Текст книги "Гонка за счастьем"

Автор книги: Светлана Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

– А Иркина мать, в отличие от тебя, пустилась во все тяжкие, спохватившись в семьдесят лет, натурально пошла в разнос, начала бегать по клубам знакомств и по каким-то подозрительным свиданиям… и все это – не просто так, чтобы занять себя…

– Вот уж никогда бы не поверила… В ее годы образцовым домохозяйкам с полувековым стажем не грех бы и о душе подумать…

– Недооцениваешь ты женских возможностей, правильная ты наша, да и явно отстаешь от современной жизни, а бегает она не просто так, а с конкретной целью – в поисках мужа. По этому поводу полностью сменила имидж, ни за что не узнаешь – игривый тон, смелый макияж и заломленные береты.

– Ты меня сразила…

– Так что угомонитесь и поймите, мадам Загорская, как поняла я, что старость, как, впрочем, и детство, и молодость – всегда определенно самовыражается, и не только внешними признаками.

– Но все это так не вяжется со всей прежней эстетствующей рафинированностью отца…

– Вот именно, сама все и разобъяснила, душа моя, – не может же человек всю жизнь устремляться в небо, парить в облаках и петь на высоких нотах… вот слегка и подопустился… Не все могут быть Тютчевыми, Гете, Вознесенскими… Евтушенками, наконец… честно говоря, музыкантов что-то не припомню.

– Прокофьев, Верди, Мравинский, – автоматически подсказала я.

– Не важно, важна идея – не всем дано до бесконечности сохранять талант, равнозначно блистая до старости, вот и не требуйте от пожилого человека легкой поступи шестидесятых. Да и эти сюрпризы – зрю в корень – не последние, ждите новых.

В чем-то она, может, и зрила в корень, но не в данном случае – с трудом верилось в то, что отец все просчитал сознательно…

Но в одном она определенно была права – к сожалению, не всем дано…

Навестил меня и мой старший брат, Роберт. Внешне он был очень похож на мать – дать ему его пятьдесят было нельзя. Хотелось надеяться, что и это прекрасное свойство у нас тоже семейное. Типичный кабинетный ученый, физик-теоретик, он долгое время не решался завести семью и лет в сорок женился на своей коллеге, у которой был сын от первого брака – общих детей в семье не было.

Наша разница в возрасте мешала нам сблизиться в детстве. Мне было всего три года, когда он уже стал студентом. Именно в то время было закончено строительство дачи и мы переехали в Новодворье, он же из-за учебы остался в московской квартире, рядом с бабушкой.

Объективная занятость родителей, их многочисленные разъезды также не способствовали нашему объединению – мною занималась Феня, а им – бабушка, наше же общение сводилось, в основном, к телефонным разговорам. Он рано защитил кандидатскую, потом докторскую, стал профессором и в последние три года руководил институтом, в котором начинал аспирантом. Жизнь его и раньше, и теперь протекала в стороне, мало связанная с нашей. По той немногой информации, которую он выжимал из себя, можно было заключить, что у него не было особых проблем, но характер и личность его самого во всех этих коротких общениях никак не проступали, не улавливались, и единственное определение, какое я могла бы подобрать применительно к нему, было – вещь в себе.

Есть люди, не выносящие тишины и одиночества, ему же непросто давалось общение. Ничего удивительного – бабушка не раз говорила, что его отец был молчуном, да и каждый член нашей семьи не слишком распахивался перед другими, а все свое носил в себе. Визиты его были крайне редки, непродолжительны и несколько формальны. Я напрягалась, но не чувствовала никакого зова крови, притяжения. Все это было огорчительно, хотя и вполне объяснимо – наша семейная хроника не была шаблонной, да и отношения тоже.

