Текст книги "Сброшенный корсет"
Автор книги: Сюзан Кубелка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
– Спортивное платье? – пробасил генерал. – С каких это пор женскому полу понадобились спортивные платья? А журнал положили сюда публику распугивать?
– Нет, я принесла журнал потому…
– Это и есть новая модель, которая движет миром? – рассмеялся генерал. – Моя дорогая принцесса, это о ней вы прожужжали мне все уши вчера за ужином? Об этом и речи не может быть. Мы опозоримся от Эннса до Кронштадта. Здесь не хватает перца…
– Вы не желаете прогресса? – возмутилась Валери.
– Ненавижу прогресс. Я хочу элегантности, госпожа Цирмиллер. Венской элегантности. Летящие юбки. Тонкая талия. У вас найдутся модные журналы, где можно отыскать что-то и впрямь аппетитное?
– Сколько угодно! – с облегчением воскликнула Лилли Цирмиллер, – сотни экземпляров. Если Его Превосходительство соизволит перейти к этому столу. Это последние венские модные гравюры – лучшие в мире.
– За мной, – пробасил генерал, и мы последовали за ним к окну в читальный уголок, а Лилли Цирмиллер послала тем временем свою ученицу к кондитеру Пумбу за медовухой для нас. А также за бисквитами и сельтерской из Богемского леса.
Генерал быстро перелистал пару журналов. Мы молча сидели вокруг него. Время от времени я тайком косилась на Габора, который расположился возле отца. И ловила в ответ пылкие взгляды. От волнения у меня участилось дыхание.
– Не сопи так, – шепнула мне Эрмина, – все будет хорошо. У него отменный вкус.
Эрмина была права.
– Вот восхитительное платье! – внезапно воскликнул Его Превосходительство, явно довольный картинкой. – Габор, покажи это дамам.
Габор вскочил и принес нам журнал. При этом он тихонько коснулся моей шляпы, а для меня это было равносильно удару молнии, пронзающей с головы до ног.
Мне пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы не выдать своего волнения, я взяла Эрмину под руку, склонилась над прелестной цветной гравюрой и стала ее разглядывать.
Это было очень красивое платье. Глухое, со стоячим воротом, облегающим лифом и мягко струящейся юбкой, без китового уса, но с двумяярусами оборок справа и слева, которые расширяли бедра, а талию делали еще тоньше. Просто превосходное платье, и как раз для моей фигуры.
Журнал пошел по кругу. Даже Валери нашла платье очаровательным.
– Госпожа Цирмиллер, – воскликнул генерал, повернувшись в ее сторону, – теперь вопрос к вам. Что вы можете предложить? Нам надо подобрать цвет, который пойдет рыжей кобыле и в то же время подчеркнет красоту дивных черных волос нашей барышни.
– Цвет мха, – сказала Лилли Цирмиллер, – лучше всего бархат.
– А для отделки?
– Карминный, – без колебаний ответила та. – Есть такой плотный шелк из Шанхая, я могла бы заказать его в Триесте, он пойдет на подкладку и отделку платья… А шляпа… я бы посоветовала зеленый цилиндр, без вуали, чуть надвинутый на лоб, волосы собрать в узел на затылке – подчеркнутое благородство и никакой мишуры. Что скажете?
– Превосходно! – согласился генерал. – Сразу чувствуется опыт эксперта… Шелк и бархат. Возьмите самое лучшее – венгры не любят скупиться. Если мы, гусары, что-нибудь делаем, то только с перцем.
– Могу я телеграфировать, чтобы сегодня же заказать ткань?
– Конечно, по мне, так прямо сейчас…
– И позвольте предложить вам… Быть может, стоит сделать манекен по меркам фройляйн? Ведь она, как я слышала, каждый день должна тренироваться. Мы сэкономили бы ей время.
Манекен? Я не ослышалась? Манекен Минки в портновском салоне? Я поднималась в этом мире на новую ступень.
– Манекен одобряю, – пробасил генерал. – А когда шедевр будет готов? Я имею в виду платье.
– Где-то числа десятого. Раньше не могу обещать. У нас три больших заказа – вечерние платья для императорского бала, а кроме того, мы работаем день и ночь над свадебным платьем для фройляйн Юстины. Сейчас его как раз вышивают. – И она показала на белое подвенечное платье, перед которым стояли на коленях две швеи, расшивавшие подол мелким жемчугом.
