Текст книги "Гонка за счастьем"

Автор книги: Светлана Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

БЕЛЛА

Как прошлое над сердцем власть теряет!

А. Ахматова

ГЛАВА 1

Первое после переезда из Парижа московское лето началось с сюрприза – июнь выдался жарким. От тридцатиградусной жары в городе не спасали никакие вентиляторы. Мари целыми днями купалась в бассейне, приводя в дом новых подруг и посещая их с ответными визитами – светская жизнь ей определенно пришлась по вкусу. Мне же приходилось разрываться между двумя главными задачами – устройством собственного жилья и работой.

Сам переезд прошел спокойно и оказался делом нетрудным, ведь внутренний разрыв с прежней жизнью уже произошел до него. Нас провожали Клер с Юзефом. Мы заранее договорились не отягощать прощание тяжелыми разговорами, и все максимально постарались – легко и непринужденно шутили, дарили друг другу забавные мелочи, делали последние снимки на память.

Свою московскую жизнь я представляла себе в самых общих чертах или, вернее, мне казалось, что я ее себе представляю.

«Нужно делать что-то с самого начала», – сказала я себе. А потом задумалась – с какого начала? И в чем оно, это новое начало? И что мне вообще нужно?

Поразмышляв, поняла, что пока не готова ответить на эти вопросы. Единственное, что я знала совершенно точно, это что вся моя предыдущая жизнь закончилась и сожаления не вызывает.

Родители заговорили о моей работе в издательстве еще в мой приезд из Парижа сразу после развода. Я и сама понимала, что возвращаться в биологию после длительного перерыва – невозможно. Мать логически обосновала свое предложение:

– Не вижу, что может сравниться с такой уникальной возможностью. Во-первых, – семейное предприятие, совместная собственность. Во-вторых, – невероятно увлекательное, настоящее дело… Зная тебя, смею предположить, что с биологией покончено, и в связи с этим возникает еще один дополнительный аргумент в пользу данной идеи – в общем и целом у тебя уже имеется некоторое представление об издательской деятельности.

Что ж, ходить с вечным вопросительным знаком в душе, как в знаменитых детских стихах – где работать мне… чем заниматься? – было утомительно. Коли ответить на эти вопросы непросто, решила – больше их себе не задавать, а попробовать настроиться на семейный бизнес. Помимо всех прочих доводов, я действительно считала издательскую деятельность занятием интересным и благородным. Выпускай родители унитазы, я бы еще подумала – стоит ли включаться, но книги…

Сразив себя этим аргументом, сначала разобрала свои вещи, а потом начала устраиваться в комнате для гостей на первом этаже. Мари была предложена моя бывшая спальня на втором этаже, рядом со спальней родителей, но она категорически отказалась от нее, заявив, что будет жить только на террасе. На предложение матери обосноваться в более спокойном месте дочь решительно ответила:

– Ни за что! Я так мечтала о террасе, там столько света и такой классный вид из окна! А покой мне не нужен – меня и пушкой не разбудишь!

Пришлось согласиться и срочно отправляться с матерью в магазин. Отделались минимумом усилий, ведь жилье было временным, – купили жалюзи, раскладное кресло-кровать и маленький письменный стол. Я сделала незначительную перестановку, испросив разрешения вынести огромный обеденный стол. Для материнского уклада это было непринципиально, ведь в ближайшее время приемов никто устраивать не собирался и всем было понятно – ребенок должен начинать обживать новое место с удовольствием. Раритет был осторожно разобран, тщательно упакован и снесен в комнату для одежды, расположенную в цокольном этаже.

Через неделю после моего возвращения, слегка осознав себя на новом месте, я сама завела разговор о работе. Мари уже спала, а отец отправился в кабинет – полистать рукопись мемуаров вдовы композитора Карецкого, которую та по старой памяти привезла ему без лишних церемоний – на дачу. Мы остались в гостиной с матерью.

– Хочу понемногу заняться делом, – сказала я.

– Понемногу? Это как?

– Сначала просто походить в издательство, приглядеться, чтобы лучше во всем разобраться, а потом, поняв что к чему, и решу – каким направлением лучше заняться.

– И с такими мыслями ты собираешься включаться в работу?

– А что плохого в этих мыслях?

– Да ничего ни плохого, ни хорошего в них нет. В них вообще ничего нет, кроме пустоты. На что ты не имеешь права.

