Текст книги "Гонка за счастьем"
Автор книги: Светлана Павлова
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
Калерия сидела за пишущей машинкой в библиотеке и, не прекращая печатать, кивком ответила на его приветствие.
– Прости, что отрываю, но случилось одно… обстоятельство… даже не знаю, как тебе об этом сказать… У меня будет ребенок, то есть не у меня, но мой… от меня…
Он боялся смотреть на жену, думая, что эта новость убьет ее. Он еще не знал, что застал ее во всеоружии – она пыталась справиться с захлестнувшей ее внезапной яростью по поводу последней новости – три дня назад Портнягин сообщил ей, что девица была у гинеколога. В регистратуре удалось выяснить: срок беременности критический, но направление на аборт выписано не было. Известие оглушило ее – это уже были не просто шашни на стороне, такой разворот событий требовал от всех участников немедленной реакции – принятия решений непростых, вполне возможно, что и крайних.
Услышав шум подъехавшей машины, она села за письменный стол и, изобразив погружение в работу, принялась перепечатывать ненужную ей страницу, а сама только и думала о том, чтобы не сорваться в крик. Она собралась было сразу выложить перед ним досье, но когда он сам предстал перед ней с видом побитой собаки и без лишних церемоний безжалостно выпалил – «мой ребенок, от меня», она, выдержав такое вступление, тут же решила отступить от намеченного плана, потому что эти слова больно обожгли ее. Никакого снисхождения не будет! Она выдаст ему по полной программе – пусть почувствует себя в одиночестве!.. Нужно взять его измором…
– Уйди, – сказала она бесцветным голосом, – не могу и не хочу тебя видеть…
– Прости меня, Лера…
– Я уже сказала тебе – уйди, мне нужно побыть одной и переварить это досье…
– Какое досье?
– Вот эту мерзость, которую только что получила почтой…
– Что это еще за досье?
– При беглом взгляде – подробные описания похождений стареющего повесы с девицей, годящейся ему по возрасту в дочери…
– Да кто и что мог прислать?
– Доброхотов у нас всегда было хоть отбавляй, а нынешний доброжелатель подписаться не пожелал.
– Бедная моя, – сказал он, чувствуя себя последним подлецом.
– Оставь свои лицемерные соболезнования при себе… и очень тебя прошу – не смей приближаться ко мне… попробую как-то осмыслить всю эту грязь…
Она взяла со стола пакет и начала медленно подниматься по лестнице – пусть видит, что он с ней сделал.
«Посмотрим, что ты запоешь, когда окончательно подрастеряешь запал да помечешься в одиночестве. Не выйду из спальни до тех пор, пока сам не приползешь на брюхе», – с ненавистью подумала она и, закрывшись изнутри, легла на диван.
Он не знал, что делать, – впервые она не только не захотела с ним разговаривать, но и оставила одного, да еще ушла в жутком состоянии, еле передвигая ноги, как в обмороке, с трудом поднимаясь по ступенькам. Теперь она не просто не могла ему помочь, но по всему было видно – сама нуждалась в помощи…
«А если с ней случится какой-нибудь удар – что тогда?»
От этой внезапной мысли он сразу похолодел и мгновенно взлетел по лестнице к двери спальни – оттуда не доносилось ни звука… Он попытался открыть дверь, но понял, что она заперта изнутри… На его робкий стук не последовало никакого ответа. Он постучал сильнее – молчание…
«Нет, она мне этого никогда не простит, такое простить невозможно», – с тоской подумал он и медленно пошел вниз.
– Сергей Петрович, когда ужин-то подавать? Калерия Аркадьевна, никак, легли? А чего так рано?
– Отдыхайте, Фенечка, сегодня обойдемся без ужина, не хочется что-то… просто позже попьем чаю…
Ему было не до еды, ему было просто тошно. Слоняясь по кабинету и не зная, куда себя деть, он пребывал в полном оцепенении от разом навалившегося кошмара. Хотя перспектива отцовства и потрясла его, но теперь эта новость несколько отступила на второй план перед непонятной перспективой какого-то досье. Главное же беспокойство было связано с единственной мыслью – что с женой?