Вот и на этот раз, отсидев положенное и попив чаю, без лишних эмоций, новостей и вопросов, он уехал в свою жизнь, поставив галочку в невидимом собственном отчете – семейный контакт состоялся… С другой стороны, этот визит был хорошим знаком – он, директор известного института, невероятно загруженный человек, нашел время и впервые приехал навестить только меня, зная, что родители в отъезде. Что ж, пора и самой что-то делать для сближения, а не только выжидать, все критически оценивая.

ГЛАВА 2

Наверное, я заскучала в одиночестве, потому что после визита Роберта вдруг начала думать о том, что у меня есть и младший брат, ведь я была совершенно уверена в том, что Марина не блефовала, когда называла имя его отца – женщины это всегда знают точно.

Я и раньше не раз думала – а хорошо было бы встретиться с ними… и – какие они? Но никогда не хватало ни времени, ни твердости духа попытаться разыскать их. Кажется, именно теперь такой момент настал…

Мне трудно было вразумительно объяснить даже самой себе, почему я вдруг так заволновалась, но чем больше я думала об этом, тем сильнее становилось желание увидеть неведомого мне уже взрослого молодого человека – прошло ведь семнадцать лет! – с которым, как в старинных романах, я была связана тайной кровного родства.

Но еще больше мне почему-то хотелось встретиться с самой Мариной, и причиной этого могло быть мое двойное чувство вины перед ней – за действия моего семейства и за собственную бездейственность. В той давней истории, навсегда связавшей ее с моей семьей, она была единственной, кто, проявив легкомыслие, не совершил подлости.

Мы с Мариной были ровесницами. Раньше я думала, что тридцать шесть если еще не старость, то уж точно – постепенное угасание. Теперь же я поняла, что только сейчас вошла в лучшую пору своей жизни. Вырвавшись из заколдованного круга, я освободила свой поникший дух и внутренне воспрянула, приобретя перспективу. Случилось то, чего лишил меня мой парижский период, – я по-настоящему осознанно начала выстраивать собственную жизнь. Хотя мне уже стало ясно, что невозможно быть абсолютно свободной – все мы птички, каждый в своей клетке, – я почувствовала, что стала более независимой и инициативной. Не зря же Данте считал этот возраст пиком человеческой жизни.

И мне нестерпимо захотелось попытаться сделать то, что я давно считала нужным. Память ведь неуправляема и работает по собственным законам… Я решила, что пора перестать объяснять себе, почему именно сейчас я зацикливаюсь на этих мыслях – если они появились, значит, я созрела для них, а раз так, с ними нужно что-то делать и нечего останавливать себя. Видимо, пришло время, иначе я бы не чувствовала такого острого, пусть и запоздалого раскаяния за все много лет назад случившееся. Так уж получилось, что общие корни давно дали новые ростки, и, хотя я не имела к этому отношения, Марина с сыном – я даже не знала его имени – уже давно вошли и в мою жизнь. И сейчас, когда я очнулась и полностью осознала, что больше не могу и не хочу оставлять их только в прошлом своих родителей, нужно действовать немедленно.

Я не знала, к чему может привести эта встреча, поэтому ничего не загадывала заранее, просто нужно было сделать то, что так давно не давало покоя.

На следующий же день, засев за старые записные книжки, я начала наводить справки о Марине. Из различной обрывочной информации мне удалось составить себе примерное представление о ее жизни – все тот же муж, живет в Швеции, в Стокгольме, работает на русском радио, кроме сына у нее есть еще и двенадцатилетняя дочь, а сама она по-прежнему хороша собой.

Я раздобыла телефон и адрес ее матери, но решила, что лучше не рисковать, называя свое имя, – неизвестно, как та прореагирует на него, хотя и прошло уже более семнадцати лет.

Литературная жилка мне не чужда, да и с фантазией все в порядке, поэтому придумать правдоподобную версию было несложно. Я позвонила и сказала ей, что работаю на телевидении, на канале «Культура», еду в командировку в Стокгольм для работы над циклом «Русские в Швеции», и фамилия ее дочери входит в сценарий. Попросила телефон Марины. Осторожная дама, хотя и была явно польщена тем, что ее дочь попадет в передачу, дать телефон все же отказалась, сказав, что Марина будет в Москве через два дня и сама решит, как ей поступать. Это была настоящая удача.