Началось… Как всегда, с разногласий. Интересно, куда она клонит сейчас…

– А как же заполнить пустоту?

– Если хочешь что-нибудь узнать – спрашивай, читай, думай… но не появляйся в первый раз – полной невеждой, безликой серой мышкой, которая вползла, чтобы отсидеться за чужими спинами.

– За какими такими спинами?

– Прежде всего, за родительскими…

– Но я и правда мало знаю и не считаю это ненормальным, дело-то ведь для меня – новое…

– Это ты мне можешь сказать, да и то – дома. А в издательстве ты – собственник, руководитель, и поставить себя нужно – сразу, с первого дня. Все должны почувствовать, что появилась – хозяйка, лидер, характер, образ, наконец. Извини за прямоту, но у тебя сейчас вместо образа – одни поникшие руины и фрагменты… Причем – на все сто процентов…

– В чем же конкретно?

– В глазах – тоска, в походке – неуверенность, про внешний вид я уже вообще не говорю, сама знаешь. Да еще и собралась во всем этом блеске незаметно проскользнуть и зажаться в уголок.

– Да зачем мне какой-то образ? Не хочу я масок, хочу быть собой.

– Нет уж, дудки. Без образа – не получится, если хочешь руководить. Покопайся в собственной памяти. В отличие от тебя, я еще припоминаю – правда, уже с некоторым трудом – некогда живой и даже строптивый характер, заводилу с фантазией и ярко выраженными организаторскими способностями…

Слава Богу, Долгорукие, Шереметевы и прочие значительные личности могли спать вечным сном, не потревоженные – их авторитеты на сегодня были оставлены в покое. Я слегка растерялась – не понимала, чего она от меня хочет.

– И что ты предлагаешь?

– Тебе что-то нужно поменять в себе.

– Вот начну работать, все само собой и произойдет.

– Само собой ничего не происходит. И я хочу, чтобы ты задумалась над этим.

– Да для чего нужен какой-то непонятный мне образ?

– Народ у нас – разный, отнюдь не простой, а есть и очень сложный. Мы с отцом запустили дело – в обоих смыслах, и в том смысле, что организовали, и в другом – слегка пустили на самотек… Так что тебе придется не только заняться реорганизацией фирмы, но и стать регулировщиком дел, а заодно и генератором свежих идей. Для этого, сама понимаешь, иногда придется быть жесткой, настаивать на своем, кого-то осаживать, ставить на место, а иных и принуждать делать то, чего они по каким-то причинам не хотят делать. При этом, заметь, причины у всех всегда есть, и, разумеется, – уважительные. Но предприятие должно не просто работать, оно должно еще и приносить прибыль, а это уже – твоя задача. Вот тут-то – раз, и включается образ, если он есть… а бесцветная, пресная амеба всего этого не потянет.

– Мне никогда не было трудно общаться с людьми…

– Общаться и руководить – не одно и то же. К тому же, мне очень не хотелось бы, чтобы ты сразу попалась на острый язычок нашим интеллектуальным прелестницам… Будь покойна, они за словом в карман не лезут и тут же пригвоздят какой-нибудь уничижительной кличкой – Бледной Молью или Инфузорией-туфелькой, учитывая твое маловыдающееся биологическое прошлое… а то и обзовут каким-нибудь жалким Бокренком… Они ведь, в отличие от тебя, филологи и литературоведы, причем – высочайшего класса, у них с ассоциациями все хорошо, все в порядке… Как назовут, так и будут относиться. Нет уж, душа моя, коли морально не готова появиться на белом коне, через парадный вход, то лучше посиди-ка еще дома… может, чего и высидишь…

Я снова почувствовала себя ребенком, которого отчитали за провинность, и, как всегда в подобных случаях, первой реакцией было внутреннее несогласие с матерью, неприятие ее советов.

Наши многочисленные разногласия происходили из-за нашей с ней разности – почти на клеточном уровне. Наверное, отсюда и этот вечный бессознательный внутренний протест, с самого детства, почти против всего, что исходило от нее. Позже я не раз убеждалась в ее правоте, но форма, в которой преподносились бесконечные наставления и руководства к действию, была настолько малоприятной, что, слушая ее, хотелось ничего не делать совсем или все тут же делать наоборот.

