Текст книги "Сброшенный корсет"

Автор книги: Сюзан Кубелка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Упражнялись в фонетике, переводили надписи и тексты с картинками. Затем читали какую-нибудь английскую книжку.

Эрмина была превосходной учительницей.

Мы занимались целых два часа, но это доставляло удовольствие. Потом я была свободна. И если в этот день не было приглашений, я играла на рояле в пустом солнечном актовом зале, упражнялась на скрипке, писала маслом картины, обещанные маменьке, сочиняла письма, сопровождала в экипаже Эрмину на прогулках. Я чувствовала себя в своей стихии.

Тетушка Юлиана ежедневно мне позировала. Чаще всего во второй половине дня после дневного сна, который она железно соблюдала. Несмотря на хрупкое здоровье (со дня нашего приезда она уже дважды падала в обморок), тетушка всегда находила для меня время. «Ты мой лучший подарок за последние годы! – говорила она своим мелодичным голосом. – Я тебя никогда не отпущу! Знаешь что? Ты останешься у нас в Верхней Австрии». Затем она целовала меня, лучезарно улыбалась и придумывала разные сюрпризы.

Она заказала для меня туфли. Из черного лака. Это была сама элегантность. Просмотрев весь привезенный мной гардероб, тетушка украсила одни мои платья благородными кружевными воротничками и манжетами, другие – вышивкой на рукавах и по подолу. Кроме того, платья укоротили, чтобы не волочились по земле.

– Ну вот! – сказала она удовлетворенно, – теперь они достаточно хороши для Эннса.

Тетушка велела домашней портнихе сшить для меня три нарядных платья, словно я была дебютанткой на ярмарке невест: белое в лиловую крапинку, изумрудно-зеленое, расшитое мелким жемчугом и блестками, цвета чайной розы с кремовыми кружевами, а к ним нижние юбки с воланами. Получила я и небольшой кринолин.

– Я еще сделаю из тебя красавицу! – предрекала Юлиана. – В нашем семействе все женщины прекрасны. И ты не должна стать первой Золушкой.

В результате все три платья были сшиты по фигуре, как на взрослых. Поэтому мне потребовался корсет. Мой первый корсет. Важный шаг в жизни женщины. Тетушка купила его для меня в Линце. Большая примерка состоялась в моей комнате. Корсет был из прочного материала, с пластинками из китового уса. Сзади крючки, впереди blanchet – толстый железный прут, который подтягивал живот. Все это походило на белый панцирь.

– Возьмись, пожалуйста, за оконную ручку, – приказала тетушка. Йозефа встала позади меня, держа в руках шнурки от корсета. – Теперь выдохнуть! Выдох – вдох – выдох. Живот втянуть. Втягивай, втягивай! А теперь не дышать! Сейчас увидим, что из тебя можно сделать. У меня такое подозрение… Так, дорогая Йозефа, начали! Ну, давай!

Я чувствую, как колено Йозефы упирается мне в поясницу. Она тянула, пыхтела, снова тянула, корсет становился все теснее, казалось, какой-то великан зашнуровывает мне воздух.

– Готово! – воскликнула Юлиана. – Отпускай. Дышать неглубоко, дорогая Минка! Только верхнее дыхание, совсем легонько.

Я обернулась, хватая ртом воздух.

– Без паники! – успокаивала тетушка. – Спокойно, душа моя, вот так, молодец! Все не столь страшно. Привыкнешь.

Взяв под руку, она подвела меня к большому зеркалу в дверце платяного шкафа. Мой страх перед зеркалом давно улетучился. Каждое зеркало после «Юной спасительницы» глядело на меня дружелюбно. Не скрою, это величайшее в мире благо, когда можно высоко держать голову и не считаться больше уродиной. Я открыла глаза. Неужели такое бывает? Моя талия сделалась вдруг совсем тонюсенькой. Бедра же заметно округлились. Это было чудо!

– Йозефа! Сантиметр! Сколько там у нее?

– Сорок пять сантиметров, милостивая госпожа.

– Что я говорила! – блаженно воскликнула тетушка. – Интуиция меня никогда не подводит! Минка, дорогая, большинство женщин можно затягивать до посинения, но их фигура так и останется скверной. Для осиной талии нужна гибкость и стройность от природы, у нас с тобой это есть. Теперь мужчина обхватит твою талию двумя руками. Ты можешь гордиться.

