

Затем они некоторое время объяснялись по-польски, и когда Лизи наконец закончила, женщина схватила меня за подбородок со словами: «Кожа как у девчонки. Смотри у меня, маленький Мориц, – и, обращаясь к Лизи, добавила, – вторая ниша справа, занавеси опустите. Если будет контроль, я вас предупрежу».

Она провела нас через вторую дверь по темному проходу, и вдруг мы услышали мужские голоса, женский смех, взвизгивания, пение. Ага, подумала я, веселый дом – это ведь дом, в котором надо веселиться. И вот мы уже оказались в затемненном переполненном помещении, обтянутом красным шелком. Даже потолок красный, как скатерти и стойка. На керосиновые лампы надеты желтые абажурчики, имитирующие свет свечей. Воздух был очень тяжелым. Еще чуть-чуть, и можно было бы сказать, что здесь дурно пахло. Я уловила запахи мускуса, туалетного мыла, лаванды, пота вперемешку с пивом и табаком.

Пахло табаком! Непостижимо: ведь в комнате находились дамы. Ни при каких обстоятельствах нельзя курить в присутствии дам! – Эрмина рассказывала мне, что английская королева Виктория во всех своих дворцах запретила курение под страхом строгого наказания. Какой же здесь дурной тон!

Я ожидала увидеть веселое общество. И что же предстало моему взору, когда глаза привыкли к темноте? Солдаты в грубом форменном тряпье, и… половина из них, к тому же, выглядели явно нездоровыми. Некоторые развалились на своих сиденьях. Другие лежали прямо на столе, опершись о стенку, – отвратительное зрелище! Впервые в жизни я видела солдат в униформе, которые не стояли навытяжку или не шагали по струнке.

– Лизи, – прошептала я, – что здесь происходит? Уж не эпидемия ли в городе?

Лизи снова опустила вуаль и пробормотала что-то непонятное.

– У них что, паралич?

– Да, тяжелый паралич, – уже громче сказала Лизи, – паралич головы.

– Это инвалиды?

– При смерти от шнапса, дорогая барышня.

– Что?! Они умирают?

Лизи ухмыльнулась.

– Проспиртованы! Все вусмерть пьяны!

Я чуть было не подавилась, пораженная. Вот что бывает с людьми, когда они напиваются. Интересно! Впервые в жизни я воочию увидела пьяных мужчин. Теперь мне стало ясно, почему Эннское общество борьбы с пьянством ставило пиво, водку и вино наравне с ядом.

Странно было видеть здесь и генерала, опустошившего девять рюмок шнапса одну за другой, причем еще до того, как подали венгерский ужин. И несмотря на это, мундир сидел на нем превосходно, держался он безукоризненно, взгляд был острым. Его состояние выдавали только несколько замедленная речь и избыток латинских выражений.

Дело в том, что каждый офицер, приступая к службе в Эннсе, должен пройти боевое крещение: он наносит визиты своим товарищам, и каждый из них предлагает ему выпить рюмку шнапса. Хотя ему приходится принять изрядное количество спиртного, в тот же день он должен, сохраняя прямую походку, появиться еще и в казино или в «Черном орле». Если не выдерживает – он не мужчина!

Сколько же, скажите на милость, должны были выпить эти представители сильного пола?

– Не останавливайтесь. Идите дальше! – придерживая меня рукой, сказала Лизи. – Все время прямо, потом направо. Или подождите, лучше я пойду вперед, а вы – за мной.

Прямо перед нами стояла длинная стойка, а перед ней, сгрудившись, как стадо гусей, и так же весело гогоча, толпились глупые бесовки, как их назвала Лизи, – те самые дамы сомнительной добродетели. Когда мы поравнялись с ними, они замолкли, опустили веера и уставились на нас.

Я тоже не могла оторвать от них взгляда.

Никогда в жизни не видела таких расфуфыренных в пух и прах женщин! Они были похожи на попугаев из тропической Африки. Щеки, губы и глаза были размалеваны до предела, волосы взбиты в немыслимые башни на голове, и из них торчали всевозможные перья, живые цветы, бусы из жемчуга, заколки, бархатные ленты, украшения в виде бабочек, блестки в форме сердечек и стеклянные гребни, украшенные стразами.