– Для племянницы господина почтмейстера?
– Совершенно верно, Ваше Превосходительство. У нее хорошая партия. Мастер-столяр, у которого большое дело в Штирии…
– Она очень хорошенькая, эта маленькая Юстина, – сказал ничего не подозревающий генерал. – И родители очаровательные люди. Очень любят свою красавицу дочку. И почему она выходит за жалкого гражданского, никто не может понять. Я думал, она выйдет замуж за офицера и будет одной из наших.
Лилли Цирмиллер поспешно схватила свой желтый сантиметр. Тетушка и Эрмина обменялись тревожными взглядами.
– Боже мой, почему? – воскликнула принцесса Валери. – Все время одна и та же старая история… – Но она не закончила.
– Прошу прощения, только если это удобно, могу я приступить к снятию мерок? – Лилли Цирмиллер кивнула мне, и я встала. – Сколько сантиметров должно иметь платье в талии?
– Так, чтобы я мог обхватить ее двумя руками, – воскликнул генерал. – Лучше всего, как вчера вечером.
– Это чересчур узко, – запротестовала Эрмина. – Моя Минка должна еще и дышать на скачках.
– Пятьдесят пять сантиметров? – спросила госпожа Цирмиллер.
– Да.
– Дорогая Лилли, – воскликнула тетушка, – делайте талию на сорок пять сантиметров.
– Так узко? Это же ваша собственная мерка, сударыня. Больше такой нет ни у кого в Эннсе.
– Кроме моей маленькой племянницы, – последовал гордый ответ. – У нее такая же фигура, как у меня. Вы не поверите, но вчера мы зашнуровали ее на сорок сантиметров. Это европейский рекорд.
– И она танцевала чардаш, – воскликнул Его Превосходительство, – но на скачках не требуется такой строгости. Я соглашусь с вами, сударыня, – он обратился к Юлиане, – сорок пять сантиметров, и ни одним сантиметром больше.
– Обязательно так узко? – удрученно промолвила Эрмина.
– Обязательно! – пробасил генерал. – Нет ничего прекраснее на всем белом свете, чем женщина с осиной талией верхом на лошади.
– Ну хорошо, – Эрмина сдалась. – Я рада и тому, что это не республиканское платье с турнюром.
– Что я слышу? – с наслаждением произнес генерал. – Вы сказали республиканское? Дамы снова политиканствуют, да? Тогда могу вас успокоить, дорогая Эрмина, Австрия никогда не будет республикой.
– Кто это сказал? – воскликнула, как я и опасалась, Валери. – Вы способны заглянуть в будущее?
И опять начался этот бесконечный спор. Генерал тоже, правда, никогда не сдавался:
– К вашему сведению, на свете есть только три республики: крохотная скучная Швейцария, где-то там полудикая Америка и сердитые французы. И поверьте мне, все они долго не продержатся.
– Это почему же? – возмутилась Валери.
– Это всего лишь эксперименты! Самая слабая изо всех государственных форм – республика. Народ без императора – все равно что туловище без головы. Никакого размаха. Ни мощи, ни великих идей…
– Но не во Франции. Там хотят еще в этом веке… Вы ни за что не отгадаете! Они хотят построить высочайшую башню в мире – в Париже.
– Выше, чем наша городская башня? – спросила госпожа Цирмиллер. – В ней шестьдесят пять метров.
– В пять раз выше. Больше трехсот метров.
– Пять городских башен? Дорогая Валери, ты уверена? Это похоже на манию величия, – Эрмина покачала головой.
– У них гениальный инженер, – уверенно продолжала Валери. – Его зовут Эйфель. Он строит не из камня, а из стали.
– Фу! Стальная башня в Париже! Это разрушит весь город.
– Он строит невероятнейшие вещи, этот Эйфель. Мосты, виадуки – такой элегантности мир еще не видал.
– Послушайте, моя дорогая, – покровительственно начал генерал, – ваш гений, этот Эйфель, как он собирается закрепить свою башню, чтобы она не опрокинулась? Трехсотметровой высоты? Тогда ему придется бурить на триста метров вглубь для фундамента. Кто это будет оплачивать? Я предвижу… из всего этого произрастет грандиозный хаос. Второе вавилонское столпотворение, если вообще что-нибудь получится… Это станет концом вашей горячо любимой республики. Иначе говоря, башня вообще не нужна. Все республики обречены на гибель. И я объясню вам, почему.