Я радостно кивнула и полюбовалась собой со всех сторон. Впервые в жизни я выглядела как маленькая женщина. Уже не жердь. Еще немного округлиться в груди, и у меня будет головокружительная фигура.

– Минутку! – воскликнула тетушка. – Душенька, пожалуйста, повернись-ка еще разок. Теперь медленно подними правую руку над головой, как это делают танцовщицы. Ну что, Йозефа дорогая? Какое сходство! Линия шеи, плечи. И эти изящные руки…

– Сходство поразительное, сударыня, – согласилась энергичная камеристка, – я сразу увидела, как только барышня сняла платье. Похожи, как мать и дочь.

– И точно такая же осанка. И скажу тебе, дорогуша, мы выбьем из этого капитал… Такой шанс! Надо быть идиотом, чтобы им не воспользоваться. Минка, не таращи глаза. Я не скажу тебе ничего. Не имею права. Ты должна доверять нам. А теперь ответь мне, детка, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо… – выдохнула я. – Только я… не могу… говорить.

Дышать было нечем.

– Ах, все обойдется, – успокоила меня Юлиана. – Сядь на свою кровать и два часа не двигайся. А завтра снова зашнуруем тебя на два часа, послезавтра на три, и ты увидишь, скоро ничего не будет болеть. Немножко будет трудно дышать, но так всегда бывает. И к этому привыкаешь.

Но это оказалось неправдой. К моему великому счастью, я так и не смогла привыкнуть к корсету, что имело невероятные последствия для моей дальнейшей жизни. Но я забегаю вперед. Должна признаться, что жизнь в корсете не идет ни в какое сравнение с жизнью без него. Раньше я была свободна. Хозяйка своему телу. Теперь я была перевязана, как пакет. С самостоятельностью было покончено. Я казалась себе инвалидом. Не могла даже нагнуться. Поднять что-либо стало мукой. Я не могла самостоятельно ни одеться, ни раздеться. Теперь и мне потребовалась камеристка, как всякой взрослой женщине. По желанию Эрмины в наше распоряжение предоставили толстуху Цилли. Она одевала и раздевала меня, а по вечерам терпеливо массировала мне спину с багровыми следами от шнуровки.

Очень скоро я потеряла чувство равновесия. Начались головокружения, я с трудом поднималась по лестнице, а взобравшись на верхнюю ступеньку, начинала задыхаться. Сердце громко стучало, если я ускоряла шаг, а бегать я теперь и вовсе не могла. Тетушка считала это нормальным.

– Благородная барышня не завязывает себе шнурки, – заявила она, – и не наклоняется. Для этого существуют мужчины. Двигаться надо медленно и грациозно. Запомни на всю жизнь, Минка, – красота не знает спешки! Не надо торопиться, душа моя. Все остальное вульгарно.

После этого она велела ушить весь мой гардероб вплоть до белых ученических платьев, так что редкий обед и ужин мне удавалось провести без корсета.

Поначалу меня это пугало. Всю жизнь ходить зашнурованной, не имея возможности дышать свободно, ни одного дня! Перспектива казалась мрачной.

Но я стойко переносила все неудобства, поскольку выбор у меня был один – либо насмешки: «где брошка, там перед», либо идеал красоты, с вожделенной осиной талией. Стоит ли спрашивать, что я выбирала. Я хотела быть красивой, как можно более красивой. И на это была своя причина.

Я еще не упомянула об одном обстоятельстве, которое волновало меня больше, чем новые туфельки, элегантные платья и корсет, а также сделанное мною открытие, что я уже не дурнушка, – скажу в двух словах: Габор «дал знать о себе».

В тот самый вечер несостоявшейся помолвки 1 июля, когда был праздник в Тиллисбурге, Габор за спиной Эрмины ловко вложил мне в руку записку, которую я тут же упрятала в рукав платья.

Прочла я ее уже у себя в комнате, полуживая от волнения:

«Я думаю о вас днем и ночью. Omnia vincit amor [5]5
  Любовь все побеждает (лат.).


[Закрыть]».

И на обороте: «Пальмы в актовом зале».