Все были туго затянуты в корсеты. Их вечерние платья с кринолинами, какие уже давно вышли из моды, пестрели кричащими узорами: в красно-желтую полоску и желто-зеленую клетку.

Перчаток на них не было. Локти и руки – открыты, голые плечи не прикрыты даже платком.

Однако Лизи вовсе не была поражена увиденным.

Раскрыв свой макартовский веер, она прошептала: «За мной!» – и величественной поступью прошагала сквозь стайку дамочек, которые сразу же расступились, за исключением одной белокурой толстушки, которой я явно приглянулась.

– О-ля-ля, малыш, – завизжала она и схватила меня за руку. – Меня зовут красотка Зора. Давно мечтала о таком, как ты. Останься со мной! Гляди, что я тебе покажу!

На ней было бальное платье цвета морской волны с ярко-желтой оторочкой, в руке – зеленый веер, голова утыкана красными перьями, губы, размалеванные ярко-красной помадой, зияли, как свиная пасть. Не этими ли жирными губами был искусан мой Габор?

– Оставь в покое моего мальчика, – сказала Лизи, изменив голос, и сняла перчатку с правой руки, – еще не вечер. Парень еще не созрел.

– Зато я созрела, – Зора потянула меня за рукав, пытаясь оттеснить к стойке, – а сейчас выпьем чего-нибудь.

У Лизи, однако, была иная точка зрения.

С молниеносной быстротой она подняла руку и залепила девице звонкую пощечину. Зора взвыла, отпустила меня и, приподняв юбку, хотела дать Лизи пинка, но у нее ничего не получилось, поскольку Лизи грациозно увернулась. Зора пошатнулась и оказалась в объятиях одной из своих товарок.

Лизи злорадно рассмеялась.

– Вот как надо поступать с глупыми мерзавками, – пояснила она мне, – иначе она не оставила бы нас в покое. Я знаю этих пошлых шлюшек.

Рука об руку мы проследовали к своей нише, но войти туда было невозможно – дорогу нам преградила великанша в юбке, она не уступала в росте дяде Луи. Это была темнокожая верзила, что уже само по себе выглядело ужасно. Кроме того, ее мощные телеса были затянуты в платье цвета болотной лягушки, а на голове красовались белые розы и, в довершение всего, во рту у нее – я не могла поверить своим глазам – торчала курительная трубка.

Боже милостивый! Женщина с курительной трубкой во рту! Мир еще не видел такого кошмара!

– Пардон, простите, – сказала Лизи, – посторонитесь, пожалуйста, и позвольте нам пройти внутрь.

Громила в юбке добродушно подмигнула мне и осклабилась: «Красивый мальчик! Мои комплименты!» Топая, как лошадь, она отошла в сторону. Лизи приподняла занавес, закрывавший нишу, чтобы я могла войти и осмотреться.

Ниша была затемненной и по длине не превышала размеров кровати. Здесь стояли две мягкие обтянутые бархатом скамьи, которые полностью заполняли нишу, а между ними – узкий столик. Бархат был красного цвета, как и занавес, доходивший до пола. Потолок представлял собой сплошное зеркало. Дорогое зеркало на потолке? Его же никто здесь не видит?

– Пожалуйста, присядьте! – Лизи села напротив меня на скамью. – Да, признаюсь, публика здесь очень примитивная. Девушка для услад курит трубку, как старая цыганка. Представьте себя на месте солдата. Вы платите большие деньги. Хотите немного позабавиться с женщиной, берете ее себе на колени, а от нее несет, как от конюха. Нет уж, спасибо. – Она откинула вуаль.

Вдруг занавес поднялся: на пороге стоял улыбающийся юный кельнер. Он поставил на стол небольшую лампу, свет которой отражался в потолочном зеркале.

– Что господа желают заказать из напитков?

– Сельтерской, – коверкая голос, ответила Лизи, – и непременно в фаянсовом кувшине. Пожалуйста, хорошенько охладите и подайте запечатанным. Открытую не подавать.

Через пару минут заказанное было на столе. Занавес снова закрылся. Лизи потрогала кувшин. Он был ледяным. Она откупорила бутылку, наполнила два оловянных бокала и чокнулась со мной.