Подруги в один голос одобрили мое желание встретиться с Мариной и посоветовали позвонить, напрямую назвать себя и пригласить ее в какой-нибудь тихий уютный ресторан. Ирина сомневалась в одном – в самой возможности такой встречи:

– Не жди от свидания с таким прошлым слишком многого. Если оно будет неприятным, что вполне возможно, не расстраивайся, Марина ведь может подозревать тебя в чем угодно… для нее ты – кот в мешке, она не знает, что тебе от нее ничего не нужно, кроме человеческого общения. Да, может, ей еще и не захочется встречаться – такое ведь нелегко вспоминать… скорее всего, так и случится… Ну, и ладно, откажется – тоже не переживай, соберемся сами, выпьем-закусим и всласть потреплемся – давно пора…

Женька разрешила последние сомнения:

– По крайней мере, сделаешь попытку убедиться в том, что полжизни не дает тебе покоя – ты все же не до конца уверена в том, что парень – от отца. Сразу же скажи, что это – твоя личная инициатива, что твои ничего не знают.

Да, самое правильное было сказать правду…

* * *

С утра пришлось ехать в издательство – позвонила секретарша и напомнила о двух запланированных встречах.

Большая часть сотрудников еще находилась в отпуске, но некоторые уже вернулись; из кабинетов доносился смех, разговоры и потягивало ароматом кофе. Зашла к своей драгоценнейшей Рахилюшке, поздравила ее с премией «Лучший поэтический сборник», пообещав премию и от издательства.

В коридоре меня перехватила небесная Алиса и, вполне адекватно оценив свои скромные возможности, сама заговорила об увольнении. Я попросила ее перенести подробный разговор на следующий день, вкратце сказав главное – отпускать ее не собираюсь, у меня на нее определенные виды с предложением другой работы. Услышав это, она просто приросла к месту. Должность была – ни больше, ни меньше – референт генерального директора, то есть моя правая рука. Оклад – двойной.

Это не было благотворительностью. Узнав ее лучше, я поняла, что с этой работой она не просто справится, а сделает ее лучше других. Она прекрасно разбиралась в тонкостях издательского дела, знала все плюсы и минусы нашей фирмы, была необыкновенно ответственна и исполнительна – как раз то, что мне требовалось на этой должности. С такими качествами она вполне могла взять на себя половину рутинных дел, от которых я уже начинала задыхаться, несмотря на бойкую помощницу. Отсутствие личной инициативы как раз являлось тут плюсом, потому что мне была нужна именно такая помощница – все сделает как надо, по указке и не допустит никакой отсебятины.

Счастливая Алиса, не раздумывая ни минуты, немедленно согласилась и полетела в кабинет – разбираться с бумагами и готовить дела для преемника.

Поучаствовав в светских беседах и порасспросив вернувшихся об отдыхе, я вошла в кабинет, и пошло-поехало – звонки, бумаги на подпись, обсуждение графиков отпусков, составление договора с новым магазином, подготовка к сентябрьской выставке и ярмарке… Работы накопилось немало, но в двенадцать я решила прерваться и позвонить Марине. Набирая номер, я чувствовала, как от волнения дрожат руки…

– Алло, слушаю, – голос был молодой и приятный.

– Марина?

– Да. Не узнаю голоса…

– Это Белла Загорская, – и, в страхе, что она повесит трубку, я скороговоркой выпалила совсем не то, что репетировала всю ночь: – Только, пожалуйста, не вешайте трубку. Ничего не могу с собой поделать, в последнее время я почему-то много думаю о вас и о… мальчике, – сказать «брат» у меня не хватило смелости. – Я прошу вас только об одной встрече, и тогда решайте, как жить… быть дальше…

– Жить-быть? Дальше? Да как жили-были раньше, так будем и дальше… И почему вас вдруг взволновало это через семнадцать лет? Появились проблемы? – голос был хорошо поставленный, интонации четковыверенные – профессионал.