Я перечитала записку раз сто. Видел бы это мой батюшка. Он ведь уверял, что я страшнее ночи. И что даже с большим приданым мне не заполучить мужа. И вот безо всякого приданого я уже обрела самого обаятельного в городе поклонника. Если отец узнает об этом, его хватит удар.

Но лучше пусть он не знает.

Эрмина тоже ничего не должна знать, хотя до сих пор я ничего от нее не скрывала.

Вот это дилемма. Но я быстро ее разрешила. Для Габора сделаем исключение – в первый и последний раз.

На следующий день я тщательно обследовала пальмы. Среди остроконечных листьев ничего не видно. Внизу в буром войлоке стволов тоже ничего. Ну где же… Я наклонилась еще ниже и принялась разглядывать землю. Земля была черная, мелкая, по краю кадки белой галькой выложена каемка. Какая-то неведомая сила заставила меня перебрать камешки. Времени почти не оставалось.

Мы с Эрминой играли в четыре руки, и она ненадолго отлучилась в укромное место и с минуты на минуту могла появиться. Стоп. Что это там? Сзади в правом углу. Круглая пробка. Воткнута в гильзу от сигары. Я осторожно ее извлекла и открыла.

Ура! Еще письмо. Тоже совсем коротенькое:

«Считаю дни до 13 июля. Думайте обо мне. Omnia vincit amor».

Я поспешно засунула гильзу обратно в землю. Мне хотелось кричать от счастья. Так началась наша переписка. Каждый раз, когда Габор с отцом были в отеле, я находила весточку. Иногда я «писала» ответ. То есть оставляла знак. Сердечко. Цветок. Но не письмо, написанное собственной рукой. Это было бы слишком рискованно.

За четыре дня до венгерского ужина новые платья были готовы. В обед я продемонстрировала их дядюшке Луи и Эрмине, сильно утянутая, с распущенными волосами. Моя маленькая гувернантка ничего не сказала. Но сразу после обеда направилась к Юлиане, громко постучалась, несмотря на тихий час, и в ярости ворвалась в комнату, а я по старой привычке подкралась к двери и подслушала их разговор.

– Зачем ты так поступаешь со мной? – донеслось до моих ушей. – Зачем ты мне портишь ребенка? Я воспитываю ее в скромности, Минка думает, что она дурнушка и ведет себя прилично, а ты забиваешь ей голову всякими глупостями. Моей Минке не нужны ни новый гардероб, ни корсет, ни осиная талия, потому что осенью она отправится в пансион. Как ты думаешь, что они там носят? Темную форму. Она будет чувствовать себя Золушкой.

– Вот именно! Бедный ребенок. Я хочу развлечь ее до той поры. Эти несколько недель, которые она проведет у нас.

– А я хочу, чтобы Минка была счастлива в Вене.

– В строгом пансионе? Ты сама этому не веришь. Хорошо, что ты пришла. Я давно уже хотела обсудить с тобой… что, если я выдам ее замуж? Еще этим летом?

– Что?! – возмущенно вскрикнула Эрмина. – Без приданого? Как это пришло тебе в голову! Ты что, хочешь отдать ее неизвестно кому? Какому-нибудь толстокожему болвану, который возьмет ее из милости? Да у тебя просто нет сердца.

– Но дорогая Эрмина!

– Она еще даже не развилась.

– Выслушай меня, пожалуйста… у меня есть безумный план…

– К тому же, она ненавидит брак.

– Как это? Она ведь даже не знает, что это такое.

– Знает. Я ей объяснила.

– Ты?

– Да, я.

Тетушка шумно вдохнула воздух.

– Ты непременно хочешь поссориться? Послушай, у нашей Минки нет приданого, но ей везет. Подумай о ее сходстве с…

– Замолчи!

– Но почему? Это ее величайший козырь. И им надо воспользоваться.

– Мы все клялись, что никогда не будем упоминать эту историю. Священная клятва, если ты вдруг забыла…

– Господи! До чего же серьезно ты ко всему относишься! Послушай, что я тебе скажу. В жизни должны быть и развлечения. Иначе это смерть, и жизнь пройдет мимо! Минка нравится. Я это сразу заметила. И у меня есть свой план. Если он удастся, все останутся довольны. Нет – ей никто не помешает осенью отправиться в это тюремное заведение в Вене.