– Хочу похвалить вас, – растроганным голосом сказала она, – вы отличная актриса. Никому и в голову не пришло, что вы не мужчина. Выпьем-ка мы за нашу душку, за Габора. Он скоро явится. Оставим небольшую щелку в занавесе, а сами спрячемся. Нам весь зал будет виден отсюда, как из золоченой ложи кайзера в Хофбургском театре в Вене. Посмотрим, что за программу они тут приготовили.

Я еще не сказала, что у стены рядом с дверью, через которую мы вошли, располагалась небольшая сцена. На нее сейчас поднималась женщина, впустившая нас сюда, – милая полька с черными волосами и черным пушком над верхней губой.

Она подкрутила керосиновые лампы, прибавив свету, и поправила большие зеркала так, что отблеск от них был направлен книзу.

Мертвецки пьяные солдаты вдруг ожили, уселись на своих стульях, поправили мундиры и потребовали пива и шнапса. Официанты суетились у стойки, а в свете фонарей, робко озираясь по сторонам, появилась девица с каштановыми кудрями, которая держала в руках серебряную гармонику. В зале началось бурное ликование. Ага! Ее тут хорошо знали!

А может быть, этими аплодисментами хотели вознаградить девицу за ее отвагу? Она, прости меня Господи, была практически совсем голой. Вернее сказать, на ней было только нижнее белье.

Где же она потеряла свое платье? Я посмотрела по сторонам в надежде увидеть прислуживающую здесь горничную, которая должна была бы устремиться вслед за девицей, чтобы прикрыть ее наготу, но таковой не было и в помине. Что же могло случиться? Наверное, в волнении перед огнями рампы девица забыла надеть свое платье, а горничная, как назло, заболела. И вот она, полуодетая, стоит на сцене и даже не замечает этого!

– Лизи! Ты это видишь или мне померещилось? – прошептала я в ужасе.

Лизи кивнула:

– Видела и похлеще!

– Давай сорвем занавес и прикроем ее! Быстро! Давай его сюда!

– Зачем? – вскричала Лизи в крайнем изумлении.

– Она забыла одеться!

Лизи рассмеялась:

– Забыла? Ничего она не забыла. Это ее сценический костюм.

Сценический костюм? На женщине были надеты только лифчик и кринолин из китового уса, такой короткий, что едва доходил до колен. Впервые в жизни я видела… обнаженные ноги… чужой женщины. До сих пор я видела только свои собственные ноги.

И что же это были за ноги! Толстые, белые и круглые, как окорока откормленной свиньи. Боже, какая толстуха! Она была почти квадратной. Жир выпирал из корсета снизу и сверху, а бархотку на шее почти полностью скрывал тройной подбородок. А прическа! – Волосы в мелких, жестких, как проволока, кудряшках, рассыпавшихся от пробора по ушам, щекам и лбу на жирные мясистые плечи.

Такая прическа была в моде, когда я была еще совсем ребенком. Причесанные на такой манер женщины всегда напоминали мне мопсов. Но странное дело! Эта женщина не вызывала во мне отвращения. От нее исходила какая-то наивная хитрость и удаль, которые создавали хорошее настроение. Она улыбнулась публике, присела на табурет в виде обрубленной классической колонны, лихо растянула свою серебряную гармонику и с размахом ударила по клавишам, извлекая аккорды, которые публика встретила пронзительным свистом.

– «А в заднице такая тьма», – начала она свои куплеты. Пела она непоставленным, но звучным от природы голосом, и солдаты, знавшие эту песню, тут же подхватили хором припев: «Да-да, такая тьма! А что же может быть здесь кроме тьмы?»

– Дурацкая песенка, – прохихикала Лизи, после чего последовало еще, по меньшей мере, пятнадцать строф, смысл которых не всегда был мне понятен. Когда песня закончилась, у входа в зал началось какое-то волнение – прибыла новая компания. Вошли элегантные породистые офицеры в идеально скроенных, облегающих фигуру мундирах, совершенно не вписывающиеся в это общество: длинные сабли, белые перчатки, самоуверенный взгляд. Это явилась компания Габора – двенадцать человек, все высокого роста и в прекрасном настроении. Хозяйка заведения лично проводила их к зарезервированным столикам перед сценой.

Более или менее трезвые солдаты поспешно застегнулись на все пуговицы, но офицеры жестом успокоили их: дескать, не бойтесь, мы ничего не видим, ничего не слышим, нас здесь вообще нет!