– Почему?
Зольтан фон Бороши удовлетворенно улыбнулся:
– Потому что республика не может выиграть войну.
– Да-а-а? – воскликнула Валери. – Такого еще никогда не слышала.
– Поверьте полководцу, вы, бунтарка! В вашей республике вся сила уходит вовнутрь, туда, где дерутся между собой партии. А для внешних действий, на войну сил уже не остается. Через пятьдесят лет не будет ни одной республики. Наша маленькая барышня еще застанет этот момент. Франция и Швейцария снова станут королевствами. Америка возвратится в лоно Англии. А теперь вернемся к нашим новейшим подвигам. Политика – это не для женщин. Наша золотая пташка, – он с улыбкой взглянул на меня, – ей уже скучно. Госпожа Цирмиллер, снимайте мерки. Габор, ты проводишь дам к перчаточнику. И к сапожнику – снять мерки. Нам нужны тончайшие вязаные перчатки, тридцать пар, белоснежные…
– Не кожаные? – удивилась Эрмина.
– Кожа слишком гладкая. Вожжи выскальзывают. Вязаные лучше. В них лучше чувствуешь поводья.
– Но она испортит себе руки! – с беспокойством воскликнула тетушка.
– Не испортит, если наденет три пары, одну на другую, как наша прекрасная императрица. Габор, девять пар должны быть готовы послезавтра. И если дамы не очень устанут, ты проводишь их в казарму к конюшне и представишь им нашу маленькую Аду. Барышня сама увидит, – его черные татарские глаза осветила нежность, – что лошади вовсе не чудовища, а милые четвероногие друзья, самые верные. А теперь, к величайшему сожалению, я должен покинуть вас, – и он, кряхтя, поднялся.
Кряхтя, потому что не выспался. Генерал еще долго пировал вчерашней ночью, после того как мы ушли, и я слышала его раскатистый бас, долетавший до моей комнаты.
Остальные тоже встали.
– Поблагодари, – шепнула Эрмина.
– Благодарю вас за вашу доброту, – сказала я и, отпустив руку Лилли Цирмиллер, сделала глубокий книксен.
– Больше никаких книксенов! – воскликнул Его Превосходительство. – Те времена прошли, теперь наступает лучшая пора. Она станет одной из нас. Я получил огромное удовольствие, сударыни. Целую ручки. Принцесса, мое почтение! Госпожа Цирмиллер: Citius. Aldus. Fortius. Что означает: быстрее, выше, дальше. – Сшейте нам платье века, чтобы мы могли гордиться вами.
– Постараюсь, Ваше Превосходительство.
– Габор, я обедаю в «Черном орле» в половине второго. И ты отрапортуешь мне, как все прошло, с лошадьми и нашим ангелочком… – Он коротко кивнул, улыбнулся мне и, тяжело ступая, удалился. Осанка его была безупречна.
ГЛАВА 10
Бывают дни, которые начинаются многообещающе, но заканчиваются катастрофой. Таким был и этот день – среда 14 июля 1875 года. Спать я ложилась в слезах. Но лучше рассказать все по порядку.
Когда мы покидали салон, раскрыв свои зонты от солнца и распрощавшись со Стани, тетушкой и Валери, мир был еще в полном порядке. И Габор, не вымолвивший и двух слов в присутствии своего папа́, вдруг преобразился. Он засыпал меня комплиментами у перчаточника – никогда не видел таких изящных белых ручек. А после снятия мерок для сапог (это время ему пришлось ждать на улице) он предложил пройтись до казармы пешком. Это было смело! Дамы никогда не ходят пешком, разве что совсем недалеко, где-нибудь в городе. А так всюду разъезжают в карете. К моему великому изумлению, моя гувернантка сказала «да». Хотя вчера за ужином она объелась. А в этом случае движение абсолютно противопоказано. Для пищеварения тело нуждается в покое – сию истину я усвоила с колыбели.
Это была первая прогулка в моей жизни. И очень скоро у меня заболели ноги. Туфли жали в пятках, корсет впивался в тело, но время от времени я встречалась с Габором взглядом… эти прекрасные синие глаза… и сразу начинало казаться, что я отрываюсь от земли и парю над пыльной улицей. Вот она, любовь! Какая же в ней сила!