Эрмина принялась бурно протестовать, но я уже не слушала. На цыпочках я прокралась в свою комнату. Так вот откуда ветер веет. Тетушка заметила, что я нравлюсь Габору, и захотела оказать нам содействие, чтобы я могла остаться у нее в Эннсе. Меня ждало веселое лето. Еще больше приглашений. Можно будет снова танцевать. Вот зачем понадобились новые платья. Зачем же еще?

Но все было не так-то просто.

В одном Эрмина права. Замужество уже не было моей целью. Моя маленькая гувернантка заранее позаботилась об этом.

Когда батюшка отказал мне в приданом, она стала расписывать мне все неприятные стороны брачной жизни. И я не сомневалась в ее словах, я слепо ей доверяла.

– Я открою тебе большую тайну, – сказала она, – Минка, дорогая, ту тайну, о которой никогда не говорят. Не знаю, как начать. Слушай, в любом браке… гм… есть вещи, которые глубоко противны порядочной женщине.

Я с испугом смотрела на нее.

– Глубоко противны, – строго повторила она. – И это называется супружеский долг.

– А что такое супружеский долг?

– Это животная сторона отношений между мужчиной и женщиной. Страшно противное дело, но без него нельзя обойтись.

– Да, а почему?

– Потому что дают клятву исполнять этот долг. Пред Богом и людьми. На венчании. У алтаря.

На все остальные вопросы Эрмина отвечала весьма уклончиво. Она, мол, старая дева, и ее это, слава Богу, не коснулось. Но по рассказам ее лучших подруг становилось ясно, что это самая отталкивающая сторона супружеской жизни. И с ней приходится мириться, другого выхода нет. Это всегда причиняет боль. Влечет за собой мигрени и истерики. Во всяком случае, нет ничего хуже в жизни женщины, чем исполнение супружеского долга.

Я верила Эрмине на слово. Отчего так много замужних женщин все время страдают? Почему моя маменька вскрикивала среди ночи: «Нет, Рюдигер! Прошу тебя! Оставь меня в покое! Я не могу сегодня!»? Теперь понятно.

Я сотни раз слышала подобные слова. И моей красивой маменьке тоже приходилось от этого отбиваться. Такой участи я себе не желаю. С меня хватит корсета!

Нет! Нет и нет! Габор должен оставаться тем, кем он был – кавалером, моим поклонником, который делает мне комплименты, пишет милые записочки. И вообще мужчинам незачем меняться, никогда. Мне нравилось, что они восхищались нами, целовали руки, открывали двери, помогали сесть в экипаж, поднимали оброненные нами вещи, нравилось, что они были героями, готовыми защищать нашу честь на дуэли, воевать за родину, оберегать нас от любой опасности. Этого мне достаточно. Мерси. Животная сторона отношений между мужчиной и женщиной, это нечто мистическое, может подождать. Меня это даже не интересует.

Зевнув, я легла в кровать. Я думала о Габоре. О его прекрасных глазах. И о его последнем письме, оно так меня волновало, что снова вызвало сердцебиение: Я РАЗРАБАТЫВАЮ ПЛАН, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ ВАС ЧАЩЕ. OMNIA VINCIT AMOR.

Боже мой! Боже мой! Что же это может быть? Не было никаких причин, чтобы видеться чаще. Он вел жизнь молодого барона, бывал в свете, я же сидела дома, и оба мы были под надзором: я под надзором Эрмины, он – своего папа́.

Правда, на венгерском ужине мы будем целую ночь вместе.

От этой радостной мысли я шумно вздохнула. Ждать оставалось недолго. А что я стану делать, когда начнутся танцы? На детских уроках танцев в Вене присутствовали только девочки. Я понятия не имела, как танцуют с мужчиной.

Может, я еще успею взять несколько уроков? У Галлы Пумб был учитель танцев с начала мая. Может, мне позволят присутствовать разок-другой? Тетушка, скорее всего, разрешит мне, наверняка это входит в ее план.

Ура! Я так люблю танцевать. Полька, вальс, кадриль, котильон, наконец-то я буду учиться танцам, как взрослая. С этой радостной мыслью я уснула.

Но человек предполагает, а Бог располагает.

В то лето я стала учиться совсем другому.