Этот голос уже вошел в меня, и я поняла, что не хочу, не могу ее потерять, я должна увидеть ее – где же найти слова?

– Марина, пожалуйста, решитесь на одну встречу, за этим никто и ничего не стоит, только желание увидеться, поверьте. И если вы больше не захотите видеть меня, я обещаю, что это будет единственная встреча…

Пауза… Я слышала, как колотится мое сердце…

– Честно говоря, не очень понимаю – зачем все это нужно… Ну, ладно, а вы гарантируете, что не попытаетесь связаться с сыном, минуя меня?

– Даю слово.

– Хорошо. Где вы предлагаете увидеться?

Я предложила ресторан «Рыцарский клуб» в районе университета – вкусная грузинская кухня, уютно, днем полупустые залы. Ей было удобно в четыре.

Я была готова на все. Наверное, скомкала переговоры с фотографом, который, требовал слишком большую сумму за не очень качественную работу… или сегодня мне это просто показалось – мысли о предстоящей встрече заслоняли все остальное, выбивая из привычного делового ритма. Я слишком нервничала и, может быть, поэтому была излишне придирчивой – не тот ракурс, не то освещение, все как-то поверхностно, не схвачено, не продумано… Нет, нужно отменить дальнейшие намеченные планы и, тем более, стихийно возникающие дела – сейчас я не способна сосредоточиться ни на чем, да и не хочу ни на что другое отвлекаться…

Попросив секретаршу заказать столик на четыре часа, я выпила чашку крепкого кофе и поехала в салон причесаться и сделать маникюр. Без четверти четыре я уже сидела в ресторане, волнуясь так, как не волновалась, даже когда шла на первое в жизни свидание…

* * *

Она не опоздала. У меня перехватило дыхание, когда я увидела ее, идущую через зал, – ни до, ни после мне больше не довелось встретить женщину, которая была бы так абсолютно хороша собой. Она сразу приковала внимание немногих сидящих в зале – и мужчин, и женщин. Я очень боялась этой своей первой эмоции, которая для меня всегда была очень важной, если не самой главной, ведь она накладывает отпечаток на последующее отношение и от нее всегда так трудно избавиться. Я навсегда запомнила это неизвестно откуда взявшееся ощущение восторженности и по-детски радостной гордости – так вот она какая! Охваченная внезапным порывом, я встала и пошла к ней навстречу, протянув руки – это вышло само собой… И она вдруг ответила. Не выпуская ее рук, я сказала:

– Пожалуйста, не отталкивайте меня… попробуем поговорить… Это очень важно для меня.

Подошел официант и прервал этот дивный сеанс магнетизма. Спросив, что она будет пить, я заказала бутылку вина, минеральную воду и, чтобы не прерываться, – лучшие грузинские закуски.

– У меня одна просьба – не будем касаться того, что не связано с настоящим, – голос выдал ее напряженность, хотя держалась она прекрасно.

– Марина, я хочу оградить и вас, и себя от ненужных трудностей. Мы только вместе будем решать, что нужно, а чего не стоит делать. Нам ничего не дано начинать… ведь все было начато давно… но в наших силах, ничего не перечеркивая, продолжить все с чистого листа…

– С чистого вряд ли получится…

– Я хочу сказать… никого не обвиняя и не заставляя страдать. У нас с вами слишком много общего, и я не могу от этого просто взять и отмахнуться.

– А почему вы вспомнили об этом общем именно сейчас?

– Не знаю… но я… знала, что вы есть – всегда…

– Непонятно, как начинать такие отношения…

– Мы и не будем торопиться, нам просто нужно лучше узнать друг друга и научиться жить с тем, что мы не чужие… и что мы хотим и можем друг другу доверять. И если вы, конечно, позволите, я хотела бы увидеть брата. Но тут уж решать вам – как, когда, я принимаю все условия.