Габор, как я сказала, был неистощим и забавлял нас веселыми историями из жизни военной академии. Под конец он рассказал о некоем лейтенанте Косанике, который был новичком в Эннсе и еще не успел освоиться с его обитателями. Был он груб, вульгарен; никудышный наездник, он при первом же «марш-марш-ура!» слетел с лошади, пропоров себе сапоги саблей.
«Марш-марш-ура!» – это, как выяснилось, сигнал к нападению на врага. Так начинается кавалерийская атака с саблей наголо.
– И с тех пор в эскадроне гуляет шутка, – сказал Габор, – что в следующей войне Косаника используют как секретное оружие.
– Как это? – удивилась Эрмина.
– Потому что… представьте себе, звучит сигнал. Наша кавалерия срывается с места, первым по воздуху вылетает Косаник, головой вперед, как из гаубицы… война выиграна. Потому что враг умрет от смеха.
Я громко рассмеялась, но только потому, что сейчас меня никто не видел. Даме не пристало громко смеяться в обществе, это вульгарно. Ей полагается лишь улыбаться с закрытым ртом, что я и делала, когда навстречу попадались прохожие. Дорога доставляла истинное наслаждение. Обсаженная высокими тенистыми деревьями (все улицы в Австро-Венгрии представляли собой великолепные аллеи), она сворачивала направо и вела к казарме. Когда мы оказались у цели, я поняла, что любовь совершила еще одно чудо – исчез мой страх перед лошадьми.
Итак, вперед, в конюшню!
И тут меня ждал сюрприз. Конюшня была просто великолепна. С высокими потолками, просторная, напоенная воздухом и солнцем, вычищенная до блеска – настоящий дворец для лошадей. В окна влетали и вылетали ласточки, в гнездах у них были птенцы.
Я такого и представить себе не могла.
Она показалась мне уютной.
И лошади оказались не такими уж большими.
Габор был в своей стихии.
Никогда еще я не видела его таким счастливым. Он переходил от лошади к лошади, знал каждую по имени, и каждая получала подарок – кусочек сахара.
– А сейчас я покажу вам нечто особенное, – сказал он с таинственным видом, после того как поприветствовал, поцеловал и погладил не меньше двадцати лошадей, как своих старых друзей, – знаменитого Гадеса. Вы уже слыхали о нем?
– Я, да. А Минка еще нет. Так что расскажи.
Габор остановился перед королевским вороным, который от радости сразу же заржал.
– Он принадлежит моему дядюшке, коменданту полка. Я знаю его с самого детства. Угадайте, сколько ему лет?
– Пятнадцать, – сказала я.
– Нет.
– Старше или младше?
– Старше.
– Двадцать? Нет? Двадцать пять? Тоже нет?
Постепенно я стала казаться себе дурой. Но Габор смотрел на меня сияющими глазами.
– Ну, продолжайте. Сейчас угадаете.
– Тридцать? Опять неверно? Тридцать пять?
– Тридцать пять. Верно. И видите – он абсолютно свободен. И он здесь весьма уважаемая персона… Если две лошади повздорят друг с другом, лишая ночного покоя остальных, знаете, что он тогда делает?
– Нет, не знаю.
– Он ведет себя как вахтенный офицер. Сперва встает на дыбы, затем направляется к драчунам, высказывает все, что он о них думает, и в конюшне устанавливается мир и покой. Трудно поверить! Но его все слушаются. Занятно, не правда ли? И у животных есть свое начальство.
– Надеюсь, он не выйдет из стойла, – сказала я, отступив назад. Этот Гадес был просто огромным.
– Не бойтесь, – Габор встал передо мной, заслоняя от лошади, которая с явным удовольствием и громким хрустом пережевывала кусок сахара. – Он вам ничего не сделает. Но сразу хочу предупредить вас – никогда, никогда не вставайте позади лошади. Лошади пугливы. Если их что-то напугает, они лягаются. Удар копытом может оказаться смертельным. Так что никогда не вставайте позади лошади. И позади Ады тоже. Это золотое правило номер один. От этого зависит ваша жизнь.
– Ну это она запомнит, – заверила Эрмина. – Как не забудет и того, что в конюшне надо говорить тихо.