Толпа размалеванных девиц у стойки вдруг зашевелилась, и я страшно заволновалась. Кто из этих гиен рискнет наброситься на Габора? Зора показала на него пальцем, пошепталась о чем-то с курящей трубку великаншей и разразилась раскатистым смехом. Что же мне делать, если он снова позволит укусить себя? Безмолвно сидеть и наблюдать? Нет уж, этого я не потерплю. Но подняться и дать пощечину, как сделала Лизи, я тоже не могу… или могу? Во всяком случае, если Габор не будет решительно сопротивляться, я никогда больше не заговорю с ним! Ноги моей не будет в манеже! Он для меня перестанет существовать!

От волнения у меня начались колики в животе. Зачем я сюда пришла? Но раскаиваться было поздно!

Господа офицеры расселись по своим местам, заказали напитки, закурили сигары. Однако в сторону стойки никто не делал никаких знаков, не выражал желания пригласить кого-то из девиц. Они общались между собой. Лизи заглянула в зал сквозь щель в занавесе и быстро обернулась ко мне.

– Вижу маленького эрцгерцога Лео, – зашептала она, – за средним столиком. Его прозвали Пипси, за писклявый голос – пищит, как девчонка. Милейший малый. Сидит рядом с Аттилой. Видите, такой маленький и нежный юноша? Лицо гладенькое, бреет бороду, как мальчишка-посыльный. Щечки, как у барышни. Вон он, только что снял саблю.

Эрцгерцог?! Я чуть было не свернула шею, чтобы получше рассмотреть эрцгерцога. Действительно, это был он. Близкий родственник Ее Величества императрицы – а может быть, и мой тоже? В этом притоне?

– Очень знатный господин, – продолжала Лизи, – еще ни одной шлюхе не удалось совратить его. Всегда говорит «нет»! Но дает щедрые чаевые. Очень галантный кавалер.

– Эрцгерцог уже бывал здесь? – спросила я, не веря своим ушам.

– Кажется, бывал. – Лизи поднялась и привстала на цыпочки. – Милостивая барышня, как интересно: русский князь тоже здесь. Он живет не в Эннсе. Вообще-то, его недолюбливают! Слишком заносчивый и надменный. Вон он – тощий, с темными волосами, за столиком слева от Пипси. Как раз снимает перчатку.

– В белом мундире?

Лизи кивнула.

– Какой элегантный!

– Да, но шалопай, бездельник, девок портит направо и налево, даже сестрами своих дружков не брезгует. У себя на родине его уже терпеть не могут, поэтому услали за границу путешествовать, чтобы не натворил чего дома.

– Лизи, и это великий князь?

– Да, князь. В семье не без урода.

Не знаю, почему, но вдруг от моих угрызений совести не осталось и следа. Значит, этот притон годится для эрцгерцогов и князей? Для тех, кто служит образцом приличия и добродетели? Для тех, кому подражает вся страна? Я не могла удержаться от улыбки. Разве Эрмина не твердит все время, что надо ориентироваться на высшие круги? Что ж, я так и поступила. Если в притон могли прийти эти люди, то почему я не могу этого сделать?

Особенно забавным мне казалось то, что непутевых князей посылают путешествовать по миру подобно тому, как дурных детей в простых семьях запирают в подвал. Непутевые князья! Неужели такое возможно? Значит, Эрмина ошиблась. Она не всегда бывает права и тоже может ошибаться… Но что там происходит при свете фонарей?

Толстуха певица покинула сцену. За старенький рояль коричневого дерева, стоявший слева перед сценой, уселся бородатый пианист в красном концертном фраке. Что это был за рояль! Впервые в жизни я видела его без чехла, который обычно свисает до самого пола. Сейчас же ножки были открыты. Ну и зрелище! У меня перехватило дух. Но то, что последовало за этим, затмило только что увиденное.

– Джентльмены!.. – добродушная полька с хищными глазками распростерла объятия и склонилась в глубоком поклоне перед компанией Габора. – Сегодня я приготовила для вас сюрприз столетия. Мне посчастливилось ангажировать для нашего вечера артистку, знаменитую певицу, неописуемую красавицу, кумира всей Баварии, любимицу всей Пруссии. Тот, кто однажды увидел ее, не забудет до конца своих дней. Господа, вот и она сама: неповторимая, очаровательнейшая, незабываемая Лори Накедай [14]14
  Созвучно со словом, обозначающим «голый, обнаженный».