Официант принес вино и воду. Мы подняли бокалы – она умела держать паузу, и я сказала первый тост:

– Давайте просто выпьем за встречу… конечно, я сейчас очень волнуюсь, говорю сумбурно, но я очень ее ждала и мне очень хочется верить, что она – не последняя…

Марина слушала молча, очень серьезно, немного печально – ее серо-голубые глаза в черном веере ресниц были потрясающей красоты… Мы выпили вина, и она сказала:

– Я тоже очень волновалась – и вчера, и сегодня, мне совсем не удалось заснуть… Хотела отказаться от встречи, а потом вспомнила, что даже не знаю вашего телефона… Сюда я шла в каком-то страхе, а вот увидела вас и поняла, что вы мне даже начинаете нравиться…

И тут я не смогла сдержаться – из глаз сами собой брызнули слезы, такие сладкие и облегчающие, каких у меня никогда не было, – я уже начинала любить ее. Мне не было стыдно за слезы, с ними ушли все мои сомнения и страхи – как отрезало. Теперь, когда самый трудный барьер преодолен, можно было надеяться на то, что у нас все получится и дальше.

– Не стоит расслабляться, – сказала я. – Сейчас утрем слезы и не будем никого обвинять и осуждать. Я просто хочу соединить то, что было оборвано. Как? Не знаю, но теперь, увидев вас, я точно поняла – вы мне действительно близки и очень нужны. И у нас все получится, и вам не стоит этого бояться. То, что мы совсем не знаем друг друга, устранить нетрудно – начну первой…

Я уместила хронику своей жизни в сжатой, телеграфно-конспективной форме – мне на это потребовалось не более десяти минут. Закончив, сама удивилась ее краткости, но ведь нужно было как-то начинать, и такая короткая автобиографическая справка в тот первый, действительно сумбурный, момент была необходима для наведения мостов. Марина оставалась в Москве несколько дней, и я надеялась, что мы успеем еще хотя бы поговорить по телефону…

По ее реакции стало ясно, что она не была бескомпромиссной, и это дало мне надежду и прибавило уверенности в себе. Она умела не только слушать, что само по себе уже ценный дар, но и была по-настоящему тонким собеседником и чутким человеком – это сразу угадывалось в ней. Без всяких усилий, просто и естественно она почувствовала момент и откликнулась на него, не зажимаясь и не пускаясь в излишнюю рассудочность. Слушала она по-особенному – не перебивая, слегка склонив голову, очень сочувственно и внимательно. Я ей была интересна, ее напряжение к концу рассказа исчезло, и мне показалось, что наше общение не просто приятно нам обеим, но и переходит во что-то большее…

Она пошла тем же путем и так же коротко рассказала о главном – о своей теперешней жизни, о том, что ничего менять в ней не хочет, потому что встретила именно того человека, который стал ее опорой, дал ей семью и позже, не сразу – пробудил в ней любовь, которую – она теперь точно знает – чувствует к мужу.

Мы проговорили около двух часов, в основном о детях и о работе. Она торопилась, у нее была назначена встреча на «Голосе столицы». Мы договорились о встрече у меня дома до ее отъезда – она пообещала освободить для этого целый день.

Произошло главное – наше знакомство состоялось. Теперь можно было не торопить события, у нас было столько всего впереди…

Ей позвонили по мобильному телефону – машина уже ждала у входа, и она уехала.

Я осталась за столиком и еще некоторое время посидела в одиночестве… Не хотелось выходить в суетный, шумный город и растерять какие-то новые для меня чувства – тихую радость и меланхолическую, до слез, грусть…

ГЛАВА 3

Марина вошла с букетом белых лилий – я с изумлением уставилась на нее:

– Откуда ты знаешь, что это мои любимые цветы?