– Все что угодно, только не крик, – подтвердил Габор. – Лошади любят независимых людей. Наш конюх Пука излучает такой покой, что просто диву даешься. Сидя верхом на Зевсе, с дудочкой в руке, – справа в поводу Ада, слева Аполлон, – он пробирается с ними сквозь невероятную городскую сутолоку, и животные идут вместе с ним, спокойно, без опаски. Так что неизменное дружелюбие и спокойствие. Никакой суматохи, никакой спешки, говорить с лошадьми, как с малыми детьми, твердо, но с любовью. Это золотое правило номер два.
В самом деле, в конюшне царила приятная тишина, изредка прерываемая тихим пофыркиванием. Мы на цыпочках прошмыгнули через дверь с двойной обивкой, защищавшей от внешних шумов. И перед стойлами всегда должен быть покой. Это железный закон в кавалерии.
– Мы все здесь в Эннсе помешаны на лошадях, – сказал Габор, с улыбкой обернувшись в мою сторону. – Как знать, сударыня, может, в вас мы обретем нового члена нашего содружества? Как вы полагаете?
Я покраснела.
Я так вовсе не думала, хотя Ада мне сразу понравилась. Она была просто загляденье. Не слишком высокая, превосходных пропорций, настоящая красавица среди лошадей, с блестящей каштановой шерстью, черной гривой и черным хвостом. У нее были веселые умные глаза; завидев нас, она не оскалилась и не встала на дыбы. Нет, она встретила Габора и Эрмину приветливым фырканьем, меня же с интересом обнюхала.
Что я могу сказать? Приятного чувства я не испытывала. Огромная лошадиная голова прямо перед самым моим лицом. Меня так и подмывало грациозно упасть в обморок. Но я не сделала этого, потому что видела давеча, как у одной лежавшей в обмороке женщины разрезали шнуровку корсета, спасая от удушья… и женская фигура стала вдруг вдвое толще. Нет, об этом нечего и думать. Выстоять и выказать храбрость. Но глаза я все-таки закрыла.
Габор засмеялся:
– Не бойтесь! Ада ничего вам не сделает. Скажите ей что-нибудь ласковое. Сделайте комплимент. Правда, Ада? Ты ведь любишь комплименты? Что ты скажешь этой красивой барышне, которую я тебе привел? Да, она тебе нравится. Кому же она не понравится… стоп! Отпусти! Ах ты паршивка! Это уже чересчур!
Я открыла глаза и увидела, как Габор вырывал поля моей белой соломенной шляпки из зубов Ады. Но что толку! Теперь ее заинтересовал мой шейный платок. «Сейчас она укусит меня в шею», – подумала я. И глаза мои снова закрылись. Я ощущала бархатные ноздри Ады на своей шее. Потом ее теплое дыхание, толчками, как из бурдюка… непривычное чувство… даже приятное.
– Погладьте, – приказал Габор, – за ушами. Она это любит. И, пожалуйста, скажите ей, наконец, что-нибудь ласковое, а то она подумает, что вы немая.
– Славная Ада, красивая Ада, – прошептала я, зажмурившись, нетвердым голосом. Погладить – это было чрезмерное требование.
– А теперь дайте ей кусочек сахару.
Лошадь тотчас подняла голову.
– Угощение подают на вытянутой ладони! Пальцы не загибать! Вот так. Превосходно! Видите, как она берет сахар? Очень осторожно. И если ваши пальцы попадут между ее зубами, Ада их не укусит. Да, моя Ада. Моя принцесса, мое сердце, мое сокровище… – искоса он глядел на меня, – моя маленькая возлюбленная. Моя ненаглядная.
Я густо покраснела. Эти слова были однозначно адресованы мне, а не лошади.
– А теперь вы должны прикоснуться к ней, – мягко сказал Габор, – ради меня. Попробуйте. Вы должны доверять нам, Аде и мне. Каждое животное нуждается в ласке, точно так же, как и всякий человек. А теперь я скажу вам золотое правило номер три, самое главное: никогда лошадь ничего не сделает из страха, но все сделает для вас – из любви!
Тогда я положила свою руку на блестящую теплую лошадиную шею. Рука Габора лежала рядом с моею. И хотя мы оба были в перчатках, мне показалось, что я коснулась огня. Я снова покраснела, что не ускользнуло от Эрмины. Слава Богу, она приписала это моему страху перед лошадьми.