Но это отдельная глава.

ГЛАВА 5

Скажу сразу: мне не разрешили брать уроки танцев с Галлой Пумб. Этому воспротивилась Эрмина. Зато накануне венгерского ужина произошло весьма важное событие. Прежде всего было опасно поколеблено мое представление о собственном происхождении. Но лучше расскажу все по порядку.

12 июля тетушка пригласила меня в свою комнату, сразу после английского. Был прохладный дождливый день. Когда я вошла, она опиралась на резной комод, у которого был открыт верхний ящик. В руке она держала два дагерротипа. Быстро сравнив их со мной, она радостно кивнула и положила картинкой вниз на дно ящика, который тут же заперла.

– Дорогая моя, – весело сказала она, устремившись мне навстречу, – небольшое изменение в программе. Сегодня мы не рисуем, сегодня мы устроим себе славный отдых и примем ванну. – Она протянула мне маленький пакетик и выжидающе посмотрела на меня.

– М-м-м. Как пахнет! А что это такое, милая тетушка, можно спросить?

– Бальзаминовое мыло. Домашнего приготовления. Пробовала? Ну тогда это мой подарок. Вечером мы вымоем твои волосы. А завтра, знаешь, что мы сделаем завтра? Мы превратим тебя в графиню. Но прошу тебя, ни слова мадам гувернантке. Это должен быть сюрприз.

– Как прикажете, – я сделала книксен, – но как же вы меня превратите? Попробую угадать. Костюмом?

– Сахарной прической.

– А какое из новых платьев я должна надеть?

– Платье графини. Белое в лиловую крапинку. Такое платье уже было однажды в Эннсе. Но это секрет. Мы устроим эксперимент и зашнуруем тебя до сорока сантиметров, если получится.

– Так туго? – встревожилась я.

– Если получится, – она протянула мне руку для поцелуя. – Ну что ж, мое сокровище, я пришлю за тобой в четыре. И чтоб была готова точно в срок.

Я была готова, потому что упустить купанье мне совсем не хотелось. Мы с Эрминой уже купались однажды, сразу после приезда. Но не в «Черном орле», а в пивоварне господина Романа Грубера, вернее, в солодовне.

Солодовня с мая по октябрь не используется, и ее превращают в купальню, где ваннами служат деревянные чаны. Они такие длинные, что в них можно лежать. В обычных ваннах моются сидя, и в нашем отеле тоже (по желанию клиентов ванну приносят в комнату вместе с большим медным котлом, наполненным горячей водой). В чане же можно вытянуться всласть. Еще одно новое наслаждение.

– Дома мы моемся задаром, – сказала тетушка, когда ровно в четыре я вошла в ее комнату, – но у Грубера веселей. И мне не жалко потратить несколько крейцеров. Запомни, человек должен время от времени себя баловать, тогда он будет бодр и здоров.

Когда мы пришли в солодовню, она была почти пуста. Только последняя из трех кабин была занята. Эльза Хопф, хозяйка заведения, вышла нам навстречу, взяла у нас шляпы и зонт, накидки и перчатки и повела в комнату номер два. Мне она была знакома еще с того раза.

Кабинка отапливалась, потому что на улице было холодно. Тут стояли два больших деревянных чана и стулья. После того как мы разместились на двух стульях, госпожа Хопф стала наполнять ванны водой из высоких синих кувшинов.

Вода оказалась приятно теплой. За два дополнительных крейцера госпожа Хопф добавила в воду лавандовое масло, и в помещении сразу распространился приятный аромат. Первая ванна была уже почти полна, когда тетушка внезапно поднялась.

– Дорогая Эльза! Минка! Не сердитесь на меня. Я пошла домой. Наш генерал переделывает красный салон. Одну красивую лампу мне уже разбили. Я беспокоюсь, и лучше мне быть там. Минка, тебе придется купаться одной. Через два часа за тобой придет Йозефа. – Она помогла мне раздеться, расшнуровала тесный корсет и, высоко подняв волосы, натянула через голову длинную до щиколоток рубашку, которую мы принесли с собой. – Так, – сказала она удовлетворенно, сердечно поцеловала меня в губы и со словами: «Можно окунаться. Адье, сокровище мое», ушла.