– А я ничего и не знала – это и мои любимые тоже. Кстати, с твоей легкой руки, мы только что перешли на «ты», что радует.

– Я и не заметила, это вышло само собой… Спасибо за цветы.

Пока я ставила их в воду, она некоторое время разглядывала мою квартиру, а потом, засмеявшись, сказала:

– Знаешь, такое впечатление, что я – в Швеции, у тебя абсолютно шведский вкус.

Теперь веселиться был мой черед – я сказала, что в доме действительно все абсолютно шведское – куплено в «ИКЕА». В наших жизнях обнаруживалось столько переплетений, что удивляться можно было без конца.

Я приготовила свое любимое блюдо – салат из креветок и крабов, мне подумалось, что и ей тоже должна нравиться морская еда. Так оно и оказалось.

Было около двенадцати – самое время для ланча, я уже давно привыкла питаться по-европейски, как, впрочем, и она. Усевшись с ногами в кресла, мы быстро расправились с едой и некоторое время сидели молча, не спеша потягивая охлажденное шабли.

* * *

Скорее всего, большая часть наших поступков, желаний и даже решений идет из области подсознательного – это позже мы пытаемся анализировать, рассуждать, объяснять и давать оценки уже случившемуся. Наше глубинное «я» не подчиняется командам. Скорее всего, именно поэтому некоторые вещи мы не всегда можем понять в себе – например, почему мы в кого-то влюбляемся, почему кто-то нам нравится, а с кем-то мы не можем даже находиться рядом. И этот процесс притяжения, совместимости или взаимного отталкивания нельзя объяснить никакими мифическими флюидами, биополями или еще менее вероятной теорией запахов – искусство ведь вообще не пахнет, но какие-то картины очаровывают, привлекают, другие – оставляют равнодушными. Я же не заставляла себя сознательно испытывать к Марине какие-то особые чувства – все выплыло само по себе, опережая разум, логику и контроль. То первое ощущение, самое важное для меня, и стало отправной точкой – с самой первой минуты я приняла ее сразу и безоговорочно, рядом с ней мне было спокойно и легко. Я чувствовала, что и ей тоже.

– Ты сказала, что не хочешь касаться прошлого, и я тебя понимаю – не стоит заниматься анализами и копаниями, лучше – смотреть вперед… Но мне не дает покоя одна мысль – как ты тогда смогла справиться со всем одна? Ведь ты была так молода и почти без всякой поддержки…

– Каюсь и готова признать, что была неправа, увиливая от разговора… я просто пыталась оградить себя от расспросов, заранее защищалась…

– И как хорошо, что ты решилась на встречу.

– Да, это было непросто – вдруг, через столько лет, звонок из прошлого… Я не очень представляла себе, на кого и на что нарвусь и что сама почувствую.

– А нарвалась – на меня.

– И надо сказать, что бесконечно этому рада и теперь хочу, чтобы между нами не было никаких запретов и тайн. Все уже давно отболело и пережито… более того, знаешь, я недавно подумала, что, как ни странно, многим в своей жизни я обязана именно прошлому, точно в соответствии с пословицей – не было бы счастья, да несчастье помогло. В свое время я попала в ловушку, которую расставила себе сама, но у всего, что произошло, есть своя предыстория, и я хочу, чтобы ты узнала ее…

Марина начала с того, что совершенно забыла себя той любительницей загулов, какой была когда-то, а ведь была, никуда не денешься. Она давно пришла к осознанию традиционных ценностей, против которых в свое время восставала… Дом, семья, совместные обеды и праздники, репутация, положение в обществе и его мнение стали для нее важнее, чем сборища, тусовки и вечное желание той поры быть в центре внимания, кружить головы, видеть толпы поклонников, удивлять, блистать, вызывать зависть… Тогда это была ее стихия, такой стиль как бы восполнял недостаток радости в доме мнимым блеском существования вне его.