– Ну, Минка, – сказала она ласково, обхватив меня за талию, – неужели и впрямь так сложно? Представь себе, что Ада – большая собака. Ты же любишь собак. Атлас, любимый жеребец моего брата Фрица, бегал за ним повсюду, будто такса, до того был ручной. Если бы ему открыли дверь, он бы спокойно прошествовал в салон.
– Истинно так, – сказал Габор, – а кроме того, животные бывают более верными, чем самый верный человек… Конечно, некоторые люди тоже умеют хранить верность до самой смерти. – Снова взгляд украдкой в мою сторону, от этих чудных глаз у меня подкосились коленки. – И я заметил, что вы Аде нравитесь. Мы выиграем пари. Viribus unitis – общими усилиями – мы справимся с этим.
«Еще как! – подумала я. – Ведь император справляется с такой огромной империей – от громадных гор до Адрии, от Бессарабии до Бодензее с Viribus unitis – это ведь был его девиз, ну а я с помощью Габора обучусь верховой езде в прекрасном Эннсе».
Но в тот вечер все выглядело уже по-другому.
Вот мы и добрались до причины моих слез перед сном. Дело было в жаргоне наездников. И тут вина не Габора, а генерала. Сейчас узнаешь, как все произошло.
Зимняя школа в новой верхней казарме – самая большая и самая лучшая во всей монархии. Входя туда, испытываешь благоговение. Но оно тут же улетучивается, как только тебе нужно сесть верхом на лошадь, первый раз в жизни, на лошадь, которую ты почти не знаешь, а тебе надо на этой скотине утвердиться, и ты одна-одинешенька под суровым татарским взглядом знаменитого наездника, гусарского генерала.
То есть сначала мы были не одни. Напротив! Все сбежались, чтобы поглазеть на мои первые опыты: Аттила Надь, который опять выглядел как голодный волк, граф Шандор с гостями из замка Эннсэг, совершенно чужими людьми! И, конечно, принцесса Валери с капитаном Шиллером, не говоря уже о тетушке Юлиане и Эрмине. А Габор опять был холоден и деловит, как всегда в присутствии господина папа́.
Но самым большим разочарованием было то, что не он помогал мне забраться на Аду. Это сделал генерал. Он вытянул руку, я должна была поставить на нее свою ногу, после чего он поднял меня безо всяких усилий, словно пушинку. Сидеть верхом было нетрудно. Но я так радовалась, предвкушая прикосновения Габора, его близость ко мне. А он только держал повод.
Совершенно несчастная, я восседала на лошади в какой-то странной, развернутой влево позе и держала равновесие. Это было нелегко. Один толчок следовал за другим, меня так растрясло, что уже ничего не хотелось. А это дамское седло! Такое жесткое!
Кроме того, я чувствовала себя ужасно безобразной в этом старом кофейном платье для верховой езды из театральной костюмерной, с черным веером на запястье и в плоской коричневой шляпке фирмы Фладе на голове, скрывавшей мою чудесную прическу. Я была зашнурована на пятьдесят сантиметров. И хотя я не так уж плохо чувствовала себя на Адиной спине, меня не покидал страх высоты. Остальные смеялись, шутили, рассказывали разные истории о своих первых уроках верховой езды, как будто меня здесь вовсе не было.
Генерал не спускал с меня глаз.
– Неплохо сидит, – сказал он наконец, – но слишком зажата. Это ничем неоправданный страх. Габор, растолкуй это нашей голубке.
– Хорошо, папа́. Фройляйн Хюбш, послушайте меня, пожалуйста. С мужского седла очень легко соскользнуть. Но у вас мягкое седло. И на таком седле вы сидите прочно.
– Верно! – пророкотал генерал. – Крепко держаться за седло. И улыбаться. Счастливое выражение лица, даже если вас режут на куски. – Затем он обратился к зрителям. – Господа, так дело не пойдет. Мешает каждое слово. Мне нужен абсолютный покой. Вынужден просить вас оставить нас одних. Эрми-нени, это касается и вас.
– Нет! – возразила Эрмина.
– У вас отпуск. Вернетесь через пятьдесят минут и заберете свою девочку. И ни секундой раньше! Это приказ.