[Закрыть]. Мюнхенская Лорелея!

Пианист с внешностью циркового распорядителя исполнил оглушительный туш, и в свете фонарей появилось весьма странное существо. Была ли это та самая певица? Я не поверила своим глазам.

– Да, красавицей ее не назовешь, – заметила Лизи, – это, скорее, гадкий утенок, который так и не стал прекрасным лебедем.

– Она тоже забыла одеться, – прошептала я и почувствовала, как у меня начинает потеть под париком голова.

– С таким именем и не надо одеваться, – пробормотала Лизи, и в этом была железная логика. – К тому же, на ней все-таки что-то есть.

Итак! Во-первых, певица держала в руках большой половник. Весь ее туалет составлял белый фартук, завязывающийся сзади, под которым не было абсолютно ничего! Ни туфель, ни чулок, ни кринолина, ни платья, ни корсета. И это все на глазах у публики! Я сидела, застыв от ужаса. Нет! Этого не может быть! Мир вот-вот рухнет! Каждому понятно, что показывать свою наготу – самый мерзкий грех. Никогда нельзя обнажаться, даже дома. Мыться и купаться надо в рубашке, а это чудовище… здесь… выставляет напоказ свои ноги! И свои локти! И колени! Руки, плечи, шею и пальцы ног! И свои жирные груди!

Боже! А как она смеялась, отвешивая поклоны до земли! И все это только для того, чтобы Габор мог видеть ее необъятный бюст. И, представьте себе, он не отводил от нее взгляда.

– Лизи! Неужто эта дрянь не боится попасть в ад?

– Почему она должна попасть в ад?

– Но ведь это смертный грех! На сцене – и голая?

– Здесь это не грех. Здесь это весело!

Господа при виде такого безобразия действительно веселились. Они перемигивались с благожелательными улыбками. Солдаты ревели от восхищения, хлопали в ладоши и свистели, стуча по полу своими тяжелыми сапожищами так, что звенела посуда. Лорелея победоносно внимала всеобщим восторгам. Размахивая половником, как дирижер дирижерской палочкой, и раскачивая бедрами, она начала петь. Голос у нее был высокий и пронзительный. Пианист, с улыбкой до ушей, аккомпанировал ей в такт резкими пружинящими аккордами:

 
Эй, люди добрые, взгляните на меня,
Неужто я вам не нравлюсь?
Я вам не какая-то строгая девица,
Я кругленькая, как мячик,
Ножки короткие, а ляжки толстые,
А стопы, как для свиного студня…
 

Она лихо отплясывала по всей сцене, поднимая руки над головой. И тут я увидела: под мышками у нее росли волосы. Волосы! Под мышками! В этих местах у меня было голым-голо. Наверное, эта женщина была уродкой, но сама об этом не догадывалась. Боже мой, она сошла с ума! Носится по сцене, как угорелая. Фартук на ней сзади вдруг распахнулся, и на свет вылезло нечто невыразимое: голое белое жирное тело!

Не в силах пошевелиться, я уставилась на эту круглую, мясистую, разделенную на две половинки массу, на которой явственно выделялись две ямочки. Эту часть тела я не видела даже у себя самой.

Так вот каков человек сзади?! Какая мерзость!

Значит, и я так же ужасно выгляжу? Катастрофа! Любая кобыла лучше, потому что эта часть тела у нее скрыта под длинным хвостом!

Лорелея вдруг остановилась и запахнула фартук. Потом схватилась за голову, ловко расстегнула заколку – и по ее обнаженной спине заструился поток золотисто-рыжих кудрей. Зрелище почти театральное! Она действительно выглядела как легендарная дева Рейна – и только половник в ее руке совершенно не подходил этому образу.

Но, похоже, половник никому, кроме меня, не мешал.

Солдаты повскакали со своих мест и, засунув большие и указательные пальцы в рот, свистели так, что звенело в ушах. Лизи презрительно покачала головой и что-то крикнула, чего я не могла разобрать. Шум стоял невообразимый.