Мне вспоминается один из таких моментов – разговор с ней о социальном неравенстве женщин. Он возник, когда я писала домашнее сочинение – мы «проходили» декабристов. Закончив очередную часть, я восторженно зачитывала Ирке по телефону куски из своего творения, заходясь еще больше от ее высоких оценок и похвал. Мы обе находились под большим впечатлением от самоотверженных, высоконравственных поступков этих необыкновенных людей, и в особенности от отваги их жен – светские дамы, аристократки жертвуют детьми, молодостью, красотой, достоинством и следуют за сосланными мужьями на каторгу в Сибирь.

И тогда моя мать произнесла спич, который сводился примерно к следующему:

– Остуди восторги и посмотри на это под другим углом зрения – мужчины бунтуют против власти, играют в свои любимые мужские игры – войнушки. Что ж, игры – есть игры, в них есть выигравшие, но бывают и проигравшие, таков закон бытия. Декабрьские же игроки, не задумываясь о результатах, сделали слишком высокие ставки, ведь проигравшие – а выиграть в той игре у них не было ни малейшего шанса, и они знали это – должны расплатиться не только своими жизнями, но и семьей, женой, малыми детьми, старыми родителями.

– Но они же не просто играли, а бунтовали против самодержавия, и это уже даже не благородство, а настоящий героизм, – я готова была стоять на своем до конца, потому что в правильности своей позиции абсолютно не сомневалась.

– А ты попробуй посмотреть на них не в идеологическом аспекте, как на политическую силу, а как на живых людей, в аспекте человеческом. Тогда ты увидишь, что благородное приобщение к высокому свободомыслию шло у них все тем же обычным мужским эгоистическим путем – за счет семьи… причем, тайно, не ставя близких в известность о своих играх и не спрашивая на то ничьего согласия.

– Но они же были связаны словом, общей тайной…

– Хотели красивых жестов – пожалуйста, но для этого лучше было оставаться одинокими, а не обзаводиться семьей, да еще и детьми.

– И все-таки это был благородный акт протеста, вызов произволу…

– Если не будешь зацикливаться на чистой театральщине и талдычить одни и те же клише, то сможешь отметить, что за этой красивостью стоит еще одна проблема – жены тут же, в обязательном порядке, должны, ну просто обязаны отправиться на каторгу вслед за героями…

– Что значит – должны? Почему – обязаны?

– Иначе в то время было и нельзя, от них все ждали этой жертвы – в газетах крики о традициях и высокой нравственности русских женщин вообще, а в частности, при встречах, будущим героиням задаются прямые вопросы о возможности следования за мужем или вопросы с подтекстами. Собираются пожертвования для отъезжающих, расписываются невероятные трудности сибирской каторги, из уст в уста передаются конкретные истории мужественного поведения членов семей, приводятся героические цитаты решившихся на поездку – мысль о необходимости жертвенности просто витала в воздухе. Большинство женщин не выдержало такого натиска и, конечно, принесло себя в жертву. Вот плата за бессмысленную радость мужчин, тот самый благородный акт – прогарцевать несколько минут на площади.

– Как хочешь, но это был высокий жертвенный порыв.

– Вот-вот, а из-за его картинности никому даже в голову не пришло подумать об одном маленьком пустячке – довообразить себе жизнь оставшихся в Петербурге семейств.

– А ты считаешь, что нужно было бросить сосланных? Да жены счастливы от того, что помогли своим мужьям, поддержав их своей решимостью разделить с ними участь!

– Догадайся эти несчастные женщины заблаговременно, чем занимаются претенденты на их руку, подумали бы десять раз, прежде чем эту руку им отдавать! Некоторые из них практически не знали своих будущих мужей до свадьбы. Та же Мария Волконская и после свадьбы виделась с мужем не слишком часто – провела с ним всего три месяца из года между свадьбой и арестом. В воспоминаниях ее отца есть строки о том, что муж бывал ей часто «несносен» – это за три-то месяца! Где уж тут говорить о счастье!

– Все равно, это – высокие образцы жертвенной женской любви, верности долгу.

– Да, слова красивые, а ведь за ними стоят сломленные жизни… причем, не только наших героинь поневоле, но и тех, кто к этому и не думал иметь какого-либо отношения…

– Зато кто знает имена каких-то там сытых барынек, которые всю жизнь благополучно провальсировали на балах? А эти – известны всем.