Тон не терпел возражений. Распрощались с веселыми напутствиями и пожеланиями удачи, а Аттила даже послал мне воздушный поцелуй. Тем не менее, отвага покинула меня. Я охотно осталась бы наедине с Габором, но оставаться с ним и его папа́ без Эрмины мне совсем не хотелось. Я вдруг отчетливо поняла – случится что-то ужасное. И впрямь!
Едва Эрмина исчезла из поля зрения, я, потеряв равновесие, опрокинулась назад вправо, повиснув, как почтовый мешок, поперек хребта Ады. Голова моя свисала вниз. Шляпа слетела. Прекрасная прическа рассыпалась, и мои длинные черные локоны касались песка. Из последних сил я вцепилась в седло.
– На помощь! – крикнула я, задыхаясь. – Помогите… пожалуйста… помогите!
– Она похожа на похищенную сабинянку, – с наслаждением заметил генерал. – Честно говоря, пленительная картина. – Затем он подал знак Габору, Ада остановилась, и генерал собственноручно вернул меня на место.
– Прошу прощения, – сказала я, с трудом переводя дыхание, – но кажется, мне не по силам верховая езда. Мне уже сейчас не хватает воздуха. Как же… дело пойдет дальше?
– Осмелюсь сделать предложение, – Габор поднял мою шляпу, отчищая ее от песка. – Папа́, вы позволите? Фройляйн Хюбш, я предлагаю вам на время тренировок отказаться от своего инструмента пыток, я имею в виду, извините, корсет. Мне тоже не удалось бы научиться скакать за такое короткое время с щипцами из китового уса, которые сдавливают тело.
Я побледнела. Без корсета? Да затянутая талия – единственное привлекательное место в этом ужасном коричневом платье. И отказаться от этого? Чтобы он увидел, какая я еще плоская на самом деле? Только через мой труп. Я никогда не покажусь без корсета ни перед генералом, ни перед Габором, это я твердо решила.
Зольтан фон Бороши с сомнением посмотрел на сына. Заботливо расправил складки моего платья и каким-то трогательным движением откинул назад мои длинные локоны, которые, свободно рассыпавшись по плечам, доставали талии.
– Оставь ее в покое, – пробормотал он, – ты что, не видишь, она этого не хочет?
– Но, папа́, сударыня, гораздо полезней…
– Полезней? Ну, об этом незачем и говорить. Разве польза интересует хоть одну женщину? Женщина хочет быть красивой, даже если это грозит ей гибелью. Коли того потребует мода, она гвозди себе в колени вобьет. Без корсета! Как ты только мог сделать такое нелепое предложение! Габор, ты и понятия не имеешь о том, что такое прекрасный пол, и незачем рот открывать.
Габор молчал, а я напряженно смотрела в землю.
Меня раскусили! Уж лучше это, чем снять корсет. Ада снова пришла в движение. Я молча вцепилась в седло, поклявшись, что этого больше со мной никогда не случится. Вверх-вниз! Вверх-вниз! Господь создал лошадиную спину вовсе не для того, чтобы на ней сидели. Эти вечные толчки. Я уже наверняка вся была в синяках. Кроме того, седло впивалось…
Генерал напряженно наблюдал за мною. Потом горделиво направился к своему сыну, сказал ему что-то по-венгерски, что, я не поняла. После чего вернулся ко мне.
– Что это за страдальческий вид? – закричал он внезапно изменившимся тоном. Он звучал почти враждебно. – Если кто-то и вправе чувствовать себя оскорбленным, то это моя лошадка. Дамское седло такое тяжелое, вес распределяется неравномерно, что обременяет животное. И тем не менее она браво шагает, моя Ада, и не артачится, чертовка эдакая. Габор, ты что, заснул? Живее! Живее! В темпе. Больше перца!
Ада ускорила шаг, а я отчаянно удерживала равновесие. Вверх-вниз! Вверх-вниз! А если я упаду? Во мне поднимался жгучий страх.
– Не зажиматься! – рявкнул Зольтан фон Бороши в казарменном тоне. – Свободнее! Что скрючилась?! Свободно и раскованно. Врасти в лошадь!
А как это «врасти в лошадь»? Я никогда еще не оказывалась в таком затруднительном положении.