– Говори громче, Лизи. Я ничего не слышу.

Лизи наклонилась ко мне:

– Все фальшивое, – закричала она мне на ухо. – Волосы крашеные… носит накладку из волос… таланту никакого… глотка луженая, орет, как оглашенная… вот видите, какие мужчины дураки? Им все это нравится.

«Певица» спела еще пять строф, продолжая мучить меня. Дважды она половником показала в сторону Габора, трижды посылала ему воздушные поцелуи. Многие офицеры, которых я не знала, повскакали с мест и громко зааплодировали.

Солдаты, которым офицеры загородили сцену, вскарабкались на стулья, размахивая фуражками и бокалами. На пол полетели бутылки, столы качались, и когда эта бесстыжая тварь наконец закончила свое выступление, разразился оглушительный, нескончаемый шквал аплодисментов со свистом. Шум усиливался с каждой новой строфой. И сейчас он достиг своего апогея!

Как же вел себя мой Габор? Слава тебе Господи! Он не поднялся со своего места, как остальные. Продолжал сидеть прямой, как струна, рядом с Аттилой и эрцгерцогом. Те, в отличие от других, тоже не пошевельнулись. Габор даже ни разу не похлопал в ладоши.

Пианист забрался на сцену к Лорелее, и оба стали раскланиваться во все стороны. Затем Лорелея швырнула половник в задние ряды публики движением, каким невесты бросают свадебные букеты. Половник приземлился около стойки, где тотчас же началась какая-то возня.

– Поцелуй тому, кто вернет мне мой половник, – скрипучим голосом прокричала она в зал, привстав на цыпочки и удовлетворенно наблюдая за потасовкой, которую заварила.

Русский князь встал и, поправляя свой белый мундир, крикнул певице.

– Не желаете ли выпить? Позвольте пригласить вас к нашему столу!

– Большое спасибо, – Лорелея польщенно поклонилась, сошла со сцены, сделала князю книксен и прыгнула на колени… Аттилы! Она обвила его шею голыми руками и впилась губами в его рот, как пиявка. Борис, князь из России, брезгливо посматривал в их сторону.

Затаив дыхание, я следила за происходящим. Все во мне кипело от ревности. Аттила был моим поклонником, и, если верить Габору, – довольно пылким. И этот самый Аттила не дал ей пинка! Он позволил обнимать и целовать себя и все еще держит эту дрянь в своих руках?

Лизи весело кивнула головой.

– Я так и знала, – удовлетворенно сказала она, – что эта Лорелея глупа, как пробка. Куриные мозги! Слева сидит настоящий князь, да еще и пригласил ее! И на кого же она вешается? На бедного лейтенанта, у которого ни черта нет, в кармане пусто, разве что выиграет в карты… – Она умолкла, потому что как раз в этот момент какой-то ефрейтор, ухмыляясь и скаля зубы, протянул Лорелее ее половник. Она взяла половник, смачно поцеловала служивого в губы и снова занялась Аттилой.

– Сейчас еще раз облобызает бравого ефрейтора, с нее станется, – вне себя от возмущения сказала Лизи, – она еще глупее, чем я думала. Да, эта дурища с накладными волосами далеко не пойдет. Знаю я таких.

Русский князь Борис снова сел на свое место, скривил тонкие губы, поднял правую руку и щелкнул пальцами в сторону стойки. Размалеванные девицы шумной гурьбой бросились к его столу, отвешивая глубокие поклоны и кудахча как куры. Возглавляла эту стаю круглая, как шар, Зора. Они обступили стол, и Габора больше не было видно.

Тем временем солдаты повскакивали со своих мест. Пианист с внешностью циркового распорядителя снова занял место у рояля. Один кельнер принес ему бокал вина, два других ползали под роялем, собирая остатки битого стекла.

Начался новый номер программы. Я мучительно перевела дух. Что мне еще предстоит увидеть?

Пианист исполнил пару бойких пассажей и вдруг перешел на совершенно неистовый ритм. Он бешено колотил по клавишам, ничего не видя вокруг себя. На сцену вскочили две цыганки, с отвратительно темным цветом кожи, но зато с горящими карими глазами. На них были красивые платья красного цвета с белыми рюшами и пышными рукавами по запястье. Они были туго затянуты в корсеты. На ногах – чулки и туфли и – что меня особенно обрадовало – длинные белые панталоны, которые обычно носят порядочные женщины.