– Тут ты права, эти несчастные нам известны поименно, они воспеты, романтизированы, потому что пожертвовали собой во имя мужчин. Именно русская литература, вместе с религиозными нормами, на которых во все времена воспитывалось сознание русской женщины, и диктует эти жертвенные поведенческие нормы – мужчине изначально дано право на поступок, а женщине оставлена обязанность следовать за ним, жить ради него. Мужчина прав всегда, по сути своей он – ведущий. Женское же назначение и конечная ценность – семья и он, ее эпицентр, ее глава, конечно же, глава – мужского рода, причем, не только в доме, но и в обществе в целом.

– Но у Толстого Нехлюдов следует на каторгу за Катюшей Масловой…

– А каким образом тот же Толстой разделывается с другой своей героиней, идущей наперекор общественному мнению? Укладывает ее на рельсы… баба с возу – всем легче. Почему? Да все потому же – женщина социально не равна мужчине, а потому и не смей рыпаться. Любой нестандартный женский поступок – нестандартный с точки зрения мужской логики – осуждается всем обществом, включая самих женщин. И именно поэтому считается нормой, когда женщины безропотно тянут горькую ношу на своих плечах – мужей-пьяниц, гуляк, драчунов, дураков, плохих отцов, не умеющих заработать нытиков, нелюбящих и нелюбимых… А говорю я это тебе для того, чтобы ты училась сама понимать суть вещей, читала между строк, а не бессмысленно повторяла расхожие истины, вбиваемые школьными учебниками. Учись думать.

Тогда я тоже внутренне протестовала против таких откровений, открыто отстаивая свои убеждения, и мой дух бунтарства созревал как раз в подобных баталиях с матерью. Критического же отношения, которое возникает в основном, когда начинаются собственные разногласия с внешним миром, во мне и вовсе не было – гармония моего собственного мира была еще идеализированной, а я – излишне восторженной, доверчивой. Активная пионерка, комсомолка и просто хорошо обучаемая модель, я вполне удовлетворялась хрестоматийными толкованиями, а суждения матери шли вразрез с моими тогдашними понятиями, не вызывая у меня симпатии. Мне проще было отнести их к феминистским комплексам, чем задуматься над ними и увидеть в них рациональное зерно.

Мать же, всю сознательную жизнь шедшая напролом, преломляла все через свой собственный опыт и, конечно же, знала, о чем говорила – критического отношения к жизни в ней было хоть отбавляй. Да и профессия обязывала.

Позже я не раз убеждалась, что в ее рассуждениях что-то есть… Я и сама неоднократно слышала объяснения знакомых страстотерпиц – «А куда тут денешься – дети»… И еще – «Конечно, не подарок, и пьет, и рукоприкладствует… но все ж не принято одной, как-то неудобно перед другими»… А то и вовсе надуманное – «Одиночество-то ведь и того хуже – не с кем будет чаю попить, поговорить». Вот и держатся вполне достойные тетки за разнокалиберные жалкие ничтожества, прикрываясь и таким, как последнее, жалким объяснением, хотя всем известно – никакого чаю вместе давно не пьют, ведь их герои, кроме зелья, вообще ничего не пьют, да и не разговаривают вовсе – не о чем.

Поразмышляв и повспоминав, решила внять совету матери – может, она и сейчас не так уж неправа… Я и впрямь чувствую себя не лучшим образом: в мозгах – застой, да и выгляжу тоже – так себе… Зеркало тут же подтвердило – с таким жалким выражением не то что в лидеры, а, как говорит Женька, «такую тоску – положить на грудь и плакать».

Не знаю, что стало отправной точкой и больше подействовало на меня – наш ли разговор с матерью или, как его следствие, более пристальное изучение изрядно поднадоевшей собственной физиономии, но мне вдруг резко захотелось сменить – о, это родное русское слово! – имидж. В наши дни никто больше не использует понятие «образ», оно пугает своей литературно-психологической неопределенностью, многозначностью, тяжелым оно нынче стало, каким-то неблизким, почти виртуальным…

С ассоциативно-нагруженным словом «облик» тоже не все просто, так и слышится – моральный облик – ну, и т. д. по небезызвестному клише из небезызвестных текстов. А имидж – он и есть имидж, всем все сразу понятно, и его поменять – раз плюнуть. Его-то и будем менять, тем более что с образом это не пройдет – одним плевком тут не отделаешься. Заняться этим действом стоит в хорошем профессиональном салоне. Советуюсь с Ириной, она всегда знает лучшие места в Москве.