Освободившись от своего панциря из китового уса, я скользнула в теплую воду. Какое же это было наслаждение!

– У сударыни есть все необходимое? – осведомилась Эльза Хопф.

– Да, спасибо. Все прекрасно.

– Если что-то понадобится, пожалуйста, просто позвоните, – она указала на колокольчик, стоявший на столике возле чана. Здесь же стояли стакан и граненый графин с водой, рядом красная тарелка, а на ней принесенное мыло.

Я намеревалась основательно намылить свое тело, не поверх рубашки, как было принято, а непосредственно кожу. Это требовало отваги, поскольку обнажение считалось мерзким грехом, но красавица тетушка настаивала на этом.

– Молодая дама должна быть кругом аппетитной, – объяснила она мне еще дома, – она должна быть чистой, как кошка, и благоухать, как цветок. Надо вымыть и самые интимные места, детка, которых обычно не касаются. Понимаешь меня?

Я поняла, думая при этом о своей маленькой гувернантке, которая придерживалась на сей счет прямо противоположного мнения. Тело отвратительно, и потому его следует стесняться, к тому же, все, что ниже подбородка, не целомудренно – вот ее твердое убеждение. Тот, кто касается половых органов, совершает грех. Не зря их еще называют срамными, чтобы люди всегда помнили об этом грехе.

«Но, – подумала я и встала в своей ванне, – если нельзя их касаться, то как тогда мыться и благоухать, как цветок»? Я задрала мокрую рубашку и хорошенько намылила запретные места, руководствуясь девизом, что если грешить, так грешить. Я так усердствовала, что с головы до пят покрылась белой пеной – под рубахой, над рубахой. От удовольствия я что-то мурлыкала себе под нос.

И тут послышался звонкий смех из соседней кабинки. Я замерла. Голос был мне знаком. Это была… И снова раздался ее переливчатый смех, такой заразительный. Вне всяких сомнений, это была Лизи. Наша кондитерша. Хорошенькая полька из отеля. Ошибки быть не могло. Никто не умел так смеяться.

Я снова погрузилась в теплую воду и навострила ушки. Я до боли напрягала слух, но все равно не могла разобрать слов.

Лизи тратила деньги на ванну? Никогда бы не подумала. Правда, она всегда выглядела холеной и была наделена той нежной, светлой красотой, которая прославила женщин австрийской Галиции во всем мире. Когда она распускала свои роскошные золотистые волосы, они ниспадали до пят. Лизи была одного со мной роста, но обладала соблазнительно округлыми формами. У нее бирюзовые глаза и белая фарфоровая кожа. Из всей прислуги Лизи нравилась мне больше всех, она излучала какую-то свежесть и радость, а по-немецки говорила очень забавно.

Но самое примечательное состояло в том, что она носила корсет, будто была дамой. Такой тонкой талии, как у нее, не встретишь у простой пирожницы. Управившись днем в кухне, она брала с собой в комнату кувшин с горячей водой. А когда после отдыха спускалась в кухню, всегда чудесно благоухала.

А сегодня она принимала дорогостоящую ванну. Непостижимо! Она тоже собирается на какой-то праздник?

И тут меня осенило. Я бесшумно встала, взяла со стола стакан и, прислонив его к стене, прижалась с другой стороны ухом. Теперь все было слышно, будто сквозь рупор.

– Бедняге не везет, – послышался голос Лизи, – все идет вкривь и вкось. И он хнычет и жалуется, а я должна его утешать. Тогда все опять становится хорошо.

Эльза Хопф что-то проговорила в ответ, но я не разобрала.

– После большого бала или праздника, – продолжала Лизи, – он вечно разочарован и посылает за мной посреди ночи. Хочет приключений. Он темпераментный. И сильный, как медведь. Хочет перцу в постели. – И снова заливистый смех.

Эльза опять спросила что-то невнятное.

– Да уже сказал. Я ему непременно нужна после ужина, – громко ответила Лизи. – Я доставляю ему радость. Богатый, тонкий господин.

– А как насчет благодарности? – спросила хозяйка.

Лизи опять засмеялась. Я услышала плеск воды, а затем восхищенный голос Эльзы Хопф:

– Какая красота! Настоящий?