Панталоны бросались в глаза потому, что белые кружева, которыми они были оторочены, сверкали из-под красных юбок.

Удовлетворенная увиденным, я откинулась на стуле. Ни одного сантиметра обнаженного тела.

Однако на лице Лизи было недоумение.

– О-ля-ля, – воскликнула она. – Только бы не появились контролеры!

– Что это значит? – не поняла я. – По сравнению с Лорелеей, они одеты прилично.

– Обождите малость, барышня, – сказала Лизи и налила нам еще по бокалу воды.

Настроение в зале сменилось: в воздухе явно ощущалась языческая разнузданность. Пианист погрузился в транс: короткие рубленые такты сменялись короткими, резкими пассажами, музыка звучала, как удары хлыста. Что это? Оффенбах? Оффенбах в борделе?

Солдаты возбуждались все сильнее, хлопали в такт музыке, и вдруг произошло то, чего все, очевидно, ждали: танцовщицы с быстротой молнии подняли юбки, и пошло-поехало: вверх взлетала то одна нога, то другая, темп все более нарастал, и несмотря на пышные белые панталоны… А когда танцуют, как эти двое, то, естественно, в середине открывается шлица, из-под которой виднелось то, что Лизи называла «райскими кущами». Именно это и произошло сейчас прямо на глазах всей публики, включая моего Габора. Эти приличные на первый взгляд мерзавки месили своими ногами так, что панталоны раскрылись и «райские кущи» вылезли наружу.

От ужаса я упала со скамьи. Я, правда, не многое увидела: перед глазами лишь быстро промелькнули густые черные волосы. Боже мой! Волосы в таком месте?! У меня оно совершенно гладко. Вот как, значит, люди выглядят, когда становятся взрослыми? Человек зарастает шерстью, как обезьяна? На всю оставшуюся жизнь? Я поднялась и снова уселась на скамью. И Эрмина выглядит так же? И моя белокурая мать? И тетушка Юлиана, и Лизи? И я тоже буду так выглядеть? Нет! Я не буду! Эти волосы я состригу! Если вообще они у меня вырастут, в чем я вовсе не уверена! С другой стороны, месячные у меня уже наступили. Боже мой! Один удар за другим! И этому нет конца! Эти корсеты, «это самое», смерть в родильной кровати, мерзкие роды, четыре дня сплошной боли – и так каждый месяц, и в довершение всего – под мышкой и еще кое-где… гадкие волосы!

Эрмина была права. Голого тела надо стесняться. Фу! Сейчас я хорошо понимала, почему нельзя смотреть на себя в зеркало, почему с возрастом люди стесняются обнажаться и скрывают свое тело под одеждой, почему женщины зашнуровывают себя в корсет. Все это делается для того, чтобы выглядеть пристойнее в глазах других людей – ведь чем старше человек становится, тем более уподобляется животному.

А мужчинам, оказывается, нравится это бесстыдство!

Как же они, действительно, глупы! Эта голая Лорелея! Эти ужасающие белые панталоны – но мужчины прямо-таки с ума сходили! И сейчас они снова бесновались от удовольствия! Они буквально ревели от восторга, колотили кулаками по столу, восхищенно закатывали глаза, завывали от радости, топали сапогами по полу, впадая в экстаз. А под юбками этих девок скрыты «райские кущи»?.. Но почему? Тем временем цыганки вырулили в боковую сцену и отвешивали поклоны зрителям. Одна из них обняла свою напарницу за тонкую талию, и так они запрыгали вокруг сцены, вызывая новый шквал аплодисментов и свиста.

Затем, к моему большому сожалению, они вышли к рампе на авансцене и повторили свой бесовский танец еще раз с еще большим бесстыдством, так что я готова была разорвать этих мерзких тварей на куски. И именно в тот момент, когда мне казалось, что больше не выдержу ни секунды, что никогда не посмотрю в глаза своему Габору, раздался пронзительный свист.

Цыганки сразу же опустили свои красные юбки и начали танцевать вальс. Пианист мгновенно изменил ритм, и в зале уже лилась радостная и плавная мелодия «Вино, женщины и песня!». Лизи опустила вуаль.