Текст книги "Гонка за счастьем"

Автор книги: Светлана Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА 11

Разрываться на два дома было непросто, и отец, поговорив с матерью и посоветовавшись с дядей, в один из визитов Сергея сказал:

– Если у вас все действительно серьезно, то пора бы вам и определяться, а то все как-то непонятно… Места много, всем хватит.

Сергей переехал к ней – все, что еще недавно так сильно мучило и казалось непереносимым, вдруг стало забываться. Она постепенно вернулась в ликующее состояние начала их отношений, но стала теперь более зрелой и искушенной, нервами заплатив за свой выбор.

Любовь переполняла ее, но она понимала, что для истинной гармонии одних только чувств недостаточно, их ведь с самого начала объединило общее дело – творчество, поэтому так все впредь и должно оставаться – творчество, помноженное на любовь, должно сделать их союз действительно нерушимым.

Да, она сама займется его карьерой, но никаких непродуманных решений, нужно сразу понять, куда ему дальше двигаться и как максимально быстро использовать все, уже сделанное им. Она станет ему необходимой, незаменимой, единственной…

Все ее рассуждения о том, что ей дано, что нужно и не нужно, оказались полной ерундой. Ей все дано, и все – необходимо, она только сейчас поняла, что значит быть по-настоящему счастливой. Страстная любовь и есть тот источник, который дает ощущение счастья, и чтобы удержать его, она будет отбрасывать все, что ей мешает, будет делать это за двоих, здесь он ей не помощник, она знает, что у него не хватит сил, она будет драться, приближая успех, за них обоих…

«Завистникам и сплетникам, которые всегда были, есть и будут, придется свыкнуться с мыслью, что мы – семья, – говорила она себе, – настоящая счастливая семья, а не богемная парочка, сошедшаяся во временном экстазе, и нечего зависеть от их мнения – они проглотят все, если придут слава и деньги…

А уж она позаботится, чтобы слава и деньги к ним пришли, и как можно скорей. Она будет использовать всех и вся, нажимать на нужные кнопки, работать так, как им и не снилось, и шипящие за ее спиной рты будут любезно улыбаться, обязанные оказывать ей услуги, и не посмеют открыто отказать, зная ее связи и положение, которые, несмотря ни на что, остались при ней…»

* * *

Оставаться в военном оркестре Загорскому долго не пришлось – построили и открыли новый универмаг, а здание старого в нелегкой борьбе удалось отвоевать для театра – не без помощи дяди. Раевский, получив театр, занялся ремонтом. Вокальная и хореографическая труппы у него были собраны раньше, и теперь он предложил Сергею вакантное место дирижера, поручив ему подобрать двенадцать человек, уже на постоянные ставки, в новый камерный оркестр.

Хорошие новости распространяются так же быстро, как и плохие, и молодые музыканты со всей Москвы начали осаждать театр с предложениями своих услуг – выбирать было из кого. Неудивительно, что вновь набранный оркестр вскоре стал одним из лучших в Москве.

Это было время, когда молодые и не слишком, известные и пока еще нет, талантливые и так себе поэты, писатели, барды, музыканты и певцы собирали полные залы, площадки и стадионы – пора знаменитой оттепели…

Загорский перезнакомился со всеми знаменитостями и, когда бывал свободен от спектаклей, с удовольствием соглашался на выступления своего оркестра в любых акциях, подменял балетных дирижеров, ночами правил партитуры, писал песенную музыку по заказу – и ликовал, упивался новым для себя чувством причастности и занятости.

Сначала и она поддалась на эту удочку – начала добывать для него заказы без разбора, с одним лишь желанием – он должен замелькать и обязательно стать узнаваемым.

Становилось свободнее – начали сниматься покровы некоторых тайн, постепенно расширялся доступ к явлениям мировой культуры. В кинотеатрах демонстрировались фильмы Антониони, Феллини, Бергмана; западная музыка и литература, а также некоторые атрибуты стиля жизни официальными, полу – и вовсе неофициальными путями стихийно подтачивали «железный занавес».

Обилие событий и связанная с ними бешеная активность, первоначально захватившая их, стала порядком мешать его творческому росту… Становилось ясным, что репетиции, спектакли, обслуживание разного рода концертных площадок с последующими празднествами до утра, разнообразные зрелища – занятия увлекательные, но распыляющие силы и построению настоящей карьеры не способствовавшие – «служенье муз не терпит суеты». Он ведь не только дирижер, но и композитор, ему нужно состояться всерьез и надолго, а не заниматься ловлей блох, так что нужно было несколько отстраниться от приятной суеты и увидеть другие возможности, чтобы не упустить открывающихся перспектив.

А возможности и перспективы уже появились, и она поняла, куда дует ветер – несмотря на наступление некоторых заморозков, все же в целом уже произошло невероятное – началась постепенная разгерметизация замкнутого советского пространства, приведшая к небывалому феномену – зарубежным гастрольным поездкам. Одиночки вырывались и раньше, но это были крупные, выдающиеся имена, да и происходило такое в ситуациях исключительных.

Ждать случайного везения не стоило, нужно было вмешиваться в процесс и что-то делать самой, чтобы управлять им. Она начала обзаводиться новыми связями, меняя ориентиры и направление.

Ему было сложно организовать себя – не дано от природы, к тому же, новые идеи и замыслы просто переполняли его, он не поспевал за собой, а она – за ним. Ей приходилось сдерживать его – боялась, что он перегорит, поэтому стоило проявить твердость – она начала избирательно реагировать на сыпавшиеся предложения, ограничив его контакты с внешним миром, где было столько ловушек и опасных для семейных уз соблазнов.

Теперь просто так к нему было не подобраться – она всё приняла на себя, став его советником, секретарем и импресарио одновременно, ему было оставлено только творчество.

Он и не сопротивлялся, не возражал ей ни в чем… Не то чтобы подчинился, но был рад петь с ее голоса, видя, как ей все удается, поверил сразу – да, она знает, как лучше, правильнее, ведь у нее давние связи и опыт. Впрочем, это было еще и удобно – соответствовало его натуре. У него никогда не было приверженности к борьбе, ниспровергательству – его дух витал, парил, замирал, обмирал, – но не таранил, не сражался ни с кем. А уж с ней – тем более. Время лучше тратить на вещи понятные и приятные…

Дядя, как всегда симпатично, «разобрался» – познакомил ее с завотделом музыки в ЦК и директором Госконцерта, которые и решали, кому выезжать. Схема была известна – начальным этапом стали дружественные социалистические страны.

Первая поездка состоялась в Польшу с российским филармоническим оркестром, потом были поездки со спектаклями театра Раевского, еще позже – с Большим симфоническим оркестром Дворца искусств в Болгарию и ГДР. Во Франции они были на гастролях с балетными и оперными труппами разных коллективов несколько раз, затем открылись и другие окна.

Теперь он был нарасхват, его приглашали лучшие театры и оркестры Москвы, он стал членом жюри международного конкурса дирижеров и лауреатом конкурса Герберта фон Караяна. Успех и слава не просто кружили голову, а приносили такие дивиденды, о существовании которых она раньше и не подозревала.

Композиторская же деятельность требовала уединения, а в таких ритмах замахиваться на капитальное инструментальное сочинение, тем более на оперу, было невозможно. Серьезные замыслы, затеянные ранее, пока оставались незавершенными.

Чтобы не потерять форму, он писал короткие пьески, легкую и эстрадную песенную музыку по заказам, которые она виртуозно добывала, и, неожиданно для себя, в Союзе стал знаменит именно благодаря своему песенному авторству. Его песни регулярно входили в самые высокоуровневые концерты, включая правительственные, исполнялись по радио и на телевидении популярными певцами. Не стоило морщить высокий лоб – массовое признание приятно щекотало самолюбие… да и приносило, помимо морального удовлетворения, еще и кое-что другое – блага посыпались сказочные.

Ее собственная работа в журнале из-за нехватки времени была сведена к минимуму, иногда удавалось выкраивать время для безоговорочно интересных проектов, но делать это становилось все труднее, и однажды она решилась. Ничего не попишешь – пришлось пожертвовать собственной карьерой и перейти на сотрудничество по договору. Все остальное время занимали поездки, звонки, выступления, общение с нужными людьми, оформление документов для выездов на гастроли, подготовка к поездкам, отъезды, приезды…

Она ни о чем не жалела – широко открывшийся мир, слава, деньги и возможности с лихвой восполняли многочасовые высиживания за письменным столом, оставляя лишь микроскопическую долю сожаления по поводу собственной невостребованности. Но разве здесь могли быть сомнения и сравнения? А раз так, то и нечего перетягивать одеяло на себя и размышлять о собственной несостоятельности.

Родители наконец поверили в него и в их брак. То, что квартиры располагались рядом, спасало ее от беспокойств о сыне. Все устроилось отменно, и можно было сказать без преувеличений – началась его и ее золотая пора.

Они были неразлучны и сразу бросались в глаза – более элегантную пару трудно было найти. Разница в возрасте его ничуть не смущала, он даже удивился, узнав о ней, а удивившись, тут же забыл – это ведь совершенно не ощущалось…

Калерия и выглядела, и чувствовала себя помолодевшей, начала менять образы – кокетливо-девичий, спортивный, деловой, шаловливый – в зависимости от обстоятельств. Когда возникала необходимость участия в официальных приемах или вечеринках, ее изысканные туалеты, на которые она не жалела средств, вызывали зависть, обсуждались, копировались… ей подражали…

Теперь, когда пришли успех и слава, все изменилось, и ореол демонической женщины только украшал ее, подогревал к ней интерес, она это понимала и, ради того, чтобы он любовался и гордился ею, старалась вовсю. Все туалеты и аксессуары к ним она продумывала до мелочей, косметику покупала только высшего качества, завела собственного парикмахера и маникюршу. Все это в сочетании с иронией, образованностью, умением быть любезной, естественной, без жеманства и манерности – тщательно продуманное и достигнутое, конечно же, не без усилий – делало ее неотразимой, и многие, гораздо более привлекательные женщины терялись и бледнели в ее присутствии, а она это чувствовала и старательно оттачивала свое мастерство…

ГЛАВА 12

Белла родилась на пятый год их совместной жизни, когда Калерии исполнилось почти сорок лет, но появление дочери не изменило раз и навсегда заведенного распорядка дома, где главным оставался ежедневный творческий труд. Был лишь сделан недолгий перерыв в зарубежных поездках.

К тому времени они получили удобную квартиру в новом доме, а также обзавелись собственной кооперативной квартирой на этом же этаже на улице Льва Толстого – так, на всякий случай, лишнее жилье никому не мешало. Потом они соединили обе квартиры, пробив в стене дверь – получилась огромная площадь с двумя ванными и кухнями. Вслед за этим, путем сложных комбинаций, приобрели старую избу с прелестным участком в Новодворье – именно из-за места и была затеяна покупка.

Их пригласили на юбилей нового главы ВТО, тот и показал им эту избушку, оставшуюся единственным напоминанием о некогда большой подмосковной деревне. Теперь это был дачный поселок, заселенный людьми солидными, как правило, с немалыми возможностями и, что было особенно приятно, не связанными между собой по ведомственному принципу.

Увидев живописный пейзаж, она заболела им – сосны и березы, вперемешку, и озеро, в двадцати метрах от будущей застекленной террасы, отражение которой в воде она уже представляла себе…

Владелицей столь живописного места была одинокая старушка, радостно согласившаяся на обмен, – избушка дышала на ладан и давно грозила развалиться, а тут такое везение – ей предложили новехонькую однокомнатную квартиру со всеми удобствами «аж в самой Москве».

Вскоре все ненужное было снесено, расчищено и вывезено, после чего для консультаций был приглашен известный архитектор Артемьев. Он спроектировал будущие постройки, учтя все пожелания хозяйки. По сути дела, это был ее собственный проект, выполненный профессионалом.

Калерия сначала замахнулась и попробовала, как ей казалось, менее сложный путь – аренду дачи в Переделкино. Потом сознательно отказалась от него, потому что, во-первых, аренда – она и есть аренда, временное владение, во-вторых, поняла, что легкость оказалась мнимой, первые же шаги показали, что придется вступать в лабиринты и интриги многотрудной и многоступенчатой борьбы с половиной писательского союза, претендентов на госдачу в котором было хоть отбавляй. В-третьих, в Переделкино уж слишком на виду, а в-четвертых, и главных, – там пришлось бы вечно общаться с теми, кто ненавидел ее и завидовал им – а таких было немало, и с теми, кого она не выносила – их было меньше, но они все же были. К тому же, Переделкино ей казалось несколько темноватым и сырым, а Новодворье, стоящее на холмах, радостным и светлым.

Синдром гнездостроительства, дремавший в ней в первом браке, расцвел пышным цветом. Она сама руководила всем процессом, не вникая в мелочи, но отстаивая главное – «где» и «что». «Как» и «из чего» – ее уже не слишком волновало, это было делом рук разного рода специалистов узкого и широкого профиля, которым пришлось немало попотеть, воплощая в жизнь замыслы хозяйки, не желающей считаться с существующей действительностью и полностью игнорирующей хилые возможности советского рынка стройматериалов. Подминая под себя и под свою фантазию здравый смысл и объективную реальность, она хорошо знала, что делает, ведь русский мужик тем и уникален, что может сотворить все из ничего, если его хорошенько приветят, а уж за родимую «Столичную» – да хоть Царь-пушку изобразит!..

И уж тут-то она свое дело знала, по выражению Фени, туго – количество закупленных и привезенных из Москвы бутылок лучше и не считать, но это была такая мелочь, о которой не стоило даже упоминать, тем более что их ничтожная себестоимость тут же трансформировалась в настоящие ваяние и зодчество.

Она решила отказаться от точного копирования исторического интерьера – создавать Екатерининский дворец в деревне при полном отсутствии антуража, огромных площадей и высоких потолков было бы нелепо и смешно. Ей пришла в голову мысль объединить разные эпохи и стили и обыграть эклектичность. Здесь, наряду с некоторыми элементами модерна, вводя предшествующие эпохи, необходимо было соблюсти чувство меры: роскошь – да, но без вычурности, без перебора.

Ей не раз приходилось видеть смехотворную, безвкусную китчевость в претенциозных интерьерах своих знакомых, любителей старины, поэтому особенно важно было умеренно, без излишеств использовать классические детали. Не вполне надеясь даже на профессионалов, она целый месяц ездила в Новодворье, как на работу, для указаний и контроля, зато потом все было на месте: и строгая колоннада, и тонкая лепнина, и оба камина, и резные панели, и карнизы не подавляли, а радовали глаз, вписываясь в общий ансамбль и гармонируя с окружением, – никакой чрезмерности и нагромождения.

Через полгода все было готово – не стандартная деревянная дача переделкинского типа, а роскошная загородная усадьба, вписанная в ухоженный ландшафт.

Это происходило в годы повального увлечения москвичей отечественными ДСПэшными «стенками», ради которых выбрасывалась на помойки или свозилась за бесценок в комиссионки «рухлядь» – так называли эти порой бесценные сокровища их незадачливые владельцы. Калерия не выносила ни примитивных отечественных стенок, для приобретения которых освободившийся от антиквариата народ записывался в живые, с перекличками, очереди или подкупал ветеранов, обладающих правом первородства, ни унылого однообразия импортных гарнитуров, находящихся в открытом доступе в магазинах.

Она видела свой дом светлым, воздушным пространством, в котором нет места ничему случайному. Она знала, где можно купить все особенное, неслучайное.

В комиссионном магазине на Фрунзенской набережной ее тоже хорошо знали – она не раз покупала там некоторые вещи для своих квартир. Но теперь она сделалась постоянной клиенткой и щедро расплачивалась с директором магазина. Тот заранее получал списки с ее запросами, и в случае появления нужных ей предметов незамедлительно сообщал по телефону об их наличии. В ее отсутствие вещи принимал Генрих, также щедро оплачиваемый столяр-краснодеревщик, обрусевший немец, владеющий семейными секретами реставрации. Он, как фокусник, творил чудеса, возвращая жизнь этим уникальным предметам, варил собственные лаки по старинным рецептам и, если не впадал в запой, делал все великолепно и относительно быстро.

При их доходах цены были просто смешными – незабвенное время, когда почти все можно было купить за бесценок, если соотнести советские рубли с твердо конвертируемой валютой…

Каждая вещь покупалась намеренно, для совершенно конкретного места или уголка – это было продуманное, просвещенное собирательство, и, став совершенно неповторимым да и, скорее всего, уникальным, дом не производил впечатления музея или выставки старинной мебели разных эпох.

Ковры для него закупались новомодные, легкие, после консультаций с экспертами – чтобы никаких аллергий… Для этого пришлось специально организовать поездку в Италию.

Из-за обилия зеркал, светильников и канделябров дом казался больше, чем был на самом деле. За кузнецовским фарфором и обеденным серебром пришлось устроить настоящую охоту, но удовольствие, которое дарили все эти предметы, стоило потраченных денег, времени и усилий.

* * *

С появлением Беллы в дом переехала Феня, уборщица из ЦДЛ, проверенная на честность деликатная деревенская женщина, преданная семье и до конца в ней прожившая. Пройдя жесткий инструктаж хозяйки по уборке дома и получив рецептуру любимых всеми блюд, она неукоснительно следовала правилам и сняла с Калерии весь груз забот по хозяйству и по уходу за ребенком. Меню каждого следующего дня оговаривалось заранее, продукты доставлялись свежими с ближайшего рынка Палычем, надзиравшим за всем хозяйством дачного поселка и по совместительству – управляющим всеми прочими частными нуждами, что и обеспечивало ему приличный доход. Деликатесы – раз в неделю – доставляла она сама из правительственного магазина и «Березки», и, таким образом, эта важная сторона жизни их дома была решена на долгие годы.

Роберт мигрировал между квартирой и дачей, большую часть времени из-за школы проводя в Москве.

Поселившись в Новодворье, они решили, что пора взять тайм-аут и сосредоточиться на крупных сочинениях. Сначала Загорский довольно быстро закончил Вторую симфонию, в значительной мере написанную еще в консерватории, и три инструментальных концерта, которые также в основе давно были почти готовы.

Для широкой популярности, кроме исполнения на радио и по телевидению, нужны были еще пластинки. Ей пришлось использовать не только все свои связи, но и подключить немалые материальные ресурсы, которые она, не любя слова «взятки», закодировала под названием «индивидуальный подход», а для записи пластинки современной симфонической музыки потребовалась целая куча разрешений и обоснований.

Официальное обоснование у нее было – фестиваль советского искусства в августе шестьдесят восьмого года в Лондоне, где Загорский должен был дирижировать Пятой симфонией Шостаковича, ее любимой, и своей Второй. Программа была известна заранее; потрясая ею, и удалось добиться своего – первую пластинку с записями его камерной музыки выпустили вне очереди, специально под событие.

Фестиваль прошел с неизменным успехом, а он стал лауреатом. Пластинку мгновенно раскупили. Обзаведясь теперь связями в прежде подупущенной сфере, Калерия тут же занялась, среди прочих неотложных дел, восполнением этого пробела.

Тогда же ей пришла в голову блестящая мысль – записать на фирме «Мелодия» пластинку с романсами на его собственные стихи. Нотный альбом с ними она уже пробила заранее, он тут же разошелся – с неожиданным для Музгиза успехом, а вскоре, по многочисленным обращениям не сумевших купить его, был переиздан небывалым тиражом и снова мгновенно раскуплен. Она-то, в отличие от издателей, сразу учуяла, что опус пройдет на «ура» – его романсы, в классическом русском стиле, продолжали традицию современного городского романса, но при этом выделялись собственной интонацией. Они отличались своеобразной бардовостью, обращенностью к безыскусным сюжетам, были полифоничны, включая в себя многообразие национальных колоритов, брали за душу распевностью, иногда напоминая народную песню. Он и здесь оставался верен себе, не слепо копируя, а развивая традицию, пропуская ее через себя, продвинув ее, скорее, в область русского шансона, наполнив новым содержанием – синтезируя, сочетая все музыкальное многообразие, извлекая нужное в зависимости от конкретного контекста.

Самое большое количество записей было сделано в последующие пять лет, а тогда, в шестьдесят восьмом, он, кроме лауреатства, получил международную премию за лучшую пластинку современной камерной музыки.

Сделано было столько, что иным и всей жизни не хватит, чтобы справиться хотя бы с четвертью того, что успели они. А прошло всего лишь тринадцать лет, тринадцать счастливых лет их совместной жизни.

Тогда и произошло событие, которое еще больше усилило и без того почти абсолютную зависимость Загорского от жены.