Она рано начала страдать от отсутствия согласия и любви в своем доме. Конечно, родители по-своему любили ее – отец ни в чем ей не отказывал, а экзальтированная и неуравновешенная мать то страстно целовала ее и наряжала, как куклу, то яростно набрасывалась, поучая житейским премудростям, особенно в периоды подозрительности и ревности, по поводу и без повода, вызванные яркой и любвеобильной натурой отца. У женщин в его присутствии начинали по-особому блестеть глаза, менялись голоса и походки, дурнушки становились хорошенькими, его обаяние действовало даже на мужчин. Душа компании, он был нарасхват, у него была неистощимая избирательная память на тосты, анекдоты и занятные истории, которые он извлекал в подходящий момент и со вкусом рассказывал – слушать его было одно удовольствие.

Когда он по возрасту ушел из большого спорта, то сделался спортивным функционером, и эта работа еще негативнее отразилась на их семейной жизни. Частые отлучки и поездки по делам службы, бесконечные празднования и банкеты, а также разнообразные слухи, сопровождавшие его личную жизнь за пределами дома, делали из ревнивой женщины порой настоящую фурию.

Когда-то у них была страстная любовь, но у него она давно закончилась – красивая, но ревнивая и довольно ограниченная жена смогла в свое время привлечь его, а вот удержать его ей не удалось.

Почему при всех своих многочисленных романах он не ушел от нее – оставалось для Марины загадкой до сих пор, ведь жить в таком трудном доме, как их, было сущей пыткой для всех его обитателей. В нем не было тепла и любви, все было неуютно и как-то временно, зато не ощущалось недостатка в крике, слезах, ругани и тяжелой атмосфере – в прямом и переносном смысле на мать Отрицательно действовал солнечный свет, поэтому все окна были задрапированы тяжелыми, пыльными бархатными шторами, которые не разрешалось раздвигать.

До рождения Марины она работала в театре «Ромэн», пела в хоре, но потом, удачно выйдя замуж, к работе больше не вернулась. Специальности у нее не было никакой, амбиций тоже, да, в общем-то, и не было нужды зарабатывать – отец был из знаменитой династии футболистов Козыревых, один из лучших нападающих страны, член самых престижных сборных, и, соответственно, весь спектр благ, полагающихся ему по статусу, позволял семье жить на самом высоком уровне того времени.

Закончив английскую спецшколу, Марина поступила в университет на филфак. Когда она стала студенткой, появилась возможность объяснять матери свое постоянное отсутствие загруженностью на факультете, что она и делала, приходя домой за полночь. Отец появлялся еще позже. Крики и стенания матери по поводу загубленной ради семьи молодости и карьеры достигали противоположного эффекта – в них не верилось и от них хотелось сбежать.

Материнские напутствия той поры сводились примерно к следующему: «Гуляй, меняй мужиков, как перчатки, пользуйся красотой, пока молода, – придет время, отцветешь и никому не будешь нужна. Но при этом не будь дурой и ищи себе солидную партию», что дочь с успехом и делала – партию, правда, не искала, но красотой пользовалась вовсю…

После смерти отца у матери начались сильнейшие мигрени, она почти перестала выходить из дома, и Марине пришлось все делать и решать за двоих.

Она рано начала осознавать свою красоту и влияние ее на окружающих. При всем разнообразии житейского опыта сама она ни разу не влюбилась серьезно – все романы начинались из спортивного интереса, а продолжались по инерции. Тогда и было заключено то идиотское, легкомысленное пари, что и Загорский не устоит перед ней.

Позже ей было стыдно вспоминать, как несколько молодых, ветреных девчонок с удовольствием смаковали все подробности их свиданий, но потом случилось то, что и должно было случиться в ее возрасте, – встретившись с восторженной любовью взрослого мужчины, она полностью подпала под влияние его ума, таланта, неординарности, обаяния и всерьез увлеклась им. И кто знает, куда завела бы их судьба, не вмешайся в ситуацию столько разных людей, оказавшихся значительно сильнее их чувств, которые хотя и были уже определенными, но еще не наполнились достаточным содержанием для того, чтобы противостоять окружающему.