– Она что? Не слышит? – заорал генерал так, что крик его прокатился по всему залу. – Она должна срастись с Адой. Черт побери! Врасти в лошадь. Конь и всадник – одна плоть, одна кровь. И в сотый раз, не зажимать ягодицы! Зад открыт!
Я побледнела, как полотно. У приличной женщины не бывает… не бывает… разве это не известно?
– Не зажимать ягодицы! – бушевал Зольтан фон Бороши. – От-кры-то! Сво-бод-но! Ритм! Парить! Она что, глухая? Что это с ней? Мимоза! Ее шокирует мой жаргон? Пусть привыкает! И сразу! Мы, венгры, называем вещи своими именами. Она сидит на своей заднице, а скакать надо с открытой жопой!
От ужаса я чуть не задохнулась. Вот и случилось! Еще никогда за всю мою жизнь ни одно существо мужского рода не произносило в моем присутствии подобных слов. Я выросла в мире, в котором стыдливо скрывают под скатертью ножки стола, а ножки рояля прячут под тяжелым покрывалом. И вдруг такое! При Габоре. Мои глаза горели как пламя. Манеж расплывался.
– Что, черт побери… – гремел Его Превосходительство. – Что? Слезы? Ну, нет. Так дело не пойдет. Кто хочет стать наездником, тот не плачет. Осанка, фройляйн! Сидеть прямо! Проглотить метлу. Плечи назад. Рот закрыт. Что такое опять? Не оттопыривать локти. Она что? Ветряное колесо? Локти должны быть плотно прижаты к туловищу. Завтра принести с собой две книжки. Зачем, объясню потом. Стоп! Почему она так раскачивается? Торс должен быть в покое. Ужасно, это раскачивание! Она что, дергунчик? И пусть запомнит – чтобы я не видел больше физиономии обиженного мопса! Эдак всю охоту отбить можно. Быстрее, Габор! Больше перца! Темп. Темп… Заснуть можно.
Я сидела в седле с пылающими щеками. Украдкой взглянула на Габора. Он едва заметно покачал головой. Его прекрасные глаза выражали сочувствие. Он страдал вместе со мною.
И тотчас силы вернулись ко мне. Я выпрямилась, как свеча, – метлу проглотила – сдержала слезы в ожидании счастливого момента, когда он удалится, генерал. Как-никак, а учителем моим был Габор. Это было его пари. Но ожидания мои были напрасны.
Зольтан фон Бороши, словно скала, стоял возле своего сына, и лютое выражение не сходило с его лица. Он ни на секунду не оставлял нас одних. На меня обрушивалась едкая критика, и в конце концов я перестала соображать, на чем надо сосредоточиться. К этому времени у меня болело все: спина, плечи, желудок, голова, а больше всего саднили непроизносимые части тела. Кто бы мог подумать, что верховая езда так ужасна? Еще никогда в жизни я не чувствовала себя так скверно. Хотелось одного: слезть с лошади и, сняв корсет, рухнуть в мягкую постель – но об этом не было и речи. Еще один круг. Еще!
И как раз в тот момент, когда я подумала: «Все, больше не могу, я просто упаду, и тогда придется прекратить эти пытки», генерал крикнул: «Хватит!», подал знак Габору, и Ада послушно остановилась.
– А теперь, дорогая фройляйн, наступает великий момент! Первый раз в жизни она возьмет в руки повод, – и он засмеялся, словно это была запретная шутка. – Итак, внимание! – Он коротко объяснил, как надо вести Аду, и затем добавил: – Но прежде всего – легкая рука. По этому можно определить, есть у наездника талант или нет. Повод нужно держать свободно. Ручки выставить. Так. Прямо. Как два стакана воды. Не криво! Как два стакана воды! Она что, плохо слышит? Расправить ягодицы! А теперь хоп – и спрыгнуть!
Первый тур удался. Но потом я опустила руки, всего на долю секунды.
– Вы хотите задушить мою лошадь? Как? Не давить на шею Ады. Запомните на всю жизнь – никогда никакого насилия! Легко, рука должна парить. Только прислонить руку к шкуре, как к горячей печке. Понятно? Это знаменитая теория кафельной печи. Что? Вы такой не знаете? Теорию кафельной печи? Никогда о ней не слышали? Невероятно. В Австрии и впрямь живут по ту сторону луны. В Венгрии это знает любой ребенок.