Из спальни не доносилось ни звука. Открыв дверь кабинета, он поставил кресло у порога и, усевшись, начал ждать, не отрывая глаз от ведущей наверх лестницы…
Она лежала молча, пытаясь успокоиться. С большим трудом ей удалось заставить себя не думать о конкретных деталях и не представлять себе мужа в постели с другой – и мысли, и эмоции следовало направить в нужное русло. Ее главные страхи были связаны с тремя возможными развязками, которых нельзя было допустить – во-первых, его ухода из дома, во-вторых, признания факта отцовства, и в-третьих, усыновления ребенка. Третье условие автоматически достигалось при успешном выполнении двух первых.
Как в любой ситуации, здесь также нужно перехватить инициативу и внушить ему с самого начала их предстоящего разговора, что только она способна спасти его от катастрофы, но – как добиться этого? Каким образом? По мягкому, щадящему варианту, на коленях умоляя не уходить? Прогибаться она не привыкла, однако с ним готова даже на такое… Но, скорее всего, до него вряд ли дойдет, хотя такое зрелище обязательно произвело бы на него сильное впечатление – ему ведь еще никогда не приходилось видеть ее униженной.
Нет, эффективнее будет другое – не самой ползать в ногах, а заставить его просить пощады… Нужно вылить на него разом весь ушат помоев, довести его до комы, вышибить из него всю дурь, максимально прогнув под свой план… но нельзя перегнуть палку, ломая до конца, а то спасать будет некого…
К вечеру он не выдержал и, поднявшись по лестнице, снова постучал в дверь. Дальше откладывать разговор не имело смысла, и она решила – пора начинать…
– Что тебе от меня нужно?
– Лера, пожалуйста, не оставляй меня одного… давай поговорим…
– Я скоро спущусь, иди на кухню.
Он покорно спустился и сел за стол, ожидая ее. Она вошла и молча, не глядя на него, села напротив.
– Прости меня… я так не могу… не знаю, как жить дальше…
– Чего же ты ждешь от меня?
– У нас ведь столько общего… наша общая история, семья, дочь… я не смогу выйти из всего один… помоги мне…
– Я не хочу и не стану говорить о том, как ты ранил меня, наверное, ты и сам догадываешься… Просмотрев всю прелестную подборку, я просто попытаюсь обрисовать тебе ситуацию, как она есть. Для этого попрошу тебя собраться с духом, потому что эта история не так одномерна, как кажется на первый взгляд. Теперь я совершенно уверена – после изучения досье у меня гораздо больше информации, чем у тебя…
– Больше? Что это значит?!
– А то, что в этой истории, кроме твоей явно глупой доверчивости, есть еще и другие моменты, гораздо более отвратительные…
– Что может быть ужаснее того, что сделал я?
Жена встала, вышла из-за стола и, глядя ему прямо в глаза, медленно, не повышая голоса, и, может, именно потому и особенно выразительно, отчеканила:
– Ты стал жертвой вульгарного пари девицы не слишком высоких моральных устоев, заключенного при большом количестве свидетелей, о том, что ей удастся в считанные минуты соблазнить тебя. У нее самая дурная репутация на факультете.
Он застыл – удар незамедлительно достиг своей цели. И тут же, без пауз, понеслось остальное…
Главным козырем, предъявленным женой, был длинный перечень мужских имен, возрастной диапазон которых колебался от девятнадцати до пятидесяти лет. Среди перечисленных были польский дипломат, преподаватель кафедры новой и новейшей истории, парочка солидных деятелей, имена которых были на слуху, примелькавшийся киноактер Таранщиков, вечно играющий дворян или белогвардейцев, и целый список молодых красавчиков – студентов с разных факультетов.
Были упомянуты все адреса, по которым он с ней встречался, которые он тотчас узнал, но среди них попадались и незнакомые ему, что могло означать только одно – там она встречалась с другими…
Без надрыва и комментариев она бросила на стол пачку фотографий, коротко сказав:
– Можешь полюбоваться.
Он автоматически начал перебирать снимки. Она не торопила его.