– Такой же настоящий, как мое собственное сердце. Привезен из Линца. От господина Вольфарта. Крупный ювелир на Кайзер-Франц-Йозеф-плац. Теперь каждый может видеть, что я якшаюсь не с кучерами, камердинерами или торговцами углем. Я показала его Йозефе. Она ведает драгоценностями нашей госпожи. И знает в них толк. «О-ля-ля, Лизи, – сказала она мне, – накажи меня Господь, таких красивых камней я еще не видала!»

– Вы умная женщина, – воскликнула Эльза Хопф.

– Каждый делает, что может, – скромно отвечала Лизи. – Я бы предпочла маленького очаровательного цыпленка, но не выходит. Во-первых, он не при деньгах. А во-вторых, у него глаза в другом месте.

– Где же? – с интересом спросила Эльза Хопф.

Ответ я снова не расслышала, потому что, наверное, Лизи все время вертелась в ванне. Я прижималась ухом к стакану, который стал совсем горячим, но до меня доносились лишь обрывки фраз. От этого можно было сойти с ума!

– …слишком молода, – расслышала я наконец, – благородного воспитания и совсем наивная! Нет-нет. Никаких шансов. Настоящая трагедия. У бедной букашки нет залога. Отношения в семье чертовски сложные. Нет! Нет! Нет! Ребенок ни о чем не знает. Мне обо всем поведала Йозефа, камеристка барыни. Под строгим секретом. Рассказать – государственная измена. Рот на замке, да, Эльза? Я на вас полагаюсь.

В этот момент позади послышался какой-то шорох. Я обернулась. В самом деле – дверь приотворилась, и я тут же нырнула в ванну, над водой торчала одна голова.

– Есть тут кто-нибудь? – раздался ворчливый голос, и, распахнув дверь настежь, вошла госпожа Кропф, жена мясника. В мокрой накидке, с мокрым зонтиком в руке, она была явно раздосадована, что ее никто не встречает.

– Бог в помощь, госпожа Кропф, – сказала я и скользнула еще глубже в теплую воду.

Лидия Кропф кивнула в ответ. Это была маленькая квадратная шатенка, с толстыми красными щеками и мелкими кудряшками, родом из Далмации, южной окраины монархии. Ее брак оказался так несчастлив, что это уже нельзя было скрыть. Весь Эннс знал, что супруги дерутся, и хотя бедная Лидия работала за двоих, она не имела права голоса ни в доме, ни в лавке. Дочка, ее звали Эмзи, уродилась вся в отца.

– Вы уже тут, моя дорогая, – Эльза Хопф спешила навстречу гостье из соседней кабинки. – Я вас жду. Проходите, пожалуйста, в третью кабинку, – сказала она, косясь на меня. – Эта ванна течет, – указала она на чан, стоявший рядом с моим.

Занятно! Только что, когда собиралась купаться Юлиана, ванна была цела. Что же там еще произошло? Какая-нибудь новая афера, которую хотели от меня скрыть? Эльза Хопф всегда была в курсе всех событий. До нее мгновенно доходили любые сплетни. Этим она славилась в Эннсе. А какие то были сплетни! Нигде не было столько непослушных дочерей, тайных обручений, разбитых сердец, яростных отцов, дуэлей, интриг и похищений, как в этом гарнизонном городке. Это мне рассказала тетушка. А потому я не желала сдаваться. Едва госпожа Кропф села в ванну, я снова поднялась в своей и стала подслушивать дальше. Три женщины разговаривали, перебивая друг друга, и я ничего не могла понять. Вдруг промелькнуло имя Решка.

– Я слыхала об этом скандале. Лейтенант Решка недавно был в порядке наказания переведен в другое место, на самую окраину империи. В Галицию, на болотистую русскую границу. Преступление его заключалось в братании с населением. А кайзер этого не любит.

«Барон Решка испортил, как это тогда называлось, хорошенькую племянницу потомственного господина почтмейстера. Но это дело удастся ловко замять, – доверительно рассказала мне тетушка. – У нас в Эннсе в этом большой опыт».

– Ее отдадут замуж в Штирию, – отчетливо услышала я громкий голос Лидии Кропф. – За столяра Хольцера. Он огреб кучу денег. Теперь купит новый дом и расширит свое дело.