Она, конечно, не планировала никаких ловушек, да и вообще в то время не думала о замужестве… она вообще ни о чем не думала, кроме этих тайных встреч, и меньше всего – о последствиях. А когда пришло время задуматься, решилась на аборт, никого не посвящая в свои трудности.

– Знаешь, эта неожиданно свалившаяся беременность сделала меня просто невменяемой – я совершенно потеряла голову и с ужасом, едва дождавшись двух месяцев, занялась лихорадочными поисками врача, ни с кем не посоветовавшись. Пошла сначала в университетскую поликлинику, но у кабинета к гинекологу увидела сидящую в очереди девицу с курса и тут же сбежала – побоялась, что все раскроется. Потом обежала еще несколько поликлиник, но везде было заявлено, что нужно обязательно встать на учет по месту жительства, а это, по понятным причинам, было исключено.

Видимо, этому ребенку суждено было родиться – в одной больнице, где удалось неформально договориться с врачом, обнаружили стафилококк и ее закрыли на карантин. В другой началась незапланированная ранее инспекция, и было временно закрыто гинекологическое отделение, в третьей, куда она также пришла с улицы, решив разобраться на месте, оказался молоденький врач, сразу после института. «Коновал, у него сплошные перечистки», – сказала ей одна несчастная из очереди.

– А почему, зная это, вы не уходите и продолжаете ждать?

– Да куда идти-то? Это же мой район, подошла моя очередь… да и срок поджимает – будь что будет…

– А что, в очередь на… аборт тоже нужно заранее записываться?

– А как ты думаешь?

– Ну, не знаю… думала, достаточно прийти и – сразу…

– Сразу только в дамки можно, из девок…

– И сколько надо ждать?

– Да по-разному, я вот три недели ждала…

– Что же мне делать? У меня уже начался четвертый месяц…

– Выбор у тебя небольшой – или очередь по месту жительства, или без очереди в любом месте, но за большие деньги… А ты что, первый раз?

– Первый…

– Рисковая ты… Вон моя золовка почистилась в восемнадцать, и на этом вся жизнь и закончилась. Теперь загибается, такие муки принимает и столько денег грохнула на лечение, что не дай Бог никому, врагу такого не пожелаешь… и ко всем женским болячкам – полное бесплодие, мужик уже дважды уходил…

Этот диалог добил ее окончательно, и она в страхе ушла, решив больше не рисковать, а найти опытного врача. Наконец через старого друга отца ей удалось выйти на хорошего врача, и когда она, с положенной таксой, пришла по звонку, оказалось, что срок уже большой, перевалил за четыре месяца, и делать операцию опасно.

– Сердечко у малыша, как у спортсмена, – сказал осмотревший ее врач. – Я за такую операцию не возьмусь. Конечно, вы сможете найти смельчака, который согласится взяться, но не советую этого делать, потому что аборт в таком сроке будет связан с риском. Вы молоды, здоровы – рожайте, как-нибудь все утрясется. Поговорите с будущим отцом еще раз, а если ничего не получится – не отчаивайтесь, уверяю вас, долго не засидитесь. На такую красавицу – да хоть с дюжиной детишек – охотники всегда найдутся.

Она попыталась поговорить с Загорским, но этот разговор ни к чему не привел. Тогда она открылась матери. Та категорически восстала против операции, так как была уверена, что это приведет к бесплодию, болезням и раннему увяданию.

– Все еще можно как-нибудь уладить, – сказала она.

То, как она пыталась это сделать, наверняка было ужасно – Марина сидела, запершись в своей комнате, поглощенная своим состоянием и реакцией Загорского, но даже сквозь закрытую дверь до нее доносились громкие крики матери, кому-то угрожавшей по телефону.