Досье было внушительным, и на всех фотографиях его легкомысленная возлюбленная была запечатлена в объятиях или фривольных позах с разномастными партнерами, среди которых был и он. Особенно сразили его два последних снимка – на одном был он сам, в какой-то постыдной стойке, неуклюже обхватив ее и выпятив губы для поцелуя. На другом, мастерски сделанном примерно в таком же антураже, она обнималась с другим партнером, но эта разница была чудовищной насмешкой именно над ним, потому что юный любовник выглядел Аполлоном, а он – старым сладострастным сатиром. Для полноты эффекта жена предусмотрительно подала сначала фото с молодым партнером, а потом с ним самим… Пародия была настолько явной, что он застонал…
Эта удачная находка жены совсем добила его – какая там безумная, восторженная любовь, перст судьбы, он только один из многих, да еще, пожалуй, самый древний и жалкий среди этого обилия похотливых, на удивление породистых самцов!..
– Но, конечно же, у меня далеко не полный перечень этих господ, да и адресочков, я думаю, было куда больше – до тебя…
Он был настолько парализован увиденным и услышанным, что не сообразил потребовать у жены весь пакет и внимательно просмотреть только что предъявленный набор довольно пикантных подробностей – компромат, хоть и выглядел внушительно, при более тщательном изучении не выдержал бы критики, потому что был шит белыми нитками…
* * *
Все, за что бралась Калерия, делалось основательно. Она и тут потрудилась на славу – для человека, несведущего в тонкостях монтажа, картина была впечатляюще полной…
Она прекрасно понимала, что проворонила момент и сейчас очень рисковала, – расстановка сил была не в ее пользу, но, когда владеешь определенной информацией, умеешь ею пользоваться и подключаешь фантазию, стоит попытаться – при правильной игре все может получиться. Только бы не сорваться…
Итак, главные козыри брошены – пришла пора переходить в наступление…
– А тебе самому не кажется странным, что после Беллы у нас не было детей?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Придется кое-что вспомнить – только факты, и ничего более. Так вот, после Беллы, хотя я еще долгое время находилась в детородном возрасте, у меня больше не было ни одной беременности, хотя мой гинеколог всегда говорил, что я – абсолютно здорова и полноценна… значит, дело было не во мне…
– На что ты намекаешь?!
– Я не намекаю, а говорю вполне открытым текстом – неужели непонятно?
– Ты хочешь сказать, что дело – во мне?! Но это же – полная ерунда!
– Вообще-то, чтобы убедиться, что тебя водят за нос, можно позже, после появления младенца, сделать анализ ДНК, но мне сказали, что при этом никто не сможет дать стопроцентной гарантии… Кроме того, представь себе, что твое отцовство не подтвердится – в чем я нисколько не сомневаюсь, – сколько потом будет разговоров и смеха.
– Перестань настаивать на своем… чушь какая-то…
– Нет, дорогой мой, это – не чушь, а факт, и далеко не новый, поэтому признай его и перестань дергаться. Хоть вас и целая дюжина героев, рыльце-то в пушку, выходит, у всех, кроме тебя; только у тебя и есть этот беспроигрышный козырь – твое отцовство не просто наименее вероятно, оно – абсолютно ис-клю-че-но, в принципе – невозможно.
– Да почему ты так в этом уверена?!
– А тебе что, хотелось бы в этом усомниться и повесить на себя непонятно кем зачатого ребенка?.. Непонятно, в каком состоянии? Между прочим, ее мать, эта бывшая цыганская хористка, попыталась провернуть дельце, повесив грешок на Кравцова, молодого доцента с кафедры истфака, но он женат, с положением и разобрался – просто послал авантюристку подальше. Я его немного знаю и поэтому решилась задать ему пару вопросов, пока лежала в трансе наверху, – ну и гнусное ощущение, доложу тебе, копаться в такой грязи… могу дать номер его телефона, удостоверься в этом сам, если моего унижения тебе недостаточно…
На это предложение не последовало никакой реакции – полная прострация, и ей было неясно, все ли он фиксирует.
– Так соединять тебя с Кравцовым или нет?
Он отрицательно покачал головой – слава Богу, отказался выяснять, значит, соображает, «вернисаж» не окончательно добил его, хотя пока еще не вполне понятно, что в нем перевешивает. Кажется, он больше дергается по поводу собственного бесплодия, полный болван. До него никак не доходит, что она в очередной раз вытаскивает его, бросая спасательный круг, но, вместо того чтобы поскорее ухватиться за него, он, дубина стоеросовая, борется с ней, отстаивая свои мужские достоинства! Вечно ему все приходится разжевывать… что ж, придется подтолкнуть и на этот раз.
И тогда она продолжила ровным голосом, не забыв ни одного факта, не обвиняя его ни в чем, а как бы анализируя ситуацию, в которую он сам себя загнал…
– Думаю, что они попытаются прощупать каждого, с кем у девицы были постельные связи, – авось кого-нибудь и удастся захватить врасплох и подцепить.
– Как ты можешь…
– Мог – ты, а я – должна, как всегда, все спасти… И нечего сопротивляться, это – голые факты твоей биографии, которую ты вздумал создавать заново. Кстати, о биографиях, или, вернее, о корнях, о генетической стороне – из этого же пакета следует, что ее мать на учете в Институте Сербского, шизофреничка… отец – алкоголик со стажем, в прошлом году разбился в автокатастрофе – вел машину в основательном подпитии и не вписался в поворот. Вместе с ним погибла и молоденькая секретарша, его последняя любовница. Так что вполне достойная дщерь своих родителей…
Изложив эту часть, она тут же перешла к следующей…
– Чуть не забыла, вот, полюбуйся, письмо из деканата филфака, также пришло утренней почтой…
Он еще не успел переварить выданную устную информацию, как жена уже протягивала ему новую, напечатанную на машинке – чтобы прочесть ее, нужно было найти очки, а у него отшибло память – совершенно не помнил, куда мог их положить… Но они оказались не нужны – она сама тут же изложила содержание письма:
– Эдакое, знаешь ли, благодарственное письмо за твой интересный цикл лекций, но с небольшим разъяснением в конце – «в отсутствие бюджетных средств мы, к сожалению, не сможем возобновить с Вами нового договора на следующий курс, о котором раньше шла речь» – декан факультета, подпись – вероятно, ты догадываешься, в каком бешенстве пребывает факультетское начальство, если отсутствует даже формальное – с уважением.
Она внимательно смотрела на него, боясь переборщить, – мало ли что может случиться…
– Вообще говоря, вся эта история, с легкой подачи ее главной героини, обросла таким количеством омерзительных подробностей, что отличить действительные события от вымысла, или, вернее, от вранья, невозможно, не стоит даже разбираться, что правда, а что – нет… Чего стоят одни только детальные описания некоторых твоих размеров в разных состояниях, звуков и словечек, испускаемых тобой в недвусмысленных ситуациях. Может, мне повторить?
– Замолчи, – прохрипел он, слушать было невыносимо…
Он представил себе, как мальчишки и девчонки, возраста его дочери, острые на язычок, весело, без ограничений и тормозов потешаются над изложением и обсасыванием мельчайших подробностей их свиданий, а потом, дополненные их фантазией и соответствующим образом откомментированные, новости волнами расходятся дальше и дальше…
Теперь были понятны разные фразочки и намеки знакомых, типа: «Нам бы твой размах», или: «Я вот уже выдохся, в тираж вышел, а ты – все еще молодой орел», ну, а недавняя уж точно – «Затаился, нигде тебя не видно, наверное, скоро поразишь каким-нибудь новым изобильем…»
Вспомнив последнюю фразу, он содрогнулся, связав ее со своим последним опусом, который отнюдь не предназначался для широкой публики. В начале романа с Мариной они встретились на чьей-то даче, и она, увидев пианино, наиграла и впервые спела – даже голос у нее оказался приятным – его последний романс:
Не волнуйся, не плачь, не труди
Сил иссякших и сердца не мучай.
Ты жива, ты во мне, ты в груди.
Как опора, как друг и как случай.
Закружив в вальсе и доведя его до полного экстаза, она тут же потребовала немедленно сочинить и посвятить ей песню, еще лучше – романс, потому что знала – у него есть цикл романсов на собственные стихи.
Он постоянно грешил рифмоплетством, для души, не относясь к этой забаве слишком серьезно, с удовольствием принимал участие в разного рода капустниках и юморинах, легко выдавал эпиграммы – они были известны всей Москве. Жена в свое время собрала все его романсовые опусы, как он говорил, «намаранные в стиле клозетной поэзии», и издала сборник в Музгизе, после чего, к его полному удивлению, был такой ажиотаж, что альбом предложили переиздать – по многочисленным просьбам.
В тот раз он, сентиментальный старый дурень, не удержался – пуская пузыри восторга, распушив хвост и перья, на одном дыхании написал и тут же пропел ей экспромт, аккомпанируя себе:
Как вы прелестны,
О, эти губки!
Как вы чудесны,
О, эти зубки!
О, эти юбки,
О, эти складки
О, эти губки.
Как же вы сладки!
О, эти юбки—
Как же вы длинны!
О, эти грудки—
Как вы невинны!
О, эти губки—
Мной захлебнитесь!
О, эти зубки—
В меня вонзитесь!
О, эти сладости —
Вас – изобилье!
Прежние радости
Все позабыл я!
Как они круглы.
Как они нежны.
Как они смуглы
И безмятежны!
О, эти пуговки,
О, эти юбки,
О, эти грудки…
О, эти губки…
О-О-О!!!
Конечно, именно отсюда это пошлое, дешевое «изобилье»…
И даже вполне невинный вопрос – «Какие новости?» – наверняка задавался не просто так, а с подтекстом, подразумевая новость номер один…
Как он отвратителен сам себе, как он вообще гадок и мерзок… Если бы можно было прекратить весь этот бред… отшвырнуть эту мерзкую, скользкую гадину от себя, сесть в машину, разогнаться и… все закончить – одним махом…
А может, достать что-нибудь у знакомых врачей? Да он даже не знает, что просить, кроме цианистого калия, больше и не слышал ни одного названия, а его уж точно – не достать… Как, вообще, люди добровольно уходят из жизни? Ведь должны же быть способы…
Ровный голос жены вывел его из лихорадочного оцепенения:
– Что сделано, то сделано – конец этой истории не равносилен концу света…
Она как будто читала его мысли…
– Пусть рожает, трагедии не будет. Увидишь, это аморальное существо не просто выживет, а весьма быстро утешится. Я более чем уверена, что кого-нибудь им все-таки удастся заарканить. Глупо думать, что ты – единственный запасной вариант прикрытия.
– Да мне-то что делать? Как мне жить со всем этим?
– Прежде всего, конечно же, не суетиться… Нужно мягко, но решительно дать семейке понять, что отцовство в твоем случае абсолютно исключено – из-за физиологических проблем. Как это сделать – надо подумать. А вой за сценой прекратится сам собой, автоматически, если ты не дашь затянуть себя в спектакль, поставленный двумя дешевыми авантюристками, старой и молодой…
– Опять ты со своей физиологией…
– И не вздумай больше оскорбляться по этому поводу! В этом – твое единственное спасение!
Пришлось проговорить все прямым текстом, пока до него дошло.
Да, жена, как всегда, лучше знала, что делать, даже в такой ситуации… как спасти, удушив своей помощью…
И, по привычке, прячась за ее умение решать все проблемы, он, измученный страхом перед будущим и раскаянием, не до конца понимая, что делает, уже ухватился за ее слова, перевалив на нее ответственность за принятие этого самого трудного в своей жизни решения… Что он при этом почувствовал? Ничего, никакого облегчения – он просто исчез, растворился сам в себе и в своем кошмаре, как всегда, сдался, уступил – предоставил ей право действовать так, как она считала нужным…
Он еще не знал, что вступает в новую полосу своей жизни, которая отныне пойдет не просто по инерции, а по инерции безнадежности. Единственный шанс, который мог бы оправданно изменить его жизнь, дать возможность самому влиять на нее, принимать решения и за все отвечать, был упущен…
Но кто может сосчитать, сколько упущенных шансов, неосуществленных желаний, разбитых надежд и нереализованных возможностей бороздит мировое пространство? И что было бы, если бы…
Да и нужен ли был ему этот шанс? Кто теперь это может знать? Каждый – сам – в ответе за свой выбор.
Он свой выбор сделал…