– Слава Богу, – заключила Эльза Хопф, – она станет порядочной женщиной. И никто не сможет сказать о ней дурного слова.

Лизи засмеялась:

– Сказать-то не скажет, дорогая Эльза, но любой, кто умеет считать до девяти, сообразит, что к чему. Когда появится на свет желанное дитя?

– После Нового года, так я слыхала.

– Очень ловко! Случайно преждевременные роды? – и снова серебристый смех. – Маленький семимесячный ангелочек?

– Положим. Но зато в браке. Вот вам, пожалуйста! – возразила Эльза Хопф.

– Да каждому идиоту ясно, что концы с концами не сходятся. Уж больно сомнительные родители. Семь месяцев после свадьбы. Пахнет все же скандалом.

– Но не в Штирии, где ее никто не знает. – Лизи хихикнула. – Жить там еще не значит жить на луне. Вот только жаль маленькую козявку. Отец ее не любит, всюду какие-то тайны, она ничего не может изменить… – Раздался глухой удар в стену.

– О, пардон, я сделала вам больно, милая Лизи?

– Ничего страшного. Но, Эльза, не могли бы вы потереть мне спину? И подлить немножко горячей воды.

Зажурчала вода, и я ничего не могла разобрать. Но это было уже не важно. Я и без того была сражена. Что я сейчас услышала? Родители семимесячных детей кажутся сомнительными? Пахнет скандалом? Я ведь тоже родилась раньше срока. И у нас было так же? А невеста столяра Хольцера? Откуда известно, что она ждет желанное дитя? Когда она вообще не замужем? Ну ладно, рождение детей – тема щекотливая. Об этом никогда не говорят в приличном доме. Но Эрмина воспитывала меня в духе нового времени и выдала кое-какие секреты. Сперва нужно выйти замуж. Сразу после медового месяца повитухе оставляют заказ. И уже через девять месяцев она приносит в дом младенца. В большой сумке. И все девять месяцев будущая мамочка находится в радостном ожидании, она не пьет ни кофе, ни вина, и ее нужно щадить. Потом она ложится в родильную кровать и шесть недель не вылезает оттуда от переполняющей ее радости. Так было и у нас, когда родился мой братец Альбрехт. Со мной же это продолжалось всего семь месяцев. Повитуха принесла меня слишком рано. И если Лизи права, то родители мои не так уж безупречны и вокруг моего рождения тоже был скандал.

– Стоп! Так дело не пойдет! – снова ясно и отчетливо раздался голос Лизи за стеной. – Нельзя делать скоропалительные выводы…

И опять наступил хаос, все говорили, перебивая друг друга.

Ага, они сменили тему. Речь шла уже не о Решке, а о каком-то другом человеке. Лизи не соглашалась, госпожа Кропф поучала, голос хозяйки тоже звучал взволнованно.

Завязался спор, в котором я не могла разобрать ни единого слова. Кого это они так горячо обсуждали? Наконец шум стих.

– Красивая? – снова послышалось разборчивое слово.

– Есть и покрасивее, – вступила Лидия Кропф, – но богатая. Вдова управляющего Хольтера в Сен-Флориане. Большая любовь. Вот кто его отрада. Как два голубка. Говорят, он каждый день после обеда отправляется к ней верхом.

Смотри-ка! Еще одна новая пара? Интересно. Я знала госпожу Хольтер. Она была статной блондинкой, с чувством юмора, всегда окружена поклонниками и в тысячу раз красивее толстой госпожи Кропф. По воскресеньям она часто обедала у нас со своим сыном. Кто же ее новый кавалер?

– Не верю ни одному слову, – возмущенно воскликнула Лизи. – Я бы давно заметила. У меня глаз, как у рыси. Все это полная чушь!

– Я вам это говорю! Витти его видела. А она живет прямо напротив. Она клянется, что это был ОН. А с госпожой Хольтер какой конфуз! Представьте себе, она купила скаковую лошадь. А осенью собирается в увеселительную поездку. На Капри!

Скаковая лошадь? Капри? Звучит аристократично. Для женщины из буржуазных кругов это просто неслыханно. Кому же это госпожа Хольтер вскружила голову? Кому-то из наших почтенных гостей в отеле? Или хозяину «Золотого быка»? Он тоже жил как барин и был известен как дамский угодник.