На следующий день, часа четыре просидев в супернавороченном салоне на Тверской, выхожу, преображенная до неузнаваемости – из платиновой блондинки в брюнетку – наконец-то осуществилась давняя мечта идиотки! От бывшего романтически-субтильного вида не остается и следа – короткая стрижка ставит на нем точку.

Удивительно, но изменившаяся внешность начинает немедленно влиять – сначала на походку: глядя на свое отражение в витринах, вижу, что к машине идет деловая, энергичная, достаточно раскованная и независимая женщина. Да, я увидела себя такой, а увидев, именно такой тут же и начинаю себя чувствовать.

Здесь же, у салона, слышу пошловатый и затасканный, но такой нужный мне сейчас комплимент: «Девушка, вам очень идут ваши ноги. Киньте телефончик».

Что ж, теперь, входя в новое «я», заведем себе правило – выглядеть так, чтобы себе самой нравиться, и еще – побольше организованности… тогда можно будет если не горы свернуть, то, на худой конец, хотя бы жить по плану, который я теперь начну составлять на каждый день, для полного вживания в свою теперешнюю индивидуальность…

Видимо, я и впрямь из тех, кто любит ушами – мне не терпится домой, мечтаю произвести фурор на домашних. И мне это вполне удается – отец, взглянув на меня, выразительно произносит:

– Падаю ниц, – и тут же, театрально громыхнувшись на колени, без перехода разражается:

 
О, женщина, твой вид и взгляд
Ничуть меня в тупик не ставят.
Ты вся – как горла перехват,
Когда его волненье сдавит.
 

Мари прыгает вокруг меня и от радости хлопает в ладоши, Феня только цокает языком, и даже мать не вспоминает о чувстве меры – все наперебой хвалят мой новый вид, простите, имидж, а может – образ. Должна признаться, мне все это – очень приятно слышать…

Довольная эффектом, гордо вскидываю голову и иду – нет, направляю стопы к сауне, которую предусмотрительно попросила включить, позвонив домой. В прекрасном расположении духа, чувствуя себя невесомой, плюхаюсь в бассейн – буду плавать до изнеможения, чтобы улучшить форму. С сегодняшнего дня примусь за планомерное и скрупулезное изучение издательских дел. Теперь мне сам черт не брат, не то что – издательские дамочки.

ГЛАВА 2

Издательство «Строфа» было создано летом 1991 года. Августовские события разрешились, система стала рушиться на глазах, и подул ветерок перемен. Начался переломный момент в душах и судьбах людей…

Это был мой первый приезд в Москву вместе с дочерью – ей тогда исполнилось три года, и после успешной операции на сердце и последующего восстановительного периода врачи сняли ее с постоянного учета. Я тут же на радостях купила билеты в Москву – пора думать о приобщении дочери к «русскому духу», и начать это нужно с языка, который лучше всего усваивается именно в нежном возрасте. Я лишний раз восхитилась тому, с какой легкостью трехлетний ребенок обучается на практике сложным речевым оборотам без знания каких-либо теоретических основ.

Отца я застала в довольно приличном состоянии, а мать – в раздумье. Как бывало всегда в их предшествующей жизни, она и сейчас чутко улавливала все изменения и была готова адекватно реагировать на них, не боясь крутых перемен. Человек дальновидный, она понимала, что творческие сбои отца ни спрогнозировать, ни проконтролировать не удастся – он прошел через депрессию, пристрастился к алкоголю. Поднять ему тонус и освободить от алкогольной зависимости ей удалось, но не полностью, поэтому, будучи прекрасным психологом, она логически рассудила – требуется незатертая идея, которая смогла бы захватить и его.

Такой идеей стало создание собственного дела, и не кто иной, как Клер, среди прочих обсуждавшихся вариантов, первая произнесла – издательство. В ту поездку она приехала на три дня по туристической путевке одновременно со мной, чтобы помочь справиться с дорожными трудностями. Она же стала и первым консультантом, охотно делясь информацией и посвящая родителей в азы издательского бизнеса. Фантазия матери с ходу включилась и тут же подсказала ей интересное направление, которым, по ее замыслу, мог бы увлечься отец – издание партитур, музыковедческой литературы, а также серии книг о крупнейших деятелях культуры. Это последнее направление, по ее же мнению, могло бы и объединить их интересы, к чему она всегда стремилась. Я тоже внесла свою посильную лепту в семейное дело – придумала название.

Идея издательства была прекрасной и, что делало ее еще более привлекательной, вполне жизнеспособной. Мать, хорошо зная московскую литературно-журнальную среду, незамедлительно принялась за дело.

Вокруг имени родителей нетрудно было собрать профессионалов высокого класса – художественных, технических, музыкальных редакторов, корректоров, художников, переводчиков. Был даже приглашен первоклассный бухгалтер, знакомый матери еще по работе в журнале «Факел».

Зарегистрировали издательство по домашнему адресу очень быстро – старые связи, именуемые блатом, да еще поддержанные материнским «индивидуальным подходом», действовали превосходно. Тем же способом быстро нашли подходящее помещение, взяв в аренду весь первый этаж жилого дома на Кропоткинской – было решено не размахиваться, сначала встать на ноги, а уж потом думать о фасаде. Решающими факторами при выборе данного места стали его близость к квартире и даче, удобный проезд к зданию и возможность для парковки машин.

Мать вложила семейные сбережения в ремонт всего этажа под кабинеты для сотрудников, а также подвальных помещений, которые удалось приспособить под складские. Была куплена оргтехника и проведено обучение персонала работе на компьютерах, но нужно было платить и зарплату уже набранным сотрудникам, и за аренду помещений, и оплачивать все текущие расходы – короче, пора было забыть о семейном кошельке и задействовать людские ресурсы, сразу раскрутив дело.

– Нужен первый, безоговорочно удачный проект, который сможет сразу стать прибыльным, – решительно заключила она, описывая мне по телефону семейные достижения. – Предприятие должно срочно начинать зарабатывать…

Вот уж, действительно, мать оказалась гениальной дамой – не будучи посвященной ни в какие рыночные законы, она интуитивно действовала вполне научно – съездила в наиболее популярные книжные магазины и провела самое настоящее маркетинговое исследование, опросив продавцов и прояснив для себя положение дел на книжном рынке. Оказалось, что чаще всего покупателей интересует наличие детективов и, как ни странно, русско-английских разговорников на обычные темы, компактно изданных. Когда она в очередной раз позвонила мне в Париж и рассказала об этом, я вспомнила об известном разговорнике Эрмана и предложила матери издать именно его.

Она его видела раньше и тотчас загорелась – миниатюрная, яркая книжица включала семьдесят пять разговорных тем и была портативной, легко умещаясь в сумочке или даже в кармане.

Были куплены авторские права, сделан перевод с английского на русский, с практической транскрипцией, в самые кратчайшие сроки – за два месяца. Все печаталось в Москве, что было и быстро, дешево – цены еще не успели взлететь в поднебесье. Уже в декабре разговорник поступил в продажу и мгновенно разошелся, потом с не менее завидной скоростью был переиздан увеличенным тиражом и принес баснословные по тем временам деньги. Сотрудники, первые три месяца трудившиеся без зарплаты, на голом энтузиазме и вере в светлое будущее, получили и зарплаты, и премиальные. Предприятие заработало.

* * *

Издательское дело в России развивалось бурными темпами, и новые фирмы росли, как грибы после дождя… У «Строфы» к моменту моего переезда и началу работы имелся особый рейтинг среди прочих – не опускаясь до низкопробности, она продолжала сохранять некоторую высоколобость, имея, правда, по оценкам матери, более низкую прибыль по сравнению с теми, кто был не столь разборчив.

Знакомство с документацией дало мне общее представление о состоянии дел и немалых проблемах семейного бизнеса, но за цифрами и отчетами предстояло увидеть реальное положение вещей и познакомиться с людьми, с частью которых, исходя из характеристик матери, в будущем предполагалось расстаться.

Мой первый визит в офис, к счастью, был обставлен без особой помпы – просто деловые разговоры с сотрудниками после официального представления. Моя должность звучала внушительно – еще одно требование матери – генеральный директор.

Мать предупредила заранее, да я и сама убедилась в первые же дни – издательство не просто запущено, а запущено основательно. И реклама не на высоте, и кадровый вопрос не на уровне, и контроль за финансами хромал; маркетинг ограничивал свою работу близлежащими магазинами, оставляя без внимания отдаленные от центра окраины и спальные районы – а где же еще и читать, как не в них?.. Оптовые же закупки для периферии вообще почти не велись.

При довольно солидной репутации, у предприятия накопилось немало внутренних проблем. В частности, штат оказался раздутым – добрая половина сотрудников успела перешагнуть за пенсионный возраст, и, кроме того, по установившейся ранее традиции, наиболее приближенные к особам родителей приятели и приятельницы пользовались правом работать дома. Порой этих привилегированных неделями вообще не было видно в офисе, и некоторые из них так привыкли к вольготной жизни, что ничего или почти ничего уже не производили, но при этом регулярно получали зарплату – у родителей не хватало твердости выставить старых знакомых на улицу.

Связь с прессой, рекламу и прочие пиарфункции осуществляла Алиса Евгеньевна Милославская – настоящая Алиса, которая, по всей видимости, продолжала жить в своей собственной стране чудес, действительно – милая и славная. Эта должность – представительская, лицо фирмы. Когда-то, по словам матери, это было действительно лицо, но теперь оно стало скорее ликом – печальным и скорбным, иссохшей плотью, почти духом, по словам отца – «духом нетленным, со следами былой красоты».

«Не трогайте меня, я вся такая неземная», – умоляли ее распахнутые испуганные глаза. К ней и подойти было страшно, не то что обременять своими приказами. Вообразить ее себе возносящейся со светящимся нимбом в небесные выси было несложно, представить же в действии, суетящейся среди прожженных современных пиарщиков, было абсолютно невозможно… Явная неувязка – ведь должность-то предполагала журналюгу с актерскими данными и акульей хваткой.

Компьютеры и иная техника успели морально устареть и хотя еще работали, но постоянно выходили из строя – их тоже срочно предстояло менять. Нужно было найти финансового директора с новым мышлением – старый уже не справлялся с меняющимися на глазах реалиями, мало того, находясь в свое время у истоков создания фирмы, он почему-то возомнил себя одним из ее владельцев и начал требовать трети всех доходов, хотя был, как и все прочие, обычным наемным сотрудником. Нужен был также новый художник с менее консервативной школой и фантазией – книги оформлялись солидно, но чересчур традиционно.

Отдел прозы также сильно «повзрослел» и слегка закоснел – пришло время продумать и заложить какие-то новые, интересные направления, которые могли бы стать заметными на этом перенасыщенном рынке и привлечь массового покупателя. Разобравшись, я решила начать с серии легкой, но не тривиальной – потакать пошловатым заниженным критериям, упорно насаждаемым бульварным книжным бизнесом, я не собиралась, хорошо понимая – пена новизны сойдет, спрос на желтый продукт снизится, а репутация дорогого стоит.

Разговоры с Клер и с матерью очень помогли мне теоретически. Помимо этого, я сделала себе отличный подарок – сначала сблизилась, а позже и подружилась с настоящим энциклопедистом, потрясающим редактором и, по совместительству, блестящим людоведом – Рахилью Моисеевной, заведующей отделом поэзии. Общение с ней обогащало интеллект и возвышало дух, что в наше заземленное и коммерчески ориентированное время столь редкая, а потому и особенно ценная возможность.

Практическая ежедневная работа российского издательства, подобно всему прочему, имела свою собственную специфику – полнейшую непредсказуемость, проторенных путей здесь не было и быть не могло. Все менялось слишком быстро, так что учиться, а заодно и принимать решения, приходилось одновременно.

Должности между отцом и матерью были распределены формально, и значимость каждого из них в деле не соответствовала обозначенным постам. Отец назывался президентом, хотя к моему приезду он успел в значительной степени охладеть к первоначально захватившей его новой деятельности, и теперь, скорее, являлся свадебным генералом. Он вернулся к дирижированию и к эстрадной музыке, хотя отдавал и этому не слишком много времени. В офисе он появлялся всего на несколько часов – в основном для того, чтобы пообщаться с народом и зажечь издательских дам. В таких делах он был просто незаменим.

Есть люди, которые сразу создают определенное впечатление, их личности так неординарны и так высвечиваются из общих рядов, что одно их появление уже само по себе – событие. Эти редкие визиты отца действовали вдохновляюще и облагораживающе – он своим обаянием мэтра возвышал общую атмосферу, легко и увлекательно говорил о самом банальном, и все в его изложении приобретало оттенок особенного и значительного. Мне никогда больше не приходилось встречать кого-нибудь, кто умел бы своим внутренним светом так мгновенно привлечь и заворожить окружающих, – раньше это выходило у него постоянно и естественно, теперь же случалось нечасто и обычно – вне дома. На него слетались, как мухи